9.Как влияет поторение на образ

Мы уже говорили о том, как при повторении этюда изменяются его «обстоятельства» - как они уточняются, конкретизируются и делаются все более ощутимыми.

Теперь проследим, какое влияние оказывает повторение на образ: изменяет ли его оно и как изменяет.

Пожилая женщина и молодая девушка сидят в креслах на некотором расстоянии друг от друга.

- Скажите, вы, вероятно, учительница?

- Да.

- А чему вы учите?

- Я преподаю математику.

- Вот никогда не любила этого предмета: ужасная скука.

- А чем вы занимаетесь?

- Я артистка.

- Драматического театра?

- Нет, я артистка оперетты.

- А-а.

- Что, а-а-а?

- Понятно, почему вы не любите математики…

После того как был повторен обычным образом текст и актрисы вступили в этюд, одна из них, очень скромной внешности, но чрезвычайно располагающая к себе – умненькая, живая, общительная Сашенька Н. – та, которой пришлось быть, «опереточной актрисой», уселась поудобнее в этом кресле и осторожно, а потом и довольно бесцеремонно и несколько свысока стала разглядывать пожилую актрису. «Учительница» созерцательно смотрела сверху, на потолок, с таким видом, как будто это было ясное небо и она любовались. Сашенька тоже взглянула кверху – и окончательно потеряла всякое уважение к соседке: там вверху не было ничего, что стоило бы удивления или восхищения… Сдерживая смех, она попросила: «Скажите, вы, вероятно, учительница?». Та, почувствовав, что скрывается в тоне ее вопроса, взглянула на Сашеньку, увидела, что имеет дело с довольно – таки пустенькой девочкой, ни капли не обиделась – что мол, обижаться на такую куколку? – и ответила: «Да». Сашенька заметила ее беспокойство и расценила его так, что та, поняла насмешки. И теперь, уже не скрывая своего пренебрежения (все равно не поймет!) спросила: «А чему вы учите?» (то есть – чему вы, собственно говоря, можете научить! Вы – такая скучная!) Та заинтересовалась – ишь ты, какая стрекоза! – и, пряча улыбку любопытства, все так же невозмутимо отметила: «Я преподаю математику» (то есть не «чему учу», так не говорят, а – преподаю математику.) Сашенька не заметила юмористического отношения к своей особе и, совершенно не стесняясь, высказала свое, отвращение к этой науке. Учительница совсем развеселилась – по-видимому, у нее был вкус к изучению всякого рода занятных людских экземпляров – и в порядке эксперимента, стараясь быть как можно серьезнее и деликатнее, осведомилась: «А вы чем занимаетесь?» (чем изволите заниматься?) Упоенная своим превосходством и, не подозревая, поэтому никакого подвоха. Сашенька соизволила бросить в ответ только одно слово, но слово, полностью уничтожающее противника: «Артистка». Учительница изобразила на своем лице благоговейное изумление. Чтобы еще подзадорить простушку и дать ей обнаружить себя до конца, покачала головой, издала какой-то звук, вроде «э-а». И вместе это обозначало приблизительно: «Скажите, пожалуйста, какое счастье встретиться с этим человеком!». И осторожно осведомилась: «Драматического театра?!» Сашенька вспыхнула – драма для нее, очевидно, что-то вроде презренной математики. «Я артистка оперетты!» - внушительно изрекла она. Учительница получила все, что ей было нужно, и перестала играть свою роль. Не стесняясь, она засмеялась в лицо актрисочке и протянула: «А-а-а! ( то есть – ну, конечно, я так приблизительно и думала… другого ничего не могло и быть…) Сашенька спешила. Хоть она и не ожидала ничего путного от какого-либо там «синего чулка», но все-таки…

При повторении этюд отличается от первого, прежде всего тем, что все основные обстоятельства, как внеш­ние, так и личные, уже отчетливо определились.

При начале второго этюда «актрисе» уже понадоби­лось вынуть из сумочки зеркальце, губную помаду; «учительница» же вооружилась книгой, начала, было, ее читать, но, заглядевшись на небо, опустила книгу на колени и время от времени глубоко вдыхала южный воздух, блаженно закрывая при этом глаза...

После второго этюда — снова расспросы '. Третий и четвертый этюды отличались друг от друга только тем, что укреплялось основное: главные обстоятельства и «я». «Учительница» чувствовала себя уже не новичком, а с почтительным стажем, крупной общественницей с определенными идеалами и целями в жизни.

Сашенька все больше и больше становилась опере­точной звездой. Точка зрения на «карьеру» у нее раз от разу все больше определялась и укреплялась... Ее обычно умненькие и вдумчивые глазки стали легкомыс­ленными и рассеянными, губки — капризно кокетли­выми.

Если верно проводить повторение, то оно определяет и укрепляет основное в роли: главные обстоятельства и «я» (или, как называл Станиславский, «я есмь»). Детали же: книга, смотрение на облака, зеркальце, помада — все это не существенно, все это может ме­няться. И даже больше того: не может не меняться — ведь человек делается все определеннее, все глубже входит в жизнь роли. Стоит ли гоняться за всеми этими деталями, за этими мелочами,— повторять, заучивать, «фиксировать» их!