Ю. ОЛЬСЕВИЧ,

доктор экономических наук,

главный научный сотрудник ИЭ РАН

Монетаризм и россия: проблема совместимости

Общепризнано, что теоретической и идеологической основой "шоковых реформ" в России и в странах Восточной Европы служит современный монетаризм. Трудно, однако, представить, чтобы столь авторитетная, глубоко разработанная и широко принятая экономи­ческая доктрина могла быть научной базой столь провальной хозяй­ственной политики. Возникает вопрос: являются ли сторонники мето­дов шоковой терапии в России действительными представителями научного монетаризма или они - попросту самозванцы, местные и пришлые, которых всегда было немало на Руси в смутные времена?

Монетаризм и депрессивное равновесие

Чтобы ответить на поставленный выше вопрос, следует разоб­раться в том, что же такое монетаристская теория. Сделать это не так просто по двум причинам. Во-первых, монетаризм известен прежде всего как теория и политика денежного обращения (не как общеэко­номическая теория), а также как идеологическая доктрина социаль­но-экономического либерализма. Последнее дало повод известному американскому историку экономической мысли Б. Селигмену главу о М. Фридмене в своей книге назвать: "Милтон Фридмен: теория как идеология"¹. Во-вторых, в тех редких случаях, когда монетаристы стараются представить свою теорию как модель хозяйственной систе­мы, они выступают со столь же неадекватными претензиями на ее историческую "всеохватность", как и их оппоненты. Эти амбиции, на наш взгляд, противоречат научному "ядру" современного монетариз­ма и затрудняют понимание его общей теории (как, впрочем, и дру­гих содержательных, но чрезмерно амбициозных теорий – будь то марксизм, кейнсианство, институционализм или нечто иное).

Поскольку современный монетаризм возник как прямая реакция на кейнсианство, целесообразно начать наш анализ с выяснения того, как выглядит второе в глазах первого. При этом мы воспользуемся прежде всего "хрестоматийной" статьей бесспорного лидера данного течения М. Фридмена "Количественная теория денег", опубликован­ной в энциклопедическом издании 1989 г.²

По мнению Фридмена, теория Кейнса базируется на трех взаимо­связанных "предположениях". Во-первых, спрос на деньги ("функция предпочтения ликвидности") в условиях неполной занятости, которые преобладают, в высшей степени неустойчив, поскольку скорость обра­щения денег и отношение запаса денег к доходам пассивно приспосаб­ливаются к независимым изменениям номинальных доходов и денеж­ной массы. Иначе говоря, денежно-кредитная система и весь рыночный механизм являются, по Кейнсу, крайне неустойчивыми и могут лишь приспосабливаться, но не противостоять внешним воздействиям.

Во-вторых, безработица не порождается изъянами рынка (не­гибкостью цен и зарплат, "переходными" нарушениями), а есть глубоко укоренившаяся характеристика экономической системы. Поэто­му долговременное равновесие в экономике - равновесие при непол­ной занятости.

В-третьих, негибкость цен и заработной платы в рамках крат­косрочных колебаний конъюнктуры следует рассматривать как "инсти­туциональный факт", выражающий "рациональную реакцию на со­стояние равновесия при неполной занятости" (а не как преходящий результат нарушений в системе конкуренции либо циклических волн). Очевидно, система негибких цен и зарплат не может служить регуля­тором восстановления равновесия при его нарушении - таким регуля­тором становятся колебания объемов производства и занятости.

Почему же все эти ключевые предположения кейнсианской тео­рии Фридмен считает ложными? Он выдвигает две группы аргумен­тов – методологические и эмпирические.

Первая из них сводится к тому, что Кейнс в своих рассуждениях исходит из использования доходов, а не богатства. "Кейнс делает ударение на инвестиционных расходах и на стабильности функции потребления, а не па запасе денег и на стабильности функции спроса на деньги''. И еще более определенно: "Ошибка Кейнса состояла в игнорировании роли богатства при построении функции потребле­ния" (выделено мной. – Ю.О.)³.

Вторая группа аргументов выглядит следующим образом: "На­глядный успех в течение 50-60-х годов правительств, приверженных кейнсианской политике полной занятости, в достижении быстрого экономического роста, высокая степень экономической стабильности и относительная устойчивость цен и процентных ставок - все это на какое-то время резко укрепило веру в исходные кейнсианские постула­ты, согласно которым изменения в номинальном количестве денег не имеют серьезного значения. В 70-е годы был нанесен решающий удар по этим постулатам и возродилась вера в количественную теорию. Быстрый рост денежной массы сопровождался не только ускорением инфляции, но также подъемом, а не снижением средних уровней без­работицы и увеличением, а не сокращением процентных ставок"⁴.

Здесь Фридмен применяет широко распространенный в эконо­мической науке стандартный прием опровержения: если начиная с 70-х годов реальное развитие экономики вступило в противоречие с кейнсианской теорией, то это доказывает, что последняя была изна­чально ошибочна. Такой подход свидетельствует о механическом при­менении к экономической теории критериев, присущих фундамен­тальным естественным наукам, предмет изучения которых отличает­ся постоянством во времени и пространстве.

Чтобы проверить реалистичность кейнсианской теории, нужен иной подход. Надо на основе теоретического "скелета" восстановить соответствующие ему "мышечную ткань и сосуды", а затем сравнить полученный результат с той хозяйственной системой, которая реально действовала в период возникновения и распространения кейнсианства. Это напоминает задачу, решаемую антропологом, восстанавливаю­щим лицо по черепу давно почившего человека с тем, чтобы потом со­поставить реконструированный облик с его прижизненным портретом.

Обратимся к трем "предположениям" кейнсианской теории, ко­торые выделяет Фридмен. Первое "предположение" требует, чтобы денежные доходы населения были неустойчивы, а "богатство" сред­нестатистического индивида не составляло значительной величины по сравнению с его текущим доходом.

Согласно второму "предположению", глубоко укоренившаяся неполная занятость, предопределившая особый характер долговре­менного рыночного равновесия, может сложиться лишь при хрони­ческой ограниченности инвестиционных возможностей, с одно» сто­роны, и при стремлении населения сберегать часть своих денежных доходов "в чулке" - с другой.

Третье "предположение" означает, что жесткость системы цен и зарплат в краткосрочном плане есть не что иное, как проявление моно­полизма фирм и профсоюзов, а также государственного регулирования.

Теперь вспомним состояние хозяйства развитых стран Запада в 30-е годы: стагнация в сфере технического прогресса, роста народона­селения и сырьевой базы; преобладание монополий и монопольных цен на продукцию и ресурсы; протекционизм и торговая война "всех против всех"; массовая недогрузка мощностей и безработица; крайняя неустой­чивость размеров доходов и платежеспособного спроса; ненадежность банков: явное "предпочтение ликвидности" населением и бизнесменами.

Уже названного достаточно, чтобы ответить на вопрос: какая теория точнее моделировала хозяйственную систему 30-х годов - нео­классическая с ее упором на саморегуляцию растущего рынка или кейнсианская, подчеркивавшая роль экзогенных детерминант специ­фического депрессивного рыночного равновесия?

М. Фридмен считает главным в теории ее долговременную прогностическую функцию и предлагает оценивать верность ее постула­тов по этому критерию. Но кейнсианская теория не ставила перед собой задачи создания прогноза, ее целью была выработка мер по выводу хозяйственной системы из состояния хронической депрессии. "В далекой перспективе все мы умрем", - отвечал Кейнс на такого рода упреки. В 30-40-е годы, когда решался вопрос о судьбах капита­лизма, монетаризм не пользовался авторитетом не потому, что не располагал такими талантливыми представителями, как М. Фрид­мен, а потому, что был непригоден и даже опасен.