Международный фактор
Если все так, то нынешние протесты никак не могут обернуться революцией. Пошумят разве что, но в итоге все равно предпочтут синицу в руке.
Тем не менее, устойчивость власти и режима опять-таки имеет свои ограничения - теперь уже международного характера. По Павловскому само наличие этой государственной страховки обусловлено "извне". Ресурсные или финансовые возможности власти зависят от мирового рынка, от потока денег из-за рубежа за нефть и газ, в обмен на которые и покупаются знаки преданности от региональных властей, а также лояльность "путинского большинства". Социальные обязательства носят следующий характер - давать понемногу, размазывая по поверхности, но всем. "Финансовое обеспечение власти требует ее признания за рубежом - и легитимность Путина обязана быть глобальной! Для жизнеспособности любой будущей власти в Кремле нужно полноправное присутствие России на мировых сырьевых и финансовых рынках... Чтобы не обрушить российский бюджетный цикл, надо двигаться в рамках 'глобально приемлемого'" (с. 24).
Таким образом, нынешний суверенитет России на самом деле ограничен, поскольку все равно необходимо вписываться в рамки "глобально приемлемого". То есть дела пока обстояли так, что резкие движения позволить себе в принципе иногда можно (см. конфликт с Грузией в 2008 г.), но очень дозированно, только если очень сильно захочется. Потом надо будет обязательно отыграть назад, "вернуть хоть часть". Иначе грозит обрушиться и государственная страховка, и "российский бюджетный цикл".
Можно предположить, что именно из-за какой-то глубочайшей двусмысленности политического режима России (безальтернативность власти при ее одновременной зависимости от большинства; обусловленный "извне" суверенитет) Павловский говорит о непрочности нынешней государственности. Она слишком явно временна: "Она воспринимается как безальтернативный ландшафт, но ничуть не вселяет уверенности" (с. 22).
Благонамеренный замысел
Павловский говорит, что непрочность государственной власти стала очевидной с момента затягивания с объявлением главного решения внутри тандема: кто будет преемником. В результате этого обнаружилась слабость власти: "Решения то приняты, то нет, и неясно, кто их проводит" (с. 88).
Вместе с силой ушла сакральность власти. "Тандем и тут все размыл. Болезненный спазм перехватывал горло при слове 'Путин'. К нему кидается сегодня тоска и не находит опоры. А ведь сегодня Путин работает больше и умней, чем Путин эпохи святости" (с. 84).
Самое интересное - это когда Павловский говорит о том, каким он видел смысл тандема и реализации какого сценария он хотел, когда был за Медведева в качестве следующего кандидата на президентских выборах. Предпочтительный, по его мнению, сценарий выглядел бы так: Медведев выходит "во главе правящих консервативных элит на выборы главы государства.
стр. 186
Собрав элитную коалицию, надо было предъявить ее не Путину исподтишка, а избирателю всея России. Пойти на выборы во главе достойных людей, которые и его признали достойным. Власть главы государства в таком сценарии реально превращалась в первую и высшую власть, стоящую над исполнительной властью" (с. 108).
То есть Медведев должен был бы выступить в качестве будущего президента второго срока как ставленник правящего класса. Видимо, режим должен был бы трансформироваться в меритократию, коллективное правление лучших или достойных людей, которые внутри себя всякий раз будут решать, кто следующий президент. Чем это не уход от тупика просвещенных "деспотий" типа Казахстана?
Замысел благонамеренный, но явно отдает утопичностью. Хотя бы потому, что в России нет сформировавшегося слоя лучших, признанной элиты. Аристократию вообще надо выращивать долго. Но проблема в том, что этого слоя людей в России за последние 20 лет не возникло. Как пишет Павловский, вскрылся пробел в путинском наследии. Пусть сам Путин играл бонапартистскую роль "защитника-медиатора, гаранта безопасности элитам от масс, массам - от элит" (с. 104). Но наши элиты нелегитимны, они - "так называемые элиты". Опереться поэтому Медведеву оказалось не на кого. Меритократия не случилась: "Элита строится вокруг доблестного ядра - не самозваного, а общепризнанного!.. Как с элитой президент общается отдельно - на кремлевских приемах, на Госсовете. А во время выборов он говорит нобилям: эй ты, ступай делать процент! Разве так говорят с элитой? Этих нобилей порют на конюшнях АП, как пороли еще при царице Анне. Отсюда и у Путина отношение к истеблишменту как к перевербованной им ненадежной агентуре - 'так называемая элита'"... (с. 107). "Есть ли у них чувство бесспорной заслуги, не опровержимой методами Следственного комитета? Есть повадка заслуги, которой у них не отнять, то есть достоинство?" (с. 108).
Срыв этого сценария сопровождается радикальной неопределенностью. В итоге, как пишет Павловский, нынешняя "система ощутимо опасна, и все опаснее для тех, кто в ней живет, поскольку не исключает никакой сценарий своего развития" (с. 97). У нее теперь нет внутренней опоры, бесспорного центра принятия решений.
На эту неопределенность накладывается то, что и мир в целом теряет предсказуемость. Раньше мировой финансовый пузырь питал бюджет России, мировой спрос на ресурсы защищал страну. Но общемировая ситуация меняется, и Павловский спрашивает: "Что станет с нами, когда глобализация притормозит, если Россия не найдет ее спонсорам альтернативы? Чем была новая Россия по отношению к глобализации? Самостоятельной силой или всего лишь временным возмущением - финансовым сверхпузырем в теле глобализации? В каком качестве Россия будет существовать за пределами этого цикла?" (с. 115 - 116).
И вот тут Павловский свою конечную надежду возлагает... на что-то вроде общемировой катастрофы, в результате которой "Россия еще раз получит фору; путаная политика в путаном мире, бывает, вела к выигрышу (клудж!)... Поживем до следующей катастрофы, которая, возможно, отвлечет мир, наседающий на Россию" (с. 117 - 118). Этой робкой и поистине поразительной надеждой и заканчивается текст книги.
стр. 187