Катастрофа как способ усиления власти

Восклицательный знак в названии ("Гениальная власть!") - знак иронии. Хотя и не только. Павловский отчетливо намекает на то, что к данному моменту власть излишне уверилась в своей уникальности и безальтернативности. В ее представлении, говорит он, "ей все заведомо по плечу". Причем слу-

стр. 183

чающаяся некомпетентность по отдельным вопросам ей странным образом способствует ("некомпетентная сверхкомпетентность"): "От некомпетентности мы спасаемся в проектировании. Любой провал и даже дефект власти обращается нами в проект ее усиления, в экспансию на новое поле. Проекты вечны!"

Некомпетентность по частым отдельным вопросам связана с тем, что нормальная жизнь на самом деле не является для власти целью. Ее питательная среда - катастрофы, "рутина чрезвычайных обстоятельств". Она в них нуждается, сама действуя в их стилистике. Экономика системы питается катастрофами, говорит Павловский, они вписаны в нее как необходимый элемент. В них власть подтверждает свою безальтернативность, поскольку она же и есть единственная спасительница от катастроф. Например, Павловский говорит о том, что нынешний российский суверенитет "возник из инициированной собственными же руками катастрофы - ликвидации государства (СССР) с одобрения мирового сообщества. Заходя в катастрофическое поле дальше, власть обрастала прерогативами последнего защитника. Мы полюбили это русское минное поле, где чувствуем себя более защищенными, - после ряда катастроф мы обрели к ним привычку". Вечный секрет русской жизни: "за губительной катастрофой приходит и спасающая" (с. 116). Как катастрофа СССР породила Россию-преемницу, так и дефолт 1998 г. сформировал запрос на путинскую твердую руку, путинскую государственность.

Спросим в этом контексте: не сработала ли "болотная "протестная волна тем же манером опять на власть и Путина? Так власть снова в который раз оказалась безальтернативной. Как сказал Павловский на презентации своей книги, "в нашей системе любая катастрофа может быть объявлена основой для укрепления власти. Это заложено в матрицу, и это же естественно подсказывается ходом событий".

Пределы власти

Хотя - по Павловскому - власть считает себя безальтернативной, но в то же время она связана рядом существенных ограничений, и даже во многом их сознает. Например, она зависит от "большинства": "Президент правит Россией волей консенсуса - вот ранний первоисток политики большинства" (с. 15). Как говорит Павловский, российский политический класс не может забыть, как советское "подавляющее большинство" вдруг отвергло СССР.

С народом или "большинством" у власти имеет место своего рода игра. С одной стороны, власть уверена, что Россия якобы подчинена нашей воле. С другой стороны, "в путинском варианте волю власти несколько ограничивает народ. Есть умная воля - но есть опасный народ" (с. 26).

В то же время сам народ хочет быть управляемым: "Путинское большинство - большинство, желавшее быть управляемым" (с. 72). Павловский задается логичным вопросом: "Можно ли назвать авторитарным политический строй, где центральная власть не производит авторитаризма, а является его потребителем?" (с. 62). Попробуем перевести "с Павловского": если под авторитаризмом понимать навязанный режим, то в России нет авторитаризма: он вполне органичен, поскольку отвечает чаяниям большинства.

Знаменитая вертикаль власти тоже является своего рода игрой. Под именем вертикали власти "действует оригинальная и надежная система скупки-

стр. 184

кредитования управляющих групп для работы по федеральным заданиям... Выполняя задания центра и поставленные задачи, регионалы подтверждают свою компетентность, сохраняют свои должности и право обогащаться". Ведь "чем, вкратце, была вертикаль власти? Мы требовали признания регионами главенства центра и первенства его законов, их участия в культе единства и неделимости России. Исполнения социальных статей бюджета, ведь от лояльности путинского большинства мы зависим. Еще центр хотел развития территории, а то, что при этом центры развития достаются местным правящим семьям, считали естественным.

Мы покупали не преданность, а знаки преданности, не управляемость, а ее наружные признаки. И схема сработала! К середине нулевых все включились в игру под названием 'вертикаль власти'" (с. 40).

Авторитаризм здесь симулируется местными бюрократиями - пока им это выгодно, пока в стране есть деньги. "Они изображают покорность, и возникает чувство, будто власть чрезвычайно сильна". Ведь "власть, конечно, приказывает местным боссам, но не раньше, чем выяснит, что они на самом деле исполнят. И только уяснив последнее, отдает приказ" (с. 63).

Однако получается, что слишком много построено на условностях. Излучаемый авторитаризм - это воля народа. Неизменна ли она в наших условиях? Покорность местных боссов - тоже не безусловна. "История Владимира Путина - это история обретенного большинства. Обретенного навсегда? Является ли 'путинско-медведевское' большинство опорой для государственной воли? Вопрос не имеет ясных ответов 'да' или 'нет'... Российское государство остается само для себя под вопросом" (с. 16).

Помимо прочего, гипотетической трансформации из "управляемых" (или "желающих быть управляемыми") в "управляющие" препятствует то, что только государство в конечном итоге гарантирует "большинству" его положение. Социально и экономически люди зависят от государства, а не оно от них. "Путинское большинство" - это бюджетозависимые социальные группы (бюджетники, пенсионеры, рабочие, дружно проклинаемая бюрократия и презираемые силовые структуры). "В путинском большинстве слились группы, еще вчера отверженные и травмированные. Память о ничтожестве заставила их зубами вцепиться в новое status quo. Сцепка получила имя стабильности" (с. 74).

По Павловскому, под видом зарплаты из бюджета люди на самом деле получают страховку, которая оберегает их положение в обществе и гарантирует их скромное социальное бытие. Она привязана к месту их проживания.

Заметим от себя - почему это так, почему людей это устраивает и они не рвутся в "управляющие", Павловский уже не спрашивает. А ведь это было бы самое интересное. Но как политолог, он исходит из данности и проясняет лишь ее: "Расшифруем слово 'стабильность' - в России это иносказание неформального общественного договора о государственной страховке" (с. 75). В связи с этим Павловский замечает: "Протестные настроения в нашей системе, о чем мы хорошо знаем, - пренебрежительно малозначимый фактор, это протесты застрахованного большинства. Застрахованные недовольны, но они не пойдут громить единственное страховое агентство! У них страховки путинской государственности, других нет - власть не любят, но ее не хотят убить.

стр. 185

Другой не возьмет на себя долги - и их гарантии обнулятся, как советские в 1991 году" (с. 76).