Istoria_Rossii_KhKh_vek

«Московском сборнике» Победоносцев признавал, что «русское духовенство мало и редко учит, лишь служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует, остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и Церковью». Победоносцев констатировал далее, что в некоторых местностях народ вообще ничего не понимает в словах церковной службы и даже в «Отче наш» делает такие ошибки или пропуски, что у молитвы исчезает всякий смысл.

Свидетельство очевидца

«Абсолютное большинство русских остаются примитивными людьми, едва перешагнувшими ступень природного инстинкта. Они по-прежнему рабы собственных импульсов. Христианство только частично овладело их душами: оно ни в коем случае не тронуло рассудка и в меньшей степени взывает к их сознанию, чем к их воображению и чувствам. Но также следует признать, что когда гнев мужика спадает, он сразу же вновь обретает христианскую кротость и смирение. Он рыдает над своими жертвами и заказывает панихиды для упокоения их душ…» — Морис Палеолог. Дневник посла. М., 2003. — С. 221.

Победоносцев считал, что, сохраняя эту «первобытную чистоту», народ, равно как и сельское духовенство, составляют сплоченный противовес верхним слоям общества, интеллигенции, уклонившейся от веры. Оберпрокурор был сторонником развития именно церковно-приходских, а не земских школ. Он видел в священнике воспитателя-консерватора. «Победоносцев продолжает свою „политику“, сущность которой состоит в том, чтобы духовенство не выделялось образованием и ученостью, а коснело бы в формализме и суеверии, дабы не отделяться от народа», — писал в дневнике близко знавший обер-прокурора генерал А. А. Киреев. «Русский народ несомненно религиозен, — замечал Киреев в 1906 г., — но когда он видит, что Церковь дает ему камень вместо хлеба, да требует от него формы <…>, читает непонятные простонародью молитвы, когда ему рассказывают про фантастические чудеса… он переходит или к другой вере, говорящей его сердцу, или делается снова зверем. Посмотрите, как христианская хрупкая, тоненькая оболочка легко спадает с наших мужиков».

И действительно, к концу XIX в. живая православная вера угасает и в образованном слое и в значительной части простого народа. Угасает она даже и среди духовенства. «Духовенство у нас никакого влияния на население не имеет, и само иногда для поддержания православия обращается к мерам чисто полицейского свойства», — говорил в январе 1905 г. Государю как о ч¸м-то само собой разумеющемся министр земледелия и государственных имуществ Алексей Сергеевич Ермолов.

Свидетельство очевидца

«Влияние Церкви на народные массы всё слабело и слабело, авторитет духовенства падал… Вера становилась лишь долгом и традицией, молитва — холодным обрядом по привычке. Огня не было в нас и в окружающих, — вспоминал об этом времени митрополит Вениамин Федченков, — … как-то всё у нас „опреснилось“, или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть „солью земли и светом мира“. Нисколько не удивляло меня ни тогда, ни теперь, что мы никого не увлекали за собою: как мы могли зажигать души, когда не горели сами?.. И приходится еще дивиться, как верующие держались в храмах и с нами… хотя вокруг всё уже стыло, деревенело. А интеллигентных людей мы уже не могли не только увлечь, но и удержать

в храмах, в вере, в духовном интересе».

Многие серьезно ищущие ответ на религиозные вопросы люди, особенно среди простого народа, в конце XIX в. неофициально (официальный переход по законам Империи был невозможен) переходят в те или иные протестантские (евангелические) исповеданья, отвергавшие учение и священнодействия Православной Церкви. Рационалистическое религиозное течение, исповедуемое интеллигенцией, приняло форму толстовства — нравственно-рели- гиозного учения Льва Николаевича Толстого (1828—1910). Среди простого народа, особенно на Юге России, эта тенденция нашла выражение в штун- до-баптистском движении. Термин «штунда» происходит от немецкого слова «Stunde» — час, то есть час религиозных собраний и молитв. Штундисты появились на Юге России в первой половине XIX в. и быстро распространили свое учение. В 1870-е гг. они подпали под влияние баптистов, сильных в Бессарабии и Закавказье. К концу XIX в. баптисты появились более чем в 30 губерниях России. Правительство пыталось остановить это движение полицейскими мерами. В 1894 г. эта секта была признана «особо вредной» и ей было запрещено проводить собрания. Это, естественно, вызвало еще более быстрый ее рост. К 1905 г. секты и различные старообрядческие «согласия», по данным полиции, объединяли до 20 млн. человек.

Статистически же большинство сектантов считались православными. Борясь с сектами, государство требовало от граждан православного исповеданья прохождение обязательной исповеди и причастия не реже одного раза в год. Нехождение православных на исповедь и к причастию рассматривалось как факт нелояльности Императору и как доказательство принадлежности к старообрядчеству или секте. Государственные служащие должны были ежегодно представлять начальству справку, что они были у исповеди и причастия. Впрочем, некоторые священники давали такую справку за три рубля и без совершения таинств. Одни причащались без веры, «для галочки», другие откупались от причастия.

Но даже искренне верующие люди причащались Святых Тайн не чаще одного-двух раз в год, обычно полагая участие в таинстве — «отданием долга

Богу». Среди простого народа причастие было и того реже — раз в несколько лет, а то и никогда. Ученые в конце XIX в. обнаружили в крестьянской среде так называемых недароимцев, то есть людей, которые исповедовались у священника ежегодно по требованию власти, но от участия в таинстве Евхаристии уклонялись, объясняя такое поведение своим недостоинством

èдуховно нечистой жизнью. Возможно, это были тайные сектанты.

Èâñå-òàêè говорить о том, что жизнь православной России в то время оказалась целиком формализована и превратилась в «обрядоверие» — нельзя. Поток интенсивной духовной жизни, незаметный для многих, продолжал питать Русскую землю. Вплоть до разгрома в 1923 г. большевиками продол-

Историческая справка

«Рассказы странника» были отредактированы для печати выдающимся церковным ученым и подвижником аскетической жизни епископом Феофаном Говоровым (1815—1894), за которым закрепилось прозвище «Затворника», т.к. почти 28 лет он, уйдя с епископской кафедры, уединенно прожил в Вышенской пустыни (Тамбовская губ.). Блестяще образованный, в совершенстве владеющий древнегреческим и многими современными языками, епископ Феофан поставил своей целью помочь православному возрождению русского общества. Его очень смущало молчание и бездействие официальных церковных властей, холодность Синода. «Того и гляди вера испарится и в обществе, и в народе, — писал он в частном письме. — Попы всюду спят». «Через поколение, мало, через два иссякнет наше православие…» Он мечтал о подлинном апостольском хождении в народ — «Поджигатели должны сами гореть. Горя, ходить повсюду, — и в устной беседе зажигать сердца». Епископ Феофан требовал нового перевода всех богослужебных книг на понятный народу язык, желал, чтобы люди узнали сокровища православной духовной жизни, и в этой жизни пребывали сознательно и с радостью. Он пошел на уединение во многом для того, чтобы полностью отдаться переводческой и комментаторской работе. Феофан переводит на русский язык за сто лет до того собранное Никодимом Святогорцем и епископом Макарием Коринфским «Добротолюбие» — огромную пятитомную антологию аскетических сочинений. И не только переводит, но заново отбирает в нее тексты. Этот труд занял 20 лет его жизни. Переводит он

и«Невидимую брань» самого Никодима Святогорца. Епископ Феофан, таким образом, продолжает дело греческого православного возрождения на русской почве, и его труды находят отклик. «Добротолюбие»

и«Невидимая брань» многократно издаются и превращаются в любимые книги для множества людей. Ныне Феофан Затворник канонизирован Русской Церковью.

жается неутомимая деятельность Оптиной пустыни (Калужская губ.). Типография этого монастыря, следуя традиции Паисия Величковского, распространяет в русском народе, во всех его слоях, книги о непрестанной умной молитве

èнепосредственном богообщении. Кроме многих переводов с греческого

èцерковнославянского, по всей видимости, оптинцы создают знаменитое анонимное произведение «Откровенные рассказы странника духовному

отцу своему» (первое издание в Казани в 1881 г.). Эта книга, выдержавшая

âРоссии рекордное число изданий, дополненная в 1911 г., несложным, но хорошим языком от первого лица повествует о человеке из простого народа, который научился умной молитве и рассказывает о ней многим людям, сам, одновременно, учась более глубокому умному деланью. Популярность «Рассказов странника» свидетельствует не только о сохранении, но и о возрастании серьезного религиозного интереса в среде русского православного народа

âконце XIX — начале ХХ в.

Во второй половине XIX в. в России распространяется старчество. Особая духовная практика руководства со стороны опытных священников, как правило, монахов, духовной жизнью мирян, ищущих живого богообщения, желающих научиться умному молитвенному деланью. Главным центром стар- чества в конце XIX в. является Оптина пустынь. Старец Амвросий Гренков (1812—1891), а вслед за ним старец Иосиф Литовкин (1837—1911) становятся центром духовного притяжения для множества людей — от самых высокообразованных и знатных до неграмотных крестьян. Старцем был для многих и епископ Феофан Говоров. В начале ХХ в. новым центром старчества становится подмосковная Зосимова пустынь. Поразительно, но в обширной переписке и публицистике обер-прокурора Св. Синода Победоносцева Оптина пустынь и ее старцы ни разу не упоминаются. Казенная церковь и церковь живая вс¸ больше жили тогда в России на одной земле, но в разных мирах. Соединить эти миры оказалось не под силу даже и самому авторитетному в начале XX в. священнику Русской Церкви Иоанну Кронштадтскому.

Историческая справка

Иоанн Кронштадтский (Иван Ильич Сергиев)

ние в Кронштадт, Иван Сергиев соединил напряженный молитвенный труд, ежедневное богослужение с заботой о самых низших и бедных жителях военного порта. Тогда Кронштадт был местом ссылки из Пе-

íàëå «Новый путь», где печатались материалы собраний, Иоанна Кронштадтского. Богоискатели были очень огорчены этим запретом. Начавшийся было диалог интеллигенции с Церковью прервался для многих деятелей светской культуры на долгие годы. Возобновился он для одних в изгнании, для других — в церковном подполье под большевиками.

Встреча Церкви и интеллигенции своеобразно произошла и в определении Св. Синода от 22 февраля 1901 г., осудившем противохристианские учения графа Льва Толстого и отлучившем писателя от Церкви. В решении объявлялось, что Православная Церковь не может считать и не считает Л. Н. Толстого своим членом «доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Действительно, в поздних художественных произведениях и публицистике Л. Н. Толстого, начиная с романа «Воскресение», присутствовала не только критика церковных порядков, но и отрицание главных принципов христианской веры. Отлучая Льва Толстого от Церкви, Синод свидетельствовал, что писатель сам себя, распространением противоцерковных воззрений, уже отделил от полноты церковной. В определении выражалась надежда, что, покаявшись, Л. Н. Толстой может вновь стать сыном Церкви. В дни предсмертной болезни писателя (в 1910 г.) к нему в Астапово был послан из Оптиной пустыни старец Варсонофий. Да и сам Толстой приходил в Оптину незадолго до смерти, беседовал со старцами, но с Церковью так и не примирился. «Горд очень», — говорили о н¸м оптинцы.

В воздухе России на грани столетий носятся апокалипсические пророче- ства. В 1897 г. Владимир Соловьев пишет В. А. Величко: «Есть бестолковица,/ Сон уж не тот,/ Что-то готовится,/ Кто-то идет». Под местоимением «кто-то», по разъяснению Величко, философ имел в виду антихриста. Совсем юный А. Блок, вряд ли зная эти слова Владимира Соловьева, день в день за четырнадцать лет до крушения монархии, 3 марта мирного 1903 г. пишет:

«– Вс¸ ли спокойно в народе?

– Нет. Император убит. Кто-то о новой свободе На площадях говорит.

—Все ли готовы подняться?

– Нет. Каменеют и ждут. Кто-то велел дожидаться: Бродят и песни поют.

—Кто же поставлен у власти?

– Власти не хочет народ. Дремлют гражданские страсти: Слышно, что кто-то идет.

— Кто ж он, народный смиритель?

– Темен, и зол, и свиреп: Инок у входа в обитель Видел его — и ослеп.

Он к неизведанным безднам Гонит людей, как стада… Посохом гонит железным…

– Боже! Бежим от Суда!»

Цензура заменила только слово «Император» на более нейтральное — «полководец». Стихи, предвозвещавшие страшное будущее России, были тут же напечатаны.

Духовно-религиозное состояние русского общества, равно как и состояние Православной Церкви в России в начале XX в., нельзя оценивать однозначно. С одной стороны, «мертвый позитивизм казенщины», о котором с горечью писали отечественные богоискатели накануне и в годы Первой русской революции, был той ценой, которую платила Церковь за свою слишком тесную связь с Империей. С другой — Церковь оставалась живой и духовная жизнь в ней углублялась: появление интеллигентов-богоискате- лей и таких религиозно одаренных натур, как Иоанн Кронштадтский или Оптинские старцы, — прекрасное тому свидетельство.

Литература:

С.Л. Фирсов. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х — 1918 гг.). М., 2002.

Откровенные рассказы странника духовному отцу своему. Париж, 1989. Победоносцев: Pro et contra. Личность, общественно-политическая деятельность и мировоззрение К. П. Победоносцева в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб., 1996.

Александр (Семенов-Тян-Шанский), епископ. Отец Иоанн Кронштадтский. Paris, 1990.

С.С. Хоружий. Феномен Русского старчества. М., 2006.

А. Л. Беглов. С верою и любовию да приступим… Практика причащения до и после переворота 1917 года: исторические исследования повседневной жизни // Журнал Московской Патриархии. — Май (№ 5) 2012. — С. 62—66.

1.1.14. Тенденции в области просвещения, науки и культуры

Последние два десятилетия перед революцией 1917 года историки культуры называют «Серебряным веком». Это верно при всей метафоричности данного определения применительно к одной из составляющих культуры — к поэзии. Действительно, по отношению к пушкинской поре, к Пушкину и Лермонтову, Баратынскому и Тютчеву даже несомнен-

ный взлет русской поэзии 1890—1910 гг. может считаться «серебряным» по сравнению с пушкинским «золотым». Это верно в какой-то мере и по отношению к русской прозе: как бы ни ценить позднего Чехова и ранних Бунина и Горького, золотым веком русской прозы могут считаться 1860—1870 гг. — романы Достоевского и Толстого, Гончарова, Тургенева и Лескова.

Мнение мыслителя

«Серебряный век — это время первых двух десятилетий нашего века, время короткое, но самое существенное, вместившее в себя все „начала и концы“ столетия, время, в которое, как оказалось, была предрешена, обдумана и предчувствована судьба наступающего века.

Этот отрезок времени можно обозначить между возникновением объединения „Мир искусства“ в 1898 г. и оттеснением, изгнанием за пределы России и в тюремную ссылку русской интеллигенции после октябрьского переворота. Разбитый на осколки Серебряный век продолжал сверкать в русском зарубежье и стал частью европейской культуры.

В тот период русской истории столкнулись и перемешались два встречных потока жизни и времени — Девятнадцатый век и Двадцатый. Один не успевал завершиться, тогда как другой слишком спешил развернуться. Это смешение и породило культурный катаклизм невиданной дотоле силы: взрыв пророчеств, откровений, манифестов, вопросов. Все виды творчества: и литература, и театр,

èмузыка, и балет, и изобразительное искусство — посвятили себя столкновению уходящего и грядущего столетий, пытались одновременно говорить на обоих языках. Гимны грядущему и отпевание уходящего звучали одновременно. Отсюда

èпоиски целостного бытия в философии, и символизм в поэзии, и супрематизм в живописи.

Серебряный век — это напряженная умственная жизнь, нравственная напряженность жизни русской интеллигенции, захватившая тогда всех: поэтов, мыслителей, художников, ученых, священников и тех, кто ими не был. Что такое Серебряный век, я понял, встретившись с ним „персонально“, — на Соловках, где на территории монастыря, начиная с двадцатых годов, был учинен концентрационный лагерь для элиты отечественной интеллигенции.

Эта встреча, давшая мне силы и мужество выжить, творчески продуктивно сформировавшая и воспитавшая меня, до сих пор остается самой существенной частью моей жизни, памятной, тяжелой и светлой…» — Д. С. Лихач¸в, апрель 1998 года. — Серебряный век в фотографиях А. П. Боткиной. М.: Издание журнала «Наше наследие», 1998. — С. 5—6.

Но если брать культуру и искусство в целом, то эпоха Николая II — вершина развития русской культуры, и последующие десятилетия, вплоть до нашего времени, могут рассматриваться как инерция после предреволюционного подъема. Подобно тому, как при советской власти в течение долгого времени экономика России 1913 г. рассматривалась в качестве