Павлов С.Г. Антропологическая лингвистика: вечные ценности и современные проблемы: Учебно-методическое пособие. – Н. Новгород: НГПУ, 2008. – 132 с.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 6

Как правило, в учебные пособия попадают результаты фундаментальных исследований и эмпирический научный материал, представленный в виде фактов и законов. Все эти данные обычно изолированы как от данных смежных научных дисциплин, так и от реальных проблем неспециалиста. Настоящее пособие призвано преодолеть своеобразный аутизм филолога, введя его в область актуальных вопросов современной жизни. Преследуя традиционные для учебно-методического пособия цели, данный сборник имеет и сверхзадачу – придать информации человеческое измерение внесением в нее Смысла. 6

ЛИНГВИСТИКА И ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ 15

«Сказка для взрослых»: «трудовая теория» как фрагмент ненаучной картины мира 18

Лингвистика против эволюционизма 28

В ДУХОВНОМ ИЗМЕРЕНИИ ЯЗЫКА 43

В широком смысле под нетерминологическим сочетанием «духовное измерение» можно понимать функционирование языка в сакральных текстах. Более узкое значение «духовного измерения» – это содержание языковых единиц, обусловленное определенным вероучением (в нашем случае – православным). В этом измерении многое может показаться необычным, потому что конфессиональная семантика порой значительно отличается от общенациональной. Так, в этом измерении возможно алогичное высказывание: «Не дожил до дня собственной смерти». Именно так будет с людьми, которых второе пришествие Христа застанет на земле. Они не умрут, а преобразятся для будущей жизни: «мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу» (1Фес. 4, 16-17). А, например, клишированное выражение заживо умер нужно понимать буквально: умер душой (т.е. потерял богообщение), сохраняя биологическую жизнь. Поэтому слова Христа «предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Лк. 9, 60) не метафора, а констатация факта. 43

Аналогично и выражаемый различными языковыми конструкциями смысл «вечная жизнь»: «Память о тебе вечно будет жить в наших сердцах». Традиционные слова некролога или надгробной речи признаются риторической фигурой. В устах Христа жизнь вечная – это жизнь вечная. Не больше и не меньше: «И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф. 25, 46); «И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек» (Ин. 11, 26). В национальном языке веровать семантически сложнее, чем жить: веровать = жить + верить. В духовном измерении объем понятий «жить» и «веровать» (православно во Христа) совпадает: жить = верить. 43

У идущего всегда есть какая-то конечная цель – пункт назначения. Камо грядеши, человече? «В никуда, в вечную смерть», – отвечает атеист. Православный ответ: «В жизнь вечную». Земные дороги должны вести к Истине, а Истина была распята на Голгофе. Потому и жизненный путь христианина должен быть крестным. В русском языке промыслительно совпали в звучании слова Христос и крест. Принявши всем сердцем Христа, основное население России прямо исповедало себя христианами-крестоносцами. В духовном смысле крестьянин – это несущий свой крест христианин. Исторически слово крестьяне возникло как реакция на жестокость и произвол ордынских баскаков и кощунов (кощун – татарский сборщик подати). Русские черные люди принимают имя, сплотившее их под чужеземным игом. Имя крестьянин одновременно напоминало о собственном духовном происхождении, о грехах, по которым попущена Богом безбожная власть, и о кресте пострадавшего за нас Христа. 46

Один из отцов кибернетики Н. Винер как-то высказался: «Действительно жить – это значит жить, располагая правильной информацией». Необходимо добавить: и правильной ее интерпретацией. Так что поищем Истину в Языке. Игра стоит свеч: на кону – жизнь. 47

Список литературы 47

Пятикнижие и гафтарот. Книга Брейшит. М., 1994. 47

Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 2001. 47

Библейский перевод как сотериологическая проблема 48

Церковнославянский и русский языки: сотериологический аспект изучения (на примере слов духовный и душевный) 53

Интерпретация высказываний с квантором всеобщности в тексте Священного Писания 68

Духовные смыслы языка 72

ЯЗЫК. ОБЩЕСТВО. МИРОВОЗЗРЕНИЕ 80

Философия языка как философия народа 83

Толерантность как мотивированное заимствование 90

Русский национальный характер по данным языка и истории 98

О целомудрии и не только… 106

Россия как «духовная провинция» 120

(лингвофилософская реабилитация понятия) 120

«По образу и подобию…»: 125

лингвокультурологический взгляд на национальный идеал 125

США в свете лингво-исторического анализа: 131

попытка прогноза 131

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 145

Введение

Как правило, в учебные пособия попадают результаты фундаментальных исследований и эмпирический научный материал, представленный в виде фактов и законов. Все эти данные обычно изолированы как от данных смежных научных дисциплин, так и от реальных проблем неспециалиста. Настоящее пособие призвано преодолеть своеобразный аутизм филолога, введя его в область актуальных вопросов современной жизни. Преследуя традиционные для учебно-методического пособия цели, данный сборник имеет и сверхзадачу – придать информации человеческое измерение внесением в нее Смысла.

Знакомясь со статьями, студент получит возможность связать факты изучаемых им наук (истории, психологии, социологии, философии, религиоведения) с лингвистикой. Это соответствует современным принципам научного познания и способствует созданию целостного образа мира, адекватного научным представлениям ХХI в. Размышляя над предложенными в конце каждого раздела вопросами и заданиями, студент сможет не только повышать свою методологическую культуру, расширять научный кругозор, оттачивать аргументацию, но и самостоятельно корректировать свои ценностные установки.

Все проблемы человечества коренятся в нем самом. Точнее, в его представлениях о добре и зле. Этические вопросы межличностных и межгосударственных отношений все настоятельнее требуют решения, и науке волей неволей приходится к ним обращаться. В этой области, давно переставшей входить в компетенцию науки, ей приходится налаживать взаимодействие с другими формами познания действительности – философией и религией. Мировоззренческой предпосылкой настоящей работы является убеждение в том, что на любые вызовы современности следует искать ответы в непреходящих ценностях Православия.

Любая деятельность, в том числе и научная, конечной целью должна иметь человека со всем комплексом его физиологических, интеллектуальных, нравственных и духовных проблем. С православной точки зрения научное сообщество призвано содействовать решению двух взаимосвязанных задач: спасению человека и оздоровлению общества. В социальном смысле, священнослужители и миряне – это те двое, которые, если согласятся о чем-то просить Господа, получат просимое (Мф. 18, 19). Сегодня, ориентированная на душевно-телесную составляющую человеческой природы, наука готова окончательно выродиться в служанку «постхристианской» цивилизации. Естественники работают на homo economics, для которого деньги – абсолютная ценность и мерило жизненного успеха. Гуманитарии покровительствуют еще одной тупиковой человеческой популяции – homo ludens (человек играющий), видящему в безответственной игре со знаками цель творчества и смысл жизни. Выход из глубочайшего кризиса, в котором находится наше общество, во многом зависит от единомыслия делателей духовной жатвы и нивы просвещения.

Еще в конце 80-х М.К. Мамардашвили признавался: «У меня ощущение, что среди множества катастроф, которыми славен и угрожает нам ХХ в., одной, главной и часто скрытой от глаз является антропологическая катастрофа. <…> Она может произойти и частично уже происходит в силу нарушения онтологических законов, по которым устроено человеческое сознание и связанная с ним «пристройка», называемая цивилизацией» [Мамардашвили 1989, 317-318]. В 90-х страшное словосочетание «антропологическая катастрофа» становится обыденным: «Актуальны проблемы формирования экологического, гуманитарного сознания, с помощью которого возможно преодоление технократических ориентаций. Эволюцию и изменение сознания связывают с выживаемостью человечества, с предотвращением нарастающей антропологической катастрофы» [Зинченко, Моргунов 1994, 146]. В наши дни последовательный критик технотронной цивилизации В.А. Кутырев пишет: «Минимально забегая вперед, а может быть, просто констатируя факт, надо сказать, что человеческой цивилизации больше не существует: она превратилась в постчеловеческую» [Кутырев 2006, 13].

Философ Ю.В. Хен отмечает: «До сих пор каждый следующий этап развития только усугублял экологическое и демографическое неблагополучие. Сегодня эти проблемы приобрели характер глобального кризиса, и никаких реальных перспектив его разрешения пока не намечается» [Хен 2006, 136]. Крупнейший логик и философ ХХ в. А.А. Зиновьев предупреждает: «Наступает диктатура мира делового и вещного. Основная масса людей превращается в роботов нового типа. Я не сгущаю краски. Это – лишь картинка начала апокалипсиса, самого страшного по последствиям» [Зиновьев 2006, 516]. В сложившейся ситуации обилие неутешительных прогнозов не удивляет. Поражает другое. Научная и публицистическая литература, культура в целом полны эсхатологических образов и прогнозов, но люди словно стараются не думать о реальности уничтожения жизни на планете. А это и есть один из признаков настоящего конца.

В психолингвистике есть понятие «принцип Поллианы»¹. Согласно ему, человек принимает только комфортные сведения, блокируя неудобную для себя информацию даже в ущерб собственному существованию. Подобный оптимизм без границ чреват полным отрывом от реальности. На бытовом уровне «принцип Поллианы» выражен словами песенки из фильма «Трембита»: «Разговор на эту тему портит нервную систему». Но от нашего желания не замечать опасность она только возрастает. Пора принимать решительные меры, иначе ощущение одного из виднейших наших интеллектулов философа А.А. Панарина станет сбывшимся на нас пророчеством: «Многое, слишком многое свидетельствует о том, что наш век – канунный» [Панарин 2003, 233].

Самым существенным для науки нарушением онтологических законов мышления является, на наш взгляд, разрыв ее исторических связей с религией. Б. Паскаль заметил: «Нашему уму от природы свойственно верить, а воле – любить, поэтому если у них нет достойных предметов для веры и любви, они устремляются к недостойным» (Мысли, 103). Русский философ-эмигрант Александр Кожев (1902-1968) полагал, что догмат Боговоплощения несет главную ответственность за феномен западной науки. Зародившись в монастырях, европейская наука, однако, вскоре самонадеянно покинула их ограду. Лишившись сдерживающего начала религии, наука существенно изменила свои предмет и методологию¹. Проблемы, поднимаемые блудной дочерью, оставившей отеческий кров, вызывают недоумение своей надуманностью. Даже гуманитарные дисциплины превратились в способ описания и систематизации фактов безотносительно их ценностной нагрузки и философского осмысления. В конце ХIХ в. анонимный автор Н.И. опубликовал извлечения из работы лингвиста Говелака, в которой констатируется: «Изучение языка в настоящее время входит в область естественных наук» [Н.И. 1891, 1].

Методологический подход во многом предопределяет результаты исследования¹. Методология – философский фундамент анализа. На нем с помощью конкретных методик возводится все здание науки. Методика – это инструмент, характеристики которого обусловливают качество изделия. Имея под руками только молоток, тонкой работы не произведешь. Одним инструментом, даже очень хорошим, нельзя сделать всё. Причем, как заметил американский психолог А. Маслоу, «если единственным инструментом является молоток, существует искушение трактовать всё как гвозди» [Цит. по: Философские… 1977, 185]. Так и получилось с наукой Модерна. Совершенствуя свой методический инструментарий, ученые выпустили из поля зрения духовно-нравственную составляющую человеческой природы.

Картезианская² наука, исключив этику из научной сферы, обеспечила огромный прирост знания и попутно породила страшное падение нравов и масштабный кризис всех государственных институтов. Сегодня всё – от внутрисемейных отношений до принципов внешней государственной политики – пронизано духом гордости, эгоизма и корысти. Некоторые ученые весьма эмоционально восстают против духа сциентизма и технократизма, освободившего науку от всех моральных обязательств: «Последняя из надеж человечества, высочайший и величайший идеал Просвещения – наука, которая «все может» и «все сможет», которая «выручит» и «спасет», проституируется до конца и занимается не только косвенной и скрытой, но и прямой и непосредственно массовой разработкой самых бесчеловечных средств научного, научно обоснованного, как говорят сейчас, насилия над телом и духом человека» [Трубников 1990, 294].

Наука, призванная решить, как полагали в эпоху Просвещения европейские мыслители, все человеческие проблемы, оказалась не в состоянии ответить на ею же порождаемые вызовы. Чтобы осмыслить происходящее, необходимо выйти из потока времени и встать на почву непреходящих истин и ценностей. В науковедении отмечается, что «методология гуманитарного познания человекосоразмерна, она строится с расчетом включения в себя целей и смыслов человеческой деятельности. Человек, с его желаниями, стремлениями и «свободной волей», становится необходимым и направляющим компонентом методологии научного познания» [Лешкевич 2001, 30]. Стоит уточнить, что антропоцентрический гуманизм, дискредитировавший себя многочисленными преступлениями во имя человека, давно исчерпал кредит доверия мыслителей. Французский историк и социолог А. де Токвиль в работе «Демократия в США» (1835) писал: «Оказывается, можно уничтожать людей, свято соблюдая заповеди гуманизма» [Цит. по: Лернер 1992, 22]. В науку должен возвратиться теоцентрический гуманизм, рассматривающий мироздание как место соработничества Бога и человека для спасения последнего от последствий грехопадения и вечной смерти.

На Западе гуманитаризация филологического знания в русле антропологической парадигмы началась со второй половины ХХ в. У нас в 1987 г. Ю.Н. Караулов писал: «В силу общей бесчеловечности современной лингвистической парадигмы место подлинно антропного фактора в ней … занимает антропоморфичный, человекоподобный, порождаемый стремлением уподобить – одушевить, оживить, очеловечить – мертвый образ» [Караулов 1987, 20]. После снятия цензурных запретов советского времени мифологическая фетишизация языка и самодовлеющее описание его системы уступили место антропоцентрическому подходу. Но и сегодня антропологизм многих работ не более чем смена вывески в угоду капризу моды, именуемой научной парадигмой. Включение человека в исследовательскую программу зачастую сводится к упоминанию его в качестве носителя языка. Раньше для всех были обязательны ссылки на классиков марксизма-ленинизма, а для лингвистов – на Соссюра и его отечественных последователей. Теперь место диамата занял синергетизм, а имена структуралистов вытеснили В. Гумбольдт и неогумбольдтианцы. Исследования, в которых не упоминаются картина мира, концепт и человеческий фактор, выглядят чуть ли не моветоном.

Однако изучение языка при самой добросовестной декларации гуманитаризации знания основано на принципах структурализма и сводится в основном к сумме технических приемов, позволяющих адекватно описать языковые факты, но не касающихся главной заботы Школы – педагогики. Методология естественных наук, привнесенная в лингвистику структурализмом, повышает ее точность, но существенно ограничивает воспитательные возможности. Более того, излишнее теоретизирование по существу знакомого материала отбивает вкус к самому языку. Структурализм в силу своей природы порождает множество псевдопроблем, замкнутых в корпоративном кругу ученых и абсолютно неинтересных тому, кто оплачивает это праздное научное любопытство: «Несмотря на внутреннюю системность и упорядоченность, структурная лингвистика и логическая семантика имели один существенный недостаток – слабую связь с реальностью и практической деятельностью людей» [Петров 1987, 4].

Об оставлении лингвистикой магистрального пути гуманитарной науки и превращении ее в предельно формализованную систему описания еще в 1965 г. тревожился В.И. Абаев, верно указавший, что «сущность структурализма не в системном рассмотрении языка, а в д е г у м а н и з а ц и и я з ы к о з н а н и я» [Абаев, 1965, 28]. Цели изучения языка, сформулированные в парадигме структурной лингвистики, ориентированы на специалиста и часто совершенно непонятны и чужды как менее одаренным, так и наиболее вдумчивым учащимся. Скованные такими целями, педагоги находятся в положении человека, который, проинформировав детей, например, о месте арбуза в ботанической классификации и особенностях его выращивания, вынужден приступить к изложению того, почему так полезно все это знать. А на вопрос, можно ли попробовать сам предмет вашей «увлекательной» лекции, ответа, как правило, нет.

Плата за математизацию лингвистики велика – ее уход из области внимания человека. И дело не в том, что результаты исследований становились все более недоступными для непосвященных. Талантливые популяризаторы –миссионеры высокой фундаментальной науки – вполне могли просветить жаждущих лингвистических знаний оглашенных, как это делалось в отношении естественных наук. У неспециалиста нет интереса к лингвистике, потому что у структурализма ему нечего спрашивать. Обыватель не может сформулировать вопросы к лингвистике. Он даже не догадывается, что посоветоваться по своим проблемам можно именно с ней. Сам лингвист оказался в положении дракона, дремлющего на охраняемых сокровищах и не представляющего их ценности.

Когда-то Э. Сепир провидчески указывал: «Чрезвычайно важно, чтобы лингвисты, которых часто обвиняют – и обвиняют справедливо – в отказе выйти за пределы своего исследования, наконец, поняли, что может означать их наука для интерпретации человеческого поводения вообще. Нравится ли им это или нет, но они должны будут все больше и больше заниматься различными антропологическими, социолингвистическими и психологическими проблемами, которые вторгаются в область языка» [Сепир 1960, 181]. В наши дни лингвистику можно упрекнуть в том, что, выйдя за пределы своего непосредственного интереса, она не всегда обращается к достойным внимания предметам. Предметам, имеющим реальную значимость для общества, которое, увы, не всё состоит из профессиональных лингвистов. Огромный потенциал научных кадров, материальных и денежных средств тратится впустую. Микроскопом можно с успехом колоть орехом, а в химических лабораториях квасить капусту. Но почему-то мы этого не делаем.

Одним из основополагающих принципов современной лингвистики является экспансионизм – объединение с другими науками, и даже не всегда гуманитарными. Стремление к взаимодействию вызвано логикой развития науки и общества. Один из крупнейших наших ученых Г.П. Щедровицкий отмечает, что «проблемы, которые стоят сейчас перед учеными-предметниками, как правило, являются не только и не столько предметными, сколько общими для многих наук, а часто – для всех, и естественных, и общественных. И в большинстве случаев эти проблемы невозможно решить усилиями представителей одной какой-либо науки» [Щедровицкий 2006, 92]. Как никогда остро встал вопрос научной этики. С внедрением нанотехнологий человечество вступает в область большой неопределенности. Здесь, где не помогают ни опыт макромира, ни обычная человеческая логика, риски и опасности сколь велики, столь и непредсказуемы. Важно, чтобы меганаучный проект не направился к ложным целям и результаты плодотворного научного союза не обратились бы во зло.

Гуманитарные науки, и в частности лингвистика, не имеют морального права игнорировать бурно развивающиеся события, которые, откровенно говоря, складываются не в пользу человека. Во всяком случае – не в пользу подавляющего большинства землян. В рамках антропологического подхода необходимо сформировать у общества потребность в изучении языка. Сегодня просто нельзя позволить себе роскошь иметь науку, оторванную от жизни. Онтологии необходимо выйти из тени гносеологии. Описание не должно заслонять самой реалии. Место гносеологии – в учебниках, докладах, статьях и монографиях. Онтология – сама жизнь, в которой экзамен придется сдавать каждому.

В данной работе предложен опыт аксиологического подхода к изучению языка. В семантике своих единиц русский язык хранит неоскудевающее сокровище смыслов и ценностей, выработанных в процессе исторической жизни Русской Цивилизации. Начало ее уходит корнями в архаичные славянские культуры, подготовившие почву для главного события нашей истории – Крещения Руси. Наблюдая языковые факты разных эпох в культурно-историческом контексте и сопоставляя их с данными других языков, мы находим в русском языке настоящего наставника, указывающего верные ориентиры среди перепутья жизненных дорог.

Научная деятельность гуманитария обусловлена принадлежностью автора не только к научной школе, но и к определенной духовной традиции. С религиозной точки зрения субъективность гуманитарной науки не неизбежное зло, а возможность научного обоснования следования идеалам любви и милосердия. Только наука, обещающая человеку больше, чем дает ему развлекательная индустрия общества потребления, способна повести его по узкому и тернистому пути спасения. Свобода гуманитария не повод поиграть интеллектуальными бицепсами и блеснуть широтой эрудиции. Она налагает на него особую ответственность: «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36-37).

Предлагаемая вниманию читателя работа основана на принципах телеологического¹ антропологизма, в котором человек не просто предмет описания, но его цель и оправдание. Все наличествующие положения вещей вызваны событиями во внутреннем мире человека. Любое проявление культуры и языка обусловлено деятельностью человека – личности, группы лиц, социума. Поэтому каждый артефакт интересен и важен прежде всего с точки зрения ценностных установок своего создателя. В национальном языке и национальной культуре объективируется мировоззрение народа. Складывается оно из господствующих мировоззренческих тенденций, выявить которые задача ученого. В зеркале созданной человеком культуры можно показать ему его собственный духовно-нравственный облик. Все остальные задачи гуманитарной науки второстепенны.

Картина отражает реальный мир в системе художественных образов, порожденных личностью живописца. Язык – поэтическое описание действительности, достовернее раскрывающее соборную душу народа, чем отрефлектированные сознанием отдельных авторов тексты. Это делает язык бесценным поставщиком сведений о глубинных движениях народного духа, логике его мышления, нравственных и эстетических представлениях. Подлинное изучение национальной языковой картины мира не должно сводиться к этнографической фиксации фактов. А. Пуанкаре писал: «Ученый должен систематизировать: наука строится их фактов, как дом из кирпичей, но простое собирание фактов столь же мало является наукой, как куча камней домом» [Пуанкаре 1983, 91]. Вспомним и знаменитую метафору М. Хайдеггера: «Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек» [Хайдеггер 1993, 192]. В рамках телеологического антропологизма задача лингвиста – объяснить устройство этого дома с тем, чтобы предотвратить его разрушение.

Человек – многомерный, не укладывающийся в схемы и таблицы феномен. Более или менее целостное представление о нем, могут дать объединенные усилия разных наук. Методологической необходимостью является привлечение научных данных в их органическом синтезе с религиозно-философскими. Примечательно, что сегодня, когда у человечества самые грозные перспективы, русская наука получает преимущество перед западной. Исследователи отмечают, что «особенности российской науки, предопределенные спецификой российского менталитета, сильно отличаясь от оснований западной науки Нового времени, органично вписываются в методологию новой – «постнеклассической» науки в терминах В.С. Степина¹ – науки, для которой характерны легализация интуиции, ценностной нагруженности знания, такие установки как холизм², энвайроментализм³ и др. И поэтому можно предположить, что особенности российской науки, тесно связанные с православием и выражающие специфику российского менталитета, во многом предвосхитили формирование современной методологии научного познания» [Юревич 1999, 23]. И в этом видится цеховая ответственность русских ученых за судьбу человечества.

Ключевые слова эпохи – аббревиатуры душевных (интеллектуальных, волевых и чувственных) событий, происходящих в человеке. На основании анализа языковых данных должны быть уяснены характер и направление движения духа, ума, воли и чувства народа в определенную эпоху его исторического существования. Появление новых слов, изменение лексической и грамматической семантики свидетельствуют об изменениях культуры и самого общества. Языковые новшества – это ответы на вставшие перед народом задачи. Конечной целью анализа становится сравнение наличествующего положения вещей с неким эталоном, за который каждый ученый вправе принимать что-то свое. Данный сборник – попытка ответить на жгучие вопросы современной жизни в контексте православного учения о Боге, человеке и смысле его бытия.

Список литературы

Абаев В.И. Лингвистический модернизм и дегуманизация науки о языке // Вопросы языкознания, 1965, № 3.

Зиновьев А.А. Фактор понимания. М., 2006.

Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. М., 1994.

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

Кутырев В.А. Философский образ нашего времени (безжизненные миры постчеловечества). Смоленск, 2006.

Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. Образ жизни и мыслей в Соединенных Штатах сегодня: В 2-х тт. М., 1992. Т. 1.

Лешкевич Т.Г. Философия науки: традиции и новации. Учебное пособие для вузов. М., 2001.

Мамардашвили М.К. Сознание и цивилизация // Человек в системе наук. М., 1989.

Н.И. Развитие языка (Извлечение из сочинения Говелака) // Филологические записки. Вып. 1. 1891.

Панарин А.А. Христианский фундаментализм против «рыночного терроризма» // Наш современник, 2003, № 2.

Петров В.В. От философии языка к философии сознания // Философия, логика, язык. М., 1987.

Пуанкаре А. О науке. М., 1983.

Сепир Э. Положение лингвистики как науки // Звегинцев В.А. История языкознания ХIХ и ХХ веков в очерках и извлечениях. М., 1960. Ч. 2.

Трубников Н.Н. Наука и нравственность (О духовном кризисе европейской культуры) // Заблуждающийся разум?: многообразие вненаучного знания. М., 1990.

Философские основы зарубежных направлений в языкознании. М., 1977.

Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993.

Хен Ю.В. Теория и практика усовершенствования человеческой «породы» // Вопросы философии, 2006, № 5.

Щедровицкий Г.П. «Наука умерла!» // Знание – сила, 2006, № 1.

Юревич А.В. Психологические особенности российской науки // Вопросы философии, 1999, № 4.