5. Каноник дает отставку теологии в делах природы

Член коллегии священников (капитула), состоя­щих при епископе или кафедральном соборе в като­лической церкви, и поныне именуется каноником. Эту ответственную и почетную должность, связанную с управлением делами Вармийской епархии — церковно-административной территориальной структу­ры на севере Польши, — более сорока лет (1497— 1543) занимал племянник епископа Лукаша Ватцен-роде, человек широко образованный и хорошо заре­комендовавший себя в служебных (главным образом административно-хозяйственных и финансовых) де­лах, а также положительно проявивший себя в руко­водстве строительством (в частности, городских обо­ронительных сооружений) и приобретший славу ис­кусного и гуманного врача. Звали его Николай Ко­перник (1473-1543).

Разностороннее образование он получил в Кра­ковском университете (в 1491—1494 гг.) и универси­тетах Италии — Болоньи, Падуи, Феррари (в 1495— 1504 гг.).| Освоил богословие, каноническое право, юриспруденцию, философию, математику, механику, астрономию, медицину, живопись (сохранился предполагаемый его автопортрет, на котором он изобра­жен с ландышем в руках — цветком, символизиро­вавшим его причастность к лекарскому искусству).

Его должность давала ему видное общественное положение, материальную обеспеченность и известный досуг для творческих занятий. А круг его инте­ресов и увлечений был широк.

Он перевел с греческого языка на латинский бел­летристический сборник «Нравственные, сельские и любовные письма византийского писателя Феофилакта Симокатты» (1509). Написал несколько экономи­ческих работ («Трактат о монетах», «Об оценке моне­ты», «Рассуждения о чеканке монет» и др.), которые по сегодняшней классификации наук могли бы быть отнесены к монетаризму. Но главной его «побочной» страстью была астрономия.

Ею он был очарован с юношеских лет, пройдя (в 1496—1497 гг.) обучение в. Болонском университете (куда был послан дядей для изучения церковного пра­ва) под руководством известного итальянского ученого Доменико Мариа ди Новара (1405—1504). Тогда же он приобрел вышедшую в Венеции книгу Региомонтана «Извлечения из Альгаместа Птолемея». В ней он по­черпнул немало важных для себя сведений, а глав­ное — впервые испытал сомнение в справедливости книжных знаний, касающихся системы мира. Вместе со своим учителем он провел специальные наблюдения, чтобы удостовериться в правильности геометрического толкования Птолемеем наблюдаемого движения Луны, и убедился в ошибочности рассуждений доселе непре­рекаемого авторитета.

Тогда же он погрузился и в чтение античных классиков. В работах Цицерона и Плутарха обнару­жил отдельные упоминания о том, что некоторые пифагорейцы приписывали Земле не только враще­ние вокруг собственной оси, но и обращение вокруг некоего центра.

В руки его попали и сочинения Платона в переводе на латинский язык флорентийского философа-нео­платоника Марсилио Фичино (1433—1499), который в своем трактате «О Солнце и свете, о тройственной жизни» (1489) писал: «В середине мира пифогорийцы поместили обиталище Юпитера, и там же по всей видимости, был ими разожжен огонь Весты. Поэтому и Землю они отважились называть всего лишь одной из звезд...»

Веста у древних римлян — богиня домашнего очага. В посвященных ей храмах всегда должен был гореть священный огонь.

Флорентиец обстоятельно комментировал плато­новские сочинения, — и в них, и в его собственных трудах содержались нетривиальные мысли, идущие вразрез с богословской схоластикой о сотворении и устройстве Вселенной. Кардинальная проблема Фи­чино - отношение Бога и мира, Бога и человека. «Всюду, где открывается или мыслится бытие, кото­рое является всеобщим результатом, там повсюду есть и Бог, являющийся всеобщей причиной». Бог ото­ждествлялся; им с «всеобщей природой вещей». «От него одного, — считал Фичино, — возникает в мире единство частей и целого, от божественной силы разума — порядок соединенных частей...»

Не под впечатлением ли прочитанного в уме Ко­перника возникло сомнение: неужто Господь не мог придумать ничего более совершенного и стройного, нежели громоздкая система Птолемея?

Клавдий Птолемей (ок. 90 — ок. 160), знамени­тый греческий астроном, математик, оптик и гео­граф, прославился своим сочинением под названием «Альгамест», представлявшим свод астрономических знаний древних и содержавшим детально разработан­ную геоцентрическую модель мира. Этот труд служил теоретической базой расчета движения планет и на протяжении почти полутора тысяч лет сохранял свой авторитет. Согласно его схеме, в центре Вселенной находилась неподвижная Земля, вне ее — планеты, Луна, Солнце, совершающие круговые движения во­круг неких центров, которые, в свою очередь, дви­жутся вокруг Земли. Траектории небесных тел были названы эпициклами, траектории центров — диферентами. Земля располагалась вблизи общего центра диферентов.

Нужно отдать должное Птолемею: его схема представляла собой первый образец организации естест­веннонаучного знания в теорию — в основу ее была положена кинематическая модель, удовлетворитель­но объяснявшая неравномерность и «петлеобраз-ность» движения наблюдаемых светил на небесном своде и позволявшая с применением тригонометрии сравнительно точно предсказывать их положения в любой момент.

Птолемеевская модель была отражением видимос­ти, а не достоверности.

Однако это еще требовалось доказать.

Зато она была удобна для религиозной картины мира. Согласно христианской метафизике, человек был изначальной целью мироздания; ради него были вызваны к существованию Земля и весь видимый телесный мир, — человек был определен фокусом всех видимых и невидимых сил, и отношение всего сущего к нему обусловливало центральное положение человеческого обитания в мировом пространстве. Место жительства человека было определено ареной космической драмы — здесь приводились в исполне­ние планы, «задуманные» вне Земли, то есть в небе и в аду. Здесь в непримиримой борьбе сталкивались противоположные начала невидимого мира. Из этого центрального «предназначения» Земли средневеко­вое мышление выводило, что центр Земли должен быть центром Вселенной. Сомневаться в этом значило сомневаться в аксиомах религии. Подобное было в ту пору небезопасно.

Но ведь еще Николай Кузанский подверг сомне­нию идею неподвижного центра Вселенной. В сво­ем трактате «Об ученом незнанании» (1440) он без всяких оговорок приписывал Земле свойство движе­ния: «...наша Земля в действительности движется, хотя мы этого не замечаем». Согласно Кузанцу, веч­но движущаяся Вселенная не имеет ни центра, ни окружности, ни верха, ни низа, она однородна, в равных частях ее господствуют одинаковые законы, а Земля с этой точки зрения оказывается не хуже благородных» небесных светил.

Итак, в умственной атмосфере, в которой происходило становление философского сознания Николая Коперника, как бы веяло порохом новых идей. Мно­гое в ней диссонировало с освященной церковью картиной мира. Критически мыслящие умы не удов­летворялись традиционными догмами — геоцентрическая система Птолемея не воспринималась едино­душно на веру. Не случайно и в сокровенных запис­ках Леонардо да Винчи тех лет мы обнаруживаем запись: «Земля не в центре солнечного круга и не в центре мира, а в центре своих стихий, ей близких и с ней соединенных». Видимо, раздумья об устрой­стве мира непрерывно преследовали его, даже когда он был занят вопросами, совершенно далекими от астрономии, — в его анатомических рукописях вдруг встречаем такую фразу: Sol non si xnuove» — «Солнце не движется».

Революционный дух Возрождения благоприятст­вовал революции в естествознании. Раскрепощение сознания порождало новое видение мира и новый способ подхода к нему — не с заведомыми постулата­ми в поисках подтверждения их истинности, а с вопросами, на которые ожидались ответы от самой природы. От сомнений в справедливости канонизиро­ванной церковью геоцентрической системы Вселен­ной Коперник постепенно, через кропотливое собира­ние, систематизацию и анализ астрономических данных пришел к убеждению, что Солнце занимает центральное положение в ряду блуждающих по не­босводу светил, а Земля вместе с ними вращается вокруг него и одновременно вокруг своей оси. Такое представление, еще не подкрепленное достаточными математическими выкладками и астрономическими наблюдениями, окончательно созрело у него во время пребывания его в Лидзбарке, в епископской резиден­ции (в 1507—1512 гг.), где он исполнял обязанности личного секретаря и врача высшего духовного лица края. После смерти дяди он переехал в город Фромборк, там поселился в одной из башен крепостной стены, окружавшей собор, и устроил себе обсерва­торию.

Средства его астрономических наблюдений были довольно примитивны— он сам сконструировал их. Это были солнечный квадрант (на квадратной доске была начерчена разделенная на градусы четверть окружности, в центре вбит колышек, отбрасывающий тень — по длине ее можно было судить о высоте Солнца над горизонтом), трикветрум (инструмент из трех деревянных реек для измерения угла, под которым должен быть виден с Луны радиус Земли) и армиллярная сфера (астролябия из шести деревян­ных обручей, каждый из которых соответствовал определенному кругу небесной сферы, — с помощью ее Коперник мог определять долготы и широты пла­чет относительно эклиптики). Этими наблюдениями ж занимался мало из-за перегрузки служебными обязанностями, ограничивался лишь теми, что необходимы были ему для его теории. Свои выводы он изложил (без математического обоснования) не позднee 1514 года в рукописном сочинении под названием «Малый комментарий», который начал распространять в копиях среди своих друзей и знакомых.

В этой работе фромборкский каноник указывал на о, что не удовлетворило его в теориях других авторов, и формулировал положения, на которых он стоял: центр Земли не является центром мира, а лишь центром тяготения и лунной орбиты; все «сферы» движутся вокруг Солнца как вокруг своего центра, следствие чего его и следует признать центром всего мира; видимое нами движение небосвода связано с движением Земли, которая в течение суток совершает полный оборот вокруг своей оси, в то время как твердь небесная» остается неподвижной; то, что кажется нам движением Солнца, в действительности связано с движением Земли, вместе с которой двигаемся и мы; кажущиеся прямые и попятные движения планет обусловлены также движением Земли — и объяснимы многие наблюдаемые неравномерности на небе.

«Сферы», «небесная твердь» —традиционные, понятия астрономии начала XVI века. Мы не касаемся других особенностей текста и изложения в целом, главное — сам факт появления его как принципиально нового решения проблемы, которое еще не предназначалось для печати. Коперник намеревался собрать обширный труд, который содержал бы строгое математическое, надлежащим образом аргументиро­ванное изложение его теории вместе с геометричес­ким описанием движения планет с позиций гелио­центризма. Однако для этого требовались новые на­блюдения и трудоемкие вычисления. Работа продол­жалась.

Коперник закончил ее к 1532 году, однако с публикацией не спешил. Между тем расходились слухи о необычной теории. Весной 1539 года к ка­нонику-астроному приехал молодой ученый из Виттенберга по имени Ретик. Он занимал в протестант­ском университете кафедру математики. Коперник не только рассказал гостю о сути своей концепции, но и подробно разъяснил особо трудные ее места. В тече­ние нескольких месяцев Ретик изучал рукопись под названием «De Revolutiornbus orbium coelestium» — «Об обращении небесных сфер» и подготовил ее пере­сказ, в котором сравнивал автора с Птолемеем и старался "убедить читателя, что им не отвергаются освященные вековой традицией авторитеты, но лишь ищутся новые пути к познанию истины. Он опасался отрицательной реакции церковных вождей, и, надо сказать, не без основания. Но первыми реагировали не отцы римско-католической церкви, а, как это ни покажется странным, ее «обновители» — реформато­ры из Виттенберга, еще вчера яростно сражавшиеся с ортодоксами. Ближайший сподвижник Лютера Филипп Меланхтон (1497—1560) обозвал гелиоцент­рическое учение «злым и безбожным мнением»: «По­истине мудрым властям следовало бы одергивать тех, кто проявляет подобное легкомыслие!»

В гораздо более резком тоне отозвался о Копер­нике сам Мартин Лютер: «Рассказывают о новом астрономе, который хочет доказать, будто движется и вращается вокруг себя Земля, а не небесная твердь, или небо, Солнце и Луна... Но тут дело вот в чем: если кто хочет быть умным, то должен придумать что-нибудь свое и считать превыше всего то, что придумал!.. А ведь в Священном писании ясно сказа­но, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, а не Земле».

Николай Коперник продолжал дорабатывать свою книгу — вносил в нее изменения, уточнения, допол­нения, совершенствовал структуру. Наконец решил не откладывать издание своего труда и в 1542 году доверил Ретику все связанные с этим хлопоты. Свое посвящение папе Павлу Ш он открывал словами:

«Я достаточно хорошо понимаю, святейший отец, что как только некоторые узнают, что в моих книгах, ... 2 написанных о вращениях мировых сфер, я придал некие движения земному шару, они тотчас же с криком начнут поносить и меня и мои мнения. Одна­ко не настолько мне нравятся мои произведения, чтобы не обращать внимания на то, как судят о них другие люди. Но я знаю также и то, что мысли ученого далеки от суждений толпы, ибо он в той мере, в какой позволяет человеческому разуму Бог, стре­мится во всем к познанию истины. Я полагаю также, что мнений, чуждых истине, следует избегать. Раз­мышляя над тем, сколь нелепым покажется людям, если я выступлю с утверждением, что Земля движет­ся, тогда как они на протяжении многих веков счи­тали Землю неподвижной, покоящейся в середине мира и как бы являющейся его центром, я долго колебался, стоит ли выпускать в свет мои сочинения, написанные для доказательства движения Земли, или лучше последовать примеру пифагорейцев и не­которых других мыслителей, имевших обыкновение передавать тайны своей науки не письменно, а устно, лишь своим друзьям».

В этих словах Николай Коперник выразил свой этический принцип, который исповедовал всю жизнь: верность истине, невзирая ни на какие мнения. Именно истиной, после долгих раздумий, он, требователь­ный к себе, считал и выпускаемое им в свет: «Я не сомневаюсь, что способные и ученые математики будут согласны со мной, если только (чего прежде всего требует философия) они захотят не поверхност­но, а глубоко познать и продумать все то, что предла­гается мной в этом произведении...»

Но издатель, боясь последствий, сам от его имени написал предисловие к книге, в котором новая кон­цепция представлялась лишь гипотезой, облегчающей вычисления Увы, первый авторский экземпляр Коперник получил, уже будучи при смерти, и не смог выразить свой протест против подделки. Истинное же предисловие (посвящение папе) увидело свет триста лет спустя.

Однако робкая попытка издателя не смогла осла­бить впечатления от научного подвига Коперника. Издание его бессмертного творения явилось револю­ционным актом, которым естествознание заявляло о своей независимости и как бы повторяло лютеровское сожжение папской буллы.

Церковному авторитету был брошен вызов в во­просах природы.С этого момента научное познание начинает летосчисление своего освобождения от тео­логии, хотя выяснение между ними взаимных пре­тензий затянулось вплоть до нашего века Но именно с того времени развитие наук стало стремительно наращивать свои «обороты», умножая свое воздейст­вие на все стороны человеческой жизни

6. «Мы — небожители!..»

Не сразу римско-католическая церковь разглядела опасность, которую нес ей труд, казалось бы, правоверного служителя. Лишь в 1616 году он был включен в список запрещенных книг (запрет был снят только в 1822 году).

Как от камня, брошенного на водную гладь, рас­ходятся круги волн, так и от истины, запечатленной в слове, распространяется волнение в умственной среде, в поле сознания, в котором мысль, сталкиваясь с мыслью, рождает новую мысль, вспыхивают идеи, разгораются споры... Далеко расходились круги впе­чатлений от книги фромборкского каноника. Спустя почти двадцать лет по своем появлении она попала в руки молодого монаха-доминиканца, несшего свою службу в неаполитанском монастыре. Прочитанное потрясло его, столь расходилось оно с тем, чему обучали его святые отцы.

Не в меру любознательный и темпераментный юноша немало уже досадил своим учителям и бра­тьям вопросами, для ответа на которые недостаточно было сочинений толкователей Священного писания, а тут еще новые... Звали его Джордано Бруно. Это имя навсегда останется вписанным золотыми буква­ми в пантеон героев-мучеников за науку, за свободное от церковных догм миросозерцание.

Но он был не по годам высокообразован, литературно талантлив, мыслил художественными образами и помимо философских трактатов оставил после себя стихотворные произведения и пьесы. В одном своем сонете он воспроизвел античную легенду об охотнике Актеоне, нечаянно заставшем Диану купающейся в источнике, — разгневанная богиня превратила его в оленя, и собственные же псы разорвали его тут же на части.

Средь чащи леса юный Актеон

Своих борзых и гончих псов спускает,

И их по следу зверя посылает,

И мчится сам по смутным тропам он.

Но вот ручей; он медлит, поряжен, —

Он наготу богини созерцает,

В ней пурпур, мрамор, золото сияет.

Миг — и охотник в зверя обращен.

И вот олень, что по стезям лесным

Стремил свой шаг, бестрепетный и скорый,

Своею же теперь растерзан сворой...

О разум мой! Смотри, как схож я с ним:

Мои же мысли, на меня бросаясь,

Несут мне смерть, рвя в клочья и вгрызаясь.

Он словно предвидел свое будущее. А смерть ему принесут не столько его беспокойные мысли, сколько фанатичные бесы в рясах.

Джордано Бруно родился в 1548 году в местечке Нола близ Неаполя в семье разорившегося мелкого дворянина. Пятнадцати лет принял монашество и в 1566—1575 годах обучался в монастырской школе доминиканского ордена, получил сан священника и степень доктора философии.

Его умственное превосходство и нескрываемая нетерпимость в отношении к мертвой схоластике привели к конфликту с окружающей средой, его обвинили в ереси, и он бежал из монастыря. Посе­лился вначале на севере Италии, а затем, узнав, что против него возбужден процесс, перебрался в Швей­царию.

В Женеве за резкую критику кальвинистов (сто­ронников протестанта Жана Кальвина (1509—1564), основавшего свое религиозно-политическое движе­ние, был брошен в тюрьму. По освобождении уехал во Францию (в 1579 г.). Там читал лекции по астро­номии и философии — сначала в Тулузском, потом в Парижском университете.

В 1583 году переселился в Англию. В Оксфордском университете выступил против общепринятой и поддерживаемой церковью геоцентрической космо­логии Аристотеля—Птолемея и провел несколько ожесточенных диспутов с местными схоластами и теологами — этим «созвездием педантов, которые своим невежеством, самонадеянностью и грубостью вывели бы из терпения самого Иова». (Иов — библей­ский страдалец-праведник, испытывавшийся, соглас­но христианскому мифу, сатаной, — воспринимался в европейском средневековье как идеал примерной покорности.).

Из-за конфликта с оксфордскими профессорам Бруно переселился в Лондон, где в 1584 году издал на итальянском языке ряд своих сочинений, в том числе свое главное произведение «О причине, начал» и едином» и сочинения, посвященные изложению космологических взглядов: «Пир на пепле», «О бесконечности Вселенной и мирах».

На следующий год оставил туманный Альбион и после непродолжительного пребывания в Париже, где он провел в Сорбонне большой диспут со схоластами, переселился а Германию. Пять следующие лет странствовал по ее городам и городам соседних стран, выступая с изложением своего мировоззрения. В 1590—1591 годах, находясь во Франкфурте-на Майне, тогдашнем центре книжной торговли, занялся изданием своих трудов. В это время им написаны и изданы «О трояком, наименьшем и о мере», «О неизмеримом и неисчислимых», «О монаде, числе и фигуре».

В произведении «О неизмеримом и неисчисли­мых» находим стихотворные строки, посвященные первооткрывателю гелиоцентрической системы:

Мерзость веков темноты разум не тронула твой,

Голос не заглушили вопли крикливых глупцов,

О благородный Коперник, чьи деяния — памятники на веки,

Юности ранней мысли, едва пить от сна восставшей.

А в «Пире на пепле» Бруно дает следующую характеристику того, что свершил Коперник:

«Ему мы обязаны избавлением от разного рода господствующей повсеместно вульгарной философии, чтобы не сказать прямо — от слепоты... Кто может в полной мере оценить и восхвалить дух его, кото­рый... изо всех сил борясь с течениями противной веры... хотя и не имел достаточно средств, дабы полностью... низвести, победить и уничтожить ложь, все же сумел найти для себя твердую основу и заявить ясно и определенно о... необходимости считать более правдоподобным мнение о том, что наш земной шар движется во Вселенной, нежели допустить, что все бесчисленное множество небесных тел, из которых многие превосходят Землю и по величественности, и по размерам, вопреки природе и разуму обращаются вокруг земного шара как вокруг центра».

Неистовый Ноланец был не только сторонником, пропагандистом и апологетом теории формборкского каноника, но и шел значительно дальше него, отка­завшись от сохранившейся еще у Коперника сферы неподвижных звезд. Вселенная, заявлял Бруно, бес­конечна и содержит бесчисленное множество звезд, одной из которых является наше Солнце. Само же Солнце — ничтожная пылинка в неограниченных просторах Вселенной. Бруно и ей, подобно Земле, приписывал вращательное движение. Он учил также, что среди несметного множества звезд имеется немало таких, вокруг которых обращаются планеты, и на­ша Земля — не единственная, на которой возникла жизнь и обитают разумные существа. О каком антропоцентризме могла быть еще речь? Небо и Космос -синонимы, и мы, люди, — небожители!

Бруно разделял аристотелевское мнение, что все сущее состоит из четырех элементов, но утверждал, что из них построена не только Земля, а и вода небесные тела.

Из высказанных положений следовало, что, кш скоро Вселенная бесконечна, то она существовала будет существовать вечно, а легенда о ее сотворена Богом — детская сказочка. Но уж это совсем выходило за всякие рамки — как тут не признать еретичности дерзких заявлений!

Бруно опровергал освященный веками церковный постулат о противоположности между Землей и н бом. Одни и те же законы, считал он, господству» во всех частях Вселенной, одним и тем же правила подчинено существование и движение всех вещей, основе Вселенной лежит единое материальное начало — «природа рождающая», обладающая неограниченной творческой мощью.

Центральное место в его учении занимала идея Единого. Единое есть Бог и вместе с тем — Вселенная. Единое есть, материя и вместе с тем — источив движения. Единое есть сущность и вместе с те совокупность вещей. Эта единая, вечная и бесконечная Вселенная не рождается и не уничтожается. Он по самому своему определению, исключает Бога творца, внешнего и высшего по отношению к ней, ибо «Не имеет ничего внешнего, от чего могла бы что-либо потерпеть»; она «не может иметь ничего противоположного или отличного в качестве причины свое изменения».

Бог у Бруно совпадает, полностью отождествляется с миром, однако этого тождества не исчерпывают определения типа. «Природа есть Бог в вещах» или «Материя является божественным бытием в вещах. Мы видим Бога, писал Бруно, «в бесконечной cпособности природы все создавать и всем становиться», неодолимом и нерушимом законе природы ».

Бруно, как никто из мыслителей Возрождение поднимал и углублял диалектическую трактовку oбъективного мира. И это ничуть не умаляется тем, что он допускал наличие «мировой души» и всеобщей одушевленности природы. Мир движется, согласно Бруно, посредством самодвижения, и не просто дви­жется, но непрерывно рождается, становится как множественный из единого. Единое саморазвертыва­ется во многое — такова квинтэссенция мятежной концепции.

В его философии диалектика достигала по тем временам своей кульминации! Выявив на основе свое­го граничащего с материализмом пантеизма динами­ческий, диалектический характер природы, Бруно установил также возможность постижения этой диалектичности посредством адекватной, то есть вполне соответствующей ей, теории познания.

Если диалектика Кузанца была исходной, то диа­лектика Ноланца — завершающей стадией развития диалектических идей эпохи Возрождения.

В 1592 году он принял предложение вельможи Джованни Мочениго приехать в Венецию для обуче­ния того мнемонике и философии. Его тянуло в родные края, хотя возвращение в Италию было рис­кованно. Он надеялся на могущество и относитель­ную независимость Венеции от папы римского и рассчитывал на покровительство влиятельного синьо­ра. Но что-то не сладилось в личных отношениях, и покровитель предательски выдал его инквизиции. Семь лет он провел в ее застенках. Пытками ста­рались вырвать у него отречение от его взглядов. Эти усилия ни к чему не привели. Суд приговорил его, как закоренелого и неисправимого еретика, к смерти.

17 февраля 1600 года в Риме запылал костер, на котором прилюдно был сожжен самый глубокий и самый мужественный мыслитель той замечательной и противоречивой эпохи. Какими радужными надеж­дами она открывалась и какими мрачными события­ми завершалась!

За полвека до трагического конца драматической судьбы Джордано. Бруно, когда уже становился ясен разрыв между горделивыми идеалами эпохи, которы­ми она открывалась, и мерой их приложимости к реальной жизни, когда уже намечался поворот от света к мраку, дотированный нами великий Микеланджело писал:

Молчи, прошу, не смей меня будить,

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать — удел завидный...

Отрадно спать, отрадней камнем быть .

А место, где произошла трагическая развязка, называется Кампо ди Фиоре — Площадь Цветов. Название, символизирующее вену как вечное воз­рождение жизни. Какая ирония истории! И пример жизни и идеи Джордано Бруно вернулись в культуру человечества в последующих поколениях, олицетворяя неувядаемость творческого духа и вечное цвете­ние всепобеждающей Истины. Они оказали мощное влияние на развитие научного познания.