145

Г.И. Тираспольский

Н А Ч А Л Ь Н Ы Й

К У Р С

Я З Ы К О З Н А Н И Я

Учебное пособие

Впервые опубликовано в:

Сыктывкар: Коми государственный пединститут, 1999. – 155 с.

В пособии рассматриваются основные свойства языка и главные понятия теоретического языкознания. Цель пособия – побудить к наблюдениям над языком и размышлениям над его свойствами.

Пособие предназначено для студентов филологических специальностей, учащихся школ и лицеев, для всех, кто интересуется свойствами языка.

Глава 1. Основные свойства языка

§ 1. О значениях слова язык. В повседневном общении слово язык употребляется обычно в двух значениях: «1) подвижный мышечный орган в полости рта, являющийся органом вкуса, а у человека участвующий также в образовании звуков речи; 2) средство общения и мышления людей, принадлежащих к опре­делён­ной нации или народности». Такие же или близкие значения свойственны слову язык, употребляемому в качестве научного термина. Чем же тогда отличается научный термин язык от его обихо­д­ного двойника?

Различий между ними несколько, и главное из них – это наличие у термина язык такого значения, в котором обиходное слово обычно не употребляется, а именно: «система звуковых, словарных и грамматических средств, являющихся орудием общения и мышления людей и тем самым отличающая их от всех других живых существ».

Остановимся вначале на первой части приведённого определения: «система звуковых, словарных и грамматических средств, являющаяся орудием общения и мышления людей». Очевидно, что это определение относится не к какому-то отдельному языку – русскому, английскому, немецкому, французскому и др., а к явлению, которое можно назвать языком вообще, языком вне национальных различий (далее – ЯЗЫК ВООБЩЕ) Такой язык не употребляется ни в одном государстве, на нём не написана ни одна книга и не произнесена ни одна речь, и всё же этот язык существует так же реально, как русский, английский, немецкий, французский и все остальные языки нашей планеты. Более того, некоторые национальные языки по тем или иным причинам вышли из употребления и относятся теперь к «мёртвым», тогда ЯЗЫК ВООБЩЕ существовал с первого момента возникновения человечества и будет существовать столько же, сколько человеческое общество.

Все национальные языки нашей планеты, наряду с различиями (нередко довольно большими), наделены совокупностью некоторых общих свойств, позволяющих рассматривать эти языки как национальные разновидности определённого общечеловеческого явления.

§ 2. Общественная природа языка. В научно-популярной литературе, в теле- и радиопередачах иногда употребляются такие выражения, как язык пчёл, язык дельфинов, язык человекообразных обезьян и т.п., причём слово язык в печатных текстах при этом иногда заключается в кавычки (что свидетельствует о его переносном употреблении), а иногда и нет. В этой связи может возникнуть сомнение в истинности второй части определения, согласно которому ЯЗЫК ВООБЩЕ (и, следовательно, совокупность национальных языков) отличает человека от всех других живых существ.

Наблюдения над поведением живых существ, особенно высших животных, дают основания заключить, что животные широко пользуются звуковыми, оптическими и некоторыми другими сигналами, обеспечивающими их выживаемость, жизнедеятельность и размножение. Так, напр., пчёлы способны передавать друг другу довольно сложную информацию о расстоянии до добычи и направлении к ней посредством так называемых танцев пчёл.

«Вернувшаяся с богатой добычей пчела в заметно возбуждённом состоянии вбегает через леток в улей, поднимается вверх по сотам и останавливается здесь в гуще других пчёл. У её рта появляются капельки нектара, отрыгиваемого из зобика. Этот нектар немедленно всасывается хоботками подошедших пчёл-приёмщиц, которые уносят его для укладки в ячейки, пока новая капля передаётся другим приёмщицам. После этого прилетевшая пчела начинает кружиться по соте, описывая то вправо, то влево небольшие круги. < ... > Несколько секунд, иногда около минуты, длится бурное движение танцовщицы, которое созывает некоторых пчёл и увлекает их за собой. < ... > Они вприпрыжку спешат за танцующей, вытягивая усики и... как бы ощупывая её ими и повторяя её движения. Затем танцовщица перебегает на новое место на сотах и здесь, уже среди других пчёл, быстрыми прыгающими шажками повторяет свой танец и потом снова улетает к медоносу, о котором улей уже оповещён и на поиски которого уже вылетели первые завербованные танцем сборщицы» (Халифман И. Пчёлы. М., 1963, c.239–240).

Такое поведение животных, несмотря на свою сложность, иногда поразительную, всё же не является общением с помощью языка, и, следовательно, языка, подобного человеческому, у животных нет. Танцы пчёл, ультразвуковые импульсы дельфинов, пение птиц, стрёкот кузнечиков и тому подобные сигналы, наблюдаемые у животных и содержащие определённую информацию, представляют собой биологические отправления, по своему назначению сравнимые со слюноотделением, сокращением мускулатуры и дыханием, ибо такого рода сигналы обеспечивают лишь выживаемость, жизнедеятельность, размножение животных – и ничего более. При помощи этих сигналов нельзя передать информацию, напр., о химическом составе воды или о строении Солнечной системы, так как эта информация, во-первых, может быть получена лишь в результате деятельности человеческого общества и, во-вторых, животному совершенно безразлична.

Поскольку человеческое общество по своему устройству намного сложнее любого биологического объекта, для существования и развития оно нуждается в более совершенном, чем биологические отправления, средстве связи между его членами. Именно таким средством и является язык.

Язык возникает и существует только в человеческом обществе, и человеческое общество, лишившись языка, неминуемо бы распалось.

Сказанное означает и невозможность формирования вне общества отдельного человека как социального существа, наделённого языком и мышлением.

Убедительным доказательством общественной природы языка является следующий случай. В 1920 г. в Индии охотники нашли в волчьей норе двух волчат и двух девочек. Человеческие детёныши, по-видимому, были похищены волками и случайно остались в живых. Девочки вели себя как звери, особенно старшая, названная потом Камалой, которая прожила в волчьем логове не менее пяти лет. Она ходила на четвереньках, лакала воду как собака, набрасывалась на сырое мясо, грызла кости, а по ночам выла по-волчьи. Она не понимала человеческой речи и совершенно не умела говорить. Попытки «очеловечить» Камалу не принесли заметных результатов. Лишь через семь лет она научилась ходить на двух ногах, однако как только надо было бежать, она становилась на четвереньки и скакала на четырёх конечностях. С огромным трудом, очень медленно усваивала Камала речь. Спустя четыре года девочка выучила всего шесть, а через семь лет – менее пятидесяти слов. Умерла Камала в шестнадцатилетнем возрасте.

Итак, биологические особенности человека, отличающие его от животных (крупный головной мозг, подвижная нижняя челюсть, позволяющая совершать тонко разграниченные движения, и др.), являются необходимыми, но недостаточными предпосылками овладения речью и применения её в общении. Чтобы человеческое существо овладело языком, оно должно быть членом человеческого коллектива, стихийно или планомерно обучающего умению говорить и понимать услышанное (а затем и написанное).

До сих пор речь шла о языках, которые возникли стихийно, как продукт естественно-исторического процесса. Их общественная природа, по-видимому, не вызывает сомнений. Ну а как быть с многочисленными проектами так называемых искусственных языков, которые созданы намеренно и не коллективами изо­бре­тателей, а отдельными лицами? Не свидетельствует ли существо­ва­ние индивидуально придуманных языков о внеобщественной природе их и, может быть, ЯЗЫКА ВООБЩЕ?

Чтобы разобраться в этом, обратимся к истории возникновения наиболее распространённого искусственного языка – эсперанто (эсперáнто значит «надеющийся» – так подписал проект искусственного языка его создатель, надеясь на успех этого проекта).

Разработал эсперанто медик Людвик Замéнгоф (1859–1917). Он родился в польском городе Белостоке, который тогда входил в состав Российской Империи и был населён представителями разных национальностей: поляками, русскими, евреями и белорусами. Ещё в дет­стве, слыша вокруг себя разноязыкую речь, Заменгоф заметил, как не­зна­ние того или иного языка затрудняет общение людей и нередко отчуждает их друг от друга. У пытливого мальчика возникает замысел создать ис­кусственный общепонятный язык. Жизнь Заменгофа сло­жи­лась так, что осуществить своё намерение ему удалось намного позднее, когда он стал врачом-практиком. Однако цель его лингвистического проекта осталась прежней – объединить, как он сам говорил, «в единую семью все народы, все слои и все классы человеческого общества».

Ознакомившись с историей возникновения эсперанто, нетрудно заключить, что, хотя искусственные языки создаются намеренно и часто в порядке индивидуального творчества, этот процесс осуществляется в обществе и направлен на удовлетворение об­ще­ственных потребностей. Кроме того (что очень важно) создают искусственные языки те лица, которые являются носителями естественных языков, сформировались в социальном коллективе, и, стало быть, индивидуальное творчество этих изобретателей в конечном счёте имеет общественную природу. Следовательно, существование искусственных языков не отрицает, а напротив, подтверждает положение об общественной природе ЯЗЫКА ВООБЩЕ.

§ 3. Отношение языка к общественным явлениям. Подобно общественным явлениям, язык возникает в человеческом обществе и обслуживает его. Вместе с тем язык имеет важные особенности, которые отличают его от общественных явлений.

Прежде всего, язык служит для обеспечения взаимопонимания всех без исключения людей, владеющих этим языком. Следовательно, наличие в обществе классов, социальных и про­фес­сиональных групп, прослоек и относительно замкнутых коллективов не является помехой для существования языка, единого и понятного для всех членов общества. Обслуживая общество как целостное образование, язык нации или народности в своих важнейших свойствах не является классовым или сосло­в­ным, а представляет собой общее достояние. Этим язык отличается от искусства, религии, политики, науки и других общественных явлений, которые выражают интересы опреде­лён­ных классов и слоёв общества и, следовательно, в обществе, разделённом на классы и группы, не имеют общенародного характера.

Язык также отличается от общественных явлений тем уникальным свойством, что он представляет собой единственное (и поэтому в сущности незаменимое) средство осу­ще­ст­вле­ния абстрактного мышления.

Мышление является отражением в сознании людей независимо существующей от этого отражения действительности. Мышление осуществляется в идеальной, т.е. в невещественной, лишённой физических свойств форме. Образ действительности, запе­чатлён­ный в головном мозгу человека, не имеет веса, запаха, цвета, про­странственной протяжённости, электрического заряда и других свойств, какими наделены материальные предметы и явления.

Другим важным свойством мышления является то, что оно возникает только в условиях человеческого общества, члены которого общаются при помощи языка. Существует определение, гласящее, что речевое общение есть обмен мыслями. Но так как мысли лишены физических свойств (веса, запаха, цвета, пространственной протяжённости и др.), сами по себе мысли не могут быть изъяты из головного мозга одного человека и помещены в мозг другого. Для того чтобы содержание мыслей какого-либо человека стало известно его собеседнику, необходимо, чтобы между этими людьми установилась связь, по каналам которой поступали бы раздражители, наделённые ма­териа­ль­ными свойствами. Такими раз­дражителями являются звуки речи (или знаки письма). Следовательно, речевое общение представляет собой обмен звуками (или письменными знаками), возбуж­даю­щими в сознании у слушающих мысли, тождественные или сходные с теми, которые содержатся в голове говорящих. Это же означает, что без опоры на язык как на совокупность особо организованных раздражителей абстрактное мышление суще­ство­вать не может (см. также § 5).

Сказанное относится не только к звуковому, но и к зрительному и любому другому потенциальному языку: напр., обонятельному и осязательному. Эти и другие возможные типы языков при всех раз­личиях имеют общее свойство, позволяющее рассматривать их как языки, а именно: способность быть раздражителями, возбуж­даю­щими в сознании слушающих мысли, тождественные или сходные с теми, которые содержатся в голове говорящих.

Исторические условия формирования человечества сло­жи­лись на нашей планете так, что главным и преобладающим средством общения и мышления людей стал звуковой, точнее – речевой язык, тогда как другие типы потенциальных языков: зрительный, осязательный и обонятельный – остались на роли вспомогательных средств общения и мышления.

Cущественно отличает язык от общественных (и многих других природных явлений) такое его свойство, как нело­ка­ли­зо­ван­ность. Если о каждом из общественных явлений можно с большей или меньшей определённостью сообщить, в каком месте оно сосредоточено или происходит, то этого нельзя сказать не только о ЯЗЫКЕ ВООБЩЕ, но о любом национальном языке. Так, напр., русский язык, несомненно, существует, но указать на место его расположения невозможно. Этому как будто противоречит существование так называемых лингвистических карт и атласов, в которых тем или иным способом наглядно изображены языки или диалекты. Однако такие изображения условны, так как они воспроизводят месторасположение не языков и диалектов, а компактно проживающих людей, для которых эти языки и диалекты являются родными. Каждый из этих людей может покинуть место, обозначенное на лингвистической карте, и поселиться в любом другом месте, «захватив» с собой соот­ветствующий язык или диалект, который вместе с тем остаётся собственностью тех, кто никуда не уехал. Понятно, что никакая лингвистическая карта не способна изобразить такое состояние языков и диалектов.

Высказывания говорящих, являющиеся воплощением языка, при помощи письма и звукозаписи можно, кроме того, отделить от говорящих и переместить в произвольно выбранную точку пространства, которая, в свою очередь, не служит изначально фиксированной и предназначенной для соответствующего языка.

Указанные и другие особенности языка – признак его качественной определённости, т.е. совокупности самобытных свойств, отличающих его от других, в том числе и общественных явлений.

Общественная природа языка не равнозначна его су- щности,т.е. набору важнейших свойств. Сущность языка не является ни общественной, ни биологической, ни психической, ни какой-либо другой, свойственной иному явлению. Эта сущность может кратко определить как языковую.

Она является предметом исследований лингвистов в течение ряда столетий, выявляется учёными в процессе напряжённой работы и не исчерпывается кратким определением. Кроме того, сущность языка в каждый исторический период существования лингвистики осмысляется в зависимости от общенаучного способа восприятия действительности.

§ 4. Вспомогательные средства общения и мышления. Речевой язык, употребляемый на нашей планете подавляющим большинством людей, является главным средством человеческого общения. Это значит, во-первых, что при помощи речевого языка можно выразить мысль любой степени сложности и общаться в любой, даже самой необычной ситуации. Так, относительно недавно человек вышел в космос и начал осваивать его. Пребывание человека в космосе – это ситуация сравнительно новая и для людей, и для использования речевого языка. Однако несмотря на необычность такой ситуации речевой язык полностью обеспечивал и обеспечивает общение между космонавтами, а также между участниками космических полётов и их коллегами, находящимися на Земле.

Во-вторых, определение речевого языка как главного средства человеческого общения предполагает существование других, неглавных, вспомогательных средств обмена информацией и формирования мыслей.

Почему необходимы такие вспомогательные средства? Нельзя ли обойтись во всех случаях жизни речевым языком, коль скоро он позволяет общаться в любой ситуации и выразить самую сложную мысль? Нет, нельзя. Условия общественной жизни и индивидуальные свойства людей столь сложны и разнообразны, что в определённых случаях речевой язык нуждается во вспомогательных средствах общения и мышления (далее – ВСОМ).

В зависимости от причин и условий применения ВСОМ делятся на три группы: 1) ситуативно обусловленные ВСОМ; 2) культурно обусловленные ВСОМ; 3) физиологически обусловленные ВСОМ.

Ситуативно обусловленные ВСОМ применяются в тех случаях, когда употребление речевого языка затруднено некоторыми помехами: шумом, большим расстоянием между собеседниками, разрывом во времени между говорением и слушанием, наличием большего числа воспринимающих речь, чем это желательно говорящему, и т.п.

Так, на шумных перекрёстках городских улиц регулировать движение автомобилей и пешеходов при помощи звучащей речи (даже усиленной громкоговорителем) и неэффективно, и утомительно, поскольку звучание речи регулировщика может быть либо перекрыто городским шумом, либо искажено им, что одинаково опасно для восприятия. В этих условиях целесообразно использовать в качестве вспомогательного средства общения и мышления цветовые сигналы светофора, специальную жестикуляцию регулировщика и звуковые сигналы милицейского свистка, интенсивность и тембр звучания которого обеспечивают надёжное восприятия таких сигналов.

Люди, желающие вступить в беседу, нередко находятся на таком расстоянии друг от друга, которое полностью исключает возможность общения при помощи звуковой речи. На помощь в этом случае приходит другое, вспомогательное средство общения и мышления – письмо.

Письмо представляет собой систему начертательных знаков, ко­торые воспринимаются зрением (реже – осязанием) и испо­ль­зу­ют­ся для фиксации речи на специально предназначенных для этой цели поверхностях и предметах, имеющих свойство сохранять начертательные знаки (либо их компьютерные аналоги) достаточно длительное время. Последнее свойство письма позво­ляет преодолеть и разрыв между говорением и слушанием.

Толчком к возникновению письма было появившееся на определённом этапе общественного развития противоречие между естественно-исторически сложившимися свойствами языка и новыми социальными потребностями. Звуковая речь в обычных условиях воспринимается слушающими, во-первых, на ограниченном расстоянии и, во-вторых, лишь в тот момент, когда она звучит. Кроме того, свойства человеческой памяти таковы, что говорящий обычно не способен через продолжительное время с полной точностью воспроизвести сказанное им или другими людьми. Между тем развитие государственности, торговли, дипломатии, религии, науки, просвещения и других отраслей общественной жизни настоятельно требовало того, чтобы звучащая речь могла передаваться на большие расстояния, фиксироваться на длительный срок и воспроизводиться с предельной точностью после того, как она прозвучала. Во многих случаях те же требования предъявлялись и к внутренней речи. Изобретение письма в значительной мере удовлетворяло таким требованиям и в свою очередь стало стимулом общественного развития. С появлением письма человек получил в свои руки средство, с помощью которого стало возможным сознательно регулировать нормы употребления языка, упорядочить эти нормы, придать им стройность и бóльшую устойчивость путём описания и предписывания таких норм в учебниках, грамматических наставлениях и нормативных словарях. Это содействовало более успешному выполнению языком его функций общения и мыслеоформления, а также функций, связанных с употреблением языка в художественном творчестве. Огромное положительное влияние оказало письмо на развитие языкознания. Багодаря памятникам письменности языковеды получили в своё распоряжение ценнейшие сведения, позволяющие с большой точностью воссоздать исторические изменения языков и особенности их современного состояния.

Культурно обусловленные ВСОМ используются в сценическом искусстве, кинематографе и художественной видеопродукции как особое средство передачи содержания художественного произведения и эмоционального воздействия на зрителя.

К ним относятся жестикуляция и мимика в пантомиме, в балете, в немых фильмах и в некоторых звуковых пантомимических (чаще всего мультипликационных). Применение ВСОМ в этих случаях вызвано не стремлением «усилить» функции речевого языка в неблагоприятных условиях общения, а прямо противоположным намерением – предельно ослабить эти функции с тем, чтобы добиться от зрителя особо напряжённого, психологически активного отношения к зрелищу.

Физиологически обусловленные ВСОМ применяются в тех случаях, когда некоторые люди ввиду свойственных им анатомических и иных отклонений от нормы (глухота, немота, слепоглухонемота и т.п.) не способны воспринимать и употреблять речевой язык. К таким ВСОМ относятся ручная азбука и шрифт Брáйля.

Луи Брайль (1809–1852) был преподавателем Парижского института слепых детей. Сам ослепший в возрасте трёх лет, в школьном возрасте он разработал принятый в настоящее время во всём мире точечный шрифт для слепых. Кроме точечных букв и цифр Брайль создал также точечную нотопись. Будучи талантливым музыкантом, он с искусно преподавал музыку слепым ученикам.

Ручная азбука – это особая система жестов, которая основана на изображении букв при помощи движений и комбинаций пальцев и кисти руки. К таким знакам добавляются жесты, помогающие различать однотипные звуки; например, кисть на груди обозначает звонкий, кисть, удалённая от груди, – глухой звук. Шрифт Брайля представляет собой точечный шрифт для слепых, буквы в котором изображаются при помощи комбинаций шести точек, прокалываемых на плотной бумаге.

Вспомогательные средства общения и мышления, особенно физиологически обусловленные, занимают важное место в жизни общества, способствуя выполнению его многообразных и весьма сложных функций. Однако все эти средства возникли и применяются на основе речевого языка, который, как уже отмечалось, представляет собой принципиально незаменимое и универсальное средство общения и орудие мышления. Как бы ни расширялось употребление вспомогательных средств общения и мышления, они, по-видимому, никогда не смогут полностью заменить или вытеснить речевой язык.

§ 5. Знаковые и незнаковые свойства языка. Почему на земном шаре существует множество различных языков? Вопрос этот на первый взгляд может показаться наивным, однако по зрелом размышлении за ним обнаруживается глубокое и обоснованное сомнение. Ведь всем психически здоровым людям, несмотря на национальные, культурные и иные различия, присущ один тип абстрактного мышления и одинаковые законы его осуществления. Так почему же ЯЗЫК ВООБЩЕ, который служит орудием этого единого для всех людей абстрактного мышления, проявляется в столь различных и многообразных национальных языках?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо познакомиться пре­ж­де всего со знаковыми и незнаковыми свойствами языка. Эти свой­ства привлекали внимание учёных издавна, однако специальному исследованию подверглись сравнительно недавно, в начале ХХ века.

Знак – это предмет, назначение которого состоит в преднамеренном замещении другого пред­мета или явления. Знак, следовательно, нарочито при­меняется в тех случаях, когда предъявление какого-нибудь предмета или явления в ситуациях общения и совместной деятельности людей либо нежелательно, либо затруднено, либо невозможно.

Так, например, применение золотых и серебряных денег затруднено естественным стиранием монет и их порчей, поэтому такие деньги обычно заменяют денежными знаками – банкнотами и монетами из недрагоценных, но более прочных металлов и их сплавов.

Из приведённых определения и примера ясно, что знак отличается тремя главными свойствами. Прежде всего, чтобы выполнять своё назначение, знак должен обладать физическими (вещественными) признаками и, следовательно, быть чувственно воспринимаемым. Во-вторых, физические свойства знака до­л­жны отличаться от физических и иных свойств замещаемого ими предмета или явления – в противоположном случае свойства знака и означаемого совпадут и знак окажется попросту ненужным. И, наконец, между знаком и означаемым должна существовать более или менее устойчивая связь, достигнутая либо путём договорённости, либо стихийно, в процессе общественно-исто­ри­ческого развития.

Возвращаясь к приведённому примеру, нетрудно заметить, что банкноты и монеты из недрагоценных металлов, выполняющие назначение денежных знаков, обладают всеми названными выше особенностями. Денежные знаки имеют физические свойства: вес, цвет, пространственную протяжённость – и поэтому чувственно воспринимаемы. По своим физическим характеристикам эти знаки достаточно отличаются от замещаемых ими золота и серебра, а также находятся в устойчивой связи с означаемыми ими благородными металлами, которая стихийно сложилась в ходе товарно-денежного обмена и сознательно поддерживается законодательством.

Если знаки, замещающие золотые и серебряные монеты, употребляются лишь потому, что удобнее этих денег, то в случаях, когда при общении необходимо предъявлять единицы, не наделённые физическими свойствами, применение знаков становится единственным средством достижения этой цели. Именно такая связь между знаком и означаемым существует в языке и определяет его уникальность.

Как уже отмечалось в разделе «Отношение языка к общественным явлениям», содержание языковых единиц не имеет физических (вещественных) свойств и поэтому само по себе не может быть изъято из головного мозга одного человека и пересажено в мозг другого. Содержание языковых единиц можно сделать предметом речевого общения лишь в том случае, если это содержание замещено чувственно воспринимаемыми знаками – звуками речи (или знаками этих знаков – письмом). Звуки речи, выполняющие назначение знаков в своих физических свойствах не имеют ничего общего как со значениями языковых единиц, так и с отражёнными в сознании и мышлении человека предметами и явлениями материального мира.

Звуки речи и явления материального (т.е. независимого от сознания) мира характеризуются, правда, тем общим свойством, что тем и другим присуща чувственная воспринимаемость. Однако физические характеристики звуков речи как правило не отражают физических признаков соответствующих предметов и (что самое главное) не могут вполне приспособлены для такого отражения ввиду неисчерпаемого многообразия свойств окружающей действительности.

Вот почему одно и то же языковое значение может быть передано при помощи разных знаков-звучаний, ср. такие синонимы-дублеты, как языкознание и лингвистика, словá и словосочетания электроплитка и электрическая плитка, универмаг и универсальный магазин. Этим же объясняется и противоположное явление – одинаковое «озвучивание» разных значений (омонимия), ср. три – числительное и три – глагол в повелительном наклонении. Отсутствие физической общности между знаками-звуками, значениями и обозначаемыми предметами действительности является ответом на вопрос о предпосылках существования множества различных языков в условиях однотипной действительности и отражающего её общечеловеческого мышления.

Эта предпосылка становится причиной существования множества языков в условиях их территориальной разобщённости (подробнее об этом см. § 9).

Рассмотренный тип связи между звуком-знаком, значением и предметом (явлением) действительности называется немотивированностью языкового знака. Немотивированность (отсутствие физической общности между знаками-звуками, значениями и обозначаемыми предметами) следует отличать от словообразовательной и этимологической мотивации языковых единиц. Такая мотивация обнаруживается, во-первых, в звуковой и смысловой связи родственных слов, ср. снег и подснежник, стол и столовая; во-вторых, в аналогичных отношениях между этимологически связанными словами, напр. петух и петь, окно и око. Хотя словообразовательная и этимологическая мотивация представляют собой результат осмысления человеком свойств и связей окружающей действительности, это не превращает производные и этимологически вторичные звучания типа подснежник и окно в единицы, физические свойства которых отражают особенности соответствующих предметов, поскольку непроизводные и этимологически первичные звучания снег, око и т.п. лишены такого свойства. Следовательно, немотивированность языковых знаков (т.е. языковых звучаний) является всеохватывающим их признаком, определяющим способ связи языковых звучаний и тех явлений, которые находятся вне звуковых единиц языка, – значений и предметов окружающей действительности; тогда как словообразовательная и этимологическая мотивации являются выражением связей между звучаниями языковых единиц, т.е. эта связь существует лишь между некоторыми (пусть и многочисленными) языковыми единицами и обнаруживается то­лько внутри языка. Такая связь, разумеется, существует и между значениями языковых единиц, ср. петух и петь, однако значение находится вне звучания и поэтому при рассмотрении звучаний может быть отделено от них. Следует иметь в виду также и то, что словообразовательная и этимологическая связь значений в конечном счёте отражает объективные связи явлений действительности.

Если языковой знак (звуковая сторона языка) немотивирован, то нельзя ли произвольно изменить его звучание или связь со значением? Такое изменение вполне возможно. Например, Л.Н.То­л­стой в повести «Юность» рассказывает следующее:

«... У нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причём надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употреблённое во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д. и т. д.».

Несомненно, однако, что произвольное нарушение связи звучания со значением (и, значит, с обозначаемым предметом), не поддержанное речевой практикой подавляющего большинства говорящих, должно рассматриваться либо как речевая ошибка, либо как результат индивидуального речевого творчества, который может найти применение и понимание лишь в узком круге посвящённых. Из истории Древнего Рима известен такой эпизод, иллюстрирующий первую часть приведённого утверждения.

Когда римский император Тибéрий допустил ошибку в речи и был поправлен грамматистом Марцéллом, другой, случайно присутствовавший при этом грамматист Капитóн сказал, что изречённое императором – хорошая латынь, а если нет, так будет ею. На это Марцелл, более грамматист, нежели царедворец, ответил: «Лжёт Капитон, ибо ты, государь, можешь давать право римского гражданства людям, а не словам!».

Если же произвольное нарушение связи между звучанием и значением языковой единицы находит у некоторых говорящих одобрение, этот продукт речетворчества даже при благоприятных условиях не становится сразу общепонятным, а при неблагоприятных – остаётся достоянием узкого круга людей. Так, не зная правил особого словоупотребления, выработанных юными героями упомянутой повести Л.Н.Толстого, мы не поймём, что значит реплика В булку, ср. следующий фрагмент из этого произведения:

« – Нет, ты ещё ничего не понимаешь, – сказал Володя презрительно, – ты пойми. Что, это хорошо, что какая-нибудь Епифанова Дунечка заменит тебе maman покойницу?

Любочка замолчала на минутку, и вдруг слёзы выступили у неё на глаза.

– Я знала, что ты гордец, но не думала, чтоб ты был такой злой,– сказала она и ушла от нас.

– В булку, – сказал Володя, сделав серьёзно комическое лицо и мутные глаза».

В тех же случаях, когда нарушение прежней связи между звучанием и значением поддерживается речевой практикой говорящих и приобретает массовый характер, в языке происходят соответствующие изменения. Так, в древнерусском языке со значением «левый» употреблялось слово шуий. Слово левый в свою очередь имело в древности значение «ложный, нечестный», но не обозначало направления. Со временем между звучанием и значением слова левый произошёл сдвиг, который был поддержан всеми говорящими по-русски. Вследствие этого слово левый стало называть направление и в современном русском литературном языке утратило значение «ложный, нечестный». Следы первоначального значения этого слова сохраняются в его просторечном употреблении, ср. выражение левые деньги «деньги, добытые нечестным, незаконным путём».

Одним из важнейших свойств знака, как уже отмечалось, является его большее или меньшее отличие от физических свойств замещаемого им предмета. В свою очередь значение представляет собой идеальную (внечувственную) единицу языка и, следовательно, существенно отличается от материальных явлений, отражаемых (и не отражаемых) в мышлении человека. И знак, и значение, как видим, отличны от обозначаемого предмета.

Нельзя ли из этого сделать вывод о том, что значение – тоже знак? На этот вопрос следует ответить только отрицательно. Прежде всего, значение не замещает, не подменяет отражённые в мышлении предметы действительности, а является их образом, идеальной (внечувственной) картиной, переработанной сознанием человека в соответствии с общественно-исторической практикой и его индивидуальным жизненным опытом. Значение, кроме того, не может быть знаком и потому, что оно недоступно для чувственного восприятия.

Язык представляет собой совокупность значений и знаков (звучаний), между которыми существует устойчивая, поддерживаемая речевой практикой связь, обеспечивающая возможность взаимопонимания членов данного языкового коллектива.

Ввиду того что между физическими свойствами языковых звучаний и идеальными свойствами значений нет отношений тождества, связь звучания и значения не является навечно данной и может быть изменена, преобразована и утрачена. Пользуясь языковыми единицами в своей речи, говорящий при необходимости вольно или невольно допускает сдвиг звучания и значений. При массовой поддержке членов языкового коллектива такое смещение может закрепиться в языке как его новая единица. Здесь мы подходим к важному разграничению двух явлений: язык и речь.

§ 6. Язык и речь. Наблюдая за речью окружающих, нетрудно заметить, что несмотря на единство и общепонятность языка, которым мы пользуемся, речь каждого из говорящих отличается бóльшими или меньшими индивидуальными особенностями словоупотребления, словесных и фразовых связей, интонационно-мелодического рисунка, а иногда и произношения. Эти особенности употребления языка в устах отдельных людей давно подмечены писателями и применяются ими для социально-сословной, возрастной и иной характеристики персонажей.

Примечателен в этом отношении, напр., речевой портрет конторщика Епиходова, выведенного в пьесе А.П.Чехова «Вишнёвый сад». Епиходов, стремясь выглядеть в глазах окружающих человеком утончённого воспитания и изысканной начитанности, уснащает свою и без того манерную речь вводными словами и конструкциями, звучащими нелепо и комично, ср.:

«Собственно говоря, не касаясь других предметов, я должен выразиться о себе, между прочим, что судьба относится ко мне без сожаления, как буря к небольшому кораблю. Если, допустим, я ошибаюсь, тогда зачем же сегодня утром я просыпаюсь, к примеру сказать, гляжу, а у меня на груди страшной величины паук...»

Не случайно героиня пьесы горничная Дуняша так отзывается о Епиходове: «...Человек он смирный, а только иной раз как начнёт говорить, ничего не поймёшь. И хорошо, и чувствительно, только непонятно».

Индивидуальные различия в речи носителей того или иного языка свидетельствуют о том, что язык как система звуковых, словарных и грамматических средств – с одной стороны, и речь как применение этих средств для нужд общения и мышления – с другой – по своим особенностям не совпадают и должны разграничиваться. Разграничение языка и речи, однако, затруднено известной неупорядоченностью лингвистических терминов. В самом деле, термин язык употребляется равно в широком смысле (суммирующем значение «совокупность навыков говорения и понимания» и значение «речь как реализация этих навыков»), равно и в узком («язык как совокупность навыков говорения и понимания»).

Чтобы избежать неразличения этих употреблений назовём язык в узком смысле (т.е. совокупность навыков говорения и понимания, хранящихся в памяти человека) мнéмой (от древнегреческого » [mnéme] «память»). За широким же смыслом рассматриваемого слова оставим традиционное терминологическое обозначение язык.

Мнема существует как совокупность навыков употребления звуковых, словарных и грамматических средств в памяти всех говорящих на этом языке людей. Иными словами, мнема есть сумма навыков говорения и понимания, сумма, которая складывается из всех индивидуально представленных навыков. Вместе с тем мнема существует в памяти каждого из говорящих на соответствующем языке: каждый говорящий хранит в своей памяти индивидуально представленный экземпляр общей мнемы. Мнема-совокупность и мнема-экземпляр по своим существенным признакам совпадают, но по некоторым второстепенным свойствам расходятся. Тождество мнемы-совокупности и мнемы-экзем­пляра обеспечивает взаимопонимание говорящих (и слушающих), а различия между этими способами существования языка служат почвой для возникновения и существования индивидуальных речевых особенностей.

Таких образом, различия между мнемой и речью возможны потому, что, во-первых, мнема существует не только как совокупность, сумма, но и как экземпляр, и, во-вторых, потому, что мнема – это система средств, предназначенных для употребления, а речь – это употребление таких средств.

Сходство между мнемой и речью заключается в наличии нескольких способов их существования. Мнема, как уже отмечалось, существует в форме совокупности и экземпляра. Речь также имеет два главных способа существования: внешний (звуковой и письменный) и внутренний. При помощи внешней речи обеспечивается общение и одновременное с ним мыслеоформление; при помощи внутренней, неслышимой речи – мыслеоформление, не сопровождающееся синхронным общением.

Так как речь не тождественна языку, который, как уже отмечалось выше (см. § 3) имеет общенародный характер, возможно существование, наряду с индивидуальными, также групповых речевых особенностей: территориальных, социальных, сословных и возрастных.

Территориальные различия речи проявляются в её местных особенностях. Наиболее значительные территориальные особенности речи существуют в диалектах¹ . Диалекты в настоящее время сходят на нет, остаточно употребляясь только в устном общении сельских жителей старшего поколения, особенно проживших всю жизнь в деревне. Диалектные особенности речи проявляются преимущественно в её звуковом и словарном составе и меньше – в грамматических свойствах.

Примером диалектной речи может служить повествование крестьянина Захара Воробьёва (в одноимённом рассказе И.А.Бунина) об участии в судебном разбирательстве:

« – А на судах этих чуднó! Я и итить-то туда не хотел. Слышу – подал прошенье. Ну, подал и подал, не замай, а я мол, не пойду. Только вдруг приезжает в Пальну начальство, присылает за мной сам заседатель. Ах, пропасти на тебе нету! Ничего не поделаешь, надо итить. Взял хлебушка, попёр. Жара ужашная, пыль на дороге как пыс, альни итить горячо. Ну, однако, прихожу. Шёл дюже поспешно, являюсь... Вижу, на улице везде народ, под лозинкой в холодке сидит заседатель в майском пинжаку, с русой бородкой, на столике книги усякие, бумаги, а рядом, – Захар повёл рукой налево, – урядник что-й-то записывает красным осьмигранным карандашиком. Вызывают хрестьянина Семёна Галкина, обуховского. “Семён Галкин!” – “Здесь”. – “Поди сюда”. Подходит; начинают допрашивать. А он на урядника и не глядит, достаёт грушу из кармана, стоит, ест. Урядник приказывает: “Кинь грушу!”. Он не слухается, доедает...»

В этом отрывке обращают на себя внимание фонетические диалектизмы итить, нету, ужашная, усякие, что-й-то, осьмигранным, хрестьянина, слухается; лексические диалектизмы чуднó «удивительно», не замай «пусть», попёр «пошёл», пыс «туман» (?), альни «даже», дюже «очень»; грамматический (и одновременно фонетический) диалектизм в пинжаку.

Диалектам противопоставлена литературная речь (называемая чаще литературным языком), которая существует в письменной и устной формах, причём её письменная форма, исторически предшествующая устной, преобладает над последней и в наши дни. От других разновидностей национального языка литературную речь отличает прежде всего нормативность, т.е. строгое подчинение сознательно культивируемым нормам. Правила литературной речи регулируют её звучание, грамматические формы, словоупотребление и написание. Нормы литературной речи внедряются преимущественно через систему образования. Более или менее последовательно они поддерживаются в выступлениях дикторов, комментаторов и обозревателей радио и телевидения, в периодической печати, в речевой практике деятелей науки, театра, литературы и искусства.

Литературную речь необходимо отличать от языка художественной литературы. Художественная литература исследует действительность во всём её многообразии, в том числе многообразии речевом. Поэтому язык художественной литературы (точнее бы сказать – речь художественной литературы) содержит это речевое многообразие, выходя далеко за рамки литературной речи. В том нетрудно убедиться, если перечитать приведённый выше отрывок из рассказа И.А.Бунина «Захар Воробьёв».

Просторечие как групповая разновидность национального языка включает в себя, с одной стороны, свойства литературной речи и, с другой – черты речи диалектной. В состав просторечия входят единицы, имеющие широкое распространение, но порицаемые литературной нормой как «грубые» (напр. жрать в значении «есть», запузыривать «энергично делать что-л.», отвалить(ся) «отойти») либо бракуемые как избыточные, оттеснённые параллельными литературными словами и формами (ср. ложить и класть, помереть и умереть, захочем и захотим).

Просторечие тесно сближается с полудиалектами – групповыми разновидностями национального языка, которые представляют собой смесь литературной и диалектной речи, нередко с вкраплениями просторечных единиц. Границы между просторечием и полудиалектом поэтому часто условны.

Примером употребления просторечия и полудиалекта может служить рассказ кухарки об образе жизни своих господ в комедии Л.Н.Толстого «Плоды просвещения»:

«Да уж как здоровы жрать – беда! У них ведь нет того, чтоб сел, поел, перекрестился да встал, а бесперечь едят... Только, господи благослови, глаза продерут, сейчас самовар, чай, кофе, щиколад. Только самовара два отопьют, уж третий ставь. А тут завтрак. а тут обед, а тут опять кофий. Только отвалятся, сейчас опять чай. А тут закуски пойдут: конфеты, жамки – конца нет. В постели лёжа – и то едят... Какие у них дела? В карты да в фортепьяны – только и делов. Барышня, так та, бывало, как глаза продерёт, так сейчас к фортепьянам, и валяй! А эта, что живёт, учительша, стоит, ждёт, бывало, скоро ли опростаются фортепьяны; как отделалась одна, давай эта закатывать. А те двое фортепьян поставят да по двое, вчетвером запузыривают. Так-то запузыривают, аж здесь слышно».

Социальные и сословные черты обнаруживаются в речи представителей различных классов, социально-сословных групп и прослоек. Особенно ярки эти особенности в речи господствующих классов, так как некоторые их представители речевым обособлением от «черни» стремятся подчеркнуть своё мнимое интеллектуальное превосходство и исключительность. Крайней степенью такого противопоставления является сословное двуязычие «высшего света», при котором родная речь, презираемая «высшим светом» за её общенародность, во многих случаях заменялась (а иногда и вытеснялась) речью иностранной как более изысканной.

Показателен в этом отношении следующий отрывок из поэмы Н.В.Гоголя «Мёртвые души»:

«... Дамы города N. отличались, подобно многим дамам петербургским, необыкновенной осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: “я высморкалась”, “я вспотела”, “я плюнула, а говорили: “я облегчила себе нос”, “я обошлась посредством платка. Ни в коем случае нельзя было сказать: “Этот стакан или эта тарелка воняет”. И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намёк на это, а говорили вместо того: “этот стакан нехорошо ведёт себя” или что-нибудь вроде этого. Чтоб ещё более облагородить русский язык, половина слов была выброшена вовсе из разговора и поэтому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо пожёстче упомянутых».

Изображённый в романе Л.Н.Толстого «Война и мир» князь Ипполит Курагин, чьё лицо «было отуманено идиотизмом..., а руки и ноги всегда принимали неестественное положение», – выходец из русской семьи, но по-русски изъясняется «таким выговором, каким говорят французы, побывшие год в России».

Неприязнь господствующих классов к народной речи становилась порой крайне острой. Так, один из литературных критиков прошлого века был крайне возмущён тем, что А.С.Пушкин в поэме «Руслан и Людмила» употребил слова чихает, щека, рукавица и т.п. Этот критик писал:

«...Позвольте спросить: если бы в Московское Благородное собрание как-нибудь втёрся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: “Здорóво, ребята!” Неужели бы стали таким проказником любоваться?».

Стремление к обособлению от общенародной речи показательно для разного рода жаргонов, или аргó ² . К ним относятся жаргоны деклассированных лиц, жаргоны ремесленников-отхо­дников, торговцев и близких к ним социальных слоёв, а также групповые (корпоративные жаргоны).

Жаргоны деклассированных лиц употребляются людьми, принадлежащими к уголовному миру. В этих жаргонах отражена уродливая психология преступников, их презрение к нормам общественной жизни, напускная бравада, грубость и цинизм. Примерами лексики деклассированных могут служить слова, называющие различные воровские специальности: ширмач «карманный вор», мойщик «магазинный вор», майданщик «поездной вор», скокарь или домушник «квартирный вор», голубятник «вор белья на чердаке»; глаголы со значением «воровать, украсть»: торговать, работать, стырить, купить, сбондить, стибрить; существительные со значением «кошелёк» или «бумажник»: кожа, шмель. В речи деклассированных лиц широко употребляются жаргонные фразеологизмы, напр.: звёздами усыпать «разбить стёкла в окне или в витрине», кружить восьмёрки “вводить в заблуждение”, переть буром «нагло действовать», посадить на воздух «дать взятку». Некоторым жарготизмам этого типа нельзя отказать в образной меткости и выразительности, ср., напр. ветрянка «форточка», мордогляд «зеркало», сверкальцы «драгоценные камни», урюк «человек тюркского происхождения».

Жаргоны ремесленников-отхóдников, торговцев и близких к ним социальных групп были широко распространены в дореволюционной России. Наибольшей известностью среди бродячих торговцев пользовались офéни – крестьяне Владимирской губернии, которые ежегодно отправлялись во все концы России сбывать мелкие товары. Жаргоны существовали также у странствующих ремесленников, напр. у портных. Отличительной чертой этих жаргонов является наличие в них большого числа специально придуманных или намеренно изменённых слов, непонятных окружающим. Такой жаргон давал возможность торговцам договориться о совместном обмане покупателя или о заключении какой-либо тёмной сделки, а ремесленникам – скрыть от конкурентов тайны своего ремесла. Вот примеры слов из жаргонной речи офеней: баш «грош», брысить «весить», бурьмеха «шуба», вербухи «глаза», вершеть «видеть», висляк «огурец», воскарь «лес», вохра «кровь», вячо «много», дряба «вода», дулик «огонь», елтуха «жена», жуль «ножик», качуха «тюрьма», костёр «город». Ср. также следующие фразы из речи офеней: Обтыривай, маз, чапцов-то клёвее: неёла не ухлят «Надувай, друг, покупателей-то ловчее: ничего не смыслят»; Дуль меркулит у ловяка, шовар на громах в скумеше, немель никово: зонь сюды скумеш-то «Мужик спит у лошади, товар на телеге в мешке, нет никого: волоки сюда мешок-то».

Групповые (корпоративные) жаргоны употребляются людьми, которые между собой тесно связаны общими занятиями, специфическими условиями жизни и т.п., напр. обучением в школе или в вузе, службой в армии, занятием спортом, коллекционированием и др. Главной особенностью групповых жаргонов является их повышенная экспрессивность (выразительность) и игра словами. Примером группового (корпоративного) жаргона может служить так называемый студенческий слэнг³. В нём выделяются две основные группы слов: производственное ядро и бытовой словарь. В производственное ядро студенческого слэнга входят такие, напр., слова и выражения, как стёпа, степуха, стипеша «стипендия», фак «факультет», идти на шпорах «отвечать на экзамене по шпаргалкам», по диагонали или наискосок «о торопливом, поверхностном чтении учебного материала», долбач «студент-зуб­рила», ядро «ядерная физика», индус «студент индустриального института или техникума». В общебытовой словарь входят слова, не связанные непосредственно с учебным процессом, напр.: ру­бать, хавать, хряпать, штефкать «есть, закусывать», пылить «ныть» или «болтать впустую», загорать, опухать «бездельничать, лодырничать».

Жаргонная лексика отличается смысловой диффузностью, т.е. нечёткостью, размытостью, а также склонностью к быстрому экспрессивному износу. Вследствие этого наблюдается множество местных разновидностей, напр., жаргонов преступников, и происходит быстрое обновление жаргонной лексики.

Важное место в кругу социальных речевых разновидностей национального языка занимают профессиональные речевые особенности. Они обслуживают общеполезные виды профессиональной деятельности (это отличает их от жаргонов аристократии и деклассированных лиц), характеризуются отсутствием экспрессивности или её пониженностью (в отличие от групповых жаргонов) и лишены нарочитой затемнённости смысла (в противоположность жаргонам ремесленников-отходников). Возникновение и существование профессиональной речи обусловлено разделением труда внутри человеческого коллектива. Так, житель внутренних областей страны, который в своей профессиональной деятельности не связан с морем, обычно довольствуется общими понятиями о море и окружающей его среде: «море», «берег», «ветер», «буря», «прилив», «отлив» и т.п. Иное отношение к морю и окружающей его среде у рыбака, промышляющего в море. Рыбаку далеко не безразлично, находится ли он в открытом море или вблизи от берега, какого направления ветер сопровождает выход судна в море и лов рыбы, имеет отмель песчаное или каменистое дно и т.д. Поэтому многие явления и их свойства, которые для сухопутного жителя безразличны или даже неприметны, в профессиональной деятельности морехода получают свои особые наименования, придающие морской профессиональной лексике её своеобразие. Так, напр., у русских поморов, промышляющих в Белом море, существует специальная терминология, связанная с рыболовством, охотой на морского зверя и мореходством: базар «скопище чаек и других морских птиц на прибрежных скалах и береговых утёсах», баклыш «небольшой островок с крутыми скалистыми берегами», голомя «открытое море», губа «залив моря», дёр «хороший клёв рыбы», летнёй «южный ветер», лосо «гладкая поверхность моря», юро «небольшое стадо рыбы или морского зверя» и др.

Профессиональные речевые особенности в связи с современным усложнением и дифференциацией профессиональной деятельности находятся в состоянии непрерывного развития. Так, по подсчётам специалистов, только в устной и письменной речи химиков употребляется несколько миллионов терминов, причём их число постоянно растёт. Лавинообразное накопление терминов показательно и для других отраслей профессиональной деятельности, имеющих большое общественное значение.

Своеобразие социальных разновидностей национального языка сказывается прежде всего в их словарном составе, однако им не ограничивается. Каждой из таких разновидностей свойственны определённые (правда, менее значительные, чем лексические) фонетические и грамматические особенности. Так, в речи моряков слова кóмпас и рáпорт, употребляемые в качестве терминов, имеют особое ударение: компáс и рапóрт (ср. также Мурмáнск вместо обычного Мýрманск). Особое ударение отличает слово искрá в речи шофёров от общеупотребительного искра. Строевые команды кругом! налево! направо! отдаются с особой артикуляцией этих слов, резко отличающейся от произношения в обычной речи: начальные слоги артикулируются с повышением тона и отделяются от конечного слога паузой; гласный, предшествующий конечному слогу, произносится особо длительно, тогда как конечный гласный артикулируется особо энергично и кратко; разделённые паузой части слова получают самостоятельное ударение: крýу-гóм! налéе-вó! напрáа-вó! Ср. также военно-морскую команду товьсь! «приготовься! (к пуску торпеды, к запуску ракеты и т.п.)».

Профессиональная речь не имеет специального грамматического строя, но грамматические средства национального языка применяются в ней особым образом. Так, напр., в письменной (и часто в устной) научной речи в русском языке почти не употребляются глагольные формы 2-го лица единственного числа и редко – формы 1-го лица того же числа (последние обычно заменяются формами 1-го лица множественного числа, ср.: Мы считаем эту гипотезу неубедительной вместо Я считаю...). В математической литературе изложение ведётся с преимущественным использованием глагольных форм настоящего времени, тогда как в литературе по истории наиболее употребительны формы прошедшего времени.

Возрастные особенности свойственны речи детей, овладевающих родным языком. Произносить звуковые комплексы, похожие на слова, ребёнок начинает в конце первого – начале второго года жизни. В первых словах ребёнка преобладают обычно губные звуки, артикуляция которых сходна с сосательными движениями. Самые ранние слова – это мама, папа, баба. В смысловом отношении первые слова детской речи характеризуются неотработанностью и полифункциональностью, они грамматически неоформленны и не связываются в предложения. С течением времени звуковая сторона детской речи всё более сближается с правильным произношением. Ребёнок овладевает звуками речи в строгой последовательности. Раньше всего он начинает различать гласные, затем научается отличать шумные согласные (глухие и звонкие) от сонорных [м], [н], [р], [л], потóм в его речи дифференцируются твёрдые и мягкие согласные, а вслед за этим устанавливается противопоставление внутри сонорных и шумных. Труднее всего даётся ребёнку отграничение шипящих [ж] и [ш] от свистящих [з] и [с], а также дифференциация [р] и [л] (последняя достигается иногда лишь к 4-5 годам). Заметно затрудняются дети в артикуляции сочетаний согласных.

Важной особенностью детской речи является постоянное накопление её словарного состава. Полуторагодовалый ребёнок владеет лишь 10-15 словами, однако через полгода запас его лексики достигает уже 300, а к трём годам увеличивается до тысячи слов. Накопление слов в речи ребёнка сопровождается углублением и совершенствованием их лексических значений.

К началу третьего года жизни в речи ребёнка появляются первые грамматические признаки. Прежние однословные фразы сменяются примитивными предложениями, компоненты которых связаны простым соположением. В этом возрасте дети научаются различать единственное и множественное число существительных, времена и лица глаголов, некоторые падежные формы.

В возрасте от трёх до семи лет продолжается быстрое накопление словарного состава и совершенствование лексических значений. Слово становится для ребёнка объектом активных словотворческих опытов, в ходе которых появляются такие, по-своему выразительные и точные детские неологизмы, как улиционер «милиционер», всехный «общий», копатка «маленькая лопата», утьком «вереницей, гуськом – об идущих утках» и многие другие. В возрасте семи лет ребёнок овладевает основными навыками использования грамматических форм родного языка, а словарный состав достигает в этом возрасте трёх-четырёх тысяч слов.

Рассмотренные индивидуальные и групповые особенности в речи носителей национального языка имеют две важные особенности. Прежде всего, они представляют собой речевые проявления единого языка. В самом деле, как бы ни отличались, напр., профессиональные речевые особенности от речевой реализации национального языка, говорящие в каждом конкретном случае способны однозначно соотнести свою профессиональную речь с родным языком: русским, английским, немецким, французским и др. Во-вторых, принадлежа к одному языку, его речевые разновидности не отгорожены друг от друга непроницаемыми перегородками. Лексические единицы одной речевой разновидности языка могут легко проникать в пределы другой, а нередко – и в литературную речь. Примером этого могут служить такие выражения, как играть первую скрипку (из речи музыкантов), ни сучка ни задоринки (из речи столяров), удар ниже пояса (из речи спортсменов) и другие, сделавшиеся достоянием широко круга говорящих на русском языке.

Таким образом, различия между мнемой и речью не имеют абсолютного характера.

При всей своей значительности индивидуальные, территориальные, социальные, возрастные и другие разновидности национального языка не нарушают его единства.

Ясно поэтому, что такие выражения, как язык Пушкина, язык Толстого, язык спортсменов, язык детей и т.п., представляют собой неточные метафоры, употребление которых находится в противоречии с научными представлениями о свойствах языка и оправдано лишь давней традицией.

§ 7. Внутреннее строение языка. Как уже отмечалось, язык возникает в человеческом обществе, обслуживает общество и изменяется в конечном счёте в ответ на его потребности. Однако это не значит, что язык лишён собственной качественной определённости.

Язык представляет собой относительно самостоятельное явление, обладающее качественной определённостью, собственным внутренним строением и собственными закономерностями функционирования и развития.

Первое, что обращает на себя внимание при наблюдении над внутренними свойствами языка, – это наличие в нём двух сторон: материальной (звуковой) и идеальной, невещественной (совокупности языковых значений). В обыденном сознании звучание и значение слова (а вместе с ними обозначаемый звучанием предмет действительности) существуют в виде нераздельного целого. На этой почве возникает такое явление, как словесное табу ⁴ – запрет употреблять те или иные слова и выражения. Табуирование широко распространено у отсталых народов и связано с их мифологическими верованиями. Так, напр., в соответствии с очень древними представлениями, человек, произносящий своё имя, отделяет от себя частицу собственного тела. Поэтому частое произнесение своего имени, согласно такому представлению, угрожает истощением. По этой причине имена собственные табуируются, напр., у американских индейцев. У некоторых племён юго-восточной Африки женщина не имеет права публично произносить имя мужа и даже все те слова, в которых есть хотя бы один слог, входящий в состав этого имени. У многих народов, находящихся на ранней стадии общественного развития, табуируются обозначения смерти, названия болезней, имена богов и духов, а также названия животных, служащих основными объектами охоты. Наложения запрета на эти слова объясняется боязнью «вызвать» соответствующим наименованием смерть, болезнь или злого духа, а также стремлением «не спугнуть» животное, которое должно стать добычей охотника.

Наивное представление о тождестве звучания и значения языковых единиц легко преодолевается, если вспомнить о существовании синонимов (имеющих одно и то же понятийное содержание, но звучащих по-разному), напр. дорога, путь, стезя, и омонимов (звучащих одинаково, но наделённых разными значениями), напр. ключ «инструмент» и ключ «родник» (см. также § 5).

Источником указанных наивных представлений является отмеченная выше у с т о й ч и в а я связь между значением и звучанием языковых единиц. В отсталых общественных формациях темпы социальных изменений крайне медленны. Поэтому незначительны там и перемены в лексической семантике, отражающей события общественной жизни. При жизни одного-двух поколений в этих условиях заметить сдвиги между звучанием и значением языковых единиц непросто. Отсюда убеждённость в тождестве звучания и значения слов.

Многие языковые единицы имеют план выражения (материальную сторону, звучание) и план содержания (идеальную, невещественную сторону – значение).

В разных единицах языка план выражения и план содержания соотносятся неодинаково. Различны и свойства этих сторон языковых единиц. В зависимости от способа связи плана выражения и плана содержания, а также особенностей каждой из этих сторон, единицы языка распределены по некоторым относительно автономным совокупностям, называемым уровнями ( или ярусами) языка.

Различаются основные и промежуточные языковые уровни. К основным уровням относятся фонологический, морфологический, синтаксический и лексический, к промежуточным – морфонологический, лексофонологический, словообразовательный и фразеологический.

Фонологический уровень языка состоит из фонологических единиц (незвучащих и звучащих) и их отношений. Главной единицей фонологического уровня является фонема⁵ – незвучащая единица, которая служит для различения и построения звуковых оболочек языковых единиц. Выполняя эти функции, фонема опосредованно, через звуки позволяет разграничивать и значения языковых единиц, не являясь вместе с тем значимой единицей. Так, сравнивая слова пар и бар, мы убеждаемся в том, что, хотя различия между их звучаниями и значениями обеспечиваются фонемами [п] и б], сами эти фонемы как в составе указанных слов, так и в изолированном положении лишены какого-либо значения. Фонема, следовательно, представляет собой одноплановую, одностороннюю единицу, имеющую план выражения, но не наделённую планом содержания. Фонема имеет идеальную (мысленную, незвучащую) форму существования: фонемы хранятся в нашей памяти как образцы, эталоны звуков, которые мы произносим и слышим. Тем самым фонема отличается от з в у к а, который существует как материальная, звучащая единица и служит средством осуществления фонем в речи. Между фонемами имеются строго организованные отношения, основанные на свойствах фонем и связывающие их в систему единиц.

Морфологический уровень представляет собой системно организованную совокупность морфем и словоформ. Морфема⁶ – это наименьшая двуплановая (т.е. имеющая значение и потенциальное звучание) языковая единица. Своей двуплановостью морфема отличается от односторонней фонемы. Это различие видно при сопоставлении однофонемной морфемы с соответствующей фонемой. Так, если сравнить начальную фонему [у] и однофонемную морфему -у в форме утюг-у, нетрудно убедиться в том, что первая осуществляется только в звучании (образец которого в идеальной форме хранит наша память), а вторая, наряду со звучанием, имеет значение дательного падежа единственного числа. В речи фонема реализуется как морф, ср. морфы [друг-] , [друз-] , [друж-] одной и той же морфемы в словах друг, друзья, дружить.

Морфемы в изолированном виде обычно не употребляются, а существуют в составе словоформ. Словоформа представляет собой слово как морфемный блок, членящийся на постоянную грамматическую часть – основу – и переменную часть – флексию⁷ (окон­чание), напр. стол-а, стол-у, где основа стол- и флексии -а, -у. Словоформа, образуемая двусторонними единицами языка, является также двуплановой единицей. Морфемы и словоформы объединяются системно организованными отношениями, которые в силу двуплановости этих единиц отличаются значительно большей сложностью, чем отношения между фонемами (подробнее о морфологическом уровне см. гл. 2).

Синтаксический уровень, подобно морфологическому, охватывает двуплановые единицы. Наименьшей из них является член предложения, наибольшей – предложение. Особенностью, отличающей синтаксические единицы от морфологических в плане содержания, является более обобщённое смысловое содержание синтаксических единиц, ср., напр. обстоятельства негромко и с чувством в предложении Он пел негромко, но с чувством; выраженные разными частями речи и при помощи различных морфологических средств, они тем не менее представляют собой тождественные синтаксические единицы с общим для них обстоятельственным значением. Это же относится и к предложениям, которые при известных различиях в составе их членов выражают тождественные синтаксические значения, ср., напр., такие предложения, как Птица летит и Испуганная птица быстро взлетела. Предложение, являющееся главной синтаксической единицей, часто выступает в роли составной части фразового блока. Фразовый блок представляет собой совокупность нескольких предложений, объединённых общностью содержания и скреплённых синтаксическими средствами (подробнее о синтаксическом уровне и его единицах см. гл. 2).

Лексический уровень также характеризуется двуплановостью своих единиц – слов. Слово – единица сложная и противоречивая, но на лексическом уровне первостепенную роль играет смысловое содержание слова, называемое лексическим значением, в то время как звучание слова, его морфемное строение и грамматические свойства отступают на второй план. Между лексическими значениями существуют сложные связи (подробнее о лексическом уровне см. гл. 2).

Отличительной особенностью промежуточных уров-ней языка является противоречивая форма существования их единиц: образуются эти единицы на одном уровне, а используются на другом.

Морфонологический уровень расположен между фонологическим и морфологическим (что и отражено в его названии). Единицами морфонологического яруса служат фонемы, которые используются для различения словоформ одного и того же слова. ср. бегу – бежишь (морфонологическое чередование [г] // [ж] ), веду – вёл [в'ол] (чередование [э] // [о] ). В приведённых при­мерах фонемы [г] // [ж] и [э] // [о] не являются грамматическими морфемами, однако их чередование, сопутствующее мене грамматических морфем -у, -ишь и -у, -л, усиливает различие между соответствующими словоформами и тем самым участвует в их разграничении.

Лексофонологический уровень находится между фонологическим и лексическим. Единица лексофонологического уро­в­ня – фонема, применяемая для различения звуковых оболочек разных слов, входящих в минимально противопоставленные пары, ср., напр.: пар – вар, угол – уголь, дом – дам, точка – тачка. Противопоставление фонем [п] – [в], [л] – [л’], [о] – [а] прямо не связано с различием лексических значений соответствующих слов (ср. разные пары слов дом – дам и точка – тачка, в которых использовано одинаковое противопоставление [о] – [а] ), однако такие фонемные противопоставления являются решающими для различения звуковых оболочек слов и в связи с этим – их лексических значений. К явлениям лексофонологического уровня относятся также чередования в составе одинаковых морфем, обслуживающих разные слова, ср. несу – ноша (чередования [э] // [о], [с] // [ш]).

Единицами словообразовательного уровня служат морфемы, используемые для образования новых слов, ср. дорога – дорожный (где использован суффикс -н-), удача – неудача (где использован префикс не-), ремонтный – авторемонтный (где использована корневая морфема авто-). Словообразовательный уровень, таким образом, расположен между морфологическим и лексическим.

Фразеологический уровень расположен между лексическим и синтаксическим уровнями. Единицы фразеологического уровня образуются на синтаксическом ярусе и используются на лексическом. Напр., сочетание слов железная дорога когда-то возникло в речи как соединение относительно свободных смысловых единиц, ср. грунтовая дорога, широкая дорога, опасная дорога и т.п., но, закрепившись в речи для наименования особым образом устроенной дороги для рельсового транспорта, словосочетание железная дорога превратилась в единицу с целостным, неразложимым смысловым содержанием – фразеологизм⁸. Ср. также фразеологизмы бить баклуши, очертя голову, во всю Ивановскую, смысловое содержание которых также целостно и эквивалентно лексическим значениям слов бездельничать, отчаянно, громко.

Таким образом, внутреннее строение языка довольно сложно. Язык состоит из единиц (фонем, морфем, слов и др.), между ко­торыми существует совокупность отношений – структура. Однотипные единицы и их связи объединяются в относительно автономные разделы – уровни (основные и промежуточные).

Основные и промежуточные уровни образуют систему языка – особо организованную совокупность единиц и структур.

Так как многие единицы отличаются двуплановостью, существует структура плана выражения и структура плана содержания, или семантическая⁹, структура.

Важное свойство языка как системы – закономерная взаимозависимость между его единицами и уровнями.

Такая зависимость выражается в том, что качественные изменения единицы одного уровня закономерно вызывает изменения в свойствах единицы (или единиц) того же, а нередко и другого уровня. Так, напр., в древнерусском языке употреблялся так называемый звательный падеж – особая форма существительного, служившая для обозначения лица или предмета, к которому обращаются с речью (от этого падежа в современном русском языке остались некоторые следы, ср.: старче – от старец, господи – от господь, боже – от бог). С течением времени в русском литературном языке звательный падеж утратился, и его функции взял на себя именительный¹⁰. Ввиду исчезновения звательного падежа диапазон значений именительного расширился.

Системность (закономерную взаимозависимость) единиц и уровней языка необходимо отличать от их упорядоченности (симметричности).

Системность основана как на упорядоченных (симметричных) связях единиц и уровней языка, так и на неупорядоченных (асимметричных) зависимостях. Так, напр., между всеми фонемами современного русского языка существуют системные связи (что и позволяет объединять эти единицы в фонологический уровень). Однако в одних случаях эти связи симметричны, ср. противопоставленность фонем по звонкости – глухости: [б] – [п], [г] – [к], [з] – [с] и др., а в других – асимметричны: русские фонемы [р], [л], [м], [н] не имеют глухих, а фонемы [ч], [ц] – звонких соответствий.

В системе языка существуют многочисленные внутренние противоречия, служащие главным источником её саморазвития.

(Подробнее об этом см. гл. 3).

§ 8. Язык как единство стабильного и изменчивого. Необходимым условием изменения языка является его употребление как средства общения и орудия мыслеоформления в изменяющемся обществе. Общественные изменения, отражённые в мышлении людей, должны получить в языке соответствующее выражение – в противном случае язык перестал бы выполнять свои главные функции. Однако неверно полагать, что общественные изменения являются непосредственной причиной языковых преобразований. Главной причиной развития языка служат, как уже отмечалось, его внутренние противоречия, обеспечивающие энергию саморазвития языка.

Импульсы, исходящие от социальной действительности, постоянно воздействуют на язык. Однако они влияют на язык не прямо, а опосредованно, преломляясь через его сложную систему.

Так, напр., в русском языке 200–300 лет назад широко употреблялись притяжательные прилагательные, образованные от имён существительных при помощи суффиксов -ов, -ев, -ин, напр. Никифоров двор, Петров брат, королевичев указ, судьин приказ. С ними конкурировали синонимичные формы родительного падежа единственного числа, ср.: двор Никифора, брат Петра, указ королевича, приказ судьи. Наличие параллельных форм создавало в языке противоречие между единством их значения и разными способами выражения. К нашему времени решительную победу в этой конкуренции одержала форма родительного падежа. Важную роль сыграло в этом случае то, что носители русского языка, в результате крупных общественных перемен, стали широко употреблять в своей речи фамилии типа Никифоров, Петров, Патоличев, Митин, которые прежде были привилегией правящих классов (к крепостным, дворовым и слугам обращались бесцеремонно: Ванька! Гришка! Манька! Палашка! Эй, человек! и подобным образом. Ср., напр., у А.Грибоедова в «Горе от ума»: Фамусов. Петрушка, вечно ты с обновкой / С разодранным локтём). Когда русские фамилии на -ов, -ев и -ин сделались достоянием всех носителей русского языка, между этими фамилиями и притяжательными прилагательными на -ов, -ев и -ин возникла нежелательная омонимия. С течением времени она была устранена посредством вытеснения таких прилагательных соответствующими формами родительного падежа единственного числа.

Примером того как социальные факторы парализуют внутриязыковые противоречия, может служить грамматическая судьба существительного путь. В древнерусском языке оно вместе со словами тесть, медведь, червь, голубь, гусь, огонь, зверь изменялось по так называемому склонению основ на краткое *- i , в состав которого входили также существительные женского рода кость, скорбь, честь, ночь и некоторые другие¹¹. Со временем в русском литературном языке все такие существительные мужского рода по признаку грамматического рода объединились со склонением слов типа конь. Исключение составило слово путь, которое в единственном числе продолжает склоняться так же, как слова женского рода типа кость (лишь творительный падеж единственного числа существительного путь имеет особое окончание, ср. кость-ю и пут-ём). Налицо противоречие между грамматическим родом слова путь (мужским) и его типом склонения в единственном числе (женским). Устранение такого противоречия сдерживается сознательно поддерживаемыми нормами русского литературного языка. Нормализация же языка, опирающаяся на объективно действующие в нём закономерности, представляет собой социальное явление: она производится планомерно, вырабатывается и внедряется в речевую практику специалистами-языковедами, дикторами радио и телевидения, учителями школ и преподавателями вузов, другими представителями интеллигенции. В русских диалектах, где литературная норма не действует, отмеченное противоречие не сглаживается, а устраняется. При этом слово путь либо включают во второе склонение (ср. путя, с пýтью, к путю, на путé), либо изменяют его мужской род на женский (ср. эта путь, путь шла лесом, счастлива вам путь).

Судьба слова путь в литературном языке – свидетельство того, что общество заинтересовано не только в обновлении языка, но и в его неизменности, устойчивости. Если бы язык изменялся очень быстро, разные поколения людей, живущие в одно и то же время, перестали бы понимать друг друга. Это неминуемо привело бы к полному расстройству общественной жизни. Устойчивость языка необходима ещё потому, что она обеспечивает единство художественной, научной, публицистической и иной литературы разных эпох и поколений.

Непостоянство и устойчивость, противоречиво объединяясь в языке, обеспечивают его сравнительно медленное изменение.

Постепенность языковых изменений, однако, не означает их равномерности. Неравномерно изменяются уровни и подуровни языка. Наиболее подвижен лексический ярус, чутко и быстро откликающийся на общественные перемены. Так, в связи со стремительным развитием вычислительной, электронно-оптической и электронно-акустической техники русский язык за короткий срок пополнился такими словами и выражениями, как компьютер, принтер, дискета, (микро)процессор, монитор, файл, дисковод, программное обеспечение, факс, телекс, сотовая связь и многими другими.

Подвижность многих лексических слоёв уживается с очень устойчивым основным лексическим фондом, в который входят наименования жизненно важных предметов и явлений (вода, огонь, небо, солнце, дом и т.п.), названия основных частей тела (голова, рука, нога, глаз, ухо и т.п.), личные местоимения первого и второго лица (я, ты, мы, вы), термины родства (мать, отец, сын, дочь, брат, сестра и т.п.), числительные первого десятка и некоторые другие слова.

Фонологический уровень, в противоположность большинству единиц лексического яруса, отличается большой устойчивостью. Типичный путь изменения фонологического строя – это перегруппировка прежних фонемных противопоставлений и возникновение новых системных связей. Появление же новых фонем и утрата старых – явление сравнительно редкое. Напр., фонологический строй современного русского языка отличается от фонологического строя древнерусского языка не столько количеством фонем, сколько характером их системных противопоставлений. В древнерусском языке не было фонемных соотношений [п–п’], [б–б’], [м–м’], [в–в’], [д–д’], [т–т’], [г–г’], [к–к’], [х–х’], но по произносительным признакам соответствующие древнерусские твёрдые фонемы не отличались от современных. Что же касается их мягких соответствий, то для слуха древнего русича они звучали бы не как новые единицы языка, а как несколько изменённые твёрдые фонемы (и мы воспринимаем в речи иностранцев мягкие [ш], [ж], [ц] как изменённые твёрдые фонемы, а не как новые единицы русского языка). Современные русские [б’], [п’], [м’], [в’] и другие фонемы, имеющие твёрдые соответствия, представляют собой самостоятельные единицы фонологического уровня только потому, что они находятся в системных противопоставлениях с соответствующими твёрдыми фонемами. Эти соответствия – результат исторических изменений. В то же время произносимые мягко [ш], [ж], [ц], не имеющие фонологически противопоставленных мягких соответствий, остаются теми же твёрдыми согласными в ненормативном, мягком исполнении. Это обнаруживается при сопоставлении, например, таких слов, как мол, мёл, шёл [шол]: различие между двумя первыми словами обеспечивается фонологической противопоставленностью [м–м’], тогда как в последнем слове мы можем произнести [ш] и твёрдо, и мягко, но это совершенно не изменит восприятия звучания [шол] как глагольной формы 3-го лица единственного числа прошедшего времени несовершенного вида. Таким образом, упомянутые мягкие согласные фонемы в современном русском литературном языке – это не что иное, как артикуляторные разновидности древнерусских твёрдых фонем, получивших фонемную нагрузку вследствие перестройки фонологических отношений.

Что же касается новых фонем с необычной артикуляцией, то в системе согласных русского языка за несколько последних столетий появилась только одна такая единица – фонема [ф], которая пришла к нам вместе с заимствованиями преимущественно из греческого языка, напр. фонарь, порфира, фарисей, Фёдор. Однако в русской диалектной речи и доныне эта фонема воспринимается как чуждая русским произносительным навыкам и её заменяют сочетаниям [хв] или фонемой [х], напр. хванарь, сарахван, кохта. В литературной речи заимствованная фонема закрепилась лишь потому, что независимо от неё литературная речь и некоторые диалекты выработали свою фонему. Сначала она представляла собой глухую разновидность фонемы [в], ср. коров [короф], головка [голофка], лавка [лафка] и корова, голова, лавочка; но впоследствии, поддержанная многочисленными заимствованиями с иноязычной [ф], получила статус фонемы.

История фонемы [ф] в русском языке представляет собой свидетельство не только постепенности языковых изменений, но также их системного характера. Последнее свойство выразилось в возникновении закономерной противопоставленности между древ­ней фонемой [в] и новой фонемой [ф]. Кроме того, судьба фонемы [ф] демонстрирует связь внешних и внутренних факторов языковых изменений: заимствованная извне, эта фонема получила поддержку в фонологическом строе русского языка, который выработал звук [ф] под воздействием внутренних импульсов.

Устойчивость фонологического строя, его замкнутость и малопроницаемость по отношению к влияниям со стороны общества и мышления объясняются немотивированностью звуковой оболочки языковых единиц (см. § 5).

Постепенность изменений показательна и для грамматического строя, состоящего из морфологического и синтаксического ярусов. Присмотримся к фразе, извлечённой из памятники русской письменности 1595 г. «Наказ князю Фёдору Елецкому и голове Василию Хлопову»: А государево денежное и хлебное жалование служивым людям роздати по росписи, какова роспись с ним прислана за приписью диака Василия Щелканова. Несмотря на то что некоторые слова в этом отрывке написаны для нас непривычно (роздати, приписью, диака), мы не заметим никаких существенных грамматических отличий этой фразы от современной речи, хотя с момента создания этого памятника прошло более 400 лет.

Почему же грамматический строй, единицы которого наделены значениями и, следовательно, отражают в своей смысловой стороне достаточно быстро изменяющуюся действительность, отличаются тем не менее малоподвижностью, сравнимой с консерватизмом немотивированных звуковых единиц?

Причин этого несколько. Первая из них следующая:

В значениях грамматических единиц отражаются не все, а лишь некоторые, наиболее важные и устойчивые свойства действительности. Это называется избирательностью грамматического строя.

Напр., во всех известных языках земного шара существуют грамматические средства обозначения времени или последовательности событий (иногда того и другого вместе), а также отношения действия к производимому им лицу, поскольку эти явления жизненно важны для человека и постоянно воспроизводятся в окружающей его действительности.

Вторая причина:

Грамматический строй отражает действительность не прямо, а при посредстве лексического строя.

Все грамматические единицы, прежде чем стали таковыми, были прежде лексическими и лишь в результате длительного, стихийного отбора превратились в средства отражения наиболее устойчивых и жизненно важных явлений действительности.

Напр., в современном болгарском языке существует постпозитивный определённый артикль, который исторически восходит к указательному местоимению и с существительным, не сопровожаемым определением, сливается в одно слово, ср. морé «море (вообще или какое-то)» и морéто (то – определённый артикль среднего рода единственного числа) «море (конкретное или уже упомянутое)», ср. с русскими местоимениями то, это.

Грамматические единицы, кроме того, употребляются только в составе лексических. Тем самым речь получает связность, которая представляет собой опосредованное отражение связей явлений действительности. Поскольку слишком быстрое изменение грамматических единиц вызвало бы нарушение грамматической связности речи и вслед за этим – нарушение взаимопонимания говорящих, в языке действуют силы, препятствующие такому изменению.

Итак, язык представляет собой противоречивое единство стабильного и изменчивого, устойчивого и колеблющегося. Так как изменения в языке происходят сравнительно медленно, в необходимых случаях можно отвлечься от его изменчивости и рассматривать язык как неподвижный объект. Именно так описывается, напр., русский язык в школьных и в некоторых вузовских учебниках, а также в нормативных грамматиках и многих словарях. С другой стороны, язык можно и нужно исследовать в его исторической изменчивости. Это находит своё отражение, напр., в вузовских учебниках по исторической грамматике русского языка, а также в некоторых словарях, напр., этимологических.

Подход к языку без учёта (или с минимальным учётом) его исторических изменений называется описательным, или синхроническим¹²; подход, направленный на исследование исторической изменчивости языка и его результатов, называется историческим, или диахроническим¹³.

Историческую изменчивость языка, вследствие которой возникают качественно новые единицы и отношения и устраняются прежние, необходимо отличать от функционирования языка, которое сводится к воспроизведению уже существующих единиц и их отношений в процессе употребления языка.

Так, к функционированию относится, напр., изменение существительного по падежам, глагола – по временам и лицам и т.п. И обратно – появление в языке новой единицы, напр. существительного компьютер, есть результат исторической изменчивости языка. Ясно, что изменения происходят в ходе его функционирования – иной возможности для появления изменений нет.

Связующим звеном между функционированием языка и его изменениями служит вариативность языковых единиц. Она находит своё выражение в наличии у них конкурирующих вариантов, ср., напр. акцентные варианты мышлéние и мышление, тóтчас и тотчáс, инáче и иначе; произносительные варианты будничный – буднишный, искренно – искренне, междугородный – междугородний; грамматические варианты ставень – ставня, накапливать – накоплять, достигнуть – достичь. Преобладание одного варианта и вытеснение другого приводят к качественному изменению в языке.

Взаимосвязь функционирования, вариативности и изменчивости языка выражает его сложный, противоречивый характер.

§ 9. Происхождение языка и языков. Когда говорят о происхождении языка, чаще всего имеют в виду ЯЗЫК ВООБЩЕ, язык как систему звуковых, словарных и грамматических средств, являющихся орудием общения и мышления людей и тем самым отличающих их от всех других живых существ. Следовательно, при такой постановке вопроса происхождение языка связывают с обособлением людей от мира животных и возникновением свойственного только человеку абстрактного мышления. Но вопрос о происхождении языка можно отнести и какому-либо отдельному языку, напр. русскому, английскому, немецкому, французскому. В этом случае происхождение языка рассматривают в связи с историей других конкретных языков, не имея в виду происхождение человеческого общества и абстрактного мышления.

Чтобы различать эти вопросы, назовём первый из них «проблемой происхождения языка», а второй – «проблемой происхождения языков».

Проблема происхождения языка издавна волновала людей. Ещё на заре научного знания возникли первые гипотезы о происхождении языка, часть из которых дожила до наших дней. Одной из них была гипотеза о его звукоподражате­ль­ном происхождении. Её сторонники утверждали, что первоначальные единицы языка возникли в условиях, когда первобытный человек, окружённый миром природных звуков (пением птиц, рычанием хищников, шумом ветра и др.), начал подражать этим звукам. Впоследствии примитивные и немногочисленные звукоподражания, которые вначале использовались для наименования соответствующих предметов, развились в более сложные и многозначные единицы.

Создатели этой гипотезы верно подметили, что язык с самого начала сложился как звуковой, однако в своей основе гипотеза о звукоподражательном происхождении языка несостоятельна. Прежде всего, возникновение языка рассматривается в ней как процесс индивидуального творчества, не вызванного общественной необходимостью. Во-вторых, эта гипотеза не объясняет, почему животные и птицы, которые хорошо воспринимают звуки окружающей среды и нередко искусно воспроизводят их, не выработали языка, подобного человеческому. И, наконец, рассматриваемая гипотеза не учитывает того, что речевой аппарат первобытного человека, как установили исследователи, не был достаточно совершенным, чтобы умело имитировать разнообразные и тонко дифференцированные звуки окружающей среды (на это не способны и современные человекообразные обезьяны, физиологическая и анатомическая организация которых очень схожа с человеческой)¹⁴.

До сравнительно недавнего времени широкой популярностью пользовалась гипотеза о междометном происхождении языка, или, точнее, о возникновении языка из непроизвольных криков боли, ярости, удовольствия и др.¹⁵ Подобно рассмотренной выше, эта гипотеза исходит из звукового происхождения языка, однако её научная состоятельность так же сомнительна, как и в первом случае. И здесь возникновение языка рассматривается как продукт индивидуальной биологической активности, равно свойственной и человеку, и животному.

В XVIII в., благодаря осознанию некоторых свойств общества, возникает гипотеза о происхождении языка путём достижения между людьми договорённости пользоваться языком в общественных интересах. Сторонники этой гипотезы верно подметили такое важное свойство языка, как его общественный характер, что было несомненным преимуществом указанной концепции перед предшествующими. Однако в этой гипотезе не учитывается, что для заключения подобного договора люди должны были пользоваться языком, возникшим раньше.

В XIX в. была разработана гипотеза, согласно которой язык берёт начало от так называемых «трудовых выкриков», которые, по мнению создателей этой гипотезы, сопровождали процессы коллективного труда первобытных людей, ритмизируя труд и тем самым организуя его. Ценность этой гипотезы состояла в том, что в ней впервые был поставлен вопрос о связи происхождения языка с общественным производством. Кроме того, в ней правильно указывалось на звуковое возникновение языка. Однако эта гипотеза неверно допускала появление общественного труда до возникновения мышления и языка, тогда как существа, не обладающие мышлением и языком, не способны осмыслить назначение, ход и способы общественного производства и не могут договориться об участии в нём.

В конце XIX – первой четверти XX в. получила некоторое распространение гипотеза, согласно которой язык воз­ник из жестов.Сторонники этой гипотезы выделили в истории языка два периода: 1) период дозвуковой речи, когда общение осуществлялось при помощи жестов; 2) период звуковой речи. В отечественном языкознании эту гипотезу отстаивал академик Николай Яковлевич Марр (1864–1934) и его последователи. Каковы предпосылки этой гипотезы? В плане общих возможностей и условий возникновения язык жестов не исключается. Знаковой стороной языка в принципе может быть любая совокупность сигналов – звуковых, осязательных, обонятельных и зрительных (в том числе жестовых). Это подтверждается тем, что все из указанных сигналов применяются в качестве вспомогательных средств общения и мышления (см. § 4)¹⁶. Следовательно, возможность возникновения языка на жествой основе (как, впрочем, и на основе осязательной и обонятельной) не была исключена, однако эта возможность для подавляющего большинства людей на нашей планете не стала реальностью. С самого начала язык складывался как звуковой, и никаких упомянутых двух периодов в его развитии не было. Почему же язык возник и развивался как звуковой, а не жестовый?

Ответ на этот вопрос дают сведения об условиях возникновения первобытного человеческого коллектива. Этот коллектив складывался в суровой борьбе с окружающей природой. Для того чтобы поддерживать своё существование, первобытные люди должны были коллективно трудиться, охотиться, поддерживать добытый ими огонь, нести охрану стада и потомства не только в светлое время суток, но также ночью, когда зрительная связь между членами первобытного стада была затруднена или невозможна. В этих условиях единственно надёжным средством общения мог быть только звуковой язык. Жестикуляция в тёмное время суток не видна. Важным преимуществом звуковой речи перед языком жестов было то, что звуковая речь освобождала руки первобытного человека для выполнения жизненно важных функций: ручного труда и рукопашной обороны от врагов.

Не противоречит ли этой аргументации установленный наукой факт, что при помощи зрения человек получает значительно боль­ше информации об окружающем мире, чем при помощи слуха, и что, следовательно, жестовый язык в глубокой древности мог бы соперничать со звуковым. Выдающийся отечественный языковед XIX в. Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929), рассматривая указанный вопрос, писал:

«Ответ на это мне кажется довольно простым. Голос можно слышать в темноте, голос можно слышать через непрозрачную преграду или стоя спиной к говорящему; голос можно слышать и на таком расстоянии, на каком только исключительно острый глаз был бы в состоянии разобрать мимические движения даже при самом хорошем освещении. Световые волны идут по прямой, волны же звуковые описывают круги и движутся во всех трёх измерениях» ( Бодуэн де Куртенэ И.А. О задачах языкознания // Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию, т. 1. М., 1963, с.211).

К этому следует добавить, что, согласно мнению учёных, численность первоначального человеческого стада была относительно небольшой – около 75–90 особей. В этих условиях среднее расстояние между собеседниками не было большим и не препятствовало их общению при помощи звукового языка.

Гипотеза, согласно которой звуковой речи предшествовал этап жестового языка, несостоятельна ещё и потому, что, во-первых, она не объясняет, как и почему из жестового языка возник звуковой, и, во-вторых, в неявном виде допускает возможность противоположного превращения, т.е. перехода звукового языка в естественный жестовый язык, что решительно противоречит всем известным фактам.

Сторонники рассмотренной гипотезы, ошибаясь в главном, всё же верно подметили, что в актах общения жесты играют определённую роль. Можно допустить, что первобытный человек, словарный запас которого был невелик, прибегал к жестикуляции чаще и охотнее, чем современный. Это косвенно подтверждается тем, что люди с неразвитой речью часто возмещают такой недостаток обильной жестикуляцией. Однако жесты даже на первых этапах существования языка оставались подсобным средством общения, в то время как главным его средством был и остаётся звуковой язык.

Большинству из рассмотренных гипотез свойствен общий недостаток – они ставят и по-своему решают вопрос о том, из чего произошёл язык, т.е. о материале, на основе которого он возник, и оставляют в тени более важный вопрос – почему и как сложился язык? И это не случайно. Сторонники этих гипотез происхождения языка решали эту проблему либо в отрыве от вопроса о возникновении общества и мышления, либо рассматривали связь этих процессов упрощённо.

Научная постановка проблемы происхождения языка и её решение были осуществлены в трудах К.Маркса и Ф.Энгельса. Основоположники марксизма не ограничились решением вопроса о том, на каком материале сложился человеческий язык, но решили более важную и сложную проблему – почему и как возник язык. В наиболее полном и систематизированном виде марксистское решение проблемы происхождения языка изложено в работе Ф.Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (эта работа представляет собой незавершённую главу книги Ф.Энгельса «Диалектика природы»).

Отвечая на вопрос, почему возник язык, Ф.Энгельс указывает, что происхождение языка неразрывно связано с возникновением общественного производства и логического мышления. Иными сло­вами, это был триединый процесс. Возникновение же общественного труда, языка и логического мышления знаменовало собой возникновение человеческого общества. Таким образом, происхождение языка Ф.Энгельс рассматривал как естественно-исторический процесс.

Происхождение языка было одновременно и условием, и следствием возникновения общественного производства и логического мышления и тем самым стало естественно-исторической необходимостью.

Ф.Энгельс не ограничился общими указаниями на причины и условия происхождения языка. Он рассматривает этот вопрос в конкретных его фазах, опираясь на достижения науки своего времени. Ф.Энгельс отмечает, что важнейшей предпосылкой возникновения языка была вертикальная походка, которую постепенно выработал первобытный человек. Вертикальная походка освободила органы дыхания от давления органов брюшной полости и расширила в буквальном смысле слова кругозор человека, заставив его головной мозг работать более интенсивно, что в свою очередь стало условием дальнейшего совершенствования речи. Прямохождение освободило передние конечности человека для выполнения новых, весьма сложных трудовых действий, которые требовали напряжённых и содержательных мыслительных операций и, следовательно, новых приёмов их языкового выражения. Общественное производство не могло осуществляться без взаимного общения членов человеческого коллектива, поэтому прогресс общественного производства неизбежно вызывал дальнейшее усложнение и совершенствование языка. Вместе с усложнением социального бытия обогащались новым содержанием мышление и память людей. Развитие мышления и памяти благоприятно сказывалось на прогрессе языка, обслуживающем деятельность мышления и речевую коммуникацию.

Обратимся к проблеме происхождения языков. Люди издавна подметили языковое многообразие, но не располагая необходимыми научными знаниями, объясняли его наивно-мифологически. Так, согласно легенде о вавилонском столпотворении¹⁷, многообразие языков есть результат вмешательства сверхъ­естественной силы в земную жизнь людей. Когда-то люди, говорившие на едином, общепонятном языке, решили построить в городе Вавилоне огромную башню, («столп»), которая должна была достигнуть небесной обители бога. Чтобы не допустить этого и наказать дерзких, бог разделил их речь на большое число различных языков, вследствие чего люди перестали понимать друг друга и прервали строительство башни.

Мы не можем принять такое объяснение многообразия языков не только потому, что оно основано на признании мистической силы, но и потому, что возникновение языкового многообразия в ней рисуется как кратковременный акт. Между тем быстротечные изменения языкам не свойственны, так как они подорвали бы их коммуникативную пригодность. Разделение самостоятельного язы­­ка на несколько родственных языков требует длительного времени, в течение которого сменяется несколько поколений его носителей. Другим решающим условием этого процесса является тер­рито­риа­льное разобщение языкового коллектива, влекущее за собой языковое обособление одних частей этого коллектива от других. При таком обособлении речевые особенности соответствующих групп населения усиливаются, развиваются своим путём и в конце концов превращаются в языковые черты, что знаменует собой языковое обособление одних прежних речевых групп от других.

В истории языков можно найти немало примеров того, как территориальное обособление одних частей языкового коллектива от других с течением времени приводило к расщеплению ранее общего для этих групп языка на разные языки. Это произошло, в частности, с древнерусским языком, который существовал с VI по XIV вв. н.э. Древнерусское государство с центром в Киеве со 2-й половины XII в. было значительно ослаблено вследствие феодальной раздробленности и в 1-й половине XIII в. стало добычей кочевников-ордынцев. Их нападение усилило в XIII–XIV вв. феодальную раздробленность древнерусских земель и обусловило территориальное разобщение на три больших региона – северо-вос­точный (с центром в Москве), юго-восточный (с центром в Киеве) и западный (где сейчас Белорусия). Территориальная разобщённость этих земель сопровождалась языковым обособлением соответствующих трёх групп древнерусского населения, укреплением их диалектных особенностей, которые к XVII–XVIII вв. превратились в языковые. Так возникли русский, украинский и белорусский языки, сохраняющие и в настоящее время значительное сходство на всех своих уровнях как след былого языкового единства¹⁸.

Таким образом, если у каких-то языков обнаруживается систематическое материальное (звуковое) и смысловое сходство соответствующих единиц, мы вправе предположить, что эти языки пред­ставляют собой результат территориального разделения когда-то единого языка на речевые разновидности, которые в течение длительного времени превратились в самостоятельные языки. Такие языки принято называть родственными, а тот язык, из которого они произошли – праязыком, или языком-ос­но­вой. Русский, украинский, белорусский языки, следовательно, – языки родственные, а древнерусский является их языком-основой, или праязыком.

Если предпосылкой существования множества языков является знаковость их звуковой оболочки (см. § 5), то причиной этого выступает прежде всего территориальная разобщённость их носителей. В эпоху первобытнообщинного строя, а также на ранних этапах рабовладельческого и феодального укладов низкий уровень производства возмещался постоянным освоением новых земель и угодий взамен истощившихся. В поисках новых территорий племена и племенные объединения часто дробились, расходились по различным территориям и тем самым прерывали свои языковые связи. Случалось и так, что разноязычные племена вступали в тесный союз или одно из них покоряло другое. В этих условиях побеждал язык более развитого в экономическом и культурном отношениях племени. Победивший язык вбирал в себя некоторые особенности языка побеждённых, и благодаря этому его отличия от родственных языков становились ещё больше.

Из сказанного следует, что множество современных языков на основании их родственных связей можно свести к некоторому значительно меньшему числу исходных праязыков¹⁹. Совокупность языков, объединяемых по их родству, называют языковóй семьёй. Наукой установлены следующие языковых семьи: индоевропéйская, финно-угóрская (ýгро-финская), тюркская, афразийская (семито-ха­ми­т­ская), ка­в­кá­зская, китáйско-тибéт­ская, самодий­ская, мо­н­гóльская, тунгýсо-маньч­жýр­ская и нек. др. Языки в составе названных семей обнаруживают бóльшую или меньшую степень родственной близости друг к другу, на основании чего вну­три языковых семей выделяют группы (ветви) и подгруппы языков, а иногда и более мелкие их объединения. В качестве примера рассмотрим в общих чертах состав наиболее крупной, охватывающей около 50 живых и 30 мёртвых языков индоевропейской се­мьи²⁰. В неё входят следующие группы:

1. Индийская. Представлена языками хинди и урдý (иногда объединяемыми общим названием хиндустáни), а также языками бенгáли, панджáби, лáхнда и др. В числе языков индийской группы необходимо упомянуть цыганский (выделившийся в результате переселения цыган из Индии в V–X вв. н.э.), а также мёртвый язык санскрит, который сыграл выдающуюся роль в истории индийской и мировой культуры.

2. Иранская группа объединяет персидский, афганский, таджикский и другие языки (всего около 20). В состав этой группы входит ряд мёртвых языков, принадлежавших некогда могущественным племенам: древнеперсидский, авестийский, скифский (предок современного осетинского) и др.

3. Славянская группа делится на три подгруппы: восточнославянскую (русский, украинский, белорусский), западнославянскую (чешский, словацкий, польский, серболужицкий), южнославянскую (болгарский, македонский, сербохорватский, словенский). Из мёртвых славянских языков наиболее важен старославянский, который был создан Кириллом и Мефодием на основе южнославянских говоров IX в. и древнегреческой лексики Нового Завета и применялся в качестве богослужебного литературного языка в средние века в славянских странах и румынами.

4. Балтийская группа включает в себя литовский и латышский языки, а также мёртвый прýсский, который исчез в XVII в. в связи с насильственным онемечиванием прусских балтов. По родственным связям балтийские языки наиболее близки к славянским.

5. Германская группа делится на три подгруппы: северногерманскую, или скандинавскую (датский, шведский, норвежский, исландский, фаррёрский), западногреманскую (английский, немецкий, голландский, фламáндский, фризский, идиш – иначе – новоеврейский), восточногерманскую подгруппу, представленную мёртвым гóтским языком, употреблявшимся в средние века в Испании, Северной Италии, на побережье Чёрного моря и в южном Поднепровье.

6. Романская группа объединяет французский, провансальский, итальянский, сардинский, испанский, каталáнский, португальский, румынский, молдавский, македоно-румынский, роторомáнский, креóльский. Из мёртвых романских языков важнейшим является латинский.

7. Кéльтская группа представлена ирландским, шотландским, бретóнским, уэйлзским (валлийским) и мёртвыми корнуóльским и гáлльским.

8. Греческая группа состоит из новогреческого и мёртвого древнегреческого; последний, подобно латинскому, богато представлен памятниками письменности и является источником международной терминологии.

9. Албанская группа представлена одним, албанским языком.

10. Армянская группа также представлена одним языком, армянским.

11. Анатолийская группа охватывает ряд мёртвых языков, употреблявшихся в Малой Азии; важнейшим из них является хéттский.

12. Тохáрская группа также состоит из мёртвых языков, памятники которых были обнаружены при раскопках в Китайском Туркестане.

Языки земного шара (а их по последним данным насчитывается около тридцати тысяч) изучены неравномерно, поэтому происхождение некоторых из них либо не вполне ясно, либо пока не установлено. Напр., японский язык по своим фонетическим, грамматическим и некоторым лексическим особенностям схож с тюркскими, монгольскими и тунгусо-маньчжурскими языками (которые объединяют под названием алтáйских), однако для окончательного суждения о родственных связях японского языка этих данных недостаточно. Вне классификации языков по их родству остаётся, напр., бáскский язык, употребляемый в ряде провинций Испании, а также в других странах басками-переселенцами.

Ещё при зарождении сравнительно-исторического языкознания, установившего родственные связи между языками соответствующих языковых семей, некоторые учёные выдвинули предположение о том, что подобные связи существуют и между некоторыми языковыми семьями.

В начале XX в. датский учёный Хóльгер Пéдерсен (1867–1953) высказал мысль о родстве индоевропейской, финно-угорской, тюркской, самодийской, монгольской, тунгусо-маньчжурской и афразийской языковых семей. Он же назвал предполагаемую макросемью языков, объединявшей в глубокой древности эти языковые семьи, ностратической (от латинского noster «наш»). Дальнейшее обобщение материала и реконструкцию ностратического языка произвёл российский учёный Владислав Маркович Иллич-Свитыч (1934–1966).

Гипотезу ностратической макросемьи языков (другое её название – борéйская макросемья – от Борéй – древнеславянское название северного ветра) поддерживают не все учёные. Критики ностратической гипотезы указывают на то, что обоснование родства ностратических языков производится с опорой на лексический материал, что неубедительно. По их мнению, такое родство необходимо доказывать на основе грамматических соответствий, привлечение которых крайне затруднено тем, что в предполагаемую ностратическую эпоху у соответствующего праязыка грамматические морфемы ещё не выработались или только начинали появляться.

§ 10. Главные функции языка. Подытоживая наши наблюдения, мы приходим к пониманию главных функций, т.е. главного назначения ЯЗЫКА ВООБЩЕ. Таких функций по меньшей мере три: 1) коммуникативная, 2) мыслеформирующая и 3) кумулятивно-систематизирующая.

Коммуникативная²¹ – это функция, обеспечивающая общение людей, т.е. намеренный обмен мыслительной и эмоциональной информацией при помощи языковых единиц и их связных сочетаний. Строение языка, свойства языковых единиц таковы, что выполнение коммуникативной функции в большинстве случаев не сталкивается с непреодолимыми трудностями. Но так как язык миллионы лет формировался стихийно и поэтому не мог быть планомерно подготовлен ко всем случаям жизни, в условиях общения, неблагоприятных для выполнения коммуникативной функции, он нуждается в намеренной поддержке. Так, если собеседники разделены большим расстоянием, человеческая речь нуждается в усилении её громкости при помощи специальных технических средств; если между автором текста и его назначенным или потенциальным получателем пролёг большой промежуток времени, в течении которого автор уходит из жизни, донести текст до получателя удаётся только при помощи письма или звукозаписи, т.е. вспомогательных средств общения (см. § 4).

Мыслеформирующая функция языка, как вытекает из её названия, обеспечивает порождение мыслительных единиц. Источником мыслей обычно и в конечном счёте является объективная действительность вне языка. Однако в некоторых случаях мысль человека сосредоточивается на содержании языковых высказываний в отвлечении от объективной внеязыковой действительности. Наглядно это проявляется в тех случаях, когда кто-либо одобрительно или отрицательно оценивает чьё-либо словоупотребление, ср., напр.:

– О боже, как вы глупо сделали! – невольно сорвалось у меня. – Глупо, глупо! – подхватил он даже с жадностию (Достоевский. Бесы);

Кучер Николая Петровича вывел лошадей.

– Ну поворачивайся, толстобородый! – обратился Базаров к ямщику.

– Слышь, Митюха, – подхватил другой тут же стоявший ямщик с руками, засунутыми в задние прорехи тулупа, – барин-то как тебя прозвал? Толстобородый и есть (Тургенев. Отцы и дети).

Всё это великолепие разбивалось о маленькую бумажку, прилепленную к входной двери магазина: «Штанов нет».

– Фу, как грубо, – сказал Остап, входя, – сразу видно, что провинция. Написали бы, как пишут в Москве: «Брюк нет». Прилично и благородно (Ильф, Петров. Золотой телёнок).

Особенно ярко выступает отмеченное свойство, когда приходится сталкиваться с невольно или намеренно искажённым высказыванием, ср., напр.:

Пролетов. А покойница собственноручно расписалась?

Бурдюков. Вот-то и есть, что подписалась, да чёрт знает как!

Пролетов. Как?

Бурдюков. А вот как: покойницу звали Евдокия, а она нацарапала такую дрянь, что разобрать нельзя.

Пролетов. Как так?

Бурдюков. Чёрт знает что такое: ей нужно было написать «Евдокия», – а она написала: «Обмокни».

Пролетов. Что вы!

< … >

Бурдюков (размахивая руками) «Обмокни»! что ж это значит? Ведь это не имя «Обмокни»? (Гоголь. Тяжба).

Оленька и раньше получала телеграммы от мужа, но теперь почему-то так и обомлела. Дрожащими руками она распечатала телеграмму и прочла следующее:

«Иван Петрович скончался сегодня скоропостижно сючала ждём распоряжений хохороны вторник».

Так и было напечатано в телеграмме «хохороны» и какое-то ещё непонятное слово «сючала»… (Чехов. Душечка).

Приведённые примеры свидетельствуют о том, что смысловое содержание языковых единиц, в конечном счёте отражающее объективную внеязыковую действительность, обладает относительной самостоятельностью и самоценностью. Следовательно, смысловое содержание языковых единиц составляет своего рода вторичный мир, который в необходимых случаях сам может служить источником познания. Так, ни одному из живых существ не удалось и, по-видимому, никогда не удастся побывать в непосредственной близости от Солнца, однако благодаря научным исследованиям мы довольно ясно представляем себе вид нашего светила, запечатлённый в языковой семантике, ср. следующие прекрасные строки из оды М.В.Ломоносова «Утреннее размышление о Божием Величестве»:

Когда бы смертным толь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло, приближившись, смотреть,

Тогда б со всех открылся стран

Горящий вечно Океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Служить источником информации языковая семантика может только при условии, если она определённым образом организована, т.е. накоплена и рассортирована. Это свойство языковой семантики возможно потому, что язык выполняет кумулятивно-си­сте­ма­­тизирующую функцию²². Иначе говоря, язык представляет собой своего рода устройство, обрабатывающее, накапливающее и сортирующее информацию. В этом отношении язык сравним с компьютером, выполняющим то же назначение и по своим программным свойствам во многом имитирующим язык.

В ряду главных функций языка коммуникативную функцию обычно выдвигают на первое место. Принимая во внимание общественную природу языка, такую оценку коммуникативной функции следует признать справедливой. Вместе с тем необходимо учитывать, что обмен информацией предполагает наличие более или менее сформированных мыслей. А это значит, что в конкретных актах общения мыслеформирующая и кумулятивно-система­тизирующая функции предшествуют коммуникативной и предопределяют её: нет накопленных и упорядоченных сведений – нет и общения. И обратно: коммуникативный акт, как правило, либо порождает у собеседника новые мысли, либо вызывает изменения уже сформированных. Следовательно, в ходе речевого общения коммуникативная функция – с одной стороны и мыслеформирующая и кумулятивно-систематизирующая – с другой попеременно меняются местами.

До сих пор мы имели дело с главными функциями так называемых живых языков, т.е. тех, которые употребляются ныне существующими народами, народностями и этническими общностями. А как обстоит дело с так называемыми мёртвыми языками?

Вне всякого сомнения, мёртвые языки, так или иначе известные нам лишь по памятникам письменности или по преданиям старины, названными функциями не обладают. Однако у некоторых из них, связанных с европейской цивилизацией, в первую очередь у латыни и древнегреческого, есть по меньшей мере одна специфическая функция, которую можно назвать терминообразующей: лексика этих языков служит сырьевым источником формирования терминологии, преимущественно научной, живых языков европейской цивилизации, ср., напр. такие термины, как парадигма, синтаксис, флексия, агглютинация и т.п.

ПРИМЕЧАНИЯ

Диалéкт – от древнегреческого £diálektos)«речь, разговор». Изучение диалектов составляет предмет диалектолóгии.

² Жaргóн, аргó – от французских jargon, argot «говор».

³ Слэнг – от английского slang «жаргон».

⁴ Табý – слово из языка полинезийских племён, буквально значит «священный».

⁵ Фонéма – от древнегреческого »phoné) «звук, голос».

⁶ Морфéма – от древнегреческого »(morphé) «вид, образ, наружность». Морфемы делятся на две основные группы: корни и áффиксы (áффикс – от латинского affixum «прикреплённое»). К последним относятся грамматические и словообразовательные морфемы.

⁷ Флéксия – от латинского flexio «сгибание».

⁸ Фразеологúзм – от древнегреческого £(phrásis) «выражение, оборот речи».

⁹ Семантúческий – от древнегреческого Áséma) «знак, признак, сигнал».

¹⁰ В современной русской непринуждённой речи употребляются звательные формы типа Серёж! (от Серёжа), Тань! (от Таня), мам! (от мама), Олега! (от Олег), находящиеся за пределами литературной нормы.

¹¹ Термин основы на краткое *- i означает, что существительные, от­носящиеся к этому склонению, имели в глубокой древности названный конечный гласный основы. С течением времени он превратился в сверхкраткий гласный, который в древнерусском письме обозначался буквой ь. После утраты этого гласного названную букву продолжали писать, применяя её как знак мягкости предшествующего согласного. Остатком основ на * - i в современном русском языке является третье склонение существительных.

¹² Синхронúческий – от древнегреческого Ú(syn) «вместе» и Ò­(chrónos) «время».

¹³ Диахронúческий – от древнегреческого ¦(diá)«через, сквозь» и Ò­­(chrónos) «время».

¹⁴ Поскольку язык с самого начала возник как звуковой, можно допустить, что в качестве материи языка на первых порах его существования ведущую роль играли звуковые комплексы, представлявшие собой примитивные звукоподражания (подробнее см.: Газов-Гинзберг А.М. Был ли язык изобразителен в своих истоках? М., 1965). Однако подражание звукам окружающего мира для прачеловека было не самоцелью, а средством речевого общения, возникшим совместно с общественным трудом и мышлением, что не учитывается в рассмотренной гипотезе.

¹⁵ Непроизвольные вопли и выкрики не являются словами, не контролируются логическим мышлением и находятся в ряду таких рефлекторных актов организма, как непроизвольное сокращение или расслабление мускулатуры, выделение стенками желудка пищеварительного секрета и т.п. Междометия, в отличие от аффективных нечленораздельных воплей, произносятся более или менее осознанно, наделены коммуникативным заданием и поэтому представляют собой слова, хотя и не столь отработанные, как существительные, глаголы, прилагательные и подобные.

¹⁶ Сказанное относится и обонятельным сигналам. Лица, пользующиеся парфюмерными изделиями, употребляют их не только в гигиенических целях, но и с намерением (часто неосознанным) передать окружающим информацию о своих обонятельных пристрастиях, об отношении к существующей моде на ароматические средства и т.д.

¹⁷ Вавилóнский – от Вавилóн – название крупнейшего города в передней Азии, важного культурного и торгового центра в XIX–VI вв. до н.э., разрушенного во II в. н.э. Столпотворéние – церковно-славянское слово, буквально означающее «строительство столпа, т.е. башни». Употребляется обычно в значении «бестолковый шум, беспорядок при большом стечении народа».

¹⁸ Сходство русского, украинского и белорусского языков столь велико, что даёт основание рассматривать их как диалекты восточнославянского языка. Такое истолкование нисколько не ущемляет национального самосознания русских, украинских и белорусов, как не ущемляет национального самосознания единство испанского языка говорящих на нём испанцев, кубинцев, колумбийцев и других испаноязычных народов.

¹⁹ Это не значит, что раньше на земном шаре языков было меньше, чем сейчас. Немало древних языков исчезло в результате гибели их носителей или поглощения одних племён другими. Такие языки, исчезнувшие бесследно или дошедшие до нас только в памятниках письменности, называются мёртвыми.

²⁰ Указать точную цифру не удаётся, так как в ряде случаев трудно разграничить языки и диалекты (ср. примечание 18).

²¹ Коммуникативная – от латинского communicatio «общение».

²² Кумулятивный – от латинского cumulare «накапливать».