При сравнении уровней локальной группы и семьи многое кажется таким же, хотя некоторые вещи меняются разительно. Как покажет рассмотрение случаев в разделах 6, 7 и 8, наиболее сильные контрасты по отношению к семейному уровню проявляются в участившихся войнах и нарастающих церемониализме и лидерстве. Это в свою очередь вносит свой вклад в смену акцентов гендерных отношений: в то время как строгое разделение труда поддерживало внутри домохозяйства тесную экономическую взаимозависимость жен и мужей, теперь же акцент культуры на храбрости мужчин, агрессии и демонстрации статусов вносит свой вклад в публичный образ мужского превосходства и соответственно обесценивание деятельности и атрибутов женщин.

Начнем свое исследование уровня локальной группы, суммируя изменения в институциональном характере общества, относимые на счет одомашнивания человеческого вида. Чтобы объяснить это, рассмотрим важнейшие военные и экономические теории, образующие основу нашей собственной теории эволюционной динамики, которая вызывает эту социальную трансформацию.

Одомашнивание человеческого вида

Имевшая место каких-нибудь 10 тыс. лет назад неолитическая революция явилась основательным изменением в человеческой истории, вторым по важности после возникновения самой культуры (Childe 1936, 1942). Будучи впервые описаны на Ближнем Востоке и в Европе, похожие изменения были обнаружены по всему миру и возникали, по большей части независимо, в Африке, Азии и обеих Америках. Коул (Cole 1959) описывает несколько первостепенных технологических изменений в неолитической революции:

начало культивации растений одомашнивание животных распространение топоров и расчистка леса новый транспорт в виде лодок и телег

ремесла, включающие гончарство и ткачество, деревни дома могилы

В этом списке довольно наглядны последствия прогресса: очевидно, с помощью этих средств люди освобождали себя технологически от суровой природы. Одомашнивание растений и животных вновь предполагало надежность в жизнеобеспечении, что в свою очередь позволило людям осесть и обрести материальное благополучие деревенской жизни. И все же в отношении прогресса остаются сомнения: если люди настолько изобретательны, то почему же подобные достижения технологии не появились намного раньше? Например, оказалось, что базовым пониманием принципов культивации растений обладали еще верхнепалеолитические охотники и собиратели – более 40 тыс. лет назад (Maryanski and Turner 1992: 91). Да и современные добытчики, кажется, редко жаждут переходить к оседлой жизни в деревне, которая на практике, возможно, потребует больше труда и личных жертв.

Неолитическая революция представляла собой большее, чем просто перечень успехов технологии. Это была социальная революция, одомашнивание нас самих – преобразование насколько экономическое, настолько же и концептуаль-

115

ное и социальное: «Одомашненные люди – это те, кто живет (и по большей части работает) в домах, сгруппированных вместе в селах, деревнях и городках, в отличие от таких людей в прошлом и настоящем, которые используют лишь временные жилища» (Wilson 1988: 52). Будучи же подвижными добытчиками, организованными на уровне семьи, люди, основываясь на личной близости, сохраняли общество открытым и обладали «единственно правильной формой свободы – свободой от вмешательства других» (Wilson 1988: 52).

По мере того, как люди осели и построили в деревнях дома, изменились и их познаваемый и пространственный миры. В искусственном ландшафте люди стали жить и взаимодействовать на ими же выстроенных площадках, привязавших индивидов к их повседневным практикам и всех вместе к сообществам над ними:

«Тем, что люди стали жить в окружающей среде, которую построили, они, даже не предполагая, создали себе проблемы, волнующие чувства, жизненно необходимые и существенные при проведении всей другой деятельности, операциональной для выживания, жизнеобеспечения и благосостояния. …Однажды став одомашненными, люди должны были столкнуться и столкнулись со структурой, как сказал бы Дюркгейм, возникающей sui generis, из этих условий – структурой отношений между людьми как между соседями и как между хозяевами и гостями» (Wilson 1988: 112).

Итак, это – общества соседства, в которых упорядоченные формы окружающей среды, совместно разделяемые людьми, разъединяют и связывают для личности пространство и деятельность. Пространства являются частными либо публичными, поскольку связывают людей и отделяют их друг от друга и определяют сакральные и профанные173 ситуации. И важнее всего, возможно, то, что эти взаимоотношения не меняются. Часто они существуют на протяжении всей жизни отдельных индивидов и даже в течение поколений. Некто рождается в социальном мире, к которому ему, чтобы выжить и п реуспевать, необходимо приспосабливаться.

Внутри пессимистического крыла социальных эволюционистов это преобразование представляется всем чем угодно, кроме прогресса в человеческом благосостоянии:

«Отказ от охоты и собирательства повлек за собой возведение… социокультурных клеток, посягающих на потребности людей в равноправии, свободе, подвижности и индивидуализме. Конечно, люди, как гоминоиды с большим мозгом, необыкновенно гибки; и уж если вынуждены оседать в больших количествах, то они так и делают. Главным инструментом такой адаптации явилось усложнение единиц, основанных на родстве: из нуклеарных, а время от времени и расширенных , относительно автономных, в линиджи, поймавшие индивидов в сети родства. Эта линия структурного усложнения была самой легкой, особенно, если экономические излишки ограничены. Но по сравнению с мобильностью и свободой охотников и собирателей, стеснения от однолинейных наследственных правил, навязывающих, как они это и делали, состав семьи, проживание, домашнюю и экономическую деятельность, власть и брак, представляют собой действительно разительные изменения. Возможно, эти изменения происходили так постепенно, что люди и не подозревали о клетке структуры, в которую себя загн али; но такое чрезвычайно ограниченное существование, однажды выстроенное, пришло в противоречие с наследием наших предков, в течение долгих тысячелетий усовершенствованным в способы адаптации охотников и собирателей» (Maryanski and Turner 1992: 110).

Ситуация, так живо описанная этими авторами, это – построение социальных институтов, порождений культуры, которые и образуют основание локальной группы. Мы увидим, как группы из наших случаев порождают, но и сдерживают

116