1. Исследователь как игрок.

В любой сфере деятельности есть тенденция замкнуться в рамках соб­ственной рациональности. Есть искусство ради искусства, политика ради

5

политики. Социальная наука не является исключением. Один из спосо­бов ее существования можно выразить формулой: «наука ради науки». В рамках этой логики исследователь замыкается в своем профессио­нальном поле, играет по его правилам, борется за его ресурсы. Он про­водит исследование, удовлетворяя свой личный интерес, собирая мате­риал для диссертации, которая позволяет ему повысить статус, публикуется, чтобы быть избранным и переизбранным на должность, производя в ходе этого процесса работы специфического жанра, кото­рые я предпочитаю называть «доцентскими публикациями». Их един­ственный смысл — обеспечение движения по ступеням научной карье­ры. Автор, создающий их, не предполагает наличия читателей. Ему важен вам факт публикации и рост числа вышедших в свет работ. Наибольшая концентрация таких работ - в тезисах конференций и в ведомственных изданиях вузов и научных институтов. Читать невозможно, но в список трудов хорошо вставляется. Соответственно, цель исследований такого ученого-игрока — обеспечение «доцентских» публикаций.

2. Исследователь как разведчик.

Он добывает информацию, не зная для кого, понятия не имея, как ее будут использовать. Он получает деньги от заказчиков (правительствен­ных и коммерческих структур), фондов. И главный смысл его деятельно­сти — в хорошей отчетности, которая дает шанс на получение новых за­казов и грантов. В погоне за заказами и грантами он не в состоянии довести до публикации значительную часть собранных им материалов. Они ухо­дят в какие-то архивы. А он, едва отчитавшись по одному исследованию, приступает к новому.

3. Исследователь как советник.

Эта роль встречается в двух сферах: политике и бизнесе. В первом случае исследователь находится рядом с правителем того или иного мас­штаба и пытается, опираясь на свой исследовательский опыт и результа­ты, советовать ему, как лучше управлять страной, регионом или городом. Во втором случае он близок к руководителю фирмы и пытается конверти­ровать свой исследовательский опыт в стратегии управления персона­лом, завоевания рынка и т. д.

4. Исследователь как политик.

Это современная попытка реализации платоновской утопии, в центре которой правитель-философ. Кто, как не социолог или политолог, знает, как лучше управлять обществом? Отсюда стремление при наличии воз­можности самостоятельно «порулить» страной или ее частью, опираясь на свой научный опыт. В нашей стране в годы перестройки целый ряд социологов, следуя этой логике, пошли в депутаты.

5. Исследователь как путешественник.

Он скептически относится к своей способности прямо влиять на поли­тическую или экономическую власть. Он просто путешествует в ходе своих полевых исследований из одного социокультурного мира в другой

6

и рассказывает в своих публикациях и лекциях о том, что там увидел. Какие выводы можно сделать из этих книг и статей, как использовать полученное знание — дело самого читателя. Благодаря путешественнику, люди, для которых свобода слова — наивный миф, получают возмож­ность быть услышанными за пределами своей кухни. Исследователь, пе­ресказывая их, многократно усиливает их голос.

Я попробовал себя в разных ролях и в конечном итоге остановился на роли путешественника. В годы перестройки, как и многие мои коллеги-обществоведы, я наивно надеялся на свою способность как-то влиять на преобразование общества. Наш социологический кооператив «Диалог» проводил исследования и консультировал некоторых демократически ори­ентированных кандидатов в народные депутаты. В силу разных причин (мое личное участие, как мне сейчас представляется, было очень далеко от того, чтобы быть значимым) наши клиенты были удачливы: трое прошли в народ­ные депутаты, один даже стал министром СССР. Но советника не получи­лось ни из меня, ни из моих коллег. Да, в период предвыборной кампании мы проводили опросы, наблюдения, глубокие интервью, на моей кухне или на кафедре писали и обсуждали программы и тексты листовок. Была ил­люзия общей команды, включающей политиков и исследователей.

Победа убила наивность. Наш выдвиженец вернулся со съезда народ­ных депутатов СССР уже с лицом, на котором четко отпечаталось бремя творца истории. Когда мы попытались с ним обсуждать реакцию съезда на избиение демонстрантов в Тбилиси, он с очень большой высоты сказал: «Мужики! Вам трудно объективно судить, так как вы не знаете всей полноты картины». Когда мы удивились (шла полная трансляция заседа­ний съезда) и попросили восполнить наш пробел, он свернул разговор: бремя государственного деятеля не позволяло тратить время на просвеще­ние трех-четырех знакомых, его ждали толпы любопытных избирателей в огромных залах, его приглашали на прием первые люди региона.

Вскоре после этих метаморфоз мой приятель, участвовавший в той же группе, сказал: «Нас использовали, чтобы сделать собственную карье­ру, забыв в суете даже сказать спасибо. Теперь я это буду делать толь­ко за деньги. Время романтических иллюзий ушло». Товарищ действи­тельно вскоре серьезно изменил свое материальное положение, работая на тех, кто был в состоянии оплачивать услуги. А я сделал другой вывод: никогда не претендовать на роль советника при власть имущих. Исследо­ватель не может быть на равных с властью. Приближение к ней смертель­но опасно для его профессионального статуса: власть его использует и выбросит, предварительно испортив его репутацию, взвалив на него от­ветственность за свои решения, которые он не принимал. Поэтому мой основной опыт связан с ролью путешественника.

Эта роль не исключает отношений с власть имущими в политике или бизнесе. Но путешественник входит в эти сферы не для того, чтобы при­обрести элитный статус и стать частью правящей команды. Он идет туда, чтобы увидеть что-то новое и понять сферу власти. Он идет туда не ме-

7

нять, а познавать мир. Это не исключает того, что с него спросят какую-то информацию, какие-то идеи. Однако такие отношения строятся в формате социального обмена одних ресурсов на другие. Поэтому у исследователя нет причин опускать голову и принимать смиренную позу, т. к. он не просто не просится в кабинеты власти, он не видит никакого смысла быть там.

Социальная теория и полевое исследование

Полевое исследование жестко привязано в своих выводах к фактам, собранным в соответствии со строго соблюдаемыми процедурами. Из него может выводиться теория, но она также привязана к масштабам исследо­вания. Это положение касается как качественных, так и количественных исследований.

Качественное исследование может ставить задачу конструирования теории, но это будет теория микроуровня, строго выводимая из собран­ных фактов. Такую теорию сейчас часто называют «обоснованной теори­ей» (Grounded Theory). В количественном исследовании конструируемая теоретическая модель также жестко ограничена рамками интерпретации социальных фактов, выраженных в форме цифр.

Однако социальная реальность гораздо богаче, чем имеющиеся мето­дики эмпирического исследования. Эта реальность лишь в ограниченной мере переводима на язык фактов, собираемых с помощью строго обо­снованных процедур полевого исследования.

Большинство социальных теорий макроуровня или моделей челове­ческого поведения, претендующих на высокий уровень обобщения, не могут быть выведены из полевых исследований. Они опираются на слабо систематизированные, разрозненные данные, процедура сбора которых часто неясна. Значительная часть лежащих в их основе фактов I это изо­лированные друг от друга ситуации, связь между которыми проблема­тична. «Дыры» между блоками фактов связываются с помощью логи­ческих построений. Теория чаще всего вырастает как плод социологического воображения, а не методичного обобщения фактов.

Социальные теории отражают убегающую от глаз исследователя ре­альность, которая не склонна к повторам (принципиальное отличие от при­роды). Поэтому даже тщательно эмпирически обоснованная теория каж­дый день подвергается сомнению, т.к. встает вопрос о возможности ее применения к реке социального времени, в которую дважды не войдешь.

Таким образом, строго говоря, основные социальные теории имеют статус лишь более или менее обоснованных гипотез, которые требуют постоянной проверки и доказательства. В социальных науках нельзя, как в физике или химии, однажды открыть закон и быть уверенным в его вечности. Социальная реальность меняется быстрее, чем исследователь успевает сформулировать свои теоретические положения.

Ни одно полевое исследование не в состоянии полностью проверить и доказать сколько-нибудь масштабную социальную теорию. Оно может лишь показать, что здесь и сейчас это теоретическое положение оказалось вер-

8

ным. Однако никто, не греша против научной честности, не рискнет ска­зать, что оно будет верным и в других местах, и здесь же, но в другое время. Поэтому социальная теория нуждается в постоянных полевых ис­следованиях, проверяющих и уточняющих ее.

В то же время для полевого исследования социальная теория — это источник критического вдохновения, гипотез, вечный призыв к проверке на новом материале, на новом отрезке социального времени. Даже если исследователь пытается взглянуть на реальность с «чистого листа», вы­бор им темы, подхода к сбору материала и т. д. обычно навеяны знаком­ством с социальной теорией.

История качественных методов

Зачем нужно знать историю методов? История ради истории особого смысла не имеет, хотя она может удовлетворять любопытство некоторых групп читателей. А прочтение текста читателями уже оправдывает усилия автора по его написанию.

История может рассматриваться как хранилище идей. Известно, что новое часто является лишь хорошо забытым старым. Нередко вспоминать его чрезвычайно полезно. Это позволяет экономить время, отказываясь от изобретения велосипеда. С одной стороны, это удачные идеи, забытые просто потому, что изменилась научная мода, научные приоритеты, кото­рые часто определяются чиновниками от науки и политиками.

С другой стороны, есть идеи, забытые заслуженно. Их забыли потому, что они не вписывались в прежний контекст, например не состыковыва­лись с господствующими представлениями, накопленным материалом, не отвечали потребностям практики и т. д. Но контекст меняется, и выбро­шенное на свалку за ненадобностью может оказаться очень ценным с изменением общественных условий. Кроме того, некоторые идеи были отброшены просто потому, что не были доведены до логического конца, имели наивную форму, слабую аргументацию и т. д. Сырой материал бес­полезен только в силу того, что его не смогли или не захотели довести до зрелого состояния. В этом случае имеет смысл извлечь идеи, методики из архивов, а то и свалок, и довести до современной кондиции, опираясь на новые возможности.

Таким образом, моя мысль проста: изучение истории науки имеет прак­тический смысл, выходящий за пределы простой любознательности.

История качественных методов в общественных науках начинается с предыстории, из которой она выросла. Все начиналось с описания чу­жих земель и народов сначала путешественниками, а потом и миссионе­рами, завоевателями, колониальными администраторами. Они оставили многочисленные воспоминания, в которых описывали новые для евро­пейцев земли и культуры. В основе этих описаний лежали методологи­ческие установки, которые отражали общий характер культуры тех об­ществ, из которых прибыли авторы. Исходный принцип состоял в том, что «настоящие» люди — это европейцы, а остальные — это странные,

9

недоразвитые существа, отставшие в своем развитии или вообще не спо­собные жить как «нормальные люди». В настоящее время отношение к достоверности данных, оставленных путешественниками, миссионерами и администраторами, весьма скептическое во многом именно по причине предвзятости глаз наблюдателей. В них мы видим гораздо больше инфор­мации о духовном мире европейских обществ, чем о тех, которые описы­ваются. Анализ материалов тех первых исследований ставит актуальную методологическую проблему адекватности отражения реальному объек­ту, роли характера «зеркала», т. е. исследователя, в формировании кар­тинки. Удаленный в пространстве или во времени мир доходит до нас в виде картинок (вербальных или невербальных), созданных с помощью инструментов той культуры, к которой принадлежит исследователь. Он оказывается частью созданной им картины.

Собственно история качественных методов начинается с XX в. Н. Ден­цин и И. Линкольн (Denzin & Lincoln 1998: 2) выделяют в истории каче­ственных методов в западном обществоведении пять периодов: традици­онный (1900-1950), модернистский, или «золотой век» (1950-1970), период размытых жанров (1970-1986), кризис репрезентации (1986-1990), постмодернистский, или современный период (с 1990 г.). Рассмотрим их подробнее. Данная периодизация, как и почти любая иная, грешит, конеч­но, натяжками. Люди, книги, мысли не могут однозначно втискиваться в жесткие рамки тех или иных периодов. Однако общая логика развития качественных методов в данной периодизации вполне отчетливо просле­живается. И обращать внимание стоит, прежде всего, на нее, а не на кон­кретные даты.