1 Равно как и свобода воли, детерминизм, эгоизм и альтруизм, которые со­держат в себе, по моему мнению, сходную ошибку.

[36]

пия времен упадка была индивидуалистична, если считать, что демо­рализация общества и принцип «каждый сам за себя» служат призна­ком индивидуализма. Таким же был и последующий период полити­ческой смуты. Феодальная система часто рассматривается как систе­ма индивидуалистическая из-за относительной независимости и изо­ляции небольших политических образований — уже в совершенно ином смысле этого слова. Затем проходят эпохи Возрождения, Ренес­санса и Реформации, о которых снова на совсем иных основаниях обычно говорят как об утверждении индивидуализма. Далее мы всту­паем в XVII и XVIII столетия — скептические, переходные — и, опять-таки, индивидуалистические; и так вплоть до нашего времени, кото­рое многие считают самым индивидуалистическим из всех. Возника­ет вопрос, может ли слово, имеющее столько значений, значить что-нибудь вообще?

Всегда существует некоторая путаница в понятиях, когда говорят о противоположности между индивидом и обществом в целом, даже когда то, что подразумевает автор, достаточно очевидно: точнее было бы считать, что либо один индивид противостоит многим, либо одна часть общества противостоит другим его частям, и таким образом из­бегать смешения двух аспектов жизни в одном и том же выражении. Когда Эмерсон говорит, что общество — это заговор против независи­мости каждого из его членов, мы должны это понимать так, что любая специфическая склонность, которую обнаруживает одна личность, в той или иной степени входит в противоречие с общим направлением склон­ностей, сложившихся у других людей. Она не более индивидуальна и нисколько не менее социальна в широком смысле, чем другие склонно­сти, проявляющиеся у большинства людей. Тысяча человек — точно такие же индивиды, как и один, а человек, который на первый взгляд стоит особняком, укоренен в общем потоке жизни точно так же и с той же необходимостью, как и любой другой из тысячи. Новаторство так же социально, как и ортодоксальность, гениальность — так же, как и посредственность. Эти различия подразделяются на индивидуальные и социальные, на то, что привычно или устоялось, и на то, что необычно или ново. Другими словами, где бы вы ни обнаружили жизнь обще­ственную, там вы найдете и жизнь индивидуальную, и наоборот.

Я считаю поэтому, что антитеза общество versus индивид ложна и пуста в качестве общего или философского утверждения о человеческих отношениях. Какой бы идеей ни руководствовались те, кто противопоставляет эти слова и их производные, в результате они получают

[37]

понятие о двух отдельных сущностях или силах; и, конечно же, такое понятие не соответствует фактам.

Большинство людей не только рассматривают индивидов и обще­ство как нечто более или менее самостоятельное и противостоящее, но и считают, что первые предшествуют последнему. То, что личности со­здают общество, признают все как нечто само собой разумеющееся; но вот то, что общество создает личности, воспринимается многими как поразительная идея, хотя я не вижу достаточных оснований для того, чтобы рассматривать дистрибутивную сторону жизни как первичную или причинообразующую в сравнении с коллективной. Причина рас­пространенности подобной точки зрения состоит, по-видимому, в том, что для нас естественней и проще мыслить индивидуальную сторону жизни — просто потому, что она осязаемо-материальна, а люди в ней суть нечто чувственно-данное, тогда как реальная действительность групп, народов, человечества в целом доступна пониманию только бла­годаря активному и теоретически вышколенному воображению. Обыч­но мы рассматриваем общество— в той мере, в какой мы его вообще воспринимаем, — как расплывчатое материальное образование, как совокупность физических тел, а не как живое целое, каковым оно яв­ляется; и поэтому, конечно, мы не понимаем, что оно может быть столь же самобытным и субстанциональным, как и что-либо другое. В самом деле, многие смотрят на «общество» и на другие общие понятия как на что-то мистическое и склонны сомневаться в том, стоит ли за ними ка­кая-либо реальность.

Этот наивный индивидуализм мышления — который, однако, ви­дит индивида отнюдь не в более истинном свете, чем общество, — под­креплен традициями, в которых все мы выросли, и от него так трудно отделаться, что, быть может, стоит обозначить более определенно не­которые преобладающие взгляды на жизнь, которые каждый, кто со­гласен с только что сказанным, может считать ошибочными. Я же рас­сматриваю их лишь для того, чтобы разъяснить ту точку зрения, с ко­торой написаны последующие главы, и не предлагаю сколько-нибудь исчерпывающего их обсуждения.

Во-первых, существует чистый индивидуализм. Он сосредоточен почти исключительно на дистрибутивном аспекте жизни, при этом кол­лективные ее стороны рассматриваются как всецело вторичные и не­существенные. Каждая личность считается самостоятельным деятелем и все социальные явления рассматриваются как результат их деятель-

[38]

ности. Индивид — это независимый, единственно человеческий ис­точник событий. Хотя такой взгляд на вещи был во многом дискреди­тирован эволюционной наукой и философией последних лет, от него отнюдь не отказались, даже в теории, а практически он выступает, в той или иной форме, в качестве предпосылки большинства современ­ных течений мысли. Он естественным образом вытекает из устоявше­гося образа мышления, конгениального, как отмечалось, обычному ма­териальному взгляду на вещи и подкрепленного теологической и дру­гими традициями.

Следующий подход представляет собою двойную причинность, или разделение полномочий между обществом и личностью, которые рассматриваются как два отдельных причинных фактора. Это пред­ставление в той или иной форме обычно встречается в социальных и этических дискуссиях. В философском отношении оно не является шагом вперед по сравнению с предыдущим. Здесь присутствует все та же предпосылка: индивид как самостоятельный, несвязанный фак­тор; однако ему противопоставлены некие неопределенные общие, или коллективные, интерес и сила. Похоже, что люди настолько при­выкли считать себя независимыми причинами, своего рода творцами локального масштаба, что, когда существование всеобщих феноменов не может пройти мимо их внимания, они, вероятно, должны рассмат­ривать их как нечто дополнительное, самостоятельное и в той или иной степени противоположное себе. Эти две силы соперничают с переменным успехом, а мыслитель может симпатизировать одной из них или другой, будучи, соответственно, индивидуалистом или соци­алистом. Доктрины, обычно ассоциируемые с этими терминами, от­личаются в своем понимании сущности жизни только в принятии од­ной из сторон все той же сомнительной антитезы. Для социалиста желательна победа общей, или коллективной, силы, индивидуалист же придерживается противоположного мнения. Ни тот, ни другой не предлагают каких-либо изменений самой основы, какой-либо прими­ряющей и обновленной широты взгляда. Что касается широты взгля­да то человек может с тем же успехом быть как индивидуалистом, так и социалистом или коллективистом — оба подхода философски идентичны, несмотря на антагонизм программ. Тот же, кто склонен примкнуть к какой-либо из сторон, может занять выжидательную позицию: полемика, основывающаяся на ложной концепции жизни, вскоре займет подобающее место на свалке забытых обломков спекулятивных теорий.

[39]

В-третьих, существует примитивный индивидуализм. Это выра­жение используется для описания воззрения, согласно которому со­циальность следует за индивидуальностью во времени как более по­здний и дополнительный продукт развития. Данная точка зрения — разновидность предыдущих, образованная, возможно, смешением индивидуалистических предубеждений с незрелой эволюционной фи­лософией. Индивидуальность при этом обычно понимается как что-то низшее в моральном плане и в то же время как предшествующее во времени. Человек был просто индивидом, человечество — простой совокупностью таковых, но он постепенно социализировался, все бо­лее сливаясь с общественным целым. В моральном отношении инди­видуальное — плохо, социальное — хорошо, и мы должны ускорить работу по вытеснению первого и привнесению последнего.

Взгляд, который я считаю правильным, состоит, конечно же, в том, что индивидуальность не является ни предшествующей во времени, ни стоящей ниже социальности в моральном отношении; они всегда существовали бок о бок в качестве взаимнодополняющих друг друга аспектов одного и того же явления, а прогресс шел от низшего к бо­лее высокому типу и того, и другого, а не от одного к другому. Если слово «социальный» применяется только для обозначения высшей формы разумной жизни, то оно должно, как уже отмечалось, проти­вопоставляться не «индивидуальному», а «животному», «чувственно­му» или какому-либо другому слову, означающему умственную или моральную неполноценность. В те времена, когда состояние наших далеких предков было таково, что мы не стали бы называть его соци­альным, оно в равной степени не заслуживало бы и описания в каче стве индивидуального или личного. Иными словами, их состояние будет для нас одинаково низшим, рассматривай мы их хоть по отдель­ности, хоть в коллективе. Сомневаться в этом — значит сомневаться в целостном единстве человеческой жизни.

Жизнь человеческого рода, равно как и других родов живых су­ществ, всегда была одновременно и общей, и особенной, всегда со держала и коллективные, и дистрибутивные аспекты. Уровень разви­тия этой жизни постепенно повышался, включая, разумеется, и оба упомянутых аспекта. Сейчас, как и всегда, они развиваются как одно целое, и их единство можно наблюдать в высших проявлениях выда­ющихся умов. Шекспир, например, с одной стороны, является уникаль­ной и необыкновенной личностью, а с другой — он блестящее выра­жение всеобщей жизни человечества. Это различие заключено не в

[40]

нем самом, а в том, под каким углом зрения мы на него смотрим.

Наконец, существует точка зрения социальных способностей. Это выражение может использоваться для обозначения тех концепций, со­гласно которым социальное включает в себя часть, нередко весьма определенную, индивида. Человеческая природа, таким образом, раз­деляется на индивидуалистические и внесоциальные наклонности и способности и на те, которые социальны. Так, некоторые эмоции — такие, как любовь, — социальны; другие — такие, как страх или гнев, — асоциальны и индивидуалистичны. Отдельные авторы даже интел­лект трактуют как индивидуалистическую способность и обнаружи­вают социальность лишь в некоторых эмоциях и чувствах.

Подобная идея собственно социальных инстинктов или способ­ностей вполне пригодна, если мы употребляем слово «социальный» в смысле, свойственном непринужденной беседе или непосредствен­ному чувству приязни. В этом смысле любовь, конечно, более соци­альна, чем страх. Но если подразумевается, что эти инстинкты или способности сами по себе морально выше, чем другие, или что только они одни имеют отношение к коллективной жизни, то взгляд этот, я думаю, весьма сомнителен. Во всяком случае, мнение, которого я при­держиваюсь и надеюсь полнее объяснить в ходе дальнейшего изло­жения, таково, что человеческий психический потенциал не делится на социальный и внесоциальный: он весь целиком социален в широ­ком смысле этого слова, весь целиком — часть общечеловеческой жиз­ни, и его социальный и моральный прогресс заключается не столько в развитии одних способностей или инстинктов и подавлении дру­гих, сколько в подчинении всех их той стороне прогрессивной орга­низации жизни, которую мы знаем в себе как совесть.

Относительная значимость некоторых инстинктов или наклонно­стей может возрастать, функции их могут усиливаться, в то время как в отношении других может быть справедливо обратное. Такое соот­ношение роста и убывания составляет, по-видимому, общую черту эво­люции, и нет оснований считать, что она не присуща и нашему пси­хическому развитию. Но здесь так же, как и всюду, большинство — если не все — элементов этого развития функциональны как по от­ношению к коллективной, так и дистрибутивной сторонам жизни; не существует резкого разделения способностей между ними, и прогресс осуществляется скорее благодаря постепенной адаптации старых органов к новым функциям, чем благодаря их ослаблению и отмира­нию.

[41]

Для разъяснения того, что представляет собой органический под­ход в теоретическом отношении, я рассмотрю несколько вопросов в том виде, как они ставятся при обсуждении связи общества и индивида, и покажу, как, на мой взгляд, на них можно ответить.

1. Не состоит ли общество, в конечном счете, из одних только индивидов? Я должен сказать — да. Это просто обычное человечество, а не что-то мистическое.

2. Является ли общество чем-то большим, чем сумма индивидов?

В известном смысле — да. В любом социальном целом существует организация, жизненный процесс, которые нельзя обнаружить у отдель­ных индивидов. Изучение их один за другим и попытка понять обще­ство, соединяя их вместе, запутает вас. Это «индивидуализм» в дурном смысле слова. Целые науки, такие, как политическая экономия, и вели­кие институты, такие, как церковь, ошибались в этом пункте. Нужно понимать свои группы и социальные процессы как живое целое, како­выми они и являются.

3. Является ли индивид продуктом общества?

Да, в том смысле, что все человеческое в нем имеет свою историю в социальном прошлом. Если мы будем рассматривать в качестве двух источников, из которых индивид черпает свою жизнь, наследственность и общение, то увидим, что то, что он получает посредством зародыше­вой плазмы, имеет социальную историю, к которой нужно было адап­тироваться, чтобы выжить: характерные черты, с которыми мы рожда­емся, таковы, потому что они прошли социальное тестирование в жизнях наших предков. А то, что он получает от общения, — язык, образо­вание и тому подобное, — исходит непосредственно от общества. Даже такие физические факторы, как питание и климат, редко воздействуют на нас, не подвергшись изменениям и адаптации к социальным услови­ям.