Но наш француз

С рожденья был не трус.

Мужик же тож не пешка, И на ослину часть не выпало орешка. Здесь в притче кроется толикий узл на вкус:

Что госпожа ослица,

Хоть с лаю надорвись, не будет ввек

лисица.

Стихотворение это, с точки зрения Вяземского, «плохое» (не как пародия) тем, что «бессмысленное». Бессмыслица же его со­стоит в несогласуемости частей, в том, что каждый элемент не

1 См.: в. А. 3 а р е ц к и й. Семантика и структура словесного художест­венного образа. Автореф. Канд. Дисс. Тарту, 1966.

О «плохой» и «хорошей» поэзии

т

предсказывает, а опровергает последующий и каждая пара не обра­зует ряда с определенной инерцией. Прежде всего, перед нами ряд семантических нелепиц: мужик вскочил на осину, но, вопреки смысловому ожиданию, рвал с нее рябину, а в дальнейшем упо­минаются орешки. Не устанавливается никакой, закономер­ной связи между персонажами — «французом», «мужиком»" и «ос­лом», который вдобавок оказывается «ослицей» и «госпожой». Сю-

: жет превращается в анти-сюжет. Но и между сюжетом и мо-

'». ралью, авторской оценкой также никакой «правильной» связи установить невозможно: сообщая, что мужик «за обе щеки драл рябину», и сопровождая это пояснением «иль, попросту сказать, российский чернослив» («попросту» и «чернослив»—также неожи-

-" данное соединение: почему чернослив более «попросту», чем рябина?), автор заключает: «Знать он в любви был несчаст­лив». Непредсказуема и мораль, заключающая басню.

В равной мере «разорван» текст и стилистически: «луп«т» и

i «взоры» не образуют ряда. Имитируется случай, когда борьба с рифмой представляет для автора такую трудность, что все осталь­ные упорядоченности нарушаются: осел лает, а вульгарная лексика соединяется с архаическим «толикий узл на вкус». Если снять вто­ричную упорядоченность, возникающую за счет того, что это — ""• . пародия, «разговор на языке Хвостова», то текст хаотичен.

Другая пародия воспроизводит стихотворение, выполняющее все нормы читательского ожидания и превратившееся в набор шаблонов. Это стихотворение Козьмы Пруткова:

МОЕМУ ПОРТРЕТУ

(Который будет издан вскоре при полном собрании моих сочинений).

Когда в толпе ты встретишь человека,

Который наг '; Чей лоб мрачней туманного Казбека,

Неровен шаг; Кого власы подъяты в беспорядке,

Кто вопия, Всегда дрожит в нервическом припадке, —

Знай — это я1

Кого язвят со злостью, вечно новой

Из рода в род; С кого толпа венец его лавровый

Безумно рвет;

¹ Вариант: на коем фрак (прим. Козьмы Пруткова).

Б ю. М. Лотман

1S0 Часть первая

Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —

Знай — это я! В моих устах спокойная улыбка,

В груди — змея!..

Стихотворение смонтировано из общеизвестных в ту эпоху штам­пов романтической поэзии и имитирует мнимо значительную, на­сквозь угадываемую систему. Основное противопоставление: «я (поэт)—толпа», дикость и странность поэта — пошлость толпы, ее враждебность — все это были уже смысловые шаблоны. Они до­полняются демонстративным набором штампов на уровне фразе­ологии, строфы и метра. Инерция задана и нигде не нарушает­ся: текст (как оригинальное художественное произведение) лишен информации. Пародийная информация достигается указанием на отношение текста к внетекстовой реальности. «Безумный поэт» в тексте оказывается в жизни благоразумным чиновником. Указание на это — два варианта одного и того же стиха. В тексте: «Который наг», под строкой: «На коем фрак». Чем шаблонней текст, тем со­держательнее указание на его реальный жизненный смысл. Но это уже информация пародии, а не пародируемого ею объекта

Таким образом, выполнять функцию «хороших стихов» в той или иной системе культуры могут лишь тексты высоко для нее информативные. А это подразумевает конфликт с читательским ожиданием, напряжение, борьбу и в конечном итоге навязыва­ние читателю какой-то более значимой, чем привычная ему, худо­жественной системы. Но, побеждая читателя, писатель берет на себя обязательство идти дальше. Победившее новаторство превра­щается в шаблон и теряет информативность. Новаторство — не всегда в изобретении нового. Новаторство — значимое отношение к традиции, одновременно восстановление памяти о ней и несовпа­дение с нею.

Поскольку хорошие стихи — всегда стихи, находящиеся не ме­нее чем в двух измерениях, искусственное воспроизведение их — от пародирования до создания порождающих моделей — всегда за­труднительно. Когда мы говорим: «Хорошие стихи — это те, ко­торые несут информацию (всех видов), то есть не угадываются вперед», то тем самым мы утверждаем: «Хорошие стихи — это те, искусственное порождение которых нам сейчас недоступно, а сама возможность такого порождения для которых не доказана».