XVII век – время коренных изменений в социально-политической жизни европейских народов – предстает перед нами как переломная эпоха в развитии взглядов на психику.

Приоритет в разработке новой картины психической деятельности переходит от Италии, утратившей свою экономическую мощь, к тем западноевропейским странам, где развитие капитализма пошло несравненно более быстрыми темпами, где подъем производительных сил неотвратимо сметал социальные отношения, препятствовавшие прогрессу культуры, философии и науки. Глубокие преобразования происходили во всем строе мировоззрения. Происходила научная революция, разрушавшая традиционную картину мира. В астрономии, механике, физике, биологии, во всех естественных науках новые идеи одерживали одну победу за другой.

Самым выдающимся пропагандистом опытного знания выступил английский философ XVII в. Френсис Бэкон (1561–1626). Он провозгласил имевшие в те времена революционный смысл идеи о том, что человек есть слуга и истолкователь природы, что знание становится силой (подобной силам природы), когда люди от книг обращаются к реальным явлениям, от умозрения – к эксперименту.

Призыв к эмпирии, к опытному изучению мира приобретает у Бэкона новое содержание. Решающую роль он придает эксперименту – не созерцанию и наблюдению, а изменению явлений посредством действий с использованием инструментов, орудий, приборов. Человек обретает в часть над природой, искусно задавая ей вопросы и вырывая у нее тайны с помощью специально изобретенных орудий. В бэконовском понимании опыта, существенно отличавшемся от сенсуалпстских взглядов на эмпирическое познание, свойственных мыслителям эпохи Возрождения, отразилось реальное изменение характера исследовательской деятельности. Природа предстает как огромный механизм, безгранично открытый для вычислений, наблюдений, экспериментов с помощью различных приборов (термометров, барометров, микроскопов, маятников и др.). Складываются принципы научного метода. С природных тел они распространятся на человека.

В XVII в. восторжествовал тот тип детерминизма, который мы в настоящее время называем механистическим. Это, как известно, была исторически ограниченная форма детерминизма, сложившаяся под влиянием успехов механики в период перехода передовых западноевропейских стран к мануфактурному производству. В процессе производственной деятельности проверялось новое воззрение на причинную связь вещей, преимущество которого перед средневековой натурфилософией становилось все более очевидным.

Наряду с механистическим детерминизмом, определяющим признаком рассматриваемого периода является рационализм. Убеждение в том, что природа – грандиозный механизм, все части которого, включая человеческое тело, действуют по непреложным физическим законам, сочеталось с убеждением в превосходстве умственного (интуитивного и дискурсивного) знания над эмпирическим, сенсорно-ассоциативным. Однако именно чувственное знание, считавшееся в ту эпоху наименее совершенным, оставалось по существу единственным объектом детерминистских объяснений. Только оно выводилось из общих начал природы. Что касается высших форм мыслительной активности, то никто из философов XVII в., кроме Гоббса, даже не пытался поставить вопрос о том, каким образом можно вывести эту активность из принципа механического взаимодействия, определяющего жизнь природы.

Вера во всеобщность этого принципа пронизывает все философско-психологические системы XVII в. Она обусловила как огромные достижения нового этапа в развитии научных представлений о психике, так и его ограниченность. Важнейшие причинные теории в области психического, и, прежде всего теории ощущений, рефлекторных действии и ассоциаций, определялись принятым механикой способом объяснения динамики материальных тел, преимущество которого повсеместно утверждала общественно-производственная практика.

Наряду с учениями о механизмах тела мыслители XVII в. интенсивно разрабатывали проблему аффектов (страстей) как телесных состояний, являющихся могучими регуляторами психической жизни. В учениях о страстях получило концентрированное выражение понимание личности, освобожденное от феодальных представлений. Высшим благом было признано ее влечение к самосохранению, к деятельной реализации потенций, необходимо данных природой.

Итак, своеобразие психологической мысли XVII в. раскрывается в разработке учений:

·       о живом теле (в том числе человеческом) как механической системе, которая не нуждается для своего объяснения ни в каких скрытых качествах и душах;

·       о сознании как присущей индивиду способности путем внутреннего наблюдения иметь самое достоверное, какое только возможно, знание о собственных психических состояниях и актах;

·       о страстях (аффектах) как заложенных в теле в силу его собственной природы регуляторах поведения, направляющих человека к тому, что для него полезно, и отвращающих оттого, что вредно;

·       о соотношении физического (физиологического) и психического.

У истоков этих учений стоит Декарт (1596–1650), далее следуют такие замечательные мыслители, как Гоббс (1588–1679), Спиноза (1632–1677), Лейбниц (1646–1716), Локк (1632– 1704).

Начиная с Декарта, термины «тело» и «душа» наполняются новым содержанием. Под первым уже понимается автомат-система, организованная по законам механики. Во всех предшествующих теориях устройство организма мыслилось подобным любому другому неорганическому телу. Упорядочение этого состава возлагалось на душу. Декарт показал, что не только работа внутренних органов, но и поведение организма – его взаимодействие с другими внешними телами – не нуждается в душе как организующем принципе. Оно нуждается только в толчках и соответствующей материальной конструкции. Что касается сущности тела, то она, согласно Декарту, состоит в протяженности. Тело является протяженной субстанцией. Душа также является субстанцией, т.е. особой сущностью. Она состоит из непротяженных явлений сознания – «мыслей». «Под словом мышление... – пишет Декарт, – я разумею все то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но также чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить». Интроспективное понятие о сознании зародилось в недрах религиозной метафизики «внутреннего опыта» Августина. У Декарта оно освобождается от религиозной интерпретации и становится светским.

Согласно августино-томистской концепции, индивид, концентрируясь на собственном сознании, обретает способность вступить в контакт с всевышним как с неколебимой реальностью. У Декарта же единственным бесспорным объектом интроспекции становится личная мысль. Можно сомневаться во всем – естественном или сверхъестественном, однако никакой скепсис не может устоять перед суждением «я мыслю», из которого неумолимо следует, что существует и носитель этого суждения – мыслящий субъект. Так возникло знаменитое cogito ergo sum – «Я мыслю, следовательно, я существую».

Из этой концепции вытекало, что бессознательных форм душевной деятельности не существует. Иметь представление или чувство и сознавать его в качестве содержания мысли – одно и то же. Поскольку мышление (в декартовском понимании) – единственный атрибут души, постольку душа всегда мыслит. Для нее перестать мыслить – значит перестать существовать.

Рассматривая вопрос о свойствах души в одном из своих главных психологических сочинений – «Страсти души», Декарт, разделяет эти свойства на два разряда:

·       активные, деятельные состояния;

·       страдательные состояния (страсти души).

«Страстями можно вообще назвать все виды восприятий или знаний, встречающихся у нас, потому что часто не сама душа наша делает их такими, какими они являются, а получает их всегда от вещей, представляемых ими». Стало быть, несмотря на свою субстанциальность, душа определяется (детерминируется) не только собственной активностью субъекта, но и воздействием внешних вещей на «машину тела». Дуализм Декарта проявляется как в учении о том, что душа и тело – самостоятельные субстанции, так и в разделении самих душевных актов на две группы, имеющие принципиально различную детерминацию, – деятельные и страдательные.

Термин «страсть», или «аффект», в современной психологии указывает на определенные разряды эмоциональных состояний. У Декарта же его значение совсем иное: оно охватывает не только чувства, но и ощущения и представления (т. е. явления, которые мы сейчас относим к категории образа). Если в качестве первоисточника активных состояний души выступал сам субъект, то страсти трактовались как продукт работы телесного механизма. Иначе говоря, не только мышечные реакции, но и ощущения, представления, чувства ставились в зависимость от деятельности тела. По Декарту, без участия души они не могут возникнуть, но душа в этом случае выступала не как порождающий деятель, а как начало, которое осознает, созерцает то, что производится в организме внешними воздействиями.

Последовательной реализации детерминистского идеала препятствовали ограниченность механистической схемы и взгляд на интроспекцию как на единственный источник знания о психическом. Согласно Декарту, воспринимать, представлять, желать и иметь прямое, непосредственное знание об этих психических процессах и их продуктах – одно и то же. Иначе говоря, психику Декарт приравнял к сознанию, а сознание отождествил с рефлексией как знанием о непространственных феноменах, для которых нет никакого аналога в окружающей действительности.

В XVII в. Англия и Голландия становятся центрами передовой философии и науки. Быстрое развитие капиталистических отношений обусловило подъем материального производства, а на этой основе расцвет науки и разработку адекватной ее потребностям методологической стратегии. И Гоббс, и Спиноза решительно отвергли постулат о субстанциальности сознания. В качестве единственной субстанции у них выступила природа, в понимании которой они стояли на общей для всего XVII в. почве механицизма. Различия между ними касались воззрений не на законы мироздания, а на место и значение психического. Гоббс считал, что в материальном мире нет ничего, кроме движущейся материи. Психические качества – это своего рода призраки, эпифеномены, не имеющие реального влияния на ход вещей во Вселенной. Согласно Спинозе, психическое (мышление) столь же реально, как и физическое (протяжение). Оба – атрибуты бесконечной природы.

Коренной сдвиг в понимании природы психического, произведенный Гоббсом и Спинозой, выражали их новаторские, впервые в истории науки выдвинутые идеи:

·       о принципиальной неотделимости души от тела и, стало быть, о ложности трактовки души как самостоятельного (в каком бы то ни было смысле) по отношению к телу «начала»;

·       о том, что предметом психологического познания должны служить конкретные психические явления, а не душа как целостная сущность (или субстанция);

·       эти явления безостаточно объяснимы универсальными законами природы, и поэтому учение о психике — часть общего учения о материальном мире;

·       законы природы являются строго причинными, поэтому телеологизм (воззрение на психику как целесообразно действующую силу, или способность) необходимо устранить из психологии с такой же решительностью, как из механики.

Эти принципиальные достижения материализма XVII в. стали методологической предпосылкой всего последующего развития конкретно-научных явлений о психической деятельности.

В основном материалистическими, хотя и непоследовательными, были взгляды другого крупнейшего мыслителя этого периода – Дж. Локка. Сочинение Локка «Опыт о человеческом разуме» в следующем веке стало евангелием эмпиризма, провозгласившего, что источником идей служит опыт. Эта концепция противостояла рационализму, сторонниками которого были и дуалист Декарт, и материалист Спиноза, и идеалист Лейбниц.

Принципиальные расхождения между рационалистами и эмпириками касались вопроса о возможности вывести из индивидуального опыта (в своей основе, как признавалось всеми, чувственного) абстрактное и аксиоматическое знание, такое, например, как знание истин геометрии и механики, общих законов человеческой психологии и т.д. Рационалисты отрицали такую возможность, эмпирики, напротив, доказывали, что другого пут постижения мира и человека, кроме опыта, вообще не существует.

Между самими рационалистами имелись существенные расхождения в трактовке мыслительной деятельности, хотя все они единодушно отстаивали приоритет разума. Так, Декарт выдвигал положение о врожденных идеях, тогда как Лейбниц считал, что в душе существует известное предрасположение, благодаря которому в дальнейшем из нее могут быть извлечены в неопытные истины. «Это, – писал он, – подобно разнице между фигурами, произвольно высекаемыми из камня или мрамора, и фигурами, которые прожилками мрамора уже обозначены или предрасположены обозначиться, если ваятель воспользуется ими». Этот образ он противопоставил образу «чистой доски», на которую опыт наносит свои письмена (термин «чистая доска» принадлежал Аристотелю). Модель «чистой доски» отстаивал Локк, выступивший главным критиком картезианской концепции врожденных идей.

Против отождествления психики и сознания выступил Лейбниц, одним из важнейших нововведений которого явилось понятие о бессознательном. «Убеждение в том, что в душе имеются лишь такие восприятия, которые она сознает, – подчеркивал он, – является величайшим источником заблуждений». Он разделил психическое явление и его представленность на уровне сознания. И при отсутствии сознания, считал он, непрерывно продолжается незаметная деятельность психических сил. Правда, писал Лейбниц, нелегко представить, чтобы какая-нибудь вещь могла мыслить и не чувствовала этого, но ведь люди не сознают и реальность корпускул.

К крупнейшим открытиям XVII в. относится открытие рефлекторной природы поведения.

Понятие о рефлексе возникло в физике Декарта. Оно было призвано завершить общую механическую картину мира, включив в нее поведение живых существ. Концепция Декарта сложилась в эпоху, когда рассмотрение под новым углом зрения организма и его функций произвело настоящий переворот в анатомо-физиологических исследованиях. Сокрушительный удар по средневековой биологии, считавшей «сущности» и «формы» определяющими факторами явлений, нанесло открытие Гарвеем механизма кровообращения. Открытие Декартом рефлекторной природы поведения – продукт той же установки, той же идейной атмосферы. Правда, уровень знаний о нервной системе еще не позволил придать рефлекторной гипотезе столь же прочное фактическое основание, каким обладала новая теория кровообращения.

Новая трактовка сознания соединилась в XVII в. с индивидуалистической трактовкой поведения личности, ее побудительно – аффективных сил.

Гоббс одним из первых проповедовал тезис о «естественном человеке», ставший краеугольным камнем буржуазной концепции личности. Он утверждал, что человек от природы наделен неистребимым стремлением к самосохранению и к собственной выгоде. Естественное состояние – это «война всех против всех», которая вынуждает людей построить искусственное тело – государство и передать ему свои права. Воля является, согласно Гоббсу, производной от двух основных чувственных мотивов: стремления и отвращения. Иногда в человеческой душе они попеременно сменяют друг друга по отношению к одному и тому же предмету. Человек то порывается действовать, то сдерживается. Пока это состояние продолжается, оно называется обдумыванием (взвешиванием). Такое обдумывание и обозначает границы, в которых поступок непредопределен. За их пределами никакой свободы воли не существует. Гоббс и Спиноза покончили с волей как самостоятельной силой. Но это вовсе не означало превращения личности в пассивный субстрат, автоматически управляемый внешними толчками. Материалистам важно было переместить источник активности из сферы бесплотной, непротяженной духовной субстанции, где его локализовали Декарт и Лейбниц, в сферу телесную, имманентно наделенную у живых существ чувственным стремлением, которое и является главным двигателем человеческого поведения. Отрицая индетерминизм, свободу воли в ее христианском понимании, Гоббс вместе с тем полагал, что в известных пределах человек может выбирать между различными мотивами и способами действия.

Спиноза учил, что «воля и разум одно и то же». Иллюзия свободы воли – результат незнания предшествующих причин. Взамен спонтанного волевого импульса, идущего из сферы сознания, выдвигалось влечение.

Желание относилось к разряду основных аффектов, которые включали наряду с ним еще две побудительные силы – удовольствие и неудовольствие. Первое увеличивает, второе уменьшает способность тела к действию. Кроме них, подчеркивал Спиноза, я не признаю никаких других основных аффектов... и остальные аффекты берут свое начало от этих трех». И он предпринимает удивительную попытку внести строгость геометрического анализа в беспорядочную массу традиционных сведений о человеческих эмоциях и чувствах, вывести их все из одного принципа (стремления вещи пребывать в своем существовании) и нескольких далее неразложимых аффектов. Доказывая, что «аффекты ненависти, гнева, зависти и т.д., рассматриваемые сами в себе, вытекают из той же необходимости и могущества природы, как и все остальные единичные вещи», Спиноза вносил принцип материалистического детерминизма в психологию чувств.

Аффект – это состояние, испытываемое организмом. Будучи включено в цепь причин, оно является не первичным, а производным. Вместе с тем оно само имеет причинное значение. От характера аффекта зависит большая или меньшая способность тела к действию. Тем самым психическое выступало не только как продукт, результат взаимодействия организма с природой, но и как фактор, активно влияющий на это взаимодействие.

Проблема соотношения души и тела приобрела особую остроту после того, как поведение органических тел стало мыслиться по образцу механического движения. Душа была лишена способности увеличивать или уменьшать количество движения в мире, включая также и движение живого организма.

Отнеся душу и тело к принципиально разнородным областям бытия, Декарт попытался объяснить их эмпирически очевидную связь посредством гипотезы взаимодействия. Чтобы объяснить возможность взаимодействия двух субстанций в пределах организма, Декарт предложил гипотезу о том, что в организме имеется специальный орган, обеспечивающий это взаимодействие, а именно так называемая шишковидная железа (эпифиз), которая служит посредником между телом и сознанием. Эта железа, по Декарту, воспринимая движение «животных духов», в свою очередь способна благодаря колебанию (вызванному акцией души) воздействовать на их чисто механическое течение. Декарт допускал, что, не создавая новых движений, душа может изменять их направление, подобно тому, как всадник способен изменить поведение коня, которым он управляет.

Признав атрибутивное (а не субстанциальное) различие между мышлением и протяжением и вместе с тем их нераздельность, Спиноза постулировал: «Ни тело не может определять душу к мышлению, ни душа не может определять тело ни к движению, ни к покою, ни к чему-либо другому (если только есть что-нибудь такое)».

Спиноза выдвинул глубочайшую идею о том, что имеется только одна «причинная цепь», одна закономерность и необходимость, один и тот же «порядок» и для вещей (включая такую вещь, как тело), и для идей. Затруднения возникают тогда, когда спинозовская трактовка психофизической проблемы (соотношение психического с природой, физическим миром в целом) переводится на язык психофизиологической проблемы (соотношение психических процессов с физиологическими, нервными). Тогда-то и начинаются поиски корреляций между индивидуальной душой и индивидуальным телом вне всеобщей универсальной закономерности, которой неотвратимо подчинены и одно и другое, включенные в общую причинную цепь.

Лекция 5. ФИЛОСОФСКИЕ УЧЕНИЯ О ПСИХИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ XVIII - середины XIX вв.

Наиболее значительным идейным течением XVIII века был материализм философов-просветителей. Расцвет материалистической мысли во Франции был подготовлен ньютоновской картиной природы и локковской картиной сознания. Пропагандистами опытного знания, острыми критиками метафизики и схоластики во Франции были прежде всего Вольтер (1694–1778) и Кондильяк (1715–1780).

В «Трактате об ощущениях» (1754) Кондильяк поставил перед собой ту же задачу, которую решали, правда по-разному, Юм и Гартли: преодолев непоследовательность Локка, свести рефлексию к ощущению. Он предложил модель статуи, не обладающей первоначально ничем, кроме чистой способности к осознанию чувствований. Допустим, что статуя получает первое ощущение, даже такое, вклад которого в содержание наших знаний наименьший, – обонятельное. Один запах сменяет другой, и этого достаточно для того, чтобы сознание приобрело все то, что Декарт относил за счет актов души и врожденных идей, а Локк – за счет рефлексии. Сильное и неожиданное ощущение порождает внимание; когда это ощущение возвращается вновь – перед нами память; два ощущения дают сравнение, различие, суждение и т.д. вплоть до самых сложных действий интеллекта. Каждое ощущение имеет чувственный тон: оно приятно или неприятно. Отсюда возникает волевой импульс положительной или отрицательной направленности. Осязание вносит новый момент, сообщая, что существует нечто внешнее, тем самым давая повод различить субъективное и объективное.

Статуя Кондильяка отличалась от животной машины Декарта тем, что ее тело не имело никакого значения для ее психических отправлений. Сенсуализм Кондильяка носил феноменалистический характер. Общественная жизнь Франции требовала последовательно материалистического мировоззрения, революционные выводы из которого были бы направлены на разрушение старых порядков.

Французский врач Ламетри (1709–1751) соединил сенсуализм с учением Декарта о машинообразности поведения живых тел. Он утверждал, что разделение Декартом двух субстанций представляло не более чем «стилистическую хитрость», придуманную для обмана теологов. Душа действительно существует, однако ее невозможно отделить от тела; поскольку тело – машина, то и человек в целом со всеми его душевными способностями всего лишь чувствующий, мыслящий и стремящийся к наслаждениям автомат. Под словом «машина» имелась в виду материально детерминированная система.

Воспитанник янсенистской школы Ламетри становится бесстрашным атеистом. В 1745 г. он опубликовал «Естественную историю души», в которой, используя выводы сравнительной анатомии, доказывал, что телесное сходство между людьми и животными свидетельствует о том, что есть много общего и в их психической деятельности. Способность чувствования трактовалась Ламетри как функция материального тела: любые бесплотные сущности он решительно отрицал. В 1748 г. в Лейдене был издан трактат англичанина Шарпа (псевдоним Ламетри) «Человек–машина», само название которого звучало как вызов. Вокруг книги поднялась буря. Замысел ее состоял в утверждении принципа полной подчиненности сознания и характера людей природной необходимости. Трактат Ламетри ознаменовал крутой поворот в развитии французской философско-психологической мысли к воинствующему материализму, пропасть между материей и мыслью. Не только элементарные, но и развивающиеся из них сложные психические процессы выступали как свойства организованных тел.

Французские материалисты подходили к человеку с точки зрения естественной, а не общественной истории, в этом была их ограниченность, однако материалистическая направленность этих учений служила исторически прогрессивным целям. Теория «естественного человека» придала крайнюю остроту проблеме соотношения между прирожденными особенностями индивида и внешними условиями, в которые включалась наряду с географическими, климатическими и другими условиями также социальная среда. Главная практическая идея французского материализма состояла в утверждении решающей роли воспитания и законов в формировании человека. Соответственно обязанности по усовершенствованию общества возлагались на воспитателей и просвещенных законодателей. Яркое, страстное обоснование этой идеи содержалось в сочинениях Руссо (1712–1778) и Гельвеция (1715–1771).

Руссо утверждал, что человек от природы добр, но его чудовищно испортила цивилизация. Гельвеций защищал тезис о том, что интеллектуально-нравственные качества человека создаются обстоятельствами его жизни. В противоположность Руссо он доказывал неоспоримое преимущество культуры и общественного воспитания. Вместе с тем, увлеченный критикой реакционной идеологической доктрины, защищая принцип естественного равенства всех людей во всех отношениях, Гельвеций в своих книгах «Об уме» (1758) и «О человеке» (1773) пришел к односторонним выводам. Воспитательное воздействие он возвел в степень силы, способной лепить из людей что угодно. Такой взгляд, выражая новое, буржуазное понимание человека, противостоял феодальному. Вместе с тем Гельвеций изымал личность из общественно-исторического процесса, из сложной системы факторов, обусловливающих ее способности и характер. Непосредственно испытываемые ею телесные потребности и страсти, чувственный контакт с окружающим он превращал в главного двигателя умственного развития человечества.

Иначе решал проблему лидер французских материалистов, глава их боевого органа «Энциклопедия» Дидро (1713–1784). Его возражения Гельвецию свидетельствуют о стремлении рассматривать психическое развитие индивида с широкой биологической и исторической точки зрения. «Он (Гельвеций) говорит, – замечал Дидро, – воспитание значит все. Скажите: воспитание значит много. Он говорит: организация не значит ничего. Скажите: организация значит меньше, чем это обычно думают».

Важным моментом в критических замечаниях Дидро было разграничение условий развития отдельной личности и общества. Если особенностям телесной организации отдельного человека он придавал значение существенной детерминанты его психических качеств, то умственное состояние народа в целом ставил в зависимость не от биологических, а от социальных обстоятельств. Дидро не принимал также выдвинутого Гельвецием культа непосредственного чувствования и индивидуалистической мотивации. Гельвеций не знал другой детерминанты, кроме внешнего толчка. Отсюда его концепция случая. Гениями или глупцами людей делают обстоятельства, в которых они случайно оказываются. Для Дидро же «случай» лишь условие, эффект которого зависит от возможностей «человеческой машины». Откуда же берется ее конструкция? Она, по Дидро, продукт естественной истории.

В «Мыслях об объяснении природы» (1754), «Разговоре Даламбера с Дидро» (1769) и других произведениях Дидро отстаивал единство материального мира, взаимосвязь его различных областей, разделенных классифицирующим естествознанием XVIII в. на независимые «царства». Но это уже не было единство типа спинозовской субстанции, открытой человеку лишь в двух атрибутах – протяжении и мышлении. Дидро высказывал гипотезу, что по всей материи рассеяны живые молекулы – носители чувствительности, образующие в процессе развития синтезы нарастающей степени сложности: «От молекулы до человека тянется цепь существ, переходящих от состояния живого оцепенения до состояния максимального расцвета разума».

В первой половине XIX в. появляются системы, призванные нейтрализовать настойчивое стремление натуралистов материалистически осмыслить открытия естествознания. Наиболее значительной среди них была философия позитивизма, провозгласившая принципиальную непознаваемость сущности и причин явлений, потребовавшая от научного мышления ограничиться непосредственно наблюдаемыми фактами и их постоянными зависимостями. Первая программа позитивизма была изложена Огюстом Коптом (1798–1857) в шеститомном «Курсе позитивной философии» (1830–1842).

Конт предлагал новую классификацию наук, среди которых психология вообще отсутствовала. Психические явления в качестве объекта позитивного исследования разделялись между двумя дисциплинами – физиологией и социологией. Конт подверг критике субъективный, интроспективный метод. Психологию, базирующуюся на нем, он считал лишенной научной ценности.

Идея Конта о том, что внутренний мир станет предметом научного рассмотрения только тогда, когда будет оставлена бесплодная почва интроспективного анализа, выражала реальную потребность психологии в преодолении субъективизма. Конкретную реализацию этой идеи он видел в том, чтобы наблюдать операции сознания на доступных объективному описанию фактах социальной жизни, исходным началом которой является взаимообщение, взаимодействие людей. В этом взаимообщении сознание возникает, а не существует до него в качестве замкнутой сферы, где ход событий имеет у каждого индивида собственную систему отсчета. Социальный организм составляет объективную основу фактов сознания.

Представляя общество в виде организма, а семью как мельчайшую его клеточку, Конт переносил в область социальной науки модель, заимствованную у биологии. В 30-х годах XIX в., когда складывалась его «позитивная философия», биология еще не стала эволюционной. Поэтому, чтобы объяснить развитие общества, ему пришлось в поисках движущей силы этого развития выйти за пределы биологических аналогий и обратиться к главной объяснительной категории идеализма – разуму. Согласно контовской схеме (заимствованной от утопического социалиста Сен-Симона, секретарем которого Конт был некоторое время), разум проходит три фазы эволюции: теологическую, метафизическую и позитивную. Эти фазы закономерны как для отдельного индивида, так и для человечества в целом.

В середине столетия в Германии вспыхнула дискуссия о природе души между естествоиспытателями, пытавшимися защитить ее бессмертие (Руд, Вагнер, Либих и др.), и сторонниками материализма. Энергично отстаивал понимание психики как функции мозга Фохт (1817–1895), поддержанный Молешоттом (1822–1893), Бюхнером (1824–1899) и одно время Чольбе (1819–1873). Сочинения этих авторов способствовали распространению материалистических воззрений. Однако в целом их значение для научной психологии было ничтожно.

Весь ход развития науки вел к детерминистскому объяснению высшего уровня взаимодействия организма со средой, на котором выступает специфичность психических явлений в их отличии от чисто физиологических, тогда как Фохт, Молешотт и другие материалисты, названные из-за примитивности их подхода к психическому вульгарными, отрицали эту специфичность. Ложность их позиции заключалась не в том, что мышление считалось функцией мозга, а в ошибочном понимании самого мозга как машины, в работе которой нет ничего, кроме тех же энергетических превращений, которые совершаются в общем круговороте природы. Но при таком подходе сознание оказывалось лишь отголоском физико-химических процессов в нервных центрах.

Вульгарным материалистам принадлежала формула «мысль находится почти в таком же отношении к головному мозгу, как желчь к печени». Ее несостоятельность видят иногда в том, что мысль изображалась чем-то вроде секрета мозговой железы. Между тем никто из защитников приведенной формулы до такой крайности, приписанной им противниками материализма, не доходил. Речь шла о типе детерминации психических явлений. Работа мозга в качестве органа мысли происходит по иному типу, чем работа других органов. Мозг является не столько энергетической, сколько прежде всего, как мы бы сейчас сказали, информационной машиной. Из его собственной молекулярной механики никакими силами невозможно извлечь воспроизводимое в образах богатство предметного мира. Стремление отстоять учение о том, что единство мира состоит в его материальности, оказалось ложно направленным. Вульгарные материалисты не видели, что в едином материальном мире имеются различные типы детерминационных отношений. Развитие научного знания о человеке требовало новых философских обобщений, принципиально отличных от вульгарно-материалистических.

Новый вклад в материалистическое объяснение личности, ее поведения и сознания внесли русские революционные демократы В. Г. Белинский (1811–1848), А.И. Герцен (1812–1870), Н.А. Добролюбов (1836–1861), Н.Г. Чернышевский (1828–1889). Их философско-психологическая концепция соответствовала задаче коренного преобразования социального строя. Решить ее по их замыслу должны «новые люди», поведение которых предопределено высшим идеалом бескорыстного служения народу. В свете такой политической программы становится очевидной неприемлемость для революционных демократов механистического понимания поведения. В то же время, будучи убежденными материалистами, они отстаивали принцип детерминизма как незыблемую основу научного мировоззрения.

В предреформенной атмосфере России конца 50-х – начала 60-х годов разгорелась острая полемика между журналом «Современник» – главным органом революционных демократов и либерально-крепостнической прессой. Центром полемики стала статья Чернышевского «Антропологический принцип в философии» (1860), в которой доказывалось, что психические акты неотделимы от явлений, изучаемых естествознанием, ни со стороны сущности, ни со стороны познаваемости. По своей сущности психика – одна из форм жизнедеятельности, и она доступна объективному изучению в такой же степени, как и другие феномены природы.

Антропологический принцип в трактовке Чернышевского выражал материалистическое учение о единстве человеческой природы. Чернышевский показал, что достижения в области объективного исследования жизненного (биологического) процесса для психологии важны в двух отношениях. В позитивном плане они дают понятие об общем характере тех явлений, которые пока не изучены естественнонаучными средствами. Но еще большее значение Чернышевский придавал отрицательным выводам, самый главный из которых состоит в установлении того, что «никакого дуализма в человеке не видно».

Этот вывод, которому Чернышевский придал, опираясь на критерий практики и весь опыт естествознания, силу аксиомы, подрывал в самой основе идеалистическое учение о том, что человеческое сознание есть эманация другой натуры, обнаруживаемой внутренним опытом, или интроспекцией. Недаром противники Чернышевского во главе с философом-идеалистом П.Д. Юркевичем, считая, что указанный вывод составляет сущность всей теории революционного демократа, посвятили его опровержению значительную часть своих критических усилий.

лекция 6. ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ПСИХОЛОГИИ В САМОСТОЯТЕЛЬНУЮ НАУКУ

Выделение психологии в самостоятельную науку было подготовлено крупными успехами опытного и детерминистского исследования природных явлений.

В середине XIX века в физиологии произошел великий переворот. По словам русского физиолога Н. Введенского, «виталистическое воззрение, тормозившее почти два столетия прогресс научных исследований, было вытолкнуто из физиологии». Переворот был подготовлен рядом открытий, среди которых первым нужно поставить распространение закона сохранения энергии на живую природу. Осуществленный Ф. Велером в 1824 г. синтез мочевины разрушил представление о принципиальном различии между органической и неорганической природой. Идея о том, что живое тело представляет собой физико-химическую среду, где указанный закон выполняется неотступно, в корне подрывала витализм. Рушилось мнение об организме как замкнутой «монаде», существующей и развивающейся за счет собственных внутренних сил. Доказывалось, что он черпает энергию извне и в нем самом нет ничего, кроме превращений различных видов энергии.

В 40-х годах группа молодых учеников И. Мюллера дала в противовес своему учителю торжественную клятву (подписав ее собственной кровью) объяснять все явления живой природы исключительно в категориях физики и химии. Эти ученики (среди них были Гельмгольц и Дюбуа-Реймон – будущие корифеи физиологии XIX в.) образовали «незримый колледж», вошедший в историю под именем физико-химической школы. Они разрушили виталистские предубеждения и отказались от установки на исключительность психического в общей системе природы.

Вожди этой школы – Гельмгольц, Дюбуа-Реймон, Карл Людвиг, Брюкке и другие – были учителями и вдохновителями тех, кто в последующий период сделал психологию опытной наукой. Представление об организме как молекулярно-энергетической подсистеме, включенной в общую энергетику природы, приобрело для психологии значение в нескольких отношениях:

·       на его основе детерминистский взгляд на жизнедеятельность получил новое выражение, утверждавшее единство организма и среды на уровне энергетического, а не макромеханического взаимодействия;

·       начались поиски способов совместить новый закон с реальностью психических процессов.

Сперва единственно совместимым с законом сохранения и превращения энергии представлялся психофизический параллелизм, уже известный нам по прежним механистическим учениям о природе. Допустить способность психики приводить тело в движение и регулировать направление этого движения значило бы изменить указанному закону.

Вместе с тем учение об отделимости сознания от мозга также не могло быть принято людьми естественнонаучного склада ума. Оставалось признать, что единственно мыслимым отношением между психическим и нервным является их параллельность. Физико-математический подход к органическим явлениям, который культивировала новая школа, создал предпосылки для приложения экспериментальных и математических методов к анализу нервно-психических актов.

Всеобщие законы природы, сохраняя свою непреложность по отношению к объектам качественно иным, чем неорганические тела, приобретают на биологическом уровне специфический образ действия. Законы нервно-психической деятельности поэтому не могут быть непосредственно дедуцированы из физико-химических.

Между тем Гельмгольц, Дюбуа-Реймон и их соратники не видели другой возможности, кроме прямой дедукции. И поскольку она не удавалась в силу своеобразия самого объекта, они пришли к неутешительному для детерминизма выводу о невозможности объяснить сознание материальными причинами. Дюбуа-Реймон объявил, что здесь человеческий ум наталкивается на «мировую загадку», разрешить которую он никогда не сможет.

Для физико-химической школы детерминизм был идентичен понятию о механической причинности, каким его принимала наука со времен Галилея и Кеплера. Впервые эти понятия разделило учение Дарвина, открывшее специфическую детерминацию систем более сложного порядка, чем механические. Это учение выдвинуло новый объяснительный принцип, согласно которому движущая сила развития живого организма лежит не в механических, а в приспособительных взаимоотношениях со средой.

С проблемой соответствия организма (и отдельных его органов и систем) условиям обитания человек сталкивался с древнейших времен: нет более очевидного признака живого тела, чем целесообразность его жизнедеятельности. Огромной научной победой было включение организма в механическую картину природы. Однако с развитием естествознания все яснее становилось, что биологические факты не могут быть исчерпаны категориями механики. В самих науках о неорганическом мире утверждались эволюционные идеи.

Дарвин («Происхождение видов», 1859) объяснил целесообразность, не прибегая к представлению о цели. Некогда с помощью этого представления, взятого из непосредственного опыта сознательного поведения человека, объяснялось течение бессознательной органической жизни. Теперь первичным становился биологический процесс. Он, как и движение неорганических тел, был подчинен необходимости, не зависящей от целей отдельных существ. Психика трактовалась как производное от него.

Говоря о влиянии дарвинизма на психологию, обычно выдвигают на первый план идею развития постепенного усложнения исходных форм. Однако гипотеза о преемственной смене жизненных, в том числе психических, процессов существовала задолго до Дарвина. И прежде считалось, что психические содержания и функции изменяются и развиваются. Вспомним учение ассоцианистов о возникновении сложных идей из простых или гегелевскую концепцию, мистифицировано отразившую диалектический ход развития сознания.

В чем же в таком случае заключалось преобразовательное воздействие дарвиновского учения?

Переворот, который произвел дарвинизм в научном мышлении, заключался в разработке новой схемы детерминистских отношений между организмом и средой. Для предшествующих концепций среда имела значение стимула, который (по типу соударения механических тел) производит в телесной организации эффект, соответствующий ее изначально заданному неизменному устройству. Теперь же среда оказывалась силой, способной не только вызывать, но и видоизменять жизнедеятельность. Внутренняя динамика и спонтанность уступали место непрерывному воздействию внешних условий, неумолимо уничтожающих все, что не способно к ним приспособиться. При этом среда выступала не только как источник воздействий на организм, но и как объект действий организма, которые помогают ему сохранить необходимое для выживания соответствие внешнего и внутреннего.

Изменилось и понятие об организме: предшествующая биология считала виды неизменными, а живое тело – своего рода машиной с раз и навсегда фиксированной физической и психической конструкцией. Оказалось, что организм есть продукт взаимодействия со средой в фило- и онтогенетическом развитии и присущие ему внутриорганические особенности обусловлены законами эволюции. Жизнь вида посредством механизма наследственности становилась важнейшей детерминантной жизни особи.

Подготавливая книгу «Происхождение человека» (1870), Дарвин решил сравнить выразительные движения, которыми сопровождаются эмоциональные состояния у животных и человека. Сперва он предполагал включить свои наблюдения в одну из глав книги, но затем написал об этом специальную работу «Выражение эмоций у животных и человека» (1872). Он искал ответ на вопрос: имеют ли внешне наблюдаемые изменения мимики, пантомимики, голоса при аффектах какой-либо объективный приспособительный смысл, служат ли и они целям выживания? Он выдвинул гипотезу о том, что первоначально выразительные движения имели практический смысл: животное скалит зубы перед тем, как броситься на врага; его выразительные движения являются частью оборонительной или агрессивной реакции. Рудиментами этих движений, когда-то целесообразных, являются те мимические или пантомимические акты, которые современный человек рассматривает в качестве выражения чувств: сжатие кулаков или оскал зубов в состоянии гнева у современного человека – пережиток тех эпох, когда они означали готовность к схватке. Дарвин считал, что этим действиям, так же как и инстинктам, человек не научается, а совершает их бессознательно. Эмоциональные состояния тем самым оценивались в связи с побуждением к действию, а не исходя из того, как они переживаются и осознаются субъектом.

Гипотеза Дарвина имела тот же коренной дефект, что и теоретические представления, которые игнорировали качественное различие между человеческой и животной психикой. Человеческие эмоции и выражающие их телесные реакции (мимика, пантомимика, интонация и др.) – продукт социально-исторического развития, радикально преобразовавшего исходные биологические формы. Но по отношению к традиционным субъективно-идеалистическим представлениям о сфере эмоций дарвиновская гипотеза обладала огромным разрушительным потенциалом. Она подготовила почву для объективно-научной трактовки этой сферы, как и поведения в целом, в частности в плане объяснения его телеологического характера (когда в качестве детерминанты явлений, совершающихся в организме в данный момент, выступают возможные будущие ситуации).

С  именем Германа Гельмгольц (1821-1894) неразрывно связана коренная реконструкция физиологических представлений в XIX в. Мы уже называли его классические работы по математическому обоснованию закона сохранения энергии. Новое мощное направление исследований открыло измерение им скорости распространения возбуждения в нервном волокне. Его последующие труды – «Учение о слуховых ощущениях как физиологическая основа теории музыки» (впервые вышла в 1863) и «Физиологическая оптика» (1867) – составили фундамент современной физиологии органов чувств. Резонансная теория слуховых ощущений и трехкомпонентная теория цветового зрения (истоки которой восходят к идеям английского физика Томаса Юнга) и по сию пору сохраняют свою высокую продуктивность.

Важнейшей заслугой Гельмгольца как физиолога было распространение объяснительных принципов и методов физиологии на явления, которые до того относились к монопольным владениям одной из философских дисциплин. «Слава Гельмгольцу за его шаг в психологическую область – из него выросла наиболее разработанная часть современной физиологической психологии», – писал Сеченов.

Мировоззрение Гельмгольца противоречиво. Как естествоиспытатель, он тяготел к материализму. С этим сочеталась ориентация на философию Канта и концепцию И. Мюллера, согласно которой каждый орган чувств представляет аппарат, заряженный «специфической энергией». Ощущение возникает в результате высвобождения этой энергии под действием какой-либо физической причины. Исходя из этой концепции, Гельмгольц принимает существование исходных сенсорных элементов, присущих органу как таковому. Правда, осознание ощущений в «чистом виде», признает Гельмгольц, крайне затруднено из-за того, что их естественное назначение – служить целям ориентировки в окружающем мире. Поэтому осознается обычно не ощущение как таковое, а чувственное качество предмета.

Как же тогда связать ощущение с внешними условиями, если заранее принята мысль, будто оно заложено в не зависящем от этих условий анатомическом устройстве органа? По мнению Гельмгольца, проблему разрешает теория символов: отношение ощущений к объективному миру имеет форму символа, или знака, в содержании которого нет ничего сходного с реальными свойствами предметов, но который достаточен, чтобы обеспечить успех действия.

Идея о том, что психические явления подчинены определенной закономерности, которая доступна опытному изучению и может быть выражена математически, была подтверждена исследованиями в направлении, получившем название психофизики.

Инициатором его выступил немецкий физиолог Густав Фехнер (1801–1887). Точное знание и метафизические спекуляции причудливо сочетались в его мышлении. В 20 – 30-х годах он преподавал физику в Лейпциге и вел успешные исследования в области электричества. Тогда же у него зародился интерес к психологическим вопросам. После тяжелого заболевания, сопровождавшегося расстройством зрения, что было вызвано рассматриванием сквозь цветные стекла Солнца с целью изучения зрительных последовательных образов, он обратился к философии, выступив с апологией объективного идеализма в шеллингианском варианте. В эпоху подъема естественных наук и презрения к метафизике это звучало анахронизмом. Он утверждал, что сознание разлито по Вселенной, небесные тела одушевлены, а материя лишь оборотная, теневая сторона психического. Он задумывается над возможностью доказать это с помощью математики и эксперимента.

Физиолог Э.Г. Вебер (1795–1878), экспериментально изучая кожную и мышечную чувствительность,  открыл определенную, математически формулируемую корреляцию между физическими стимулами и сенсорными реакциями. Он обнаружил, что добавочный раздражитель должен находиться в постоянном для каждой модальности отношении к данному, чтобы возникло едва заметное различие в ощущениях. Значение этого вывода (в дальнейшем названного Фехнером законом Вебера) было огромно. Вебер не только показал упорядоченный характер зависимости ощущений от внешних воздействий, но и сделал (имплицитно) методологически важный для будущей психологии вывод о подчиненности числу и мере всей области психических явлений в их обусловленности физическими.

Первая работа Вебера о закономерном соотношении между интенсивностью раздражении и динамикой ощущений увидела свет в 1834 г. Но тогда ученый мир не проявил интереса к революционной идее о математической зависимости между ощущениями и раздражителями. В то время эксперименты Вебера оценивались физиологами высоко не из-за открытия указанной зависимости, а в силу утверждения опытного подхода к кожной чувствительности, в частности изучения ее порогов, варьирующих по величине на различных участках поверхности тела. Это различие Вебер объяснял степенью насыщенности соответствующего участка иннервируемыми волокнами.

Веберова гипотеза о «кругах ощущения» (поверхность тела представлялась разбитой на участки-круги, каждый из которых снабжен одним нервным волокном; причем предполагалось, что системе периферических кругов соответствует их мозговая проекция) приобрела в те годы исключительную популярность. Фехнер, размышляя о том, как опровергнуть господствовавшее среди физиологов материалистическое мировоззрение, пришел к выводу, что если у Вселенной – от планет до молекул – есть две стороны – «светлая», или духовная, и «теневая», или материальная, то должно существовать функциональное отношение между ними, выражаемое в математических уравнениях. Для обоснования своей мистико-философской конструкции он избрал экспериментальные и количественные методы. Формулы Фехнера не могли не произвести на современников глубокого впечатления. Таблица логарифмов оказалась приложимой к феноменам психической жизни.

Разработанные Фехнером методы едва заметных различий, средних ошибок, постоянных раздражении вошли в экспериментальную психологию и определили на первых порах одно из ее главных направлений. «Элементы психофизики» Фехнера (1860) оказали глубокое воздействие на все последующие труды в области измерения и вычисления психических явлений вплоть до наших дней. Психология заговорила математическим языком – сперва об ощущениях, затем о времени реакции, об ассоциациях и о других феноменах душевной деятельности.

Выведенная Фехнером всеобщая формула, согласно которой интенсивность ощущения пропорциональна логарифму интенсивности раздражителя, стала образцом введения в психологию строгих математических мер. В дальнейшем обнаружилось, что эта формула не может претендовать на универсальность. Опыт показал границы ее приложимости. Выяснилось, в частности, что ее применение ограничено раздражителями средней интенсивности и к тому же она действительна не для всех модальностей ощущений. Разгорелись дискуссии о смысле формулы, о ее реальных основаниях. Но безотносительно к этому Фехнерова формула (и предполагаемый ею опытно-математический подход к явлениям душевной жизни) стала одним из краеугольных камней новой психологии.

Направление, зачинателем которого являлся Вебер, а теоретиком и лидером – Фехнер, вышло за пределы общего русла физиологии органов чувств, хотя на первый взгляд оно как будто относилось именно к этому ответвлению физиологической науки. Объясняется это тем, что закономерности, открытые Вебером и Фехнером, реально охватывали соотношение психических и физических (а не физиологических) явлений. Сам Фехнер делил психофизику на внешнюю и внутреннюю, понимая под первой закономерные соответствия между физическим и психическим, под второй – соотношения между психическим и физиологическим.

Сходная картина наблюдалась в развитии другого направления, придавшего психологии облик экспериментальной точной науки. Оно имело своим объектом время реакции человека на внешние раздражители. Зародившись в физиологической лаборатории, оно, так же как и психофизика, направило мысль в сторону изучения корреляций между стимулами и внешними реакциями, а не стимулами и процессами в нервном субстрате.

До середины XIX в. физиологический процесс возбуждения в нерве считался не только протекающим с огромной быстротой (порядка скорости света), но и вообще недоступным измерению. Так считал, например, И. Мюллер. Но его ученик Гельмгольц в 1850 г. решил эту задачу. По скорости мышечной реакции (которая записывалась на изобретенной им кимограф) при раздражении участков нерва, отстоящих от мышцы на различном расстоянии, он определял скорость распространения нервного процесса (сперва на нерве лягушки, а затем на сенсорных нервах человека). Она оказалась сравнительно небольшой – порядка нескольких десятков метров в секунду. Результаты были настолько ошеломляющими, что Мюллер в них не поверил и отказался послать сообщение Гельмгольца для публикации в научном журнале.

Опыты Гельмгольца касались не только важной физиологической проблемы. Они имели непосредственное отношение к психологии. С выводом о неотделимости психики от нервной системы соединялся другой: процессы в нервной системе, как и все другие физиологические процессы, протекают с определенной, доступной опытному изучению скоростью. Оба этих вывода означали, что психические процессы, будучи неотделимы от нервных, совершаются во времени и пространстве. Физиология нанесла еще один удар по концепции единой бестелесной души.

Гельмгольц, определив скорость передачи возбуждения в нерве, вскоре оставил дальнейшие эксперименты. Поиск какой-либо закономерности в индивидуальных вариациях его не привлекал. Между тем задолго до открытия Гельмгольца проблема индивидуальных различий во времени реакции заинтересовала астрономов в связи с определением времени прохождения звезды через меридиан. Решение этой задачи вопреки мнению о ее простоте требовало сложной системы нервно-психических актов. Момент прохождения звезды определялся следующим образом. В телескопе имеется ориентирующая сетка из ряда вертикальных линий, средняя из которых совпадает с астрономическим меридианом. Астроном должен был, следя за движением звезды, отсчитывать удары секундного маятника. Поскольку момент прохождения звезды обычно не совпадает с визирной линией, он должен был также запомнить положение звезды дважды: при ударе секундного маятника до прохождения этой линии и при втором ударе маятника после прохождения. Сопоставляя затем эти точки по отношению к визирной линии, он определял, в какую долю секунды звезда ее пересекла.

Метод считался точным. Но в конце XVIII в. произошло событие, вскрывшее ненадежность «человеческого фактора» в определении точности измерений. В 1796 г. директор Гринвичской лаборатории Масклайн уволил по причине предполагаемой небрежности ассистента Киннбрука, который определял время прохождения звезды чуть ли не на секунду позже него. Через некоторое время знаменитый немецкий астроном Бессель, заинтересовавшись конфликтом Масклайна с его сотрудником, снял с последнего обвинение в недобросовестности. Он пришел к выводу, что нет двух астрономов, в наблюдениях которых не было бы непроизвольных различий. Разница в показаниях между отдельными наблюдениями была названа «личное уравнение».

Так практика астрономической работы выявила важный для психологии феномен. Астрономы занялись его проверкой, экспериментальным изучением и математической обработкой результатов. Они воспроизводили в упрощенных условиях основные компоненты деятельности наблюдателя, использовали различные точные приборы, чтобы фиксировать скорость реакции, ставили опыты с искусственной звездой и, наконец, изобрели аппарат, с помощью которого было произведено в дальнейшем великое множество экспериментально-психологических исследований, – хроноскоп Гиппа. Этот прибор состоит из двух циферблатов: верхний показывает тысячные доли секунды, нижний – десятые. Подавая раздражитель, экспериментатор замыкает ток, и стрелки хроноскопа приходят в движение. Испытуемый, восприняв раздражитель, нажимает на ключ (или отнимает палец от ключа, если он предварительно лежал на нем), и стрелки останавливаются, указывая время реакции.

В 60-х годах XIX в. две линии, идущие от Гельмгольца и астрономов, сомкнулись в работах голландского физиолога Ф. Дондерса (1818–1889). Он тщательно проверил собранные астрономами данные о времени реакции на различные чувственные раздражители, затем разработал схему, предназначенную для вычисления скорости психических процессов как проявлений мозговой деятельности. Если первоначально время реакции (ВР) принималось как величина, которая образуется непроизвольно, то в дальнейшем увеличение ВР стало трактоваться как признак усложнения процесса, развития в нем дополнительных фаз, которые, предполагалось, могут быть вычленены путем специальной процедуры.

Процесс консолидации психологии в самостоятельную науку шел не только в недрах физиологических исследований, но и в области философской: в главной теории психической деятельности – ассоциативной. Наиболее видными представителями этого направления являлись английские философы Джон Стюарт Милль (1806–1873), Александр Бэн (1818–1903) и Герберт Спенсер (1820–1903).

Д.С. Милль был сыном Джемса Милля. Оба Милля были сторонниками использования в «ментальной философии» (область психологического познания по тогдашней английской терминологии) методов естественных наук. Милль-старший говорил об «интеллектуальной физике», Милль-младший – о «ментальной химии», сравнивая расчленение сознания на предполагаемые исходные элементы с процедурами быстро развивавшейся в тот период химии. Аналогия с химией позволила объяснить возможность появления умственных продуктов, ничем не напоминающих свои исходные сенсорные компоненты. Синтез этих компонентов дает, как и в химических реакциях, качественно новые результаты. По свидетельству Вудворта, «Психическая химия» объясняла, почему многие ощущения, такие, например, как звук скрипки или так называемый вкус апельсина (который является в действительности в значительной степени запахом), воспринимаются в виде простых и единых, хотя они обусловлены сложными стимулами, подобно тому как вода представляется столь же простой и единой, как и кислород и водород, из которых она состоит». Это воззрение существенно повлияло на программу работы первых психологических лабораторий. Предполагалось, что путем экспериментального анализа удастся вычленить «атомы» сознания и получить в психологии нечто подобное менделеевской таблице.

Подлинным создателем психологии как экспериментальной науки по праву считается Вильгельм Вундт (1832–1920). Вундт родился в Маннгейме в семье пастора, после окончания гимназии учился на медицинском факультете сперва в Тюбингене, а затем в Гейдельберге. Отказавшись от карьеры практического врача, он после семестра, проведенного в Берлине у Иоганна Мюллера, защитил в 1856 г. в Гейдельберге докторскую диссертацию и занял в этом же университете должность преподавателя физиологии. В его обязанности входило проводить практические занятия со студентами в качестве ассистента профессора Гельмгольца, с которым, однако, как вспоминал впоследствии сам Вундт, у него дружеских отношений не сложилось.

Тот факт, что Гельмгольц и Вундт, много лет работая вместе, не сблизились, объясняется не только различием в их темпераментах. Имелись и более глубокие причины, связанные с различием в складе мышления, в мировоззренческих установках. Гельмгольц оставался верен идеалам детерминистской физики, тогда как Вундт все более удалялся в область идеалистической философии (профессором которой он стал в дальнейшем).

Строго следуя физико-химическому направлению в физиологии (о чем говорят его учебники по этому предмету), Вундт в то же время намечает для себя новый план работы. Он читает в Гейдельбергском университете курс на тему «Психология с точки зрения естествознания» (1862), а в 1863 г. выходят его «Лекции о душе человека и животных». В этих лекциях содержалась программа построения двух психологий – экспериментальной и социальной (культурно-исторической). Вся последующая карьера Вундта как психолога представляла собой реализацию этой программы. Прошло десятилетие. В 1873–1874 гг. выходят его «Основы физиологической психологии» – труд, который на ряд лет стал главным собранием текстов новой науки.

С 1875 г. Вундт – профессор философии в Лейпциге. Однако наряду с преподаванием философии он организовал первую в мире лабораторию экспериментальной психологии (1879), вскоре преобразованную в институт, ставший Меккой для всех, кто отважился посвятить себя опытному изучению душевной деятельности. Труды лаборатории публикуются в созданном Вундтом первом психологическом журнале, называвшемся «Философские исследования» (выходил с 1881 г.). Вокруг Вундта постепенно складывается большая интернациональная школа, равной которой история психологии не знает.

Прошедшие эту школу исследователи создают по образцу лейпцигской новые лаборатории в различных университетах мира. Психология утверждается в статусе самостоятельной опытной науки. И в этом историческая заслуга Вундта. Вундт поместил в лабораторию не лягушку и собаку, а человека с его «таинственной» душой. Это было революционное событие, всю значительность которого мы, привыкшие к достижениям экспериментальной психологии, теперь с трудом можем оценить.

Постепенно складывалось сообщество исследователей, работников новой области знания, имеющей собственные организационные структуры – лаборатории, кафедры, журналы, общества, а начиная с 1899 г. – и международные конгрессы.

Под воздействием достижений физиологии органов чувств Вундт выдвинул свою психологическую программу. Напомним, что одним из этих достижений была картина «сенсорной мозаики». Согласно Вундту, эта «мозаика» и есть та «материя», из которой построено сознание. Если первоначальный смысл новых идей в физиологии состоял в установлении объективных (т.е. независимых от сознания) отношений между стимулами и психическими реакциями, то право психологии на самостоятельность Вундт обосновывал совершенно иными соображениями, а именно принципиальным отличием сознания от всего внешнего и материального. Психология, по Вундту, имеет уникальный предмет – непосредственный опыт субъекта, постигаемый путем самонаблюдения, интроспекции. Все остальные науки изучают результаты переработки этого опыта.

Интроспекционизм – древняя концепция и, как говорил исторический опыт, совершенно бесперспективная для научного исследования психологических фактов. Но Вундт вносил в нее коррективы, с помощью которых, как он считал, преодолевались слабости старого интроспекционизма. Обычное самонаблюдение бесконтрольно и хаотично. Контроль и порядок в исследование сознания способны, по Вундту, внести экспериментальные процедуры физиологии. Опыт физиологический – объективный позволяет, считал он, расчленить опыт непосредственный – субъективный и тем самым реконструировать в научных понятиях архитектонику сознания индивида. Такова была главная идея Вундта. Она лежала в основе его замысла создать опытную психологию, которую он называл физиологической. Вместе с тем, будучи сторонником психофизического параллелизма, Вундт считал, что в физиологии как таковой не содержится никаких данных, расширяющих возможности психологического объяснения. Психические процессы параллельны телесным, но не определяются ими.

Приборы для изучения органов чувств и двигательных реакций были непременным инструментарием лейпцигской лаборатории. Но столь же непременным «орудием» являлась интроспекция. Не тривиальное самонаблюдение, а специально тренируемое. В начале Вундт считал, что интроспекция обнаруживает в составе непосредственного опыта два класса элементов – ощущения и представления. В дальнейшем к ним были присоединены чувства.

Практика работы вундтовской и других сходных с ней по ориентации лабораторий показала крайнюю ненадежность интроспекции. Энтузиазм, с которым молодые исследователи изощрялись в интроспекции (субъективном методе), был обусловлен надеждой на то, что о душевной жизни удастся получить столь же точное знание, как и о телесной. Однако протокольные записи экспериментов не выдерживали испытания на научность знания. Между показаниями различных испытуемых не было согласия. Лаборатории, где практиковался субъективный метод, не сделали никаких открытий, не выработали серьезных причинных объяснений исследуемых явлений. Создать новый язык, на котором можно было бы говорить о структуре сознания, а не о внешних объектах, не удавалось.

Свой первый психологический практикум (из которого и выросла лаборатория) Вундт проводил в виде экспериментальных демонстраций к курсу философии. Вполне понятно, что демонстрации могли иметь единственный смысл – доказать на опыте правильность той идеалистической концепции, которая излагалась в университетском курсе. Соответственно и проводившиеся им эксперименты – опыты по определению порогов ощущений, времени реакции и др. – приобретали иное истолкование, чем в естественнонаучных исследованиях. Так, если для Фехнера психофизический закон означал закономерную связь между силой раздражения и интенсивностью ощущения, то, по Вундту, этот закон следует считать чисто психологическим: для миллионера, например, рубль представляет бесконечно малую величину, тогда как его прибавка к жалованью рабочего может стать ощутимой. Здесь, по мнению Вундта, проявляется отношение между ощущением и психологическим суждением о нем, а не ощущением и реальным раздражителем.

Точно такому же пересмотру, при котором исключалась реальная связь психических актов с внешними стимулами, подверглась в лаборатории Вундта и дондеровская схема времени реакции. Выдвигалось предположение о том, что в период между действием раздражителя и двигательным ответом на него в сознании совершаются, сменяя друг друга, различные психические процессы.

Все откровеннее подчинял Вундт психологическую работу укреплению своей философской доктрины. На рубеже века он вообще оставил экспериментальные занятия. Иногда это объясняют тем, что намеченная в молодые годы программа создания физиологической психологии была Вундтом выполнена и он перешел к разработке второй части своего замысла – созданию социальной (культурно-исторической) психологии, изучающей высшие функции не с помощью лабораторных приборов и интроспекции, а по объективным продуктам культуры (язык, миф, искусство и т.д.). В действительности же, как мы вскоре увидим, не Вундт покинул экспериментальную психологию, а она покинула его. Как показал весь последующий ход событий, ни одно из положений вундтовской программы не выдержало испытания временем. Тем не менее Вундт и его школа сыграли важную историческую роль.

В вундтовской школе формировалось первое поколение профессиональных психологов. Сравнение вундтовской программы с другими показывает, что ее решающее преимущество было связано с утверждением эксперимента в качестве главного рычага превращения психологического знания в научное.

В Европе не получила должной известности еще одна масштабная программа создания психологии, предложенная нашим соотечественником И.П. Сеченовым. Сеченов вышел из помещичьей семьи (мать его была крестьянка). Он окончил в Петербурге военное Инженерное училище, получив высшее инженерно-техническое образование, а затем медицинский факультет Московского университета. На третьем курсе он увлекся психологией, считавшейся тогда философской дисциплиной, и эта, как он ее назвал, «московская страсть к философии» сыграла впоследствии важную роль в его творчестве. Окончив университет, он отправился в Германию в лаборатории Гельмгольца, Людвига, Дюбуа-Реймона и др. Вернувшись в 1860 г. на родину, Сеченов создал в петербургской Медико-хирургической академии первую русскую физиологическую школу, имевшую поначалу физико-химическое направление.

В накаленной атмосфере споров о душе И.М. Сеченов приступает к экспериментам над мозгом, в ходе которых открывает так называемые тормозные центры, т. е. локализованные в таламической области нервные центры, раздражение которых задерживает двигательную активность. Это было великое открытие. Оно не только начинало новую главу в физиологии головного мозга, но изменяло всю систему представлений о функциях этого органа. Оно ввело в физиологическое мышление понятие о торможении (прежде нервная физиология знала только один процесс – возбуждение), а с ним и обширный комплекс проблем нейродинамики, касающихся соотношений между торможением и возбуждением. Но то было позднее.

Для Сеченова в тот момент самым важным было доказать на опыте, что воля, веками считавшаяся исходящей от души силой, производится маленьким кусочком мозгового вещества. Ведь самый верный признак волевого поведения – умение противостоять раздражителям, задерживать нежелательные импульсы. И все эти признаки, как свидетельствовал эксперимент, зависят от центров в мозгу. Используя это открытие, Сеченов пишет для «Современника» свой первый психофизиологический трактат «Рефлексы головного мозга» (1863).

Идеи сеченовской статьи разошлись далеко по земле русской, какая-то купчиха в Красноярске спрашивала у ссыльного Пантелеева: правда ли, что в Петербурге профессор Сеченов доказывает, что души нет, а существуют одни только рефлексы? Слово «рефлекс» имело в ту пору единственный смысл: механическая реакция, подобная движению ножки лягушки при раздражении ее кислотой. Приравнять человека с его душой и свободной волей к этой лягушке (а именно на ней ставил Сеченов свои опыты) казалось кощунством.

После «Рефлексов головного мозга» Сеченов опубликовал «Физиологию нервной системы» (1866) и «Физиологию органов чувств» (1867). Работа по физиологии органов чувств непосредственно направляла мысль Сеченова в область психологии, где на рубеже 70-х годов, как уже отмечалось, происходили события, которые привели к утверждению независимости этой науки не только от философии, но и от физиологии.

Против Сеченова выступил профессор юрист К.Д. Кавелин» опубликовавший книгу под программным названием «Задачи психологии». Отвечая на книгу Кавелина, а также в статье «Кому и как разрабатывать психологию?» (1872) Сеченов наметил свой план построения психологии как опытной науки.

Он считал, что разработку психологии следует передать физиологам. Надо помнить, что это мнение относится к началу 70-х годов, когда психологов по профессии еще не было и на решение психологических проблем претендовали исключительно философы.

Противники Сеченова истолковали его позицию так, будто он лишает психологию самостоятельности, превращает ее в придаток физиологии. Истинный же смысл его проекта состоял в том, чтобы построить новую психологию на тех началах, которыми руководствовались естествоиспытатели: на принципе детерминизма и объективном методе. Этим требованиям отвечает учение о рефлексе. Оно, согласно Сеченову, должно было стать основой для разработки понятия о психическом акте.

Методики и экспериментальные установки, с которых начиналась жизнь психологии как опытной науки, имели физиологическое происхождение. Они были предназначены для изучения сенсомоторных актов, доступных наблюдению и контролю со стороны их периферического звена. Конечно, и слово включает сенсомоторную фазу: оно воспринимается посредством органов чувств и воспроизводится в форме мышечной реакции. Но оно не может стать словом, не выйдя за пределы чувствительности и реактивности организма. Наличные средства психологической лаборатории были пригодны лишь для изучения этих функций. То, что лежало между ними – область человеческого сознания в ее открывающемся субъекту своеобразии, – находилось вне экспериментального контроля. Тем легче было Вундту и его последователям утверждать, что требование для психологии такого объективного метода, который исключал бы интроспекцию, является бессмыслицей.

Вслед за чувственными образами, служившими первичным материалом анализа, в этот зыбкий поток самонаблюдения попадали речевые компоненты сознания. Эти компоненты всегда наделены значением, поэтому смысловыми отношениями связаны не только те речевые ассоциации, которые Вундт поместил в разряд внутренних, но и все остальные. Между тем именно смысловой момент и определял неоднозначность результатов. Ведь для его объективного учета и анализа экспериментальная психология никакими средствами не располагала. Чтобы придать изучению речевых ассоциаций объективность, нужно было сперва изъять из них значение, получить их в «чистой» культуре.

Эту задачу разрешил немецкий психолог Герман Эббингауз (1850–1909), труд которого, «О памяти» (1885), открыл новую эпоху в развитии экспериментальной психологии. Сам Эббингауз считал, что своими основными идеями он обязан Фехнеру, «Элементы психофизики» которого натолкнули его на мысль об экспериментально-математическом изучении памяти. Это свидетельство поучительно для понимания факторов научного прогресса. Фехнеровская психофизика не владела ключом к раскрытию явлений памяти, но она содержала нечто большее, чем конкретные методы определения соответствий между раздражителями и ощущениями, – общий принцип подхода к психическому. Она имела не только специально методическое, но и научно-методологическое значение, создавала интеллектуальный «режим», в котором в дальнейшем началась работа в других, отстоящих от нее областях. Мы увидим, что таким же методологическим, а не только методическим был эффект исследований и самого Эббингауза.

Материалом для этих исследований послужили так называемые бессмысленные слоги – искусственные сочетания речевых элементов (двух согласных и гласной между ними), образованные таким образом, чтобы не вызывать никаких смысловых ассоциаций. Очищенные от смысла квазиречевые «кванты» лишь внешне походили на действительные элементы человеческой речи. Но чтобы проникнуть в область высших психических процессов, нужно было сперва вычленить общий для всех них момент научения, усвоения. Лишь после этого можно было выработать понятия, охватывающие их специфику.

Сила ассоциативной теории состояла в том, что она уловила самые общие закономерности приобретения организмом опыта, осмыслив их первоначально в «механических» категориях. Частота повторений и их временной порядок – таковы были координаты, в которых размещалось многообразие опыта. И эти координаты не являются фикцией – они действительно универсальны для всех процессов поведения. Слабость ассоцианизма была обусловлена тем, что он, не различив общего и специфического, прямолинейно их отождествил. При каждом новом столкновении со специфическим вспыхивала неудовлетворенность исходной картиной, дававшая повод противникам причинного воззрения ставить его в целом под сомнение.

Изобретение Эббингауза позволило перейти от теории к эксперименту. По существу оно было первым собственно психологическим методом, созданным психологом, поскольку всеми предшествующими методами экспериментальную психологию снабдили другие области, главным образом физиология. Веками психология руководствовалась учением об ассоциации. Теперь оно поступило в лабораторию на экспериментальную проверку.

Гальтон и Вундт занялись этой проверкой почти одновременно с Эббингаузом, а результаты своих опытов опубликовали даже раньше его. Но на стороне Эббингауза было принципиальное преимущество. Оно состояло в переходе к объективному методу. Вундт считал устранение интроспекции из психологии бессмыслицей. На такую «бессмыслицу» и решился Эббингауз. Свое  исследование провел на самом себе. Он применил по отношению к себе объективный метод в ту эпоху, когда по отношению к испытуемым применялся субъективный метод. Составив список более чем из 2300 бессмысленных слогов, он приступил к их усвоению, пользуясь несколькими приемами.

Метод заучивания состоял в следующем: после однократного прочитывания ряда слогов предпринималась попытка их воспроизвести. В случае неудачи она повторялась столько раз, сколько требовалось для безошибочного воспроизведения. Число повторений принималось за коэффициент запоминания. При другом методе (он был назван методом сбережения) через определенный промежуток времени, после того как ряд был заучен, вновь предпринималась попытка его воспроизвести. Когда известное количество слогов не могло быть восстановлено в памяти, ряд снова повторялся до точного воспроизведения. Число повторений (или время), которое потребовалось для восстановления полного знания ряда, сопоставлялось с числом повторений (или временем), затраченным при первоначальном заучивании.

Самая высокая оценка работы Эббингауза с точки зрения ее воздействия на экспериментальную психологию не может быть преувеличенной. Даже такой убежденный интроспекционист, как Титченер, считал «бессмысленные слоги» наиболее важным событием в психологии после Аристотеля. Независимо от намерений самого Эббингауза его метод коренным образом изменил характер деятельности экспериментатора, которого начинают интересовать не столько высказывания испытуемого (отчет о составе собственного сознания), сколько его реальные действия. В интроспекционизме образовалась брешь, быстро расширявшаяся потоком новых экспериментов.

лекция 7. ШКОЛЫ в ПСИХОЛОГИИ: 1910 - 1920 годы

Первая треть двадцатого века отмечена в истории психологии появлением нескольких крупных научных школ. При всей многозначности понятия «научная школа» оно отражает две нераздельные функции науки. Школа предполагает обучение творчеству, без чего невозможна преемственность в развитии познания. Эта функция внутренне связана с другой – исследовательской, поскольку обучение, о котором идет речь, возможно только в процессе производства новых знаний, а не в репродукции уже добытых. Поэтому школа в науке – это всегда коллективное творчество.

В определенных исторических обстоятельствах школы приобретают характер особых направлений. Они претендуют на то, что именно в их программе наиболее адекватно представлена магистральная линия научного прогресса. В одних случаях приверженцы этих направлений связаны непосредственным общением и группируются вокруг своих лидеров. Складываются исследовательские коллективы с высокой степенью сплоченности. Они совместно отстаивают кредо школы в противовес другим концепциям, циркулирующим в сообществе ученых. Нередко они имеют собственные средства информации (печатные органы и замкнутый круг общения). В других случаях к направлению примыкают исследователи, которых не связывает между собой ничего, кроме определенного подхода, отличного от других подходов, утвердившихся в науке в данный исторический период. Школа представляет собой необходимый компонент нормального развития науки: она культивирует научный талант и определяет направление исследований.

Каковы причины возникновения школ, рассматриваемых в этой лекции? Их своеобразие обусловлено тем, что они решительно расходились в понимании предмета и методов психологии. В 20 – 30-х годах уже трудно говорить о психологии как единой науке. «Психологии 1925 г.» назывался сборник, вышедший под редакцией Марчесона. Через несколько лет Эдна Хайдбредер опубликовала книгу «Семь психологий». В ней содержалась характеристика главных направлений, но уже тогда внутри этих направлений в свою очередь появились «микрошколы» и число их постоянно возрастало. Чтобы проникнуть в глубинные причины коренных разногласий в психологии по поводу природы изучаемых явлений, надежности методов и т.п., следует проанализировать эволюцию основных школ.

Рассмотрим прежде всего так называемую структурную школу – прямую наследницу направления, лидером которого являлся Вундт. Представители ее называли себя структуралистами, так как считали главной задачей психологии экспериментальное исследование структуры сознания. Понятие структуры предполагает элементы и их связь, поэтому усилия школы были направлены на поиск исходных ингредиентов психики (отождествленной с сознанием) и способов их структурирования. Это была вундтовская идея, отразившая влияние механистического естествознания.

С крахом программы Вундта наступил и закат его школы. Опустел питомник, где некогда осваивали экспериментальные методы Кеттел и Бехтерев, Анри и Спирмен, Крепелин и Мюнстерберг. Многие из учеников, утратив веру в идеи Вундта, разочаровались и в его таланте. Компилятор, которому не принадлежит ни один существенный вклад, кроме, быть может, доктрины апперцепции – так отзывался о Вундте Стенли Холл – первый американец, обучавшийся в Лейпциге. «Это было трагедией Вундта, – писал Мюллет-Фрайенфелос, – что он привлек так много учеников, но удержал немногих». Однако один ученик продолжал свято верить, что только в руках Вундта психология превращается в настоящую науку. Им был англичанин Эдвар Титченер.

Окончив Оксфорд, где он изучал философию, Титченер четыре года работал преподавателем физиологии. Сочетание философских интересов с естественнонаучными приводило многих в область психологии. Так случилось и с Титченером. В Англии в 90-е годы он не мог заниматься экспериментальной психологией и отправился в Лейпциг. Пробыв 2 года у Вундта, он надеялся стать пионером новой науки у себя на родине, но там не было потребности в исследователях, экспериментирующих над человеческой «душой». Титченер уезжает в Соединенные Штаты, где психологические лаборатории росли как грибы после дождя. Он обосновался в 1893 г. в Корнельском университете. Здесь он проработал 35 лет, неуклонно следуя совместно с преданными учениками (число которых у него с каждым годом возрастало) программным установкам, усвоенным в Лейпцигской лаборатории. Он публикует «Экспериментальную психологию» (1901–1905), выдвинувшую его в ряд самых крупных психологов эпохи.

Перед психологией, по Титченеру, как и перед любой другой наукой, стоят три вопроса: «что?», «как?», «почему?». Ответ на первый вопрос – это решение задачи аналитического порядка: требуется выяснить, из каких элементов построен исследуемый предмет. Рассматривая, как эти элементы комбинируются, наука решает задачу синтеза. И наконец, необходимо объяснить, почему возникает именно такая их комбинация, а не иная. Применительно к психологии это означает поиск простейших элементов сознания и открытие регулярности в их сочетаниях (например, законов слияния тонов или контраста цветов). «На вопрос «Почему?» психолог отвечает, объясняя психические процессы в терминах параллельных им процессов в нервной системе».

Психологию Титченер трактовал как науку об опыте, зависящем от испытывающего его субъекта. Поскольку определить, что относится к субъекту, и только к нему, – задача не из легких (ибо захватывающая сознание «злоба дневи» погружает человека в мир внешних вещей), то обычное самонаблюдение, не подготовленное к решению научно-психологических задач, нуждается в специальной упорной тренировке, превращающей его в изощренную интроспекцию, способную описывать психологические факты в «чистой» культуре. Только такому натренированному наблюдению и может доверять психология, если она надеется познать свои реалии.

Вюрцбургская школа

В начале двадцатого века в различных университетах мира действовали десятки лабораторий экспериментальной психологии. Только в Соединенных Штатах их было свыше сорока. Их тематика различна: анализ ощущений, психофизика, психометрия, ассоциативный эксперимент. Работа велась с большим рвением, но существенно новых фактов и идей не рождалось.

Джемс обращал внимание на то, что результаты огромного количества опытов не соответствуют вложенным усилиям. Но вот на этом однообразном фоне сверкнуло несколько публикаций в журнале «Архив общей психологии», которые, как оказалось впоследствии, повлияли на прогресс не в меньшей степени, чем фолианты Вундта и Титченера. Публикации эти исходили от группы молодых экспериментаторов, практиковавшихся у профессора Кюльпе в Вюрцбурге (Бавария). Профессор был мягкий, доброжелательный, общительный человек с широкими гуманитарными интересами. После обучения у Вундта он стал его ассистентом (приват-доцентом) – вторым ассистентом после разочаровавшегося в своем патроне Кеттела. Вскоре Кюльпе стал известен как автор «Очерка психологии» (1893), где излагались идеи, близкие к вундтовским. И если судить по этой книге (единственной его книге по психологии), ничего нового в Вюрцбург, куда он переехал в 1894 г., он не привез.

Почему же в таком случае его лаборатория вскоре резко выделилась среди множества других, а проведенные в ней несколькими молодыми людьми опыты оказались для первого десятилетия нашего века самым значительным событием в экспериментальном исследовании человеческой психики? Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к логике развития психологического познания и соотнести с ней то, что произошло в вюрцбургской лаборатории.

В наборе экспериментальных схем этой лаборатории поначалу как будто ничего примечательного не было. Определялись пороги чувствительности, измерялось время реакции, проводился ставший после Гальтона и Эббингауза тривиальным ассоциативный эксперимент.

Все началось с небольшого, на первый взгляд, изменения инструкции испытуемому (в его роли обычно выступали попеременно сами экспериментаторы). От него требовалось не только, например, сказать, какой из поочередно взвешиваемых предметов тяжелее (в психофизических опытах), или отреагировать на одно слово другим (в ассоциативном эксперименте), но и сообщить, какие именно процессы протекали в его сознании перед тем, как он выносил суждение о весе предмета или перед тем, как произносил требуемое слово. Почему такого типа задачи прежде не ставились? Потому что иной была направленность исследовательского поиска. В психофизике, скажем, требовалось определить «едва заметное различие» между ощущениями. Отчет испытуемого рассматривался как информация о простейшем элементе сознания. В ассоциативном эксперименте нужно было выяснить, какой образ вызывает слово или сколько раз следует повторять раздражители, чтобы закрепилась связь между ними и т.д. Во всех случаях экспериментатора интересовало только одно – эффекты действий испытуемого, а не сами эти действия (психические акты) как таковые. Эффекты же в свою очередь считались отражающими структуру интрапсихической сферы. Не удивительно, что при такой ориентации исследований идеи структурализма об «атомистическом» строении сознания казались прошедшими строгую экспериментальную проверку.

Изменение в инструкции, обусловившее новаторский стиль вюрцбургской лаборатории, переносило акцент с эффектов поведения испытуемого на производимые им действия (операции, акты). Напомним, что в эру господства интроспекционизма считалось, что сведения об этих действиях возможно почерпнуть только из того же источника, что и сведения об их эффектах (структурных компонентах сознания), т.е. из показаний самонаблюдения. Испытуемых просили зафиксировать не результат, а процесс, описать, какие события происходят в их сознании при решении какой-либо экспериментальной задачи.

Подчеркнем еще раз, что эти задачи первоначально были самые обычные, тысячи раз повторявшиеся. Но на обычное сумели взглянуть с необычной стороны, увидели в нем акт суждения, а не только ощущение тождества или различия. Тем самым казавшийся элементарным психофизический опыт сразу же перемещался (в качестве акта суждения) в тот же разряд, к которому относились так называемые высшие психические процессы. Именно в изменении направленности психологического видения заключалась новизна подхода.

Вюрцбургская школа вводила в психологическое мышление новые переменные:

·       установку (мотивационную переменную), возникающую при принятии задачи;

·       задачу (цель), от которой исходят детерминирующие тенденции;

·       процесс как смену поисковых операций, иногда приобретающих аффективную напряженность;

·       несенсорные компоненты в составе сознания (умственные, а не чувственные образы).

Эта схема противостояла традиционной, согласно которой детерминантной процесса служит внешний раздражитель, а сам процесс – «плетение» ассоциативных сеток, узелками которой являются чувственные образы (первичные – ощущения, вторичные – представления).

Иногда самым важным достижением вюрцбургцев считают открытие мышления без образов, «чистого» мышления. В литературе даже встречается термин «Вюрцбургская школа безобразного мышления». Такое мнение сложилось под впечатлением дискуссий, вспыхнувших вокруг вопроса о том, существует ли мышление, свободное от образов. Возникли споры по поводу того, кто из психологов первым открыл несенсорный состав сознания – вюрцбургцы или Бине и Вудворс, пришедшие в своих экспериментах независимо друг от друга к сходным выводам.

Критики учеников Кюльпе сделали главный упор именно на этом пункте. Но, то что является главным в сознании какого-либо поколения исследователей, вовсе не выступает таковым в исторической перспективе.

Функционализм

Функционализм – это не школа типа психологических центров в Лейпциге, Корнелле или Вюрцбурге. Это и не теоретическая система, если понимать под таковой вслед за Макгечем «связную и полную, хотя и динамичную, организацию и интерпретацию фактов и специальных теорий данного предмета». Не являясь ни школой, ни системой, функционализм стал одним из главных течений американской психологии. Его рождение было эффектом взаимодействия запросов логики развития науки с социальной практикой.

Особо обостренная чувствительность к возможности использовать достижения психологии на практике была характерна для исследователей поведения США, где нараставшие темпы промышленного подъема и обострение капиталистической конкуренции создавали культ практицизма, предприимчивости и личного успеха. Здесь и сложилось функциональное направление. Его программа определялась задачей – изучить, каким образом индивид посредством психических функций приспосабливается к изменчивой среде, и найти способы возможно более эффективного приспособления.

Структурализм с его стерильным анализом сознания был бессилен решить эту задачу. Но вопреки структуралистской теории быстро развивавшиеся отрасли психологии – тестология, патопсихология, зоопсихология, детская психология и другие – «наводили мосты» между внутренним и внешним, субъективным и объективным. В гуще исследовательской работы шла стимулируемая эволюционно-биологическим подходом переориентация психологической мысли, требовавшая новых теоретических форм. Эти тенденции – социальные и научные – и запечатлело функциональное направление.

У его истоков стоял Вильям Джемс (1842–1910). Он родился в Нью-Йорке, в обеспеченной семье. Впечатлительный, неуравновешенный, с широкими переменчивыми интересами, он увлекался в юности то искусством, то естественными науками (химией, биологией). Его обучение прерывалось поездками в Западную Европу. (Он часто болел, а отец его придерживался мнения, что при заболевании нужно не ложиться в госпиталь, а путешествовать.) В 1867 г., будучи в Берлине, он слушал лекции по физиологии и сделал из них вывод, что психология начинает превращаться в науку». Идея создания психологии как самостоятельной науки созревала прежде всего в Германии. Именно здесь физиология (в особенности физиология органов чувств) развивалась наиболее интенсивно, создавая предпосылки для опытной разработки психических явлений.

Напомним, что в этом же 1867 г. во время командировки в Германию Сеченов набрасывает проект «медицинской психологии» и размышляет о постановке психологических опытов. Уже вышли «Элементы психофизики» Фехнера. Вундтовские «Лекции о душе человека и животных», классические исследования Гельмгольца о слуховых и зрительных ощущениях. Но Джемса не удовлетворял тот подход к душевным явлениям, который складывался под воздействием психофизики и физиологического изучения рецепторов. Он обращается к эволюционно-биологическому объяснению психического (утвердившемуся первоначально не в Германии, а в Англии).

В 1872 г. Джемс становится преподавателем анатомии и физиологии в Гарварде, а через несколько лет читает курс «Об отношениях между физиологией и психологией», руководствуясь «Основами психологии» Спенсера. В этот же период Джемс примкнул к группе молодых «интеллектуалов», образовавших в Гарварде «метафизический клуб». Душой клуба был философ Чарльз Пирс.

В 1890 г. вышли двухтомные «Основы психологии» Джемса. В них психология определялась как естественная, биологическая наука, предметом которой служат «психические (ментальные) явления и их условия». Уже само определение говорило о несогласии Джемса с господствовавшими тогда среди западноевропейских психологов представлениями. Сфера психологических исследований существенно расширялась. Она включала теперь и «условия», т.е. нечто лежащее за пределами сознания.

Учение Джемса об эмоциях, удивившее своей парадоксальностью, было первоначально изложено в 1884 г. в журнальной статье под названием «Что такое эмоция?». Вопреки казавшемуся неоспоримым представлению о том, что эмоция служит источником физиологических изменений в различных системах – мышечной, сосудистой и др., Джемс предложил рассматривать ее не как первопричину, а как результат этих изменений. Внешний раздражитель вызывает в организме (мышцах и внутренних органах) пертурбации, которые переживаются субъектом в форме эмоциональных состояний. «Мы опечалены, потому что плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого». Почти одновременно датский анатом Г. Ланге высказал сходную гипотезу, предположив, что мы обязаны нашим радостям и печалям, нашим несчастливым и счастливым часам вазомоторной (сосудистой) системе. И Джемс, и Ланге предлагали своим возможным оппонентам убедиться в справедливости нового воззрения простым способом: вычесть из эмоции все сопутствующие ей телесные реакции. В результате такой операции от нее ничего не остается.

Действие заинтересованного субъекта – такова ось, вокруг которой вращалась вся совокупность психолого-философских воззрений Джемса. Применительно к эмоциям это представление о возможности управлять внутренним через внешнее: при нежелательных эмоциональных тенденциях субъект способен них подавить, совершая внешние действия, имеющие противоположную направленность. Если, скажем, он разгневан, но производит действия, характерные для человека, который находится в благодушном настроении, его гнев должен пройти. В качестве конечного причинного фактора в новой физиологической схеме, утверждавшей обратную связь между двигательным актом и эмоцией, выступала древняя «сила воли», не имеющая оснований ни в чем, кроме как в самой себе.

Бихевиоризм

«Стимул – реакция» – так прозвучал девиз «бихевиоризма», основные идеи которого Джон Уотсон изложил в статье «Психология, какой ее видит бихевиорист». Эта статья, опубликованная в 1913 г. в «Психологическом обозрении», в дальнейшем была названа «бихевиористским манифестом». Программа бихевиоризма сводилась к нескольким четко сформулированным пунктам: предмет психологии – поведение. Оно построено из секреторных и мышечных реакций, безостаточно детерминированных внешними стимулами. Анализ поведения должен носить строго объективный характер и ограничиться, как и во всех остальных естественных науках, внешне наблюдаемыми феноменами.

Подобно тому как астрономия разделалась с астрологией, нейрология с френологией, химия с алхимией, психологии, призывал Уотсон, надлежит отвергнуть представление о сознании как бестелесном, причудливо действующем внутреннем агенте, о котором известно лишь из показаний интроспекции. Все традиционные понятия о внутренних, психических процессах необходимо перевести на новый, бихевиористский, язык, а это значит – свести к объективно наблюдаемым стимул-реактивным отношениям. Первой попыткой представить психологию с этой точки зрения была книга Уотсона «Поведение. Введение в сравнительную психологию» (1914). Резонанс уотсоновских идей в американской психологии был очень велик. В 1915 г. в возрасте 37 лет он был избран президентом Американской психологической ассоциации. К тому времени он уже воспринял основные положения учений И.П. Павлова и В.М. Бехтерева. Влияние этих учений на бихевиоризм бесспорно. Но в соответствии с позитивистской методологией Уотсон и его последователи устраняли из психологии какие бы то ни было представления о физиологических механизмах поведения. Отвергался также восходящий к Сеченову принцип сигнальности, как отображения свойств внешних объектов в форме чувствований.

Антифизиологизм и отрицание роли образа в регуляции поведения остались определяющими признаками программы Уотсона. Прослужив в период первой мировой войны в военно-воздушных силах, Уотсон после демобилизации вновь занялся экспериментально-психологическими исследованиями, но уже не на белых крысах, а на людях, реализуя свою идею о том, что поведение всех живых существ подчинено одним и тем же законам, что поэтому человека также можно трактовать как стимул реактивную машину. Он приступил к изучению эмоций. Казалось бы, гипотеза Джемса о первичности телесных изменений, вторичности эмоциональных состояний должна была его устроить. Но он решительно ее отверг на том основании, что само представление о субъективном, переживаемом должно быть изъято из научной психологии. В эмоции, по Уотсону, нет ничего, кроме внутрителесных (висцеральных) изменений и внешних выражений. Но главное он усматривал в другом – в возможности управлять по заданной программе эмоциональным поведением. Сочетая нейтральный раздражитель (например, вид кролика) с одной из основных эмоций (например, страхом), Уотсон экспериментально продемонстрировал (совместно с Розалией Рейнор), что этот раздражитель, а также любой другой, сходный с ним, сам по себе начинает вызывать состояние аффекта. Опыты ставились над младенцами (страх вызывался громким звуком или внезапной утратой опоры). Дополнением к этой экспериментальной программе явилась еще одна серия опытов – задача состояла в том, чтобы переучить испытуемых и вновь превратить раздражитель в эмоционально-нейтральный.

Сперва он испробовал (совместно с Мэри Джонс) различные традиционные способы борьбы с чувством страха: уговоры, неприменение в течение длительного периода времени вызывающего страх условного раздражителя либо, напротив, непрерывное его применение, демонстрация позитивной социальной модели (другого человека, не реагирующего на этот раздражитель) и т.д. Но этими методами устранить отрицательную эмоцию не удавалось. Тогда был использован другой прием (эмпирически известный с древних времен): отрицательное чувство элиминировалось посредством положительного. Вызывающий страх условный раздражитель (например, кролик) ребенок воспринимал на значительном расстоянии в момент, когда этому ребенку давали вкусную пищу. Затем расстояние постепенно сокращалось и, наконец, ребенок мог брать в руки животное, один вид которого порождал прежде бурный отрицательный аффект.

Из этих экспериментов Уотсон сделал вывод о том, что страх, отвращение и другие эмоции взрослых людей возникают в детском возрасте на основе условно-рефлекторных связей между внешними раздражителями и несколькими базальными аффектами. Подробно развито это положение в книге «Психология с точки зрения бихевиориста» (1919).

Принцип «обусловливания» (условно-рефлекторной детерминации) Уотсон распространил также и на мышление, предложив «периферическую теорию», согласно которой мышление идентично субвокальному (неслышному) проговариванию звуков громкой речи, а сами эти звуки являются условными сигналами обозначаемых ими объектов. Говоря уотсоновским языком, мышление – это «навык гортани», и его органом служит не мозг, а гортань.

В начале 20-х годов академическая карьера Уотсона оборвалась из-за семейных обстоятельств (скандального развода). Он был в расцвете сил, но занятия научной психологией вынужден был оставить, и до 1945 г. являлся вице-президентом крупной рекламной фирмы. Некоторое время он читал популярные лекции, опубликованные в книге «Бихевиоризм» (1925), которая вызвала огромный интерес далеко за пределами научного мира.

В молодости Уотсона воодушевляла мысль о возможности превратить психологию в науку, способную контролировать и предсказывать поведение. Теперь, развивая эту мысль, он выдвинул план переустройства общества на основе бихевиористской программы. Согласно Уотсону, манипулируя внешними раздражителями, можно «изготовить» человека любого склада, с любыми константами поведения. Отрицалось значение не только прирожденных свойств, но и собственных убеждений личности, ее установок и отношений – всей многогранности ее внутренней жизни. Дайте мне, обещал Уотсон, дюжину нормальных детей и специфическую среду для их воспитания, и я гарантирую, что, взяв любого из них в случайном порядке, я смогу превратить его в специалиста любого типа – доктора, юриста, артиста, купца или же нищего и вора – безотносительно к его таланту, склонностям, тенденциям, способностям, призванию, а также расе его предшественников.

На первый взгляд принцип всемогущества внешних воздействий утверждал оптимистический взгляд на человека и на возможности его развития. Достаточно, однако, выяснить, какой результат предусматривался бихевиористской программой, чтобы сразу же стал очевиден ее антигуманизм. Ведь эта программа строилась с расчетом на то, чтобы путем повторения внешних воздействий заложить в организм не сумму впечатлений или идей, как это на протяжении веков предполагалось сенсорно-ассоциативным учением, а только одно – набор двигательных реакций. Никакие другие свойства и проявления во внимание не принимались. Они просто игнорировались. Подобный взгляд на человека мог быть привлекателен только для тех, кого интересовали в поведении лишь его исполнительские эффекты.

Гештальт - психология

В те же годы, когда в Соединенных Штатах вспыхнул бихевиористский «мятеж» против психологии сознания, в Германии другая группа молодых исследователей отвергла психологический «истаблишмент» с неменьшей решительностью, чем Уотсон. Эта группа стала ядром новой научной школы, выступившей под названием гештальт-психологии (от немецкого «Gestalt» – форма, структура). Ядро образовал триумвират, в который входили: Макс Вертгеймер (1880 – 1943), Вольфганг Келер (1887 – 1967) и Курт Коффка (1886 – 1941). Они встретились в 1910 г. во Франкфурте-на-Майне в психологическом институте, где Вертгеймер искал экспериментально ответ на вопрос о том, как строится образ восприятия видимых движений, а Келер и Коффка были не только испытуемыми, но и участниками обсуждения результатов опытов. В этих дискуссиях зарождались идеи нового направления психологических исследований.

Схема опытов Вертгеймера была проста. Вот один из вариантов. Через две щели – вертикальную и отклоненную от нее на 20–30 градусов – пропускался с различными интервалами свет. При интервале более 200 миллисекунд два раздражителя воспринимались раздельно, как следующие друг за другом. При интервале менее 30 миллисекунд – симультанно, при интервале около 60 миллисекунд возникало восприятие движения. Вертгеймер назвал это восприятие фи-феноменом. Он ввел специальный термин, чтобы выделить уникальность этого явления, его несводимость (вопреки общепринятому в ту эпоху мнению) к сумме ощущений от раздражения сперва одних пунктов сетчатки, а затем других. Сам по себе результат опытов был тривиален. Вертгеймер использовал давно уже изобретенный стробоскоп, позволяющий при вращении с известной скоростью отдельных дискретных изображений создать видимость движения – принцип, приведший к созданию кинопроектора. Вертгеймер видел смысл своих опытов в том, что они опровергали господствующую психологическую доктрину: в составе сознания обнаруживались целостные образы, неразложимые на сенсорные первоэлементы.

Ставя опыты, касающиеся частного вопроса, будущие гештальтисты ощущали как сверхзадачу необходимость преобразования психологии. Они занялись этой наукой, будучи воодушевлены ее экспериментальными достижениями. Они и сами прошли хорошую экспериментальную выучку (Вертгеймер – в Вюрцбурге у Кюльпе, Келер и Коффка – у Штумпфа в Берлине). И вместе с тем они испытывали неудовлетворенность ситуацией в психологии. В чем причина?

Как видно из воспоминаний Келера, одни видели ее в том, что высшие психические процессы оставались вне точного экспериментального анализа, который ограничивался сенсорными элементами и принципом ассоциации. Хотя Вертгеймер получил в 1904 г. (в самый разгар споров о внеобразном мышлении) докторскую степень в Вюрцбурге, где изучал именно эти высшие процессы, и, тем не менее, пути к новой психологии, как «науке о реальных человеческих существах», не нашел. Значит, верны подозрения, что стерильность психологических исследований коренится в ложности их исходных посылок. Тогда нет нужды идти экспериментальной психологии «вверх» – к актам мышления и воли. Следует пересмотреть ее основания, начиная от трактовки простейших чувственных феноменов. Одним из них и оказался открытый Вертгеймером целостный фи-феномен. Результаты его изучения были изложены в статье «Экспериментальные исследования видимого движения» (1912). От этой статьи принято вести родословную гештальтизма. Его главный постулат гласил, что первичными данными психологии являются целостные структуры (гештальты), в принципе не выводимые из образующих их компонентов. Гештальтам присущи собственные характеристики и законы. Свойства частей определяются структурой, в которую они входят. Мысль о том, что целое больше образующих его частей, была очень древней. Чтобы объяснить характер ее влияния на психологию, следует рассмотреть общий исторический фон (весь научно-теоретический «гештальт»), в пределах которого складывалась новая школа.

Прежде всего заслуживает внимания факт одновременного возникновения гештальтизма и бихевиоризма: Вертгеймер и Уотсон выступили с идеей реформы психологии почти одновременно в условиях нараставшей неудовлетворенности господствовавшими воззрениями на предмет, проблемы, объяснительные принципы психологии. Остро чувствовалась необходимость ее обновления. Как известно, в движении научного познания имеются как эволюционные периоды, так и периоды крутой ломки общепринятых представлений. Продуктом коренных сдвигов в психологическом познании явились и бихевиоризм, и гештальтизм. Их одновременное появление – показатель того, что они возникли как различные варианты ответа на запросы логики развития психологических идей. И действительно, оба направления были реакцией на сложившиеся научные стереотипы и протестом против них. Эти стереотипы выражали уже рассмотренные нами школы – структурную и функциональную.

Вслед за работой Келера о физических гештальтах вышла книга Коффки «Основы психического развития» (1921), а затем программная статья Вертгеймера «Исследования, относящиеся к учению о гештальте» (1923). В этих работах была изложена программа нового направления, которое организовало свой журнал «Психологическое исследование» (до его закрытия при гитлеровском режиме вышло 22 тома). Келер занял после Штумпфа кафедру в Берлинском университете. К гештальтистскому триумвирату были близки доцент этого университета Курт Левин, создавший самостоятельную школу, крупный невролог Курт Гольдштейн и др.

20-е годы ознаменовались серьезными экспериментальными достижениями гештальт-психологии. Они касались главным образом процессов восприятия, притом зрительного. Было предложено множество законов гештальта (Хсльсоп насчитал их 114). К ним, в частности, относились уже знакомые нам «фигура и фон» и «транспозиция» (реакция не на отдельные раздражители, а на их соотношение). Принцип «транспозиции» иллюстрирует следующий модельный эксперимент, проведенный Келером над курами, у которых вырабатывалась дифференцировка двух оттенков серого цвета. Куры научались клевать зерна, разбросанные на светлом квадрате, отличая его от находившегося рядом темного. В контрольном опыте тот квадрат, который служил положительным раздражителем, оказывался рядом с квадратом еще более светлым. Куры и выбирали этот последний, хотя прежде он никогда не подкреплялся. Они, таким образом, реагировали не на абсолютную светлоту, а на соотношение светлот (на «более светлое»).

Их реакция, по Келеру, определялась законом «транспозиции». Были предложены и другие законы. Так, под прегнантностью имелась в виду тенденция воспринимаемого образа принять законченную и «хорошую» форму. («Хорошей» считалась целостная фигура, которую невозможно сделать более простой или более упорядоченной.) Константность означала постоянство образа вещи при изменении условий ее восприятия. Под «близостью» понималась тенденция к объединению элементов, смежных во времени и пространстве. Под «замыканием» – тенденция к заполнению пробелов в воспринимаемой фигуре и т. д.

Если первоначально свои критические стрелы гештальтисты направляли против традиционной «атомистской» трактовки сознания, то в дальнейшем, как уже говорилось, главной мишенью стал бихевиоризм. Пытаясь показать его односторонность, неспособность охватить своими объяснительными понятиями образно-смысловую регуляцию поведения, гештальтизм, однако, сам оказался беспомощным перед этой регуляцией, ибо он так же, как и его противник, разъединил образ и действие. Ведь образ у гештальтистов выступал в виде сущности особого рода, подчиненной собственным имманентным законам (прегнантности, константности и т.п.). Его связь с реальным, предметным действием оставалась ничуть не менее загадочной, чем соотношение между действием и образом у бихевиористов.

Фрейдизм

Но одно направление не приобрело столь громкую известность за пределами психологии, как фрейдизм. Это объясняется слиянием его идей в странах Запада на искусство, литературу, медицину, антропологию и другие области науки, связанные с человеком.

Названо это направление по имени Зигмунда Фрейда (1856–1939). Сам Фрейд обозначил его термином «психоанализ». 3. Фрейд родился в Моравии (Чехословакия) в семье неудачливого мелкого коммерсанта. Поступив на медицинский факультет в Вене, Фрейд наряду со слушанием лекций несколько лет с большим усердием работал в Физиологическом институте Эрнста Брюкке – одного из создателей физико-химической школы в физиологии.

Фрейд усвоил символ веры этой школы – принцип строжайшего детерминизма и взгляд на организм как на энергетическую величину. В 1881 г. он получил степень доктора медицины и из-за того, что евреям в Австро-Венгрии путь к академической карьере был закрыт, занялся частной практикой.

В 1895 г. его захватила идея реформы психологии. Он работал над «Проектом научной психологии», в котором предлагал объяснять внутренние психические явления в объективных, количественных понятиях. «Цель психологии, – писал он в этом незаконченном проекте, – представить психические процессы в количественно определяемых состояниях специфических материальных частиц». «Проект...» являлся первой попыткой Фрейда осмыслить в границах теории эмпирический материал, имевшийся у него как врача-невролога. Довольно обширная практика ставила перед ним и заставляла решать клинические задачи, которые невозможно было осмыслить в традиционных представлениях.

Между тем пациенты доктора Фрейда действительно страдали: нельзя было понять причины их страданий исходя из устройства нервной системы, нельзя было их избавить от страданий, воздействуя на это устройство физическими средствами. Фрейд познакомился с другим практикующим врачом, Иосифом Брейером (1842 – 1925), с успехом лечившим истерию. Для этого заболевания характерны различные расстройства движений, речи, зрения, памяти и др., которые, однако, являются функциональными, поскольку больного можно от них избавить с помощью психотерапии. Брейер использовал гипноз. Учение о гипнозе начало привлекать внимание ученых благодаря работам английского хирурга Джеймса Бреда (1795 – 1860). Он применял гипноз для обезболивания и предложил для обозначения гипнотических состояний взамен скомпрометировавшего себя месмеризма термин «нейрипнология» (от которого и происходит термин «гипноз»). Брейер не занимался специально вопросом о природе гипноза (как известно, этим вопросом занимались парижская и нансийская школы). Он просто применял его в лечебных целях. Находясь в состоянии гипноза, больной вспоминал о событиях, которые предположительно вызывали тот или иной симптом. При этом оказывалось, что сам по себе рассказ о них иногда избавлял от симптома. Брейер назвал описанный феномен древнегреческим термином «катарсис», примененным некогда Аристотелем для обозначения «очищения души» при восприятии трагедии.

Из совокупности связанных с лечением и изучением истерии фактов вытекало, что:

·       аффективно окрашенные впечатления, вытесненные в силу каких-то причин из сознания, продолжают оказывать влияние на человека и могут придать его поведению патологический характер;

·       источник патологических изменений для самих больных неизвестен, ими в обычных условиях неосознаваем;

·       чтобы добиться лечебного эффекта, нужен гипнотический сон, при котором возможно освобождение от травмирующих эмоций путем «катарсиса».

Какие-то мысли или импульсы оказываются неприемлемыми для индивида. Но они не исчезают. Их заместителем становятся симптомы истерии. Но если этим мыслям или импульсам предоставить возможность вновь появиться в сознании, наступает облегчение и заменявшие их симптомы либо исчезают, либо становятся менее резкими.

В этой картине можно различить намеки на многие представления будущего психоанализа: и о бессознательных импульсах, про которые индивид не знает не из-за слабости своей памяти, а из-за их несовместимости с установками его личности, и о динамике этих импульсов, прорывающихся в виде странных расстройств движений или чувственных восприятии, и об очистительной роли воспоминаний о ситуациях, нанесших травму.

Но из фактов как таковых и даже приемов их добывания (таким приемом, в частности, было использование Брейером гипноза) сами по себе теоретические идеи не возникают. За объяснением демонстраций доктора Брейера и своего собственного, врачебного опыта Фрейд поехал в Париж к Шарко, который, как отмечалось, не признавал других причин истерии, кроме органических, чисто телесных. Как-то вечером в частной беседе Шарко сказал Фрейду, что странности в поведении невротика могут иметь сексуальные основания. Роль сексуальных моментов в этиологии неврозов отмечалась и другими врачами. Никто из них, однако, не акцентировал эту роль и тем более не считал сексуальное влечение главным двигателем поведения, как вскоре начал утверждать Фрейд. Признать роль сексуального фактора еще не значило определить свою позицию в столкновении двух течений в неврологии – «органического» и «психологического». Ведь влияние этого фактора можно было объяснить чисто соматическими причинами – функционированием половых желез, нервных центров и т. д.

Вернувшись от Шарко, Фрейд продолжал использовать в качестве терапевтического средства гипноз, правда без особого успеха. Он попытался также применить электротерапию – причиняющий страдания орган раздражался электрическим током. Успех оказался незначительным. Мы упоминаем об этом, чтобы подчеркнуть, что ни предположение о бессознательных переживаниях (на которое наталкивала неврологическая практика), ни использование гипноза с целью обнаружить вытесненные из памяти аффекты, ни упор на сексуальный фактор – ни один из этих моментов сам по себе (или в совокупности) еще не привел Фрейда к его идее об особой психической детерминации, хотя и готовил почву для этого. Более того, все, что наблюдалось им в поведении пациентов и что требовало его вмешательства как врача, долгое время еще не осмысливалось им в виде общей теоретической схемы. Когда же была предпринята первая попытка осмысления, то исходными для Фрейда, как свидетельствует «Проект...», оказались не психологические, а физиологические принципы.

С именем Фрейда прочно ассоциируется понятие о бессознательном. Многие авторы справедливо подчеркивают, что это понятие имеет длительную дофрейдовскую историю. Но эту историю заполняют обычно только философские учения, что может лишь укрепить убеждение в том, что бессознательное в качестве предмета эмпирического конкретно-научного исследования впервые выступило у Фрейда. Между тем психологические категории образа и действия, складываясь в качестве научных до Фрейда, не имели своим неотъемлемым признаком представленность отображаемых объектов в сознании. Следует также иметь в виду, что две главные школы экспериментальной психологии – структуралистская и функционалистская – вопреки их программным притязаниям создать науку о сознании не смогли. Учитывая эти моменты, нетрудно понять вывод фрейдистов, будто до Фрейда психологии как науки вообще не существовало.

В 1895 г. вышла первая книга Фрейда, написанная совместно с Брейером, «Исследование об истерии». От нее принято вести историю психоанализа.

В дальнейшем, занявшись анализом собственной психики, Фрейд не мог использовать ни гипноз, ни свободные ассоциации. Он выбрал другие психические феномены – сновидения, в которых увидел «царскую дорогу к бессознательному». В свое время, работая с Брейером, он предполагал, что возвращение пациента с помощью гипноза к неприятным эпизодам прошлого ведет к очищению души от патогенных эмоций. Теперь Фрейд изменяет свою точку зрения на образы прошлого. Он выдвигает положение об их символическом характере. Идея символики сновидений была очень древней. Фрейд предложил новый взгляд на эту символику. В ней, по его мнению, иносказательно подает о себе весть мир бессознательных потаенных влечений.

Фрейд пришел к выводу, что за кажущимися бессмысленными образами и действиями скрыта работа психологического механизма, решающего определенные задачи, значимые для личности. Его просчет, хорошо видимый с позиций современной науки, состоял не в указании на важность психической детерминации, не совпадающей с чисто физиологической, а в превратных представлениях о самой психике, о механизмах ее развития, о ее зависимости от социальных и физиологических факторов.

Первоначально Фрейд представил психическую жизнь, состоящей из трех уровней: бессознательного, предсознательного и сознательного. Источником инстинктивного заряда, придающего мотивационную силу человеческому поведению (как в его моторных, так и в мыслительных формах) является бессознательное. Оно насыщено сексуальной энергией (Фрейд обозначил ее термином «либидо»). Эта сфера закрыта от сознания в силу запретов, налагаемых обществом. В предсознательном теснятся психические содержания, которые без особого напряжения могут стать предметом осознания. Наконец, сознание. Оно не является пассивным отражением процессов, которые совершаются в сфере бессознательного, но находится с ними в состоянии постоянного антагонизма, конфликта, вызванного необходимостью подавлять сексуальные влечения. Эта схема и была приложена к объяснению клинических фактов, полученных в результате анализа поведения невротиков: симптомов истерии, забывания травмировавших событий (амнезия), катарсиса и др. Затем она была перенесена на некоторые обычные проявления психической жизни, а именно на сновидения, обмолвки, шутки и т. д.

Во всех случаях предлагалась одна и та же интерпретация: либидо как мощное мотивационное начало прорывается сквозь цензуру сознания, ищет различные обходные пути и разряжается в формах, внешне нейтральных, а по существу имеющих второй, символический план. Подавление влечения проявляется в бодрствующем состоянии в виде различных обмолвок, описок, забывания определенных вещей и т.д. Для всех этих явлений объяснение, согласно Фрейду, нужно искать не в недостатках памяти и не в случайных, не имеющих отношения к системе мотивов личности, отклонениях от двигательных стереотипов, а в той же области функционально напряженных импульсов, сдержанных цензурой сознания, но получивших выражение в явлениях, которые приобретают смысл симптома и символа. Наконец, шутки или каламбуры также есть не что иное, как мгновенная разрядка напряжения, созданного ограничениями, которые накладывают на субъекта социальные нормы, в том числе логико-грамматические. Такая разрядка вызывает чувство удовлетворения.

Фрейд не ограничился выводом о том, что сновидения, ошибки памяти и т. п. нужно соотносить не только с физиологическими, но и прежде всего с психологическими (мотивационными) механизмами, посредством которых решаются значимые для личности задачи. Саму мотивацию он выставил в ложном свете, как и динамику ее развития. Центральной для Фрейда становится идея метаморфоз, претерпеваемых сексуальным инстинктом в онтогенезе.

Согласно фрейдистской концепции об инфантильной сексуальности, ребенок до 5 – 6-летнего возраста проходит ряд фаз: оральную, анальную и фаллическую. Между шестью годами и юностью – период, когда половой инстинкт находится в латентном, скрытом, состоянии. Задача психоаналитической процедуры усматривалась в том, чтобы «раскопать» в раннем детстве различные слои, где возникают те сексуальные нарушения, которые становятся источником невроза. Особое место отводилось «Эдипову комплексу», под которым понималась определенная мотивационно-аффективная формула отношений ребенка к своим родителям. В греческом мифе о царе Эдипе, убившем своего отца и женившемся на матери, скрыт, по мнению Фрейда, ключ к якобы извечно тяготеющему над каждым мужчиной сексуальному комплексу: мальчик испытывает влечение к матери, воспринимая отца как соперника, вызывающего одновременно и ненависть, и страх.

Психоанализ не ограничил своих притязаний областью психического развития индивида. Он распространил их на всю историю человеческой культуры, ища в ней (мифах, обычаях; памятниках литературы, искусства, науки) воплощение все тех же комплексов, все тех же сексуальных сил. Фрейд рассчитывал, что тем самым благодаря использованию обширного материала, почерпнутого из совершенно другой, чем сновидения, поведение невротиков и т.д., области, будет подтверждена общезначимость психоаналитических схем. В действительности распространение объяснительных приемов психоанализа на историю культуры, представив последнюю в совершенно мистифицированном виде, лишь усугубило давно уже сложившееся в научных кругах недоверие к самим этим приемам.

В 20-х годах в психологических воззрениях Фрейда произошли некоторые изменения. Они коснулись, в частности, вопроса об основных побудительных силах поведения. После первой мировой войны, истребившей множество людей и культурных ценностей, породившей неврозы особого рода, Фрейд присоединяет к инстинкту самосохранения и половому инстинкту инстинкт разрушения (служащий мотивом агрессивного поведения). Представление об исконной агрессивности человека было использовано затем апологетами реакционной доктрины о неотвратимости войн. Оно еще резче обнажило антиисторизм и антигуманизм фрейдистской концепции, пронизанной неверием в общественный прогресс, в возможность устранить причины, порождающие агрессию и насилие.

Известные изменения претерпевают в этот период взгляды Фрейда и на структуру человеческой личности. Напомним, что первоначально Фрейд представлял личность в виде иерархии бессознательного, предсознательного и сознательного. В дальнейшем в работах «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) и «Я и Оно» (1923) он предлагает иную модель, оказавшую существенное влияние на психологические учения о личности.

Теперь он утверждает, что личность состоит из трех основных компонентов, обозначенных терминами «ид» (оно), «эго» (Я) и «супер-эго» (сверх-Я). «Ид» – наиболее примитивный компонент, носитель инстинктов. Будучи иррациональным и бессознательным, ид подчиняется принципу удовольствия. Вынужденное служить требованиям ид, эго (Я) вместе с тем следует принципу реальности, а не удовольствия. Оно учитывает особенности внешнего мира, его свойства и отношения. Наконец, «супер-эго»  служит носителем моральных стандартов, это та часть личности, которая выполняет роль критика и цензора. Если эго примет решение или совершит действие в угоду ид, но в противовес супер-эго, оно испытывает наказание в виде чувства вины, укоров совести. Поскольку требования к эго со стороны ид, супер-эго и реальности несовместимы, неизбежно его пребывание в ситуации конфликта, создающего невыносимое напряжение, от которого личность спасается с помощью специальных «защитных механизмов» – вытеснения, рационализации, регрессии, сублимации и др. Вытеснение означает непроизвольное устранение из сознания чувств, мыслей и стремлений к действию. Перемещаясь в область бессознательного, они продолжают мотивировать поведение, оказывают на него давление, переживаются в виде чувства тревожности, прорываются в симптомах и т.д. Регрессия – соскальзывание на более примитивный уровень поведения или мышления. Сублимация – один из механизмов, посредством которых запретная сексуальная энергия разряжается в виде деятельности, приемлемой для индивида и общества. Разновидностью сублимации является творчество.

В 1908 г. была организована Международная психоаналитическая ассоциация. Одним из наиболее активных ее деятелей становится К. Юнг (1875–1961) – швейцарский психиатр, еще до сближения с Фрейдом приобретший известность изобретенным им тестом на ассоциацию слов. Тест требует от подвергаемого испытанию лица возможно более быстрой реакции на предъявляемое слово любым другим словом. Заторможенность этой реакции, непонимание слова-раздражителя или его механическое повторение (совместно с другими реакциями, в частности изменением пульса, электрического сопротивления кожи и т.д.) рассматривались как «индикатор комплекса», т.е. как указание на эмоционально окрашенные представления, сообщение о которых является для испытуемого нежелательным.

Юнг работал под руководством известного психиатра Е. Блейлера, а также под руководством Жане. Мысль о том, что ассоциации могут быть использованы для изучения скрытых тенденций личности, а не только памяти и мышления, носилась тогда в воздухе. Юнг пришел к ней независимо от Фрейда. Познакомившись же с теорией Фрейда, он стал применять ее в психиатрической клинике.

Через несколько лет Юнг разошелся с Фрейдом, выдвинув собственную систему, названную им «аналитической психологией». Одним из ее центральных пунктов стало «учение о коллективном бессознательном». Подобно инстинктам животных, у человека, согласно Юнгу, врожденными для различных рас являются архетипы, представляющие не индивидуальное, а коллективное бессознательное. Архетипы – априорные организаторы нашего опыта, невидимый ультрафиолетовый конец психического спектра. Они обнаруживаются в сновидениях, фантазиях, галлюцинациях, психических расстройствах, а также в творениях культуры. В качестве объекта своих спекуляций Юнг выбрал историю алхимии, символы которой, по его мнению, запечатлели стремление к «индивидуации», выражающей потребность индивидуальной души синтезировать присущее ей коллективно-бессознательное начало с элементами собственного сознания.

Характерный для всего психоаналитического движения антиисторический подход не только к индивидуальному сознанию, но и к развитию культуры ярко выступил в юнговской концепции. Эволюция культурных  ценностей  выводилась Юнгом из мифических вневременных свойств человеческой души.

Если юнговское учение об архетипах, коллективном бессознательном и т. д. не было принято научной психологией, то разработанная им типология -характеров приобрела популярность и поныне используется в исследованиях личности. Юнг разделил человеческие типы на экстравертивный (обращенный вовне, увлеченный социальной активностью, чуждый самосозерцанию) и интравертивный (обращенный внутрь).

Другой крупный представитель психоаналитического движения, А. Адлер (1870–1937), так же как и Юнг, отверг пансексуализм Фрейда и выдвинул ряд идей, повлиявших на зарождение неофрейдизма. Среди этих идей отметим принцип единства личности (в противовес ее разделению на ид, эго и супер-эго} и подчеркивание роли социального, а не биологического фактора в мотивационной структуре человека. Согласно учению Адлера (названному «индивидуальной психологией»), индивид из-за дефектов в развитии его телесных органов испытывает «чувство неполноценности». Стремясь преодолеть это чувство и самоутвердиться среди других (здесь и выступает социальный фактор), он актуализирует свои творческие возможности. Компенсация и сверхкомпенсация – таковы движущие силы психического развития. Иногда попытки освободиться от чувства неполноценности ведут к невротическим срывам: чтобы добиться превосходства над другими людьми, личность провоцирует у них симпатии к своей персоне. Сверхкомпенсация – это особая форма реакции на чувство неполноценности. Она порождает людей, отличающихся исключительными достижениями. Так же как и Фрейд, Адлер считал, что формирование характера падает на первые пять лет, когда у ребенка развивается свой стиль поведения, определяющий образ его мыслей и действий во все последующие периоды.

Хотя Адлер и настаивал на том, что индивид не может рассматриваться независимо от общества, представление о социально-исторической природе человеческой личности было ему так же чуждо, как и Фрейду. Он видел в личности продукт ее собственного индивидуального творчества, стимулируемого ее незащищенностью перед враждебным миром, неполноценностью, стремлением укрепиться путем превосходства над другими.

Само по себе утверждение Адлера о том, что личность существует только в «социальном контексте», не способно пролить свет на реальные движущие силы человеческого поведения, пока остается нераскрытой природа этих отношений и механизм их воздействия на личность. Ведь и у Фрейда в роли источников конфликтов выступала динамика мотивов ребенка как существа не изолированного, а непрестанно сталкивающегося с запретами ближайшего социального окружения.

Определяется ли социализация личности вытеснением влечения и переключением энергии на санкционированные обществом объекты (Фрейд), рассматривается ли она как результат стремления личности компенсировать и даже сверхкомпенснровать свою неполноценность (Адлер) – и в одном и в другом случае за исходное принимается извечный антагонизм между индивидом и «контекстом социальных отношений», чем затемняется подлинная картина их взаимоотношений.

В конце 20-х – начале 30-х годов в психологии вновь сложилась острая кризисная ситуация. Борьба между школами в психологии достигла апогея. Успешное развитие экспериментальных исследований сочеталось с резким теоретическим антагонизмом. В 1927 г. вышло первое издание книги Карла Бюлера «Кризис психологии». Ее название совпадало с названием книги Вилли, появившейся в конце прошлого столетия. В отличие от Вилли Бюлер говорил уже не о том, на какую философскую теорию сознания следует ориентироваться, а о том, как добиться единства психологической науки, распавшейся, по его мнению, на три основных направления: психологию сознания, психологию поведения и психологию духа. Выход, по Бюлеру, состоял в объединении всех подходов с целью создания единой системы понятий. Рациональной в этом анализе являлась мысль о том, что в каждом из направлений отражался один из реальных аспектов психической деятельности. Однако с самого начала была очевидна эклектичность бюлеровского проекта и последующая история показала его неосуществимость.

О тревожном положении свидетельствовали регулярно проходившие международные психологические конгрессы, где представители различных направлений не могли найти общего языка. Когда президента IX Международного конгресса (впервые проходившего в США) Джеймса Кеттела попросили поделиться общими впечатлениями об этом конгрессе, он заметил, что психология напоминает ему огромную медузу. «Ей следовало бы придать хотя бы немного костей», – добавил он. На следующем конгрессе, в 1932 г., в Копенгагене выступил один из главных гештальтистов, В. Келер, и сказал, что психология окончательно распадется, если не удастся найти связующие ее нити.

Лекция 8. ШКОЛЫ В ПСИХОЛОГИИ: 1930 - 1940 годы

Эволюция бихевиоризма

Выход из тупика и предпосылку достижения искомого единства не на вербальной, а на реальной, эмпирически контролируемой основе психологи-бихевиористы увидели в новом варианте позитивистской философии – операционализме.

Создатель «когнитивного бихевиоризма», Толмен, имея инженерное образование, некоторое время занимался психологией в Германии у Коффки до того, как его учитель вошел в гештальтистский триумвират. В начале 20-х годов, работая преподавателем психологии в Калифорнийском университете (Беркли), Толмен восторженно встретил уотсоновскую программу. Гештальтистская школа повлияла на него в двух отношениях: он усвоил идею целостности и убеждение, что главным в поведении является его внутренний план. Бихевиоризм устранил этот план по мотивам его принципиальной недоступности объективному прямому наблюдению. Здесь бихевиоризм был полностью солидарен с гештальтизмом, который также исходил из мнения, что внутрипсихическое, будучи доступно одному только субъекту, образует его феноменальное поле.

Операционализм, казалось, открывал перспективу перевести феномены, никому кроме самого субъекта не доступные, на язык объективно наблюдаемых операций исследователя этих феноменов.

Инициатором такого исследования внутренних процессов, совершающихся между стимулом и реакцией, и выступил Толмен. Он исходил из того, что для этих процессов должны существовать столь же объективные показатели, какими пользуются при изучении стимулов и реакции, доступных внешнему наблюдению.

Свой вариант бихевиоризма Толмен изложил в книге «Целенаправленное поведение у животных и человека». Понятие о цели было главным камнем преткновения для Уотсона и его последователей. Направление их поисков заключалось в том, чтобы в противовес функционалистской психологии с ее телеологическим способом мышления утвердить присущий естественным наукам детерминизм. Понятие о цели в психологии предполагает образ и мотив (а не только раздражитель и органическую потребность). Эти категории и ввел Толмен, сохранив уверенность Уотсона в том, что психология, чтобы стать наукой, должна ограничиться объективно наблюдаемым. Свой бихевиоризм Толмен называл «молярный». Этот термин был избран с целью противопоставить взгляд на поведение как на целостный процесс «молекулярному» бихевиоризму, трактующему поведение как совокупность изолированных двигательных актов.

Толмен ввел понятие о промежуточных переменных (intervening variables), под которым понималась совокупность познавательных и побудительных факторов, действующих между непосредственными стимулами (внешними и внутренними) и ответным поведением. Промежуточные переменные – это детерминанты, которые опосредствуют двигательную реакцию (зависимая переменная) на раздражитель (независимая переменная).

Сперва Толмен исходил из двух классов промежуточных переменных: потребностных (потребность в пище и безопасности, а также сексуальное влечение) и познавательных (восприятие, умение и др.). В дальнейшем (1951) он пересмотрел свой подход и выделил три группы: потребностная система, система ценностных мотивов (предпочтений одних объектов другим) и бихевиориальное поле (ситуация, в которой совершается действие). Концепция Толмена расшатала бихевиористские постулаты и стимулировала разработку новых экспериментальных программ исследования научения. Формула «стимул – реакция» в ее исходном варианте удержаться более не могла.

По-новому были оценены Толмепом два главных закона бихевиоризма, сформулированные Торндайком: закон упражнения и закон эффекта. Закон упражнения, если его трактовать как закрепление реакции в силу ее более частого повторения, по сравнению с другими не имеет, с точки зрения Толмена, большой объяснительной ценности. Истинный смысл упражнения состоит не в упрочении связей (коннексий) между раздражителем и двигательным ответом, а в образовании определенных познавательных структур. Крыса научается, например, находить в лабиринте путь к пище благодаря тому, что у нее складывается «познавательная карта» этого пути, а не простая сумма двигательных навыков. Устремленное к цели животное различает сигналы среды, связывая с ними свои ожидания (exprectations). В случае, если ожидание не подтвердится, поведение изменяется. Усвоенная животным «познавательная карта», следовательно, подкрепляется ожиданием и его подтверждением, а не самим по себе удовлетворением органической потребности.

Толменом было введено также понятие о латентном научении, которое понималось как скрытое, ненаблюдаемое научение, при известных условиях проявляющееся в действии. Оно свидетельствует о том, что закон эффекта (полагающий, что без прямого подкрепления каждого движения состоянием удовлетворенности (или дискомфорта) оно не сохраняется) не может претендовать на универсальность. Процесс научения происходит и в тех случаях, когда подкрепление отсутствует. Животное как бы исследует ситуацию возможного действия. У пего формируются познавательные структуры («знаковые гештальты»), с помощью которых в дальнейшем достигается оптимальный эффект. Этот вывод опирался на следующий эксперимент. Сравнивалось поведение в лабиринте различных групп крыс. Одна группа регулярно получала пищу, тогда как другая в течение многих проб не находила в кормушке пищи и получала ее лишь через 10 дней. Кривая научения второй группы показывала, что и в период, когда отсутствовало подкрепление, животное все же обучалось. Оно за этот период обследовало лабиринт, узнавало характер расположения в нем коридоров, строило познавательные структуры и поэтому, получая подкрепление, сразу же делало меньше ошибок.

Эти положения Толмена дали повод назвать разработанную им концепцию научения «познавательной» («когнитивной»). Вводя в противовес прежним бихевиористам внутренние факторы, Толмен, однако, не смог предложить их детерминистское объяснение. Между реальным телесным действием и «познавательной картой», «матрицей ценностей – убеждений» и другими внутренними ориентирами этого действия в его теории зияла пропасть. Толмен, как заметил Газри, изобразил своих крыс «погруженными в мысли», но он бессилен был объяснить, исходя из системы своих понятий, как же они все-таки добираются до кормушки. Образ – мотив, с одной стороны, и реальное телесное действие – с другой, по-прежнему оставались расщепленными.

Коренной причиной слабости позиции Толмена являлась его операционалистская методология. Он был убежден, что получает достоверную информацию о внутреннем плане поведения, исходя из объективных данных, а не из субъективных соображений, когда на реальное поведение организма переносятся сведения, которые почерпнуты человеком из своего донаучного опыта. Но под объективными данными он понимал, согласно предписаниям операционализма, эффекты своих собственных процедур. Конечно, в этих эффектах отражалась реальность, но она неизбежно ограничивалась частным фрагментом поведения. Невозможно было склеить из этих фрагментов целостную, существующую независимо от исследовательских операций психолога картину целесообразной регуляции поведения. Для этого требовалась новая теория. Создать таковую Толмен не смог.

Чем же объяснить глубокое, длившееся не одно десятилетие влияние его исследовательской программы на американскую психологию? Подобно тому как сам Толмен в начале 20-х годов почувствовал облегчение после того, как Уотсон развеял стерильную атмосферу интроспекционизма, американские психологи в начале 30-х годов почувствовали облегчение от «очистительной» работы Толмена, который преодолел прямолинейность мысли Уотсона, вычеркнувшего из психологии ее важнейшие понятия и проблемы.

Другим, еще более влиятельным теоретиком необихевиоризма был Кларк Леонард Халл. Его теория также явилась реакцией на уже рассмотренные нами запросы логики развития психологии, своеобразно преломившиеся в новой кризисной ситуации в этой науке на рубеже 20 – 30-х годов: смягчить крайности первоначального варианта бихевиористской концепции, но сохранить ее постулаты, касающиеся детерминизма и объективного метода; построить единую теорию, которая сомкнула бы бихевиористский подход с гештальтистским (принцип целостности) и фрейдистским (принцип мотивационной динамики); ввести в эту теорию идеи, объясняющие целеустремленность поведения, а применительно к человеку – его социальные параметры. Толменовский ответ на эти запросы мы знаем. У Толмена человек оказался «большой белой крысой», у Халла – «маленьким роботом» со своеобразной необихевиористской программой.

Так же как Толмен, Халл, прежде чем заняться психологией, получил инженерное образование, и это сказалось на складе его ума. Его психологические интересы перемещались с проблемы мышления на изучение способностей (в плане профориентации), а затем – гипноза. Его книга «Гипноз и внушаемость» (1933) получила широкую известность, как выдающаяся попытка изучить гипнотические явления посредством объективного метода. Слабое здоровье (он с детства плохо видел, а затем перенес полиомиелит) не мешало Халлу отдавать много энергии обучению постоянно окружавшей его молодежи. Он создал в Йельском университете крупную научную школу, из которой вышли такие видные американские психологи, как К. Спенс (1907–1967), Нил Миллер (р. 1909), О. Маурер (р. 1907) и др. Теоретические воззрения Халла формировались в атмосфере, когда в центре интересов психологического мира оказались идеи Уотсона. Но Халл внимательно изучал и программы других школ. Он пригласил для чтения лекций Коффку, а в 30-х годах его ученики занимались экспериментальным изучением феноментов выдвигали гештальтисты. У Халла целое выступает не как нерасчлененное «поле», а в виде связного взаимодействия переменных, «семейства навыков» и иерархии мотивов.

Впоследствие роль лидера американской психологии переходит к Бурхусу Фредерику Скиннеру (р. 1904), приобретшему репутацию «антитеоретика». Скиннер разъяснил, в каком смысле он отрицательно относился к теории. Под теорией он понимал объяснение наблюдаемых фактов путем обращения к процессам, которые происходят либо в нервной системе, либо в «концептуальной системе», либо в области сознания. Теории, объясняющие научение этими процессами, дают, согласно Скиннеру, ложную уверенность в нашем знании о том, как строится поведение. Вместе с тем, возражая против оценки его концепции как антитеоретической, Скиннер подчеркивал, что всегда являлся сторонником теории, но «в другом смысле». Всегда – это значит с начала 30-х годов, когда операционалистское движение увлекло и Скиннера.

В 1931 г. он опубликовал статью «Понятие рефлекса в описаниях поведения». Здесь впервые условный рефлекс трактовался не как реальный акт жизнедеятельности, присущий ей самой по себе, а как производное от операций экспериментатора. Впоследствии Скиннер остыл к операционалистскому плану превращения психологии в строгую науку. Но печать позитивизма лежит в той или иной степени на его последующих трудах: «Поведение организмов» (1938), «Наука и человеческое поведение» (1953) (28), «Вербальное поведение» (1957) (30), «Кумулятивная запись» (1961), «Обстоятельства подкрепления» (1969).

В одной из работ Скиннер писал, что за всю свою жизнь он имел только одну идею, и эту идею выражает термин «управление». Имелось в виду управление поведением. Справиться с этой задачей экспериментатор способен лишь в случае, если контролирует все переменные, под влиянием которых складывается и изменяется поведение организма. Он утрачивает власть над своим объектом, когда допускает его зависимость от гипотетических, ускользающих от прямого наблюдения внутренних факторов. Поэтому интерес для науки представляют только непосредственно фиксируемые функциональные отношения между предшествующими экспериментально контролируемыми стимулами и последующими реакциями.

К гипотезам и дедуктивным теориям, по мнению Скиннера, наука вынуждена прибегать там, где ее объектами являются микро- или макроявления, недоступные прямому восприятию, психология же находится в более выгодном положении. Взаимодействие факторов, порождающих поведенческие реакции, можно непосредственно увидеть. Для этого, однако, требуются специальные экспериментальные установки и схемы. Они подобны оптическим приборам, позволяющим обнаружить события, скрытые от невооруженного глаза. Таким прибором Скиннер считал изобретенный им экспериментальный ящик (названный впоследствии, вопреки протестам самого Скиннера, «скиннеровским ящиком»), в котором белая крыса (или голубь), нажимая на рычажок (или кнопку), получает подкрепление. Рычаг соединяется с самописцем, регистрирующим движение. Нажим на рычаг рассматривается в качестве образца и самостоятельной единицы «оперантной реакции» – очень удобной для фиксации, поскольку всегда можно однозначно определить, произошла она или нет. Дополнительные устройства позволяют соединять подкрепление с различными сигналами (звуковыми, световыми и т. д.).

Схема опыта может быть усложнена. Например, вместо одного рычажка перед крысой находятся два, ставя ее тем самым в ситуацию выбора. Из этого довольно простого набора элементов составляются самые разнообразные планы управления поведением. Так, крыса нажимает на рычаг, но получает пищу только тогда, когда загорается лампочка. В результате в дальнейшем при свете лампочки скорость реакции заметно возрастает. Или пища выдается лишь при нажиме с определенной силой. В дальнейшем движения требуемой силы появляются все чаще и чаще. Можно соединить движения в цепи (скажем, реакция на зеленый цвет ведет к появлению нового раздражителя – красного цвета, двигательный ответ на который подкрепляется). Экспериментатор может также широко варьировать время и порядок положительного и отрицательного подкреплений, конструируя различные «планы подкрепления» (например, подкрепляется только первая реакция, которую организм производит через определенный интервал времени, или подкрепляется только первая реакция после определенного количества других и т. и.).

Скиннер отрицательно относился к статистическим обобщениям, считая, что лишь тщательная фиксация реакций отдельного организма позволит решить главную задачу психологии – предсказывать и контролировать поведение конкретных индивидов. Статистические данные, касающиеся группы (выборки), недостаточны для выводов, имеющих предсказательную силу в отношении каждого из ее отдельных членов. Частоту реакций и их силу запечатлевают кривые, которыми, по Скиннеру, исчерпывается все, что позитивная наука способна сказать о поведении. В качестве образца такого типа исследований предлагалась работа Ферстера и Скиннера «Планы подкрепления», где были сведены в 921 диаграмму данные о 250 миллионах реакций, непрерывно производившихся подопытными голубями в течение 70000 часов.

Подобно большинству бихевиористов Скиннер полагал, что обращение к физиологии бесполезно для изучения механизмов поведения. Между тем его собственная концепция «оперантного обусловливания» сложилась под влиянием учения И.П. Павлова. Признавая это, Скиннер разграничил два типа условных рефлексов. Он предложил отнести условные рефлексы, изучавшиеся павловской школой, к типу S. Это обозначение указывало на то, что в классической павловской схеме реакция возникает только в ответ на воздействие какого-либо стимула, т.е. безусловного или условного раздражителя. Поведение же в «скиннеровском ящике» было отнесено к типу R и названо оперантным. Здесь животное сперва производит реакцию (R), скажем, крыса нажимает на рычаг, а затем реакция подкрепляется. В ходе экспериментов были установлены существенные различия между динамикой реакций типа Я и выработкой слюноотделительного рефлекса по павловской методике. Так, в опытах Скиннера угасание рефлекса происходило иначе, а именно при неподкреплении реакции ее частота и сила возрастали, а не уменьшались, частичное подкрепление давало больший эффект, чем полное, и т.д.

Тем самым была предпринята попытка учесть (с бихевиористских позиций) активность («произвольность») приспособительных движений, понять функцию раздражителя не в качестве силового агента, вызывающего двигательный ответ по типу механического толчка (как это происходит, например, при коленном рефлексе), а в качестве условия, по поводу которого совершается реакция. Считая формулу «стимул – реакция» недостаточной для решения проблем управления поведением, Скиннер полагал, что оба варианта необихевиоризма – толменовский и халловский – стремились ее спасти. Ограниченность этой формулы, по его мнению, состоит в том, что она не учитывает влияния результатов реакции на последующее поведение. Реакция рассматривается только как производное от стимула, только как следствие, но не как детерминанта, которая модифицирует организм. Адекватная формула о взаимодействии организма со средой, писал Скиннер, должна всегда специфицировать три фактора:

·       событие, по поводу которого происходит реакция;

·       саму реакцию;

·       подкрепляющие последствия.

Эти взаимоотношения являются несравненно более сложными, чем отношения между стимулом и реакцией.

Намечался переход от «линейного» представления о поведении к утверждению роли обратной связи в построении форм реакций. В этой роли выступало подкрепление, производящее отбор и модификацию мышечных движений. Разработанная Скиннером и его последователями техника «оперантного обусловливания» получила в Соединенных Штатах широкое применение в различных областях практики, в частности в педагогике.

Неофрейдизм

Лидерами неофрейдизма принято считать К. Хорни (1885 – 1953) и Э. Фромма (р. 1900). В 20-х годах Хорни была практикующим психоаналитиком в Берлине. Она испытала в известной степени влияние марксизма. Действительный смысл марксистского мировоззрения, его революционная сущность остались, однако, ею непонятыми. Тем не менее знакомство с марксистской теорией не прошло бесследно. Оно побудило Хорни подвергнуть критике фрейдистский постулат о фиксированных биологических влечениях и акцентировать роль социальных факторов.

В начале 30-х годов группа западноевропейских аналитиков переехала в США. Это был период крупных потрясений в мировой системе империализма. В Германии пришел к власти фашизм. Соединенные Штаты только что пережили жесточайший экономический кризис. Во всем капиталистическом мире классовые и идеологические противоречия приобрели исключительную остроту. Общественно-политическая атмосфера придала исследованиям психической деятельности новую направленность. Быстрыми темпами развивается социальная психология, ставшая на путь эмпирического изучения «человеческих отношений», анализа общественного мнения, выявления установок и т. д. Практика изучения людей (в том числе страдающих невротическими расстройствами) говорила о зависимости их душевных травм не от сексуальных пертурбаций в детстве, а от реальной угрозы благополучию в условиях фашизма и экономического кризиса. Перед глазами психоаналитиков проходили люди с совершенно другими симптомами, чем те, от которых страдали пациенты Брейера и Фрейда в конце прошлого века. Смехотворно было искать источники их тревог в инфантильной сексуальности, когда фашисты установили режим тотального террора, когда прокатилась эпидемия самоубийств разорившихся держателей акций, когда экономические и политические потрясения угрожали самим основам капиталистического общества.

Карен Хорни организовала американский психоаналитический институт и опубликовала ряд книг («Невротическая личность нашего времени» (1937), «Наши внутренние конфликты» (1945), «Неврозы и развитие человека» (1950)), где подвергла критике биологическую ориентацию Фрейда, выраженную в его трактовке влечений, в утверждении приоритета прирожденных психических сил.

Чтобы раскрыть причину неврозов, считает Хорни, следует обратиться к социальному окружению, которое обусловливает поведение, принимаемое за невротическое. Всем невротикам свойственны ригидность реакции (неспособность быстро приспособиться к новым условиям), а также разрыв между потенциальными возможностями и реальными достижениями. Источник этих симптомов не «Эдипов комплекс», а базальное чувство тревоги. Оно возникает у ребенка, ощущающего себя изолированным и беспомощным в потенциально враждебном мире. Тревожность становится стойкой, если родители ее не элиминируют своей любовью, лаской, защитой от угроз со стороны других людей. Потребность в безопасности и свободе от страха, а не сексуальные или агрессивные импульсы – вот что изначально движет человеческим поведением. Описанные Фрейдом сексуальные извращения и агрессивные тенденции, по мнению Хорни, не причина невроза, а его результат.

Чувство тревоги порождает в качестве способов защиты от него невротические потребности. Главные из них: движение к людям, от людей и против людей. При стойком доминировании в поведении индивида одного из этих векторов складывается невротическая личность – либо услужливая, ищущая любви и одобрения любой ценой, либо пытающаяся отрешиться от общества, либо агрессивная, жаждущая престижа и власти.

Поскольку все эти формы реакций на базальную тревогу являются неадекватными, создается порочный круг. Тревожность не устраняется, а нарастает, порождая все новые и новые конфликты. В поисках спасения невротик строит иллюзорный образ собственной личности («идеализированное Я»). Этот образ на время маскирует аффективную напряженность, в действительности же ее усугубляет. Поскольку конфликт возникает в системе взаимоотношений индивида с социальным окружением (а не как эффект конфронтации с этим окружением ищущих выхода, изначально заложенных в организме психических сил), то на перспективы избавления людей от неврозов следует, по Хорни, смотреть более оптимистично, чем представлялось Фрейду. Ведь воздействовать на межличностные отношения легче, чем на генетические детерминанты поведения.

Обращение к социальным факторам, признание за человеческой средой с ее культурными ритуалами и ценностями первичной роли в становлении личности, отказ от «Эдипова комплекса» и от идеи о всесилии сексуальных влечений – все это, казалось бы, вело к решительному разрыву с Фрейдом. Почему же в таком случае воззрения Хорни (и близкие к ним) оцениваются как неофрейдизм?

Дело в том, что, с одной стороны, за незыблемые принимались такие постулаты Фрейда, как полярность индивида и чуждого ему социального мира, бессознательный характер мотивов поведения этого индивида, который совершенно безотчетно пытается спастись от реальности посредством механизмов «защиты» («рационализации», проекции и др.). С другой – главным инструментом психотерапии служили фрейдовские процедуры, смысл которых в том, чтобы побудить личность осознать свои потаенные комплексы. Вместе с тем само социальное, за которым признавалось определяющее влияние на индивида, утратило в неофрейдизме реальное содержание, поскольку испарилось в «чистое» межличностное общение.

Большую популярность среди интеллигенции капиталистических стран приобрели работы другого неофрейдиста, Э. Фромма. Эмигрировав в 1933 г. в США, он работал в Чикагском психоаналитическом институте, а с 1951 г. – в Мексике. Если Фрейд считал единственным двигателем поведения примитивные биологические силы, то Фромм рассуждал иначе: «Хотя и имеются некоторые потребности, общие для всех людей, такие, как голод, жажда, секс, но те потребности, которые создают различия в характере человека, – любовь и ненависть, вожделение власти и стремление подчиняться, наслаждение чувственным удовольствием и страх перед ним – все это продукты социального процесса. Наиболее прекрасные и самые безобразные склонности человека представляют собой не компоненты фиксированной и биологически заданной человеческой природы, а результаты социального процесса, который творит людей». На этом основании некоторые авторы считают Фромма сторонником марксистской теории личности.

Однако понимание Фроммом характера социального процесса и его творческой роли по отношению к психике свидетельствует об антиисторизме его концепции и верности фрейдистскому принципу первичности бессознательных психических тенденций и механизмов. Выделившись из животного царства, человек, согласно Фромму, навсегда становится рабом «дихотомии существования» («экзистенциальной дихотомии»). Он имеет много потенций, но не в состоянии их реализовать за короткую жизнь, он часть общества, но никогда не живет в гармонии с ним, поскольку представляет отдельную сущность.

В первобытном обществе его спасают идентификация с группой или кланом, мифология и магия. В истории европейской цивилизации, по Фромму, периодом солидарности и социальной безопасности было средневековье: каждый знал свое место в социальной системе и не испытывал поэтому чувства одиночества, оторванности от других. Ренессанс и Реформация разрушили стабильность средневековья. Человек обрел свободу, но утратил социальную безопасность. Резко усилилась зависимость индивида от других, от того, как он будет ими принят. Это привело к возникновению механизмов «бегства от свободы». Их четыре: садизм, мазохизм, деструктивизм и автоматический конформизм. Садизм проявляется в стремлении иметь неограниченную власть над другими, мазохизм – подчинить себя другим, деструктивизм – разрушить мир, чтобы он не разрушил меня, конформизм – быть в таком согласии с социальными нормами, которое отрицает все оригинальное.

Эта схема искажает как социально-историческую, так и психологическую истины. Конечно, на протяжении веков человеческие характеры изменялись, и эти изменения были обусловлены образом жизни людей. Но реальная история ничем не напоминает умозрительную конструкцию Фромма, в которой средневековье предстает в виде эпохи всеобщего благоденствия и согласия, а Возрождение, давшее титанов действия и мысли, рисуется как период разрушения связей между личностью и социальным миром. Развитие индивидуальности оказывается не признаком прогресса, а всего лишь источником извращенных наклонностей к насилию, агрессии, подавлению творческого начала. Выводя из ложно интерпретированного исторического процесса патологические механизмы «бегства от свободы», Фромм затем совершает «маневр» в обратном направлении – к общественным явлениям и процессам. Фашизм он объясняет не классово-историческими обстоятельствами, а мнимой психологической готовностью людей отказаться от свободы с целью обеспечить свою безопасность. Культивируемый буржуазным обществом конформизм выводит опять-таки из действия психологических, а не социальных факторов – желания спастись от постылой свободы путем бездумного, автоматического подчинения лидеру или принятым нормам.

По Фромму, в личности нет ничего прирожденного. Все психические проявления – эффект ее погруженности в различные социальные среды. Но идея изначальной одинокости этой личности и представление о бессознательной динамике мотивов ее поведения остаются для Фромма столь же незыблемыми, как и для всего фрейдистского движения.

На фрейдистской почве возникло еще одно течение, сторонники которого попытались истолковать в понятиях психоанализа своеобразие культурно-исторического облика различных народов. Согласно одному из главных сторонников этого направления, американскому психиатру и этнологу Кардинеру, личность человека формируется культурой. Кроме естественной среды существует нематериальная среда, состоящая из мифов, верований, легенд, рационализированных влечений. Под ее действием складывается «основная структура личности», свойственная всем индивидам, принадлежащим к данной культуре. Эта «основная структура» – продукт специфического для каждой культуры способа воспитания в детстве. Психологическое «строение» человека многопланово. Оно содержит уровень простейших биологических потребностей. Над ним надстраивается «основная структура личности», заданная культурой, в которой воспитывается человек, и уже на базе этого второго уровня складывается индивидуальный характер.

Кардинер исходил из фрейдистского понимания механизма развития личности и ее строения, дополнив его предположением, что влечения, отнесенные Фрейдом к разряду изначально присущих человеческому роду, свойственны отдельным формам культуры.

Изучением этнопсихологии занимались также Маргарет Мид, Рут Бенедикт, Р. Линтон и др. Такие свойства характера, как агрессивность, стремление к насилию, подозрительность, лживость, они считали присущими целым народам и связывали эти свойства с особенностями культуры. При этом использовались термины, выработанные в психиатрии для описания патологических симптомов, а также учение психоанализа о вытеснении, об «Эдиповом комплексе», о замещении, персеверации и др. С этих позиций американскими авторами было рассмотрено около 20 различных культур, преимущественно «туземных», и сделаны выводы о своеобразной психологической «структуре» каждого народа.

Сторонники этого направления полагали, что их работы доказывают, вопреки Фрейду, бесконечную вариативность психологии человека, решающую роль культурных норм, а не прирожденных побуждении. Фактически работы этнопсихологов приобрели реакционную идеологическую направленность. Кардинер, например, утверждал, будто колониальные народы в силу своих психологических особенностей (обусловленных режимом кормления детей и методами их воспитания) испытывают потребность в том, чтобы быть порабощенными более сильными этническими группами (т.е. иначе говоря, империалистическими государствами). Так на смену биологическому расизму пришел более утонченный, но не менее реакционный психорасизм.

Теория «поля» Курта Левина

В 1933 г. вместе с волной эмигрантов, спасавшихся от нацизма, в Соединенные Штаты Америки прибыл доцент Берлинского университета Курт Левин (1890–1947). Он работал два года в Стенфордском университете, затем в университете Иова.

В 1944 г. Левин стал руководителем центра по изучению групповой динамики при Массачусетском технологическом институт. Докторскую степень Левин получил в 1914 г. в Берлине, затем ушел на военную службу и, возвратившись в Берлинский университет, сблизился с обосновавшимися там гештальтистами. Подобно последним, он искал опору для своих психологических представлений в новой, неклассической физике. К этой науке в ту пору были направлены взоры всех, кто задумывался над источником силы научного познания. У физика Бриджмена, как отмечалось, бихевиористы заимствовали идеи, которые привели к учению о промежуточных переменных. В середине 20-х годов зарождается неопозитивизм (логический эмпиризм) – идеалистическое философское течение, провозгласившее язык физики единственно научным, на который должны быть переведены также все суждения о психологических фактах.

Левин смотрел на физику по-другому. Его интересовали в ней не операциональные процедуры, не перспективы сведения неопределенных психологических понятий к физическим терминам, а интеллектуальные приемы, обеспечившие триумф этой науки. Он работал над «Сравнительной наукой о науках», и стал автором работы, касающейся различий между аристотелевским и гегелевским способами объяснения явлений природы. Восприняв мысль философа-неокантианца Кассирера о том, что симптомом прогресса естествознания является переход от «вещных» понятий к «реляционным» (относительным), Левин полагал, что психология также должна перейти на новый режим мышления и интерпретировать свои явления не в категориях изолированных «вещей», а в категориях «отношений».

Наука, по Левину, проходит три стадии: спекулятивную (когда она стремится охватить несколькими глобальными концепциями всю действительность), дескриптивную (когда она с большой скрупулезностью описывает факты) и конструктивную (когда она открывает законы, которые позволяют предсказать каждое единичное явление). Анализ проблем, касающихся общего строя мышления, Левин соотносил с запросами экспериментально-психологического изучения человека. Направления, господствующие в психологии в период, когда Левин пришел в эту науку, структуралистское и функциональное, он отверг как несовместимые с методологией нового естествознания.

Центром гештальтистских объяснений стало выработанное физикой понятие о динамическом поле, где каждый пункт взаимодействует с другими и изменение напряжения в одном из пунктов порождает тенденцию к устранению этого напряжения и восстановлению динамического равновесия. Это понятие роднило Левина с Вертгеймером, Келером, Коффкой. Однако в отличие от других гештальтистов, занимавшихся проблемой перцептивных структур (категория образа), Левин сосредоточил внимание на проблеме человеческих побуждений (категория мотива). Это и определило своеобразие его исследований сравнительно с гештальтистскими.

Интроспективная психология «упрятала» мотивацию в замкнутое сознание субъекта, фрейдизм – в «глубины» бессознательного. Левин полагал, что мотивами являются объекты – различные районы «жизненного пространства» в их отношении к индивиду, испытывающему в них потребность, или квазипотребность – намерение. У Аха и других интроспекционистов детерминирующие тенденции исходят от целеустремленного субъекта. По Левину, сами предметы окружающей среды становятся мотивами в силу «потребностного» отношения к ним индивида. Динамическая система у Левина означает не поле сознания, а поле поведения. Но это поведение своеобразно детерминировано. Согласно структуралистам, функционалистам и фрейдистам, оно определяется внутрипсихическими силами. Согласно бихевиористам – внешними раздражителями. По Левину, оно функция психического поля как системы, которая находится под напряжением, возникающим, когда нарушается равновесие между индивидом и средой. Напряжение порождает «локомоции» (любые изменения, происходящие с субъектом, а не только реальные действия), направленные на избавление от него.

Исходя из этого очень общего и далеко не оригинального положения, Левин создал серию интересных психологических методик. Первую из них подсказало наблюдение в одном из берлинских ресторанов за поведением официанта, который хорошо помнил сумму, причитавшуюся с посетителей, но сразу же забывал ее, после того как счет был оплачен. Полагая, что в данном случае цифры удерживаются в памяти благодаря «системе напряжения» и исчезают с ее разрядкой, Левин предложил своей ученице Б.В. Зейгарник экспериментально исследовать различия в запоминании незавершенных (когда «система напряжения» сохраняется) и завершенных действий. Эксперименты подтвердили левиновский прогноз. Первые запоминались приблизительно в два раза лучше. Был изучен также ряд других феноменов. Все они объяснялись исходя из общего постулата о динамике напряжения в психологическом поле.

Учение Пиаже о развитии интеллекта

Психологические воззрения швейцарского психолога Жана Пиаже (р. 1896) сложились на основе общего биологического понимания процесса развития как взаимосвязи ассимиляции и аккомодации. При ассимиляции организм как бы накладывает на среду свои схемы поведения, при аккомодации перестраивает эти схемы соответственно особенностям среды. Из этого следовало и определенное понимание развития интеллекта. Оно мыслилось не как выявление изначально заложенных форм (априоризм, преформизм), но и не по типу «чистой доски» (эмпиризм, представление о том, что развитие – накопление отпечатков среды), а как «единство ассимиляции и аккомодации». Этот взгляд направлял на раскрытие моментов, зависящих не от запрограммированных в телесном устройстве факторов и не от внешних влияний, а от актов, посредством которых организм адаптируется к своему окружению. Для человека таким окружением, как полагал первоначально Пиаже (под влиянием социолога Дюркгейма), служат порождаемые обществом и фиксируемые в языке «коллективные представления». Тем самым, вопреки уверенности Пиаже в том, что он исходит из принципа нераздельности организма и среды, его теоретическую установку изначально пронизывал дуализм: индивид с его собственными психическими ресурсами противостоял социальному миру, сведенному к совокупности идей.

Первые книги Пиаже вышли в 20-х годах: «Речь и мышление ребенка» (1923), «Суждение и умозаключение у ребенка» (1924), «Представление ребенка о мире» (1926), «Физическая причинность у ребенка» (1927). Именно эти работы имел в виду Выготский, когда писал: «Исследования Пиаже составили целую эпоху в развитии учения о речи и мышлении ребенка, о его логике и мировоззрении... В то время как в традиционной психологии детское мышление получало обычно негативную характеристику, составляющуюся из перечня тех изъянов, недостатков, минусов детского мышления, которые отличают его от взрослого мышления, Пиаже попытался раскрыть качественное своеобразие детского мышления с его положительной стороны... В центр внимания было поставлено то, что у ребенка есть».

На пути от младенца к взрослому мысль претерпевает ряд качественных преобразований – стадий, каждая из которых имеет собственную характеристику. Пытаясь раскрыть их, Пиаже сосредоточился первоначально на детских высказываниях. Он применил метод свободной беседы с ребенком, стремясь, чтобы вопросы, задаваемые маленьким испытуемым, были возможно ближе к их спонтанным высказываниям: Что заставляет двигаться облака, воду, ветер? Откуда происходят сны? Почему плавает лодка? и т.д. Нелегко было найти во множестве детских суждений, рассказов, пересказов, реплик объединяющее начало, дающее основание отграничить «то, что у ребенка есть», от познавательной активности взрослого. Таким общим знаменателем Пиаже считал своеобразный эгоцентризм ребенка. Маленький ребенок является бессознательным центром собственного мира. Он не способен стать на позицию другого, критически, со стороны взглянуть на себя, понять, что другие люди видят вещи по-иному. Поэтому он смешивает субъективное и объективное, переживаемое и реальное. Он приписывает свои личные мотивы физическим вещам, переносит внутренние побуждения на независимую от них причинную связь явлений природы. В его мышлении обнаруживается и своеобразная магия – словам и жестам придается способность воздействовать на внешние предметы, анимизм – эти предметы наделяются сознанием и волей, артифициализм – явления окружающего мира считаются изготовленными людьми для своих целей и т.д. Все это отражается в детской речи. В присутствии других ребенок рассуждает вслух, как если бы он был один. Его не интересует, будет ли он понят другими. Его речь, выражающая его желания, мечты, «логику чувств», служит своеобразным спутником, аккомпанементом его реального поведения. Но жизнь вынуждает ребенка выйти из мира грез, приспособиться к среде, сменить, говоря языком Фрейда, «принцип удовольствия» на «принцип реальности». И тогда детская мысль утрачивает свою первозданность, деформируется и начинает подчиняться другой, «взрослой» логике, почерпнутой из социальной среды, т.е. из процесса речевого общения с другими человеческими существами.

В 30-х годах в подходе Пиаже к проблемам развития психики произошел коренной перелом. С целью описания структуры интеллектуальных актов он разрабатывает специальный логико-математический аппарат. Иными становятся стадии, их содержание и смысл. Иным представляется и направление развития. Если прежде речь шла о переходе ребенка от собственной эгоцентрической точки зрения к социализированному мышлению, то теперь умственное развитие оказывается устремленным к логико-математическим структурам. Не общение с другими людьми, не лингвистическая связь, а операция занимает теперь ключевую позицию в детерминации познавательной активности ребенка. Наступает, как в шутку сказал Пиаже, «операциональный» период в его развитии (имелось в виду, что и V ребенка стадия операций возникает позже), начало которого обозначили две книги – «Генезис числа у ребенка» (1941, совместно с А. Шеминской) и «Развитие количества у ребенка» (1941, совместно с Б. Инельдер).

В центре второй работы – вопрос о том, как ребенок открывает инвариантность (постоянство) некоторых свойств объектов, как его мышление усваивает принцип сохранения вещества, веса и  объема предметов. Выяснилось, что принцип сохранения формируется у детей постепенно, причем сперва они начинают понимать инвариантность массы (к 8 – 10 годам), а затем веса (к 10 – 12 годам) и, наконец, объема (около 12 лет). Чтобы прийти к идее сохранения, детский ум, согласно Пиаже, должен выработать логические схемы, представляющие уровень (стадию) конкретных операций. Эти конкретные операции в свою очередь имеют длительную предысторию. Умственное действие (возникающее из внешнего, предметного действия и, стало быть, интериоризованное) – это еще не операция. Чтобы стать таковой, оно должно приобрести совершенно особые признаки. Операции отличает обратимость и скоординированность в систему. Для каждой операции имеется противоположная, или обратная, ей операция, посредством которой восстанавливается исходное положение и достигается равновесие. Взаимозависимость операций создает устойчивые и вместе с тем подвижные целостные структуры. Постепенно у ребенка нарастает способность к дедуктивным умозаключениям и построению гипотез. Мышление ребенка после 11 лет переходит на новую стадию – формальных операций, завершающуюся к 15 годам.

В ряде трудов Пиаже и его сотрудников концепция операционального интеллекта получила в 40-х годах новое экспериментальное освещение и дальнейшую теоретическую разработку. Общий итог тех взглядов на умственное развитие, к которым пришел Пиаже в рассматриваемый период, представлен в его трактате «Психология интеллекта» (1946).

Три наиболее уязвимых пункта концепции Пиаже – это, во-первых, то, что объект анализа – не целостное психофизиологическое существо, а познающий ум, развитие которого описывается безотносительно к созреванию ребенка, биологическим факторам, неврологическим механизмам. Во-вторых, у Пиаже речь идет об интеллекте как таковом, о чисто умственном общении с предметами и их знаками, тогда как действительная интеллектуальная жизнь неотделима от мотивационной, аффективной. И, наконец, индивид, в трактовке Пиаже, остается один на один с окружающим миром. Но ведь даже в условиях эксперимента, искусственно создающего подобную ситуацию, поведение испытуемого регулируется другим человеком – экспериментатором.

Лекция 9. РАЗВИТИЕ РОССИЙСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Общее состояние психологической науки в предреволюционные годы

В лекциях 5 и 6 был дан краткий очерк развития психологии в России в XIX веке.  В начале XX столетия в России наблюдается интенсивное развитие психологической науки. Развертывается деятельность экспериментальных психологических лабораторий в Петербурге, Москве, Казани, Юрьеве, Харькове и других городах, организуются крупные психологические съезды (в 1906, 1909, 1910, 1913 и 1916 гг.), начинают издаваться специальные журналы («Вопросы философии и психологии», «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма», «Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии» и др.). В образованной части общества возрастает интерес к вопросам психологии, ведется острая полемика вокруг ее важнейших методологических проблем. Возникают прикладные отрасли психологии.

Психологические проблемы разрабатывались в атмосфере острой идейной борьбы. Крайне правую группировку в психологии того времени составляли философы-психологи (А.И. Введенский, Л.М. Лопатин, Н.О. Лосский), проповедовавшие идеализм. Психология – в их интерпретации – спиритуалистская, интроспективная наука.

В разработке психологических проблем умозрительной психологии объективно противостояло направление, связанное с материалистической традицией русского естествознания. Его основателем был И.М. Сеченов. Это естественнонаучное направление, прежде всего, раскрывало биологические механизмы, лежащие в основе психической деятельности (И.П. Павлов, В.М. Бехтерев, В.А. Вагнер, Н.Н. Ланге, А.Ф. Лазурский, П.Ф. Лесгафт и др.). Свойственный этому направлению естественнонаучный материализм, будучи применен к проблемам психологии, создавал благоприятные условия для борьбы с реакционными идеалистическими концепциями, способствовал накоплению достоверных знаний о природе душевной жизни. С естественнонаучным материализмом была связана и известная односторонность указанного направления. Социальная обусловленность личности игнорировалась его сторонниками или трактовалась неверно, в связи с чем не могли получить адекватного решения проблемы характерологии, эмоций, мотивов деятельности.

Промежуточное положение между умозрительным и естественнонаучным направлениями в развитии психологии занимала группа ученых, отличавшаяся стремлением отгородить психологию как область эмпирического знания от философской борьбы и представить задачу психологического исследования ограниченной рамками изучения душевных явлений, игнорируя их сущность. Тяготея в понимании предмета психологии к идеалистическим построениям умозрительной психологии, в особенности к неокантианству, позитивизму и махизму, они использовали экспериментальные методы исследования, заимствованные из естественных наук, обнаруживая двойственность своей методологической позиции. Этим объясняется тот факт, что деятельность этих ученых постоянно была предметом жестокой критики как слева (И.П. Павлов, Н.Н. Ланге, В.А. Вагнер и др.), так и справа (С.Л. Франк, А.И. Введенский и др.).

Такова была расстановка сил в русской психологии накануне революции. Очевидно, что ни одно из указанных направлений и научных школ не могло вывести психологию из методологического кризиса, который был характерен для данной эпохи.

Итоги развития наиболее прогрессивных тенденций в русской психологии начала XX в. получили отражение в книге Н.Н. Ланге «Психология», написанной в годы, непосредственно предшествовавшие революции. Ланге развивает генетический взгляд на психику, в которой он видел продукт развития жизни, жизненное приспособление, служащее важным фактором в борьбе за существование организма. Причину эволюции и совершенствования психики Ланге находит в ее биологической полезности. Не признавая душевную жизнь человека чем-то исключительным, Ланге, однако, не становится на вульгарно-биологическую точку зрения и подчеркивает общественную сущность человека. Психический мир человека – лишь некоторая стадия в эволюции живых существ. Человек – «существо общественное и историческое» – занимает высшую ступень психического развития, на которую его поднимают «общественный быт и исторический прогресс». Преемственность в психической жизни животных обусловлена лишь физиологической наследственностью их органического типа, а у «исторического», «общественного» человека выступает совсем иной фактор преемственности – традиция в широком смысле слова, передача от одного поколения к другому всей совокупности достигнутой культуры при помощи языка, через подражание, обучение и т.д. «Душа человеческой личности на 99 % есть продукт истории и общественности» (13, 27).

Если в конце XIX в. экспериментальная психология в России, несмотря на создание ряда лабораторий (В.М. Бехтеревым, В.Ф. Чижом, П.И. Ковалевским и др.), с большим трудом отстаивала право на самостоятельное существование, встречая ожесточенное сопротивление со стороны идеалистической университетской психологии, то в XX в. необходимость экспериментальной разработки вопросов психологии становится общепризнанной.

Г.И. Челпанов был основателем и директором первого в России Московского психологического института, лабораторное оборудование которого было лучше, чем во всех аналогичных научных учреждениях не только в Европе, но и во всем мире. На основе опыта исследовательской работы в этом институте им была написана книга «Введение в экспериментальную психологию» (1915), в которой обобщались современные ему методы психологического изучения. Собрав вокруг себя способную молодежь (К.Н. Корнилов, Н.А. Рыбников, Б.Н. Северный, В.М. Экземплярский и др.), Челпанов сумел создать им условия для научного творчества.

Краеугольным камнем психологической концепции Г.И. Челпанова была теория «эмпирического параллелизма» души и тела, восходящая к психофизическому параллелизму Вундта. В этом позиции Г.И. Челпанова сближались с позициями А.И. Введенского, петербургского психолога и философа неокантианца, автора книги «Психология без всякой метафизики».

Г.И. Челпанов, считая самонаблюдение «единственным источником познания психических явлений», отводил эксперименту лишь вспомогательную роль, усматривая вслед за Вундтом его основное значение в том, «чтобы сделать самонаблюдение более точным». Если простейшие, «элементарные» психические процессы изучались Челпановым в соответствии с принципами вундтовской физиологической психологии, то высшие умственные процессы предлагалось исследовать путем «экспериментального самонаблюдения», предложенного вюрцбургской школой.

Указанные теоретические положения Г.И. Челпанов стремился реализовать в практике экспериментальной работы возглавляемого им института. Взгляды его, еще в дореволюционный период вызывавшие к себе критическое отношение со стороны  представителей  естественнонаучного  направления (Н.Н. Лангс, В.М. Бехтерева и др.), становятся объектом острой критики в первые послереволюционные годы.

На подступах к марксистской психологии

Под влиянием социалистической революции в России в общественных науках произошли глубочайшие перемены. Об этом можно судить по деятельности П.П. Блонского (1884 – 1941), труды которого отражают насыщенную смелыми идеями, напряженными поисками и острыми противоречиями эпоху революционных преобразований в психологии.

В эти годы в психологии происходит своего рода перегруппировка сил. Умозрительная психология утрачивает свое господствующее положение. Ее место на правом фланге заняла возглавленная Г.И. Челпановым группа психологов-эксперименталистов (А.П. Нечаев, Ю.В. Португалов и др.), которая усиливает сопротивление марксизму, используя более тонкие приемы борьбы, чем откровенная проповедь спиритуализма. Характерен переход Г.И. Челпанова в этот период на позиции защиты чисто эмпирической психологии. В то же время сторонники естественнонаучного направления приступают к реализации программы построения психологической науки, которая сложилась еще до революции внутри отдельных, связанных с ним научных школ. В этих условиях П.П. Блонский решительно переходит в лагерь естественнонаучной психологии и стремится реформировать психологию на основе принципов, близких концепции объективной психологии (рефлексологии) В.М. Бехтерева.

Блонский еще до Октябрьской революции выражал неудовлетворенность состоянием психологической науки. Однако, ощущая необходимость коренной реформы психологии и понимая ее общее направление – движение к материализму, даже самые передовые психологи, к которым в первую очередь следует отнести Блонского, не видели тогда конкретных путей реорганизации психологической науки. И хотя Блонский первым среди психологов указал в 1920 г., что «научная психология ориентируется на марксизм», задача ее перестройки еще не была по существу сформулирована.

В ранних психологических трудах П.П. Блонского утверждаются принципы «поведенческой», или «объективной», психологии, ставшие ведущими для первого послереволюционного периода истории советской психологии. «Научная психология изучает движения, поступки, вообще поведение живого существа в их функциональных зависимостях от различных условий». Блонский резко критикует взгляд на человека как на неизменное существо, присущий традиционной идеалистической психологии. Поведение человека выступает для него как производное общественных отношений. Но так как общество изменяется со временем, то и общественные отношения должны в свою очередь изучаться как функция времени, генетически, как процесс, т. е. в своем историческом развитии. «Таким образом, научная психология есть прежде всего генетическая психология», писал Блонский.

Генетическая, или историческая, точка зрения отныне становится основной предпосылкой творчества П.П. Блонского. Она обусловливает его интерес к вопросу о происхождении психической деятельности и пристальное внимание к проблемам возрастного развития. Не только вышедшие в 1927 г. «Психологические очерки», но и его более поздние произведения – «Память и мышление» (1935), «Развитие мышления школьника» (1935), «Очерки детской сексуальности» (1935) – проникнуты идеей развития, стремлением подходить к каждому психическому явлению с точки зрения его истории.

Уже в первые годы Советской власти во всех отраслях и течениях психологии назревает потребность в единой теоретической платформе, которая стала бы базой построения научной психологии. На первом Всероссийском съезде по психоневрологии (январь 1923 г.) в докладе К.Н. Корнилова впервые в истории мировой психологической науки выдвигается требование применить марксизм в области психологии.

Корнилов подчеркнул, что психические процессы – это свойство высокоорганизованной материи и что такое понимание определяет решение вопроса о предмете психологии. В его докладе содержалось требование строить на основе диалектического материализма методы психологии. Корнилов считал, что система современной психологической науки не должна замыкаться в узкие рамки только индивидуальной психологии, а должна включать в себя социальную психологию, основывающуюся на теории исторического материализма.

В этот период два общих марксистских методологических принципа принимаются почти всеми передовыми представителями советской психологии: ставший прочным фундаментом научных построений материализм и детерминизм в объяснении человеческого поведения, предполагающий учет не столько биологических, сколько социальных и классовых факторов.

Разработка естественнонаучных основ психологии

В ближайшие после Октябрьской революции годы (1922–1923) советские психологи проявляют повышенный интерес к естествознанию. При этом отчетливо выявляются две линии, по которым устанавливаются творческие связи. Это, во-первых, стремление уяснить сущность физиологических основ психической деятельности (отсюда интерес к трудам И.П. Павлова, Н.Е. Введенского, А.А. Ухтомского), а также ее физико-химических основ (ионная теория возбуждения П.П. Лазарева); во-вторых, тенденция вобрать в психологию фонд эволюционных дарвиновских идей, разрабатываемых отечественной биологической наукой (Н.А. Северцов, В.А. Вагнер). Обе эти линии остаются доминирующими на протяжении всей истории советской психологии.

1922–1923 годы были ознаменованы выходом в свет ряда работ естествоиспытателей, в связи с которыми указанные тенденции выявились с большой определенностью. Эти работы – очень разные и в отношении подхода к задачам психологического исследования, и в отношении общих методологических установок, и в отношении общественного и научного резонанса, ими вызванного, – имеют некоторые общие черты: в них реализуется стремление приблизить естественные науки к психологии таким образом, чтобы сделать естествознание (физиологию, биологию, физику и химию) ее прочным фундаментом. Не случайно, что в этих работах мы можем найти ссылки на И.М. Сеченова, что в них развиваются его идеи.

Исключительную роль в развитии психологии, физиологии и психиатрии сыграла публикация павловского «Двадцатилетнего опыта» (1923). Книга Павлова дала максимум того, что могла тогда дать физиология больших полушарий для понимания нервных механизмов психической деятельности. Психология получила громадное богатство мыслей, материала, иллюстраций к теории материалистического понимания работы высшего отдела мозга. В дальнейшем почти ни один серьезный исследователь психологии не обходился без ссылок на классические труды великого физиолога, без попыток определить свое отношение к павловскому учению в целом или к отдельным его сторонам.

Тесно связаны с трудами И.П. Павлова работа А.А. Ухтомского «Доминанта как рабочий принцип нервных центров» и работы его сотрудников. Отправляясь от идей Н.Е. Введенского и И.П. Павлова, А.А. Ухтомский выдвигает принцип доминанты, понимая под последней «господствующий очаг возбуждения, предопределяющий в значительной степени характер текущих реакций центров в данный момент», причем внешним выражением доминанты признавалась «стационарно поддерживаемая работа или рабочая поза организма». Ухтомский считал, что принцип доминанты является «физиологической основой акта внимания и предметного мышления», а в «инертности господствующего возбуждения» (т.е. «доминанте переживаемого момента») видел источник «предубеждений», «навязчивых образов», «галлюцинаций». С точки зрения Ухтомского, всякое «понятие» и «представление», всякое индивидуальное психическое содержание, которым мы располагаем и которое мы можем вызвать в себе, есть след от пережитой некогда доминанты.

В работах И.П. Павлова и А.А. Ухтомского содержалась развернутая система задач, которые предстояло решить психологам совместно с физиологами. Проблема физиологических основ психических процессов разрабатывалась с этого времени строго научно, и ее решение входит в советскую психологическую науку в качестве естественнонаучного основания. В «Учебнике психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма», К.Н. Корнилов намечает следующие пять основных принципов деятельности мозговых полушарий:

·       принцип ассоциации, или выработки, условных рефлексов;

·       принцип иррадиации и концентрации возбуждения, установленный в школе Павлова;

·       принцип господствующего, доминирующего возбуждения («доминанты»), или наилучшей, «оптимальной» возбудимости;

·       принцип проторения нервных путей и

·       принцип торможения (фактически речь идет о взаимной индукции нервных процессов).

В «Очерках научной психологии» П.П. Блонский писал: «Учение об условных рефлексах объясняет очень многое в поседении животных. Так, например, оно объясняет изменение обычного поведения живого существа посредством приручения (так называемое воспитание рефлексов). Далее, оно объясняет возникновение новых связей в индивидуальном опыте живого существа (так называемая ассоциативная память)». Учение Павлова об условных рефлексах является ключом к пониманию высших форм поведения животных. Широко используя работу Павлова «Двадцатилетний опыт», Блонский дает развернутую интерпретацию ряда психологических явлений (привычек, ассоциаций и т.д.) на основе учения Павлова об условных рефлексах.

Другая тенденция в психологии того времени – попытка приобщить психологию к эволюционной теории – связана с трудами видных биологов А.Н. Северцова и В.А. Вагнера. Центральная проблема, возникшая в этой связи, заключалась в выяснении роли психики (по Вагнеру, «психических способностей») не только в индивидуальной жизни животных, но и в процессе их эволюции. А.Н. Северцов в работе «Эволюция и психика» (1922) анализирует форму приспособления организма к среде, которую он называет способом приспособления посредством изменения поведения животных без изменения их организации. Это приводит к рассмотрению различных типов психической деятельности животного в широком смысле этого слова.

Как показал А.Н. Северцов, эта эволюция шла по двум главным путям и в двух типах животного царства достигла своего высшего развития. В типе членистоногих прогрессивно развивались, закрепляясь посредством наследственности, такие механизмы поведения, как инстинкты. Но этот сложный и совершенный аппарат инстинктивной деятельности является вместе с тем крайне косным: к быстрым изменениям среды животное приспособиться не может. У хордовых эволюция пошла по другому пути: инстинктивная деятельность не достигла здесь очень высокого развития, но зато приспособление посредством индивидуального изменения поведения стало развиваться прогрессивно и в высшей степени повысило пластичность организма. Над наследственной приспособляемостью появилась целая надстройка индивидуальных механизмов поведения.

У человека эта надстройка достигла высшей ступени развития, благодаря чему он стал существом, приспособляющимся к любым условиям существования, создающим себе, так сказать, искусственную среду – среду культуры и цивилизации. С биологической точки зрения нет существа, обладающего большей способностью к приспособлению, а следовательно, большим количеством шансов на выживание в борьбе за существование, чем человек.

На этой же позиции находился В.А. Вагнер, разделяя с Северцовым достоинства и недостатки «биологической точки зрения» при рассмотрении человеческой психологии. Он высказал ряд прогрессивных идей, полагая, что научное изучение психологии может идти только в соответствии с эволюционным учением: от простого к сложному, от животных к человеку, а не наоборот. По мнению Вагнера, после того как эволюционное учение из гипотезы превратилось в научно установленный факт, нельзя делать из него исключения, хотя бы только для человека. Вагнер при этом отнюдь не считал, что психологию человека надлежит аннулировать, передав решение ее задач в ведение биопсихологии или сравнительной психологии. Однако только тогда, когда психология, специализировавшаяся на изучении психики человека, усвоит законы эволюции психических способностей, она получит возможность научно освещать имеющийся в ее распоряжении материал.

Отводя психологии человека («гомопсихологии») место в ряду биологических наук, Вагнер оказался неспособным понять человека как продукт истории, а не только биологии, пусть даже обогащенной идеями эволюции. Как и все представители естественнонаучного направления, Вагнер не мог перебросить мост от биологии к изучению общественно-исторической сущности человека.

Поиски путей построения марксистской психологии

Важнейшим фактором развития психологии и решающим условием преодоления методологического кризиса становится в эти годы критика и самокритика, которая принимает различные формы, но неизменно благотворно сказывается на развитии науки. В этот период определяются два основных варианта программы перестройки психологии – рефлексология и реактология.

Рефлексология являлась естественнонаучным направлением в психологии, получившим развитие главным образом в России в начале XX в., но в дальнейшем оказавшим значительное влияние на разработку проблем американского бихевиоризма. Основателем рефлексологии был В.М. Бехтерев (1857 – 1927), изложивший план ее построения в статье «Объективная психология и ее предмет» (1904). Основные принципы, сформулированные в ней, сохраняются Бехтеревым в работах последних предреволюционных лет, где «объективная психология» уже именуется «психорефлексологией», а также в трудах, относящихся к послеоктябрьскому периоду («Общие основания рефлексологии», 1918; «Общие основы рефлексологии», 1923 и 1926), в которых и утверждается рефлексология как особая «биосоциальная наука».

В основе рефлексологической теории находилось, несомненно, связанное с идеями И.М. Сеченова положение о том, что нет вообще ни одного сознательного или бессознательного процесса мысли, который не выражался бы рано или поздно в объективных проявлениях. В связи с этим предметом изучения рефлексологии становятся все рефлексы, протекающие с участием головного мозга («соотносительная деятельность»).

Рефлексологи стремились использовать исключительно объективные методы как «твердую точку опоры» для научных выводов. Здесь имелась в виду не только регистрация рефлексов, но и соотнесение их с теми внешними раздражениями, которые служили первоначальным источником реакции. При этом устранялись термины, употреблявшиеся в субъективной психологии (вместо «внимание» использовалось понятие «сосредоточение», вместо «память» – «следы» и т.д.). В противоположность субъективной психологии, отрывавшей психические процессы от мозга, в рефлексологии рассматривалась психическая деятельность в связи с нервными процессами. При этом для объяснения привлекались материалы физиологии высшей нервной деятельности и широко использовался богатый фонд неврологических исследований Бехтерева.

Рефлексология разрабатывалась большим коллективом научных работников в Ленинграде (Психоневрологический институт, позднее Институт мозга), в Харькове (Психоневрологическая академия) и других городах. Свои труды рефлексологи до революции публиковали в журналах «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма», «Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии», а после революции – в журнале «Вопросы изучения и воспитания личности» и др. Возникнув первоначально в области психологии, рефлексология в первые годы после Октября проникает в педагогику, психиатрию, социологию, искусствоведение («рефлексологическая педагогика и ортопедия», «генетическая рефлексология», «рефлексология масс», «рефлексология искусства и творчества» и т.п.). Наибольшую популярность рефлексология имела в середине 20-х годов.

Основанная на принципах естественнонаучного материализма, рефлексология являлась передовым направлением по сравнению с субъективной идеалистической психологией, вызывая со стороны приверженцев последней многочисленные нападки. Однако, выступая против субъективистской психологии, рефлексологи не могли преодолеть механистической трактовки психических процессов как эпифеноменов актов поведения. Игнорируя проблему сознания, рефлексологи закрывали себе доступ к исследованию сколько-нибудь сложных научных вопросов. Основная предпосылка рефлексологии (построение «психологии без психики») представляла собой вывернутый наизнанку дуализм субъективной психологии.

К концу 20-х годов, в связи с тем что механистический материализм становится главной опасностью на философском фронте, научная критика рефлексологии значительно усиливается. В результате рефлексологи осознают несовместимость механистических основ своей теории рефлексологии с прокладывающими дорогу в советской психологии диалектическими концепциями развития психической деятельности. Отказ от разработки рефлексологии как особого течения в психологии, разумеется, ни в какой мере не означал отрицания рефлекторных основ психической деятельности. Рефлекторный принцип, начиная с 20-х годов, составляет одну из важнейших методологических предпосылок советской психологии.

Другим направлением, отразившим начальный этап поисков научной методологии, в психологии, была реактология, идеи которой сформулировал К.Н. Корнилов. Подобно рефлексологии, реактология трактовала психологию как «науку о поведении» живых существ (в том числе и человека). Центральное звено реактологии составило понятие «реакция», которое рассматривалось как универсальное для живых существ (сюда включались все ответные движения любых организмов, включая одноклеточных), как ответ целого организма, а не одного органа. Реакции у высших представителей животного мира и человека считались наделенными психическими свойствами.

В задачу реактологии входило изучение быстроты, силы и формы протекания реакции, выявление постепенно усложняющейся гаммы реакций (реакция натуральная, мускульная, сенсорная, выбора и пр.) с помощью хронометрического, динамометрического и моторно-графического методов. Экспериментальные данные, полученные в результате исследования реакций, составили существенный вклад в советскую психологию. Переработав понятие «рефлекс» и расширив его до категории «реакция», реактологи полагали осуществить «синтез» субъективной психологии, которая, исследуя психическое, субъективное, игнорировала анализ движений и поведения в целом, и объективной психологии (бихевиризм, рефлексология), которая, игнорируя психику, занималась исключительно ответными движениями. В этом соединении реактологи видели путь к диалектике, однако реально реактология строилась путем эклектического сочетания марксистских принципов с некоторыми механистическими и энергетическими идеями (например, «закон однополюсной траты энергии»), впервые сформулированными в работе Корнилова «Учение о реакциях» (1921).

Отрасли советской психологической науки

Как важную особенность советской психологии в сравнении с дореволюционной следует отметить выдвижение на первый план ее прикладных отраслей: психологии труда и психотехники, педагогической психологии, судебной психологии, патопсихологии, социальной психологии и др. Советские психологи активно участвуют в работе множества научных и практических учреждений, занятых проблемами перестройки производства, научной организации труда (НОТ), социального воспитания, культурно-массовой работы и т.д. Практическая деятельность психологии характеризуется стремлением откликаться па наиболее актуальные запросы развития народного хозяйства и культуры в СССР.

В этих условиях значительное развитие получила психология труда и психотехника (труды И.Н. Шпильрейна, С.Г. Геллерштейна, Н.Д. Левитова, А.А. Толчинского и др.), нашедшая применение в ряде разделов народного хозяйства, и прежде всего в промышленности, на транспорте, в торговле, на предприятиях связи, в системе профессионального обучения, в политехнизации средней школы и т. д. Особый ее раздел составила военная психотехника, или военная психофизиология (Ю. Фролов, А. Таланкин, Г. Хаханьян), имевшая широкую сферу приложения в Красной Армии. Развивается также авиационная психология (Н.М. Добротпорский, С.Е. Минц, К.К. Платонов и др.), включавшая проблемы профессиографии летного труда, авиационной психогигиены, психологические вопросы методики летного обучения. Психология спорта (П.А. Рудик, А.Ц. Пуни, 3.И. Чучмарев) также тесно смыкалась с психотехникой, в особенности в связи с вопросом о формировании двигательных навыков и реакций.

Во многих городах Советского Союза работали психотехнические лаборатории, готовились кадры психотехников, было создано Всесоюзное общество по психотехнике и прикладной психофизиологии, издавался журнал «Советская психотехника» (1928 – 1934), проводились конференции и съезды. В 1931 г. в Москве проходила VII Международная психотехническая конференция. В статье «Очередные задачи Советской власти» В.И. Ленин писал: «Осуществимость социализма определится именно нашими успехами в сочетании Советской власти и советской организации управления с новейшим прогрессом капитализма. Надо создать в России изучение и преподавание системы Тейлора, систематическое испытание и приспособление ее».

Как особая отрасль советской психологии психотехника организационно оформляется к 1927 – 1928 гг. Вместе с тем тогда же получил распространение теоретически порочный тезис, что психотехника относится лишь к «техническим усовершенствованиям», что она стоит вне философской борьбы, что она «надпартийная» и «внеклассовая». В 1930 – 1932 гг. начинается пересмотр методологии советской психотехники, явившийся следствием  марксистско-ленинской перестройки  психологической науки. Советские психологи и психотехники наметили перспективный план дальнейшего развития прикладных отраслей психологии и конкретной помощи социалистическому строительству. Характерной чертой психологии труда к середине 30-х годов становится перенесение центра тяжести в исследовательской работе с проблемы профотбора на поиски рациональных методов политехнического и профессионального обучения, организацию трудового процесса, формирование навыков и умений.

Развитие другой важной отрасли психологической науки –  педагогической психологии – стимулировали задачи социального воспитания. В центре внимания значительного коллектива ученых, занятых в этой области, находились психологические вопросы возрастного развития детей, формирования коллектива, влияния общественной среды на личность, эффективности обучения и т.д. (П. Блонский, Л. Выготский, М. Басов, А. Леонтьев, Н. Рыбников, А. Смирнов и др.).

В 20-е и 30-е годы в области педагогической психологии было выполнено огромное количество научных работ, содержащих богатейший исследовательский материал, который вошел органической частью в состав современной психологии. Тогда же складывается ряд психолого-педагогических концепций, научная ценность которых не только не утрачена в настоящее время, но и, напротив, осознается сейчас с большей ясностью и определенностью, чем когда-либо. В этой связи следует упомянуть систему взглядов на личность ребенка и детский коллектив, сформулированную А.С. Макаренко, которая впоследствии становится отправной точкой для развертывания целого ряда психологических исследований, посвященных проблемам развития личности и коллектива (В.Н. Колбановский, А.Л. Шнирман и др.).

В те же годы оформляется научная концепция развития психики ребенка, предложенная Л. Выготским (теория развития высших психических функций). В ходе ее разработки складываются научные коллективы, в которые наряду с Л. Выготским входили его ближайшие сотрудники – А. Леонтьев, А. Лурия, Л. Занков, П. Гальперин, А. Запорожец, Д. Эльконин, Л. Божович, Ж. Шиф и многие другие ученые Москвы, Ленинграда, Харькова и других городов. Начавшееся в рамках концепции еще в конце 20-х годов исследование, проведенное видным советским психологом А. Леонтьевым, выявило новые перспективы создания теории развития психики.

Разработка педагогической психологии осложнялась тем, что она во второй половине 20-х – первой половине 30-х годов оказалась в сфере влияния так называемой педологии. Содержание педологии представляло собой механическую совокупность психологических, физиологических, биологических концепций развития ребенка. Возникшая в конце XIX – начале XX в. (С. Холл, Мейман, Прейер – на Западе; Бехтерев, Нечаев, Россолимо – в России) и обусловленная проникновением эволюционных идей в психологию, педология в СССР к концу 30-х годов начинает претендовать на роль единственной «марксистской науки о детях», монополизируя право на изучение ребенка, оттесняя педагогику и поглощая психологию и физиологию детского возраста.

Педология была задумана как комплексная наука, охватывающая результаты исследований отдельных научных дисциплин, изучающих развивающегося человека. Несомненно, комплексное, синтетическое изучение детей, как и выдвижение проблемы развития психических функций в центр исследовательской работы, было ценным завоеванием психологической и педагогической мысли. Но подлинно научный синтез не был осуществлен в педологии в связи с тем, что она не смогла предварительно проанализировать данные психологии, анатомии, физиологии и педагогики, а также ввиду того, что основу синтеза педологи видели в механистически понимаемом учете действия «двух факторов» (среда и наследственность), якобы непосредственно определяющих развитие психики.

Сводя качественные особенности развивающегося человека к биологической характеристике и подменяя изучение личности ребенка «социологическим» изучением среды, педологи игнорировали марксистско-ленинскнй этап развития психологии и продолжали видеть в ней науку о субъективном в психике. Столь же враждебно педология относилась к педагогике, третируя ее как «эмпирику». Идеалистические и механические установки педологов, их антипсихологизм, увлечение необоснованными тестами, при помощи которых определялся так называемый коэффициент умственной одаренности учащихся (/0), тяжело сказались на психологии и педагогике и в особенности много вреда причинили школе. В этой связи еще в начале 30-х годов началась принципиальная критика многих положений педологии (проблемы предмета педологии, био- и социогенеза, тестов и др.). Эта марксистская критика получила завершение в постановлении ЦК ВКП (б) от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в системе наркомпросов».

Критика педологии проходила в сложной обстановке второй половины 30-х годов и нередко сопровождалась отрицанием всего положительного, что было сделано советскими учеными, так или иначе связанными с педологией, но вместе с тем творчески развивающими педагогику и психологию. Резкая и по большей части справедливая критика педологии вызывала зачастую и отрицательное отношение ко всей проблематике возрастного развития.

Одной из областей психологической науки являлась патопсихология, в которой теснее, чем где-либо, соединились усилия психологов, физиологов и врачей. Успехи в разработке проблем патопсихологии в СССР в 20-е и 30-е годы в значительной степени определялись тем, что ведущая роль в осуществлении основных задач этой отрасли психологии принадлежала выдающимся советским ученым – И.П. Павлову, В.М. Бехтереву и Л.С. Выготскому.

Во второй половине 20-х – начале 30-х годов И.П. Павлов и его ближайшие сотрудники непосредственно переходят к разработке проблем патопсихологии, выдвигая ряд конструктивных принципов, и среди них идею двух сигнальных систем, учение о типах высшей нервной деятельности, с позиций рефлекторной теории критикуют представления Жане, Кречмера и др. В клиниках, руководимых С.Н. Давиденковым и А.Г. Ивановым-Смоленским, Павлов до последних дней своей жизни занимался анализом психологических состоянии. Эти клиники стали экспериментальной базой для изучения сложной картины различных психических и нервных заболеваний человека, проанализированной в ряде работ И.П. Павлова, написанных начиная с 1930 г.

Труды В.М. Бехтерева содержали богатейший материал патопсихологических исследований, в особенности относящийся к области психической симптомологии, где психология и психиатрия теснейшим образом сближаются. Бехтерев исследовал проблему галлюцинаций, сумев показать роль внешних раздражителей в проекции галлюцинаторных явлений; изучал слуховые иллюзии; выяснил характер психоанестезий, выражающихся в более или менее явном ослаблении чувственного восприятия как в сфере общей чувствительности, так и в сфере органов чувств, и многие другие вопросы психической симптомологии. Деятельность В.М. Бехтерева и его многочисленных учеников (среди них следует назвать К.И. Платонова, автора книги «Слово как физиологический и лечебный фактор», неоднократно переиздававшейся), несмотря на попытки последних направить патопсихологию по пути рефлексологии, составила заметный вклад в науку о психических состояниях личности больного человека.

В этот период Л.С. Выготский стал инициатором ряда работ, в которых изучалось смысловое и системное строение психической деятельности в развитии. Влияние его идей отразилось на патопсихологических исследованиях, которые развертываются после завершения методологических дискуссий начала 30-х годов. Если изучение генезиса высших психических функций составило, как было отмечено выше, одно из важнейших направлений в детской и педагогической психологии, то изучение распада высших психических функций, выяснение того, как они нарушаются на различных ступенях развития, становится содержанием патопсихологических исследований. Воззрения Л.С. Выготского получили развитие в трудах Ф.В. Бассина, Р.М. Боскис, Б.В. Зейгарник, Р.Е. Левиной, А.Р. Лурия и многих других.

Одним из убедительных свидетельств высокого уровня развития патопсихологии в 30-е годы является большая и успешная работа советских психологов во время Великой Отечественной войны в специальных госпиталях по восстановлению боеспособности и трудоспособности раненых (Б.Г. Ананьев, С.Г. Геллерштейн, А.В. Запорожец, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия и др.). О том же свидетельствуют успехи советской дефектологии (И.А. Соколянский, И.И. Данюшевский).

К концу 30-х – началу 40-х годов советские психологи достигли серьезных успехов. Продолжается работа по теоретическому обоснованию психологической науки, широко развертывается исследовательская работа. В теоретическом оформлении основ советской психологии существенную роль играло становление некоторых диалектических концепций, оказавших большое влияние на ее дальнейшую историю. Сюда относится прежде всего теория происхождения, структуры и развития высших психических функций (Л.С. Выготский), заложившая основы исторического подхода к изучению психики человека.

В основе развиваемой Выготским теории развития высших психических функций лежат две гипотезы: об опосредованном характере психической деятельности и о происхождении внутренних психических процессов из деятельности первоначально внешней и «интерпсихической». Исходя из положения Энгельса, Выготский выдвигает предположение, что в психологии человека существует особенность, соответствующая той роли, которую играет труд, употребление и создание орудий в его производственной деятельности. Эта особенность – в опосредованном характере психической деятельности людей. Так, в концепции Выготского возникает гомология орудия и знака, основу которой составляет опосредующая функция, принадлежащая тому и другому. Применение знаков (слов, числовых обозначений и т.п.), т.е. переход к опосредующей деятельности, перестраивает всю психическую деятельность, наподобие того, как применение орудий видоизменяет естественную деятельность органов и усиливает и расширяет систему психической активности человека.

С разработкой марксистской теории связана и другая кардинальная мысль Выготского – идея интериоризации. Выготский попытался найти диалектическую закономерность формирования человеческой психики, которая отражала бы сущность развития не только отдельных функций, но и всей личности в целом. Так возникает проблема соотношения внешних и внутренних психических функций. «Общий генетический закон культурного развития» Выготский формулирует следующим образом: «Всякая высшая психическая функция необходимо проходит через внешнюю стадию в своем развитии, потому что она является первоначально социальной функцией». Это дает возможность не только выяснить генезис психических процессов, но и понять общий ход развития человеческой личности.

Историзм в трактовке психики человека получает дальнейшее развитие в работах А.Н. Леонтьева и его сотрудников. Психическая деятельность рассматривается ими как особая форма деятельности, продукт внешней материальной деятельности, которая преобразуется в ходе общественно-исторического развития во внутреннюю деятельность сознания. В книгах П.П. Блонского развивается опирающаяся на принципы диалектического подхода генетическая теория развития памяти и мышления. В фундаментальном труде С.Л. Рубинштейна «Основы общей психологии» (1940) было теоретически обосновано учение о единстве сознания и деятельности, в котором преодолевались как интроспективная концепция психики, восходящая к Декарту, так и поведенческая концепция. В указанном труде С.Л. Рубинштейна на основе идеи о том, что все психические процессы не только проявляются, но и формируются в деятельности, был обобщен богатейший конкретно-научный материал, накопленный как отечественными, так и зарубежными исследователями. Особое внимание уделялось философским вопросам психологии, а также критическому анализу зарубежных концепций: бихевиоризму, гештальтизму и др. Разрабатывая проблему развития психики, С.Л. Рубинштейн опирался на достижения сравнительной психологии, обогащенные в 30-х годах трудами Н.Н. Ладыгиной-Котс, Г 3. Рогинского, Н.Ю. Войтониса и др.

На основе развития рефлекторных идей И.М. Сеченова и И.П. Павлова в середине 30-х годов складываются предпосылки новых научных представлений о наличии в мозгу таких структур и процессов, которые обеспечивают оптимальные условия для управления деятельностью в результате активного выбора информации, поступающей из внешней среды (концепция «фундаментальной  системы» и «афферентного синтеза» П.К. Анохина, концепция «рефлекторного кольца» Н.А. Бернштейна), в результате чего задолго до развития кибернетики в научный оборот вводились понятия, адекватные ее центральному звену – «обратной связи».

Перестройка психологии на основе ленинской теории отражения выдвинула на первый план разработку проблемы структуры познавательных процессов. Важное значение приобретает изучение переходов от ощущения к мышлению и интеллектуального опосредования ощущений (Б.Г. Ананьев), исследование зрительных ощущений (С.В. Кравков), чувствительности к сенсибилизации органов чувств (К.X. Кекчеев), слуховых ощущений (Б.М. Теплов) и т.д. Возникнув в области изучения восприятии, все более широкий размах приобретают исследования, связанные с теорией установки (Д.Н. Узнадзе), которые дали возможность осуществить интересный и оригинальный подход к проблемам активности личности и бессознательного.

В предвоенные годы заметные сдвиги наблюдаются в разработке ряда вопросов общей психологии: исследования в области навыков (Л.М. Шварц, Е.В. Гурьянов и др.), внимания (Н.Ф. Добрынин), памяти (А.А. Смирнов, Н.А. Рыбников), мышления (П.А. Шеварев, Н.А. Менчинская). Тогда же намечаются предпосылки для создания концепции способностей и их развития в процессе деятельности (Б.М. Теплов), которые сыграли важную роль в формировании теории индивидуально-психологических особенностей личности. Заметное внимание к психологии личности, определившееся в это время, связано с растущим интересом к учению А.С. Макаренко о развитии личности в коллективе.

Всеобщее признание получает понимание общественно-исторической обусловленности сознания человека. Это выдвинуло на первый план исследование личности и различных форм ее активности: направленности личности (С.Л. Рубинштейн), установок как модификаций личности (Д.Н. Узнадзе), отношений (В.Н. Мясищев) и др.

В советской психологии прочно утверждается принцип развития: психика животных и сознание человека могут получить адекватное объяснение лишь в том случае, если они рассматриваются в развитии. Преодолевая дуализм сознания и деятельности в такой же мере, как их отождествление (идеалистическое – у спиритуалистов, механистическое – у бихевиористов), советские психологи утверждают их единство, находя таким образом основу объективного познания психики и получая возможность правильного решения вопроса о методах психологии. Исследуя структуру человеческого сознания, психология начинает нащупывать межфункциональные связи и отношения, преодолевая функционализм в трактовке психических процессов. Задача преодоления функционализма не была, однако, решена и главным образом потому, что ее решение требовало перестройки самой системы понятий в психологии: теоретически утверждаемый принцип единства психической деятельности вступал в противоречие с традиционной схемой изолированных психических функций. Разрешение этого противоречия становится одним из факторов дальнейшего развития советской психологии.

В годы Великой Отечественной войны в психологии развернулись научные работы в плане оборонной тематики, связанные с проблемами противовоздушной маскировки, полевой разведки, восстановления нарушенных психических функций и т.д., сама возможность постановки которых исключалась бы, если бы в довоенное время не были достигнуты большие успехи в области изучения условий повышения чувствительности зрения и слуха, патопсихологии и т.д. Среди других оборонных работ могут быть названы предложенные руководителем лаборатории психофизиологии Московского психологического института К.X. Кекчеевым методы борьбы с ослеплением глаз светом прожекторов, методы борьбы со снеговой ослепляемостью (С.В. Кравков), методы повышения чувствительности и эффективности наблюдения на постах ПВО (Л.А. Шварц). Советские психологи создают в это время методы ускорения периода адаптации к темноте, сенсибилизации слуха и зрения, уточнения глазомерной оценки расстояния, методы тренировки различения быстро движущихся объектов, методы звукомаскировки и т.д. Оказывая непосредственную помощь Советской Армии, психология, в данном случае психология и психофизиология органов чувств, продемонстрировала свою теоретическую и методическую зрелость и подготовленность для разрешения тех задач, которые встали перед ней в связи с запросами военного времени.

В настоящее время потребности российского общества и ширящиеся контакты психологии со смежными областями знания создают тенденцию осуществления всестороннего, комплексного познания человека средствами современной науки.

Общая психология

ВВЕДЕНИЕ В ПСИХОЛОГИЮ

Понятие «психология» (от греч. psyche — душа, logos — слово, мысль, учение) означает «наука о душе», «душесловие». В совре­менном мире понятие «душа» сменилось термином «психика».

Психика — это системное свойство высокоорганизованной ма­терии, заключающееся в активном отражении субъектом объек­тивного мира, в построении им неотчуждаемой от него картины мира и саморегуляции на этой основе своего поведения и дея­тельности. Это качество материи, проявляющееся во взаимодей­ствии с другими объектами в процессе жизнедеятельности.

Психология — наука о закономерностях развития и функцио­нирования психики как особой формы жизнедеятельности, уче­ние о природе, детерминации, структуре и механизмах психиче­ской деятельности, поведения и их применения на практике.

Психика имеет сложное строение, ив ней можно выделить три основные формы психических явлений.

Психические процессы (ощущение, восприятие, внимание, во­ображение, память, мышление, воля, чувства) являются крат­ковременными и представляют собой начальные стадии познава­тельных процессов.

Психические состояния (радость, страх, бодрость, подавлен­ность, раздражительность, усталость и т.д.) — относительно ус­тойчивые явления психической деятельности, характеризующие психику в целом, более длительные и сложные по сравнению с элементарными познавательными процессами. Их можно рассмат­ривать как фон, на котором протекают психические процессы.

Психические свойства личности — устойчивые образования, обеспечивающие определенный уровень поведения и деятельно­сти, характерный для данного человека. К ним относятся темпе­рамент, характер, способности человека.

Все формы психических явлений взаимосвязаны и переходят одна в другую. Основные функции психики включают отра­жение и регуляцию поведения и деятельности.

Понимание психики как отражательного процесса (И. М. Сече­нов) составляет суть рефлекторной теории отражения, которая является основой отечественной материалистической психологии. Простейшая форма отражения — физическая, например от­ражение звука и света. Любому животному организму присуща раз­дражимость, т. е. способность отвечать на непосредственное воз­действие внешней среды адаптивными (приспособительными) процессами, уравновешивающими организм с данной средой. Эта реакция называется физиологическим отражением и является функ­цией живой материи. Примером могут служить изменения в сет­чатке глаза под влиянием света, сокращение мышц и проведение возбуждения по нерву. На более высоком этапе эволюции и при дифференцированном развитии клеток головного мозга возника­ет психическое отражение. Оно становится возможным, когда раз­дражители внешнего мира начинают восприниматься как сигна­лы вследствие того, что мозг в процессе эволюционного развития приобретает свойства переживания и познания. Вначале эта фор­ма отражения выражается в виде эмоций: отрицательных, свиде­тельствующих об опасности, и положительных, сигнализирую­щих о том, что она миновала. Психическое отражение дает воз­можность правильно воспринимать окружающую действительность; оно совершается в процессе активной деятельности; постоянно углубляется и совершенствуется, преломляясь через индивидуаль­ность; носит опережающий характер.

Рефлекторная теория психики утверждает, что в основе выс­шей нервной деятельности лежат рефлексы:

безусловные, которые осуществляют постоянную связь внешне­го и внутреннего раздражения с ответной реакцией и сигналом обратной связи;

условные — временные связи, выработанные под влиянием нео­днократных подкреплений раздражителей с обратными реакция­ми при регулярном их осуществлении.

Если раздражитель, вызывающий условный рефлекс, тормо­зится другим внешним раздражителем, то это явление называется внешним торможением.

Когда возбуждение в определенных центрах усиливается вслед­ствие чрезмерной силы раздражителя, то оно переходит в свою противоположность — торможение. Данный процесс называется запредельным торможением.

Распространение нервного возбуждения по коре головного мозга получило название иррадиация.

Когда в каком-либо участке мозга возникает возбуждение, а в другом — торможение, то возникает отрицательная индукция. По­ложительная индукция — противоположное явление, когда вокруг заторможенного участка мозга образуется участок возбуждения.

Иррадиация и взаимная индукция нервных процессов обеспе­чивают смену возбуждения и торможения — корковую нейродинамику.

Каждый анализатор включает три основные части:

1. рецептор — концевой аппарат;

2. проводниковый нервный путь;

3. центральное звено в соответствующей зоне коры. Всякое целенаправленное движение совершается по сигналу

эфферентной команды. Однако это лишь «пусковой сигнал», ре­гулируемый с учетом положения органа и цели, состояния дви­жения и вязкости суставно-мышечных звеньев. Регулирование осу­ществляется на основании данных сравнения поступающей в мозг информации от проприорецепторов и программы движения. Это текущее регулирование Н.А.Бернштейн назвал принципом сенсор­ной корреляции и. представил его схематически в виде рефлек­торного кольца:

• начальное звено — превращение органами чувств внешнего или внутреннего раздражения в нервное возбуждение, передаваемое интерорецепторами в мозг;

• второе, или центральное, звено — возникновение на основе возбуждения и торможения психических процессов (чувств, мыслей);

• третье звено — экстерорецептивный двигательный аппарат;

• четвертое звено — сигналы от двигающихся органов тела в кору головного мозга (обратная связь).

Анатомо-физиологический механизм рефлекторной деятельно­сти обеспечивает:

• прием внешних воздействий;

• преобразование их в нервные импульсы (кодирование) и передачу в мозг;

• декодирование и переработку информации, выдачу команд в виде нервных импульсов к мышцам, железам;

• прием и передачу в мозг информации о результатах совершенного акта (обратная связь);

• коррекцию повторных действий с учетом данных обратной связи.

Активная регуляция поведения предполагает функционирова­ние аппарата обратной связи, с помощью которой производится сопоставление результата действия с его предварительным пла­ном.

Созданная П. К. Анохиным и его последователем К. В. Судако­вым теория «функциональных систем мозга» рассматривает внеш­ние сигналы и сигналы, идущие к мозгу из внутренних органов, как предпосылки для формирования первого этапа поведенческо­го акта — принятия решения «что делать?» (этап афферентного синтеза). Таким образом определяется линия поведения на дан­ный момент — постановка цели. Затем в сознании человека на клеточном уровне мозга формируется определенная модель последующего действия (этап формирования акцептора действия). По мере того как действие начинается и выполняется, сигналы от мышц и внутренних органов, участвующих в его выполнении, со­поставляются и сравниваются с созданной на предыдущем этапе моделью (этап эфферентного синтеза). При достижении положи­тельного результата действие прекращается. Если же поступаю­щая информация не совпадает с моделью действия, то происхо­дит корректировка либо самого действия, либо его модели, до тех пор пока не будет получен нужный результат.

П. К. Анохин показал роль головного мозга в отборе полезных „ приспособительных действий и доказал, что одни и те же его клетки могут принимать участие в осуществлении различных функцио­нальных связей, что рефлекторное кольцо и принцип корреляции являются универсальными механизмами саморегулирования слож­ного поведения и чем выше уровень развития психики, тем со­вершеннее этот механизм.

Функциональная организация человеческого мозга в соответ­ствии с современными взглядами нейропсихологии (А.Р. Лурия) включает три основных блока.

1. Энергетический блок, поддерживающий тонус, необходимый для нормальной работы высших отделов коры головного мозга (расположен в верхних отделах мозгового ствола).

2. Блок приема, переработки и хранения информации (включает задние отделы обоих полушарий, теменные, затылочные и височные отделы коры).

3. Блок, обеспечивающий программирование, регуляцию и контроль деятельности (лобные отделы коры).

При расстройстве функций 1-го блока внимание становится неустойчивым, появляются апатия и сонливость.

Нарушение работы 2-го блока приводит к потере кожной и проприоцептивной (глубокой) чувствительности, к утрате четко­сти движений и т. п.

При поражении 3-го блока возникают нарушения поведения и расстройства моторики.

Локальные травмы мозга дают материал для изучения отдель­ных зон (исследования А. Р. Лурия). Установлено, что поврежде­ние левой височной доли нарушает слуховую память. При пораже­нии теменной и затылочной долей интеллектуальная деятельность остается осмысленной, но затрудняется установление временных отношений. При повреждении лобных долей человек способен выполнять отдельные логические операции, но становится невоз­можным спланировать ход решения задачи, исчезает ориентиро­вочная основа действий.

Большое значение для психологии, физиологии и медицины имеет принцип доминанты, исследованный академиком А. А. Ух­томским. Он объяснил, почему из огромного числа рефлексов, которые могли бы возникнуть в каждый данный момент вслед­ствие множества раздражений, воздействующих на организм, фак­тически осуществляются сравнительно немногие. Дело в том, что в нервных центрах той деятельности, которая является в настоя­щий момент ведущей (доминирующей), возникает очаг повышен­ной возбудимости. Этот очаг привлекает к себе раздражения, на­правленные в другие, в данный момент недоминирующие центры. В результате ведущий центр усиливает свою работу, а остальные затормаживаются. Это демонстрирует, например, следующий опыт. К лапе собаки прикрепляют электроды, при пропускании через которые слабого тока происходит сгибание лапы. Если ток на электроды дать в тот момент, когда животное глотает пищу, то лапа отдергиваться не будет, а только усилится процесс гло­тания.

В своей работе «Доминанта как рабочий принцип нервных цен­тров» А. А. Ухтомский писал, что под доминантой он понимает господствующий очаг раздражения, которое в значительной сте­пени определяет характер реакций нервных центров, протекаю­щих в данный момент времени.

Ученый был убежден в том, что принцип доминанты является основой внимания, и объяснял феноменом образования доми­нанты такие психопатологические явления, как навязчивости и галлюцинации.

Основные принципы психологии.

Детерминизм. Психика определяется образом жизни и изме­няется с изменением внешних условий.

Единство сознания и деятельности. Сознание образует внут­ренний план деятельности человека.

Развитие. Психику надо рассматривать в динамике, как про­цесс и результат деятельности.

Структура современной психологии

Современная психология является разветвленной системой научных дисциплин, основу которой составляет общая психоло­гия. Она изучает сущность и общие закономерности возникнове­ния, развития и проявления психики, выявляет некоторые осо­бенности психической деятельности, используемые в человече­ской жизни.

Отрасли психологии выделяются по ряду критериев, среди которых:

1. характер деятельности (психология труда), например медицинская, педагогическая, юридическая психология. В основе классификации лежит принцип единства сознания и деятельности;

2. принцип развития (возрастная, сравнительная, специальная психология);

3. отношения личности и общества (социальная психология и психология личности).

Направления психологии, изучающие естественно-научные ос­новы психической деятельности, принято объединять в группу био­логических отраслей: психофизиология, нейропсихология, диффе­ренциальная психология (психология индивидуальных различий).

Психологические науки применяются в различных сферах дея­тельности человека. В настоящее время можно выделить следую­щие основные отрасли прикладной психологии: педагогическую, военную, инженерную, социальную и др.

Педагогическая психология изучает психику учащихся в про­цессе учебно-воспитательной работы, устанавливает закономер­ности овладения знаниями, умениями и навыками.

Возрастная психология исследует особенности психики чело­века на различных этапах его развития — с момента рождения и до смерти. Она подразделяется на детскую психологию, психоло­гию подростка, психологию юности, психологию взрослого чело­века и геронтопсихологию.

Предметом инженерной психологии является деятельность че­ловека-оператора в автоматизированных системах управления. Она решает проблемы распределения и согласования функций между машиной и человеком.

Социальная психология рассматривает психические явления, ко­торые возникают в различных группах и коллективах в процессе общения людей, выявляет психологические закономерности вза­имоотношений личности и общества.

Медицинская психология изучает особенности общения меди­цинских работников и больных, психику людей, страдающих со­матическими или психическими расстройствами, а также психо­логические средства воздействия на пациента в целях профилак­тики и лечения различных заболеваний (психопрофилактика, пси­хотерапия).

Взаимосвязь психологии с другими науками

Методической основой психологии, как и других областей зна­ния, является философия.

Естественные науки — биология, физиология, химия, физика и др. — соприкасаются с психологией в изучении структуры фи­зиологических и биологических процессов мозга, лежащих в ос­нове психики.

Кибернетика сопряжена с психологической наукой в изучении процессов психической саморегуляции человеческой личности.

Социология взаимодействует с психологией в решении задач социальной психологии, изучении роли психологии в социаль­ном прогрессе.

Педагогика неразрывно связана с психологией в решении за­дач обучения, воспитания, формирования личности.

Технические науки — основа разработки технических средств исследования психики; они используют психологические знания при создании оптимальных условий деятельности человека в ус­ловиях технического прогресса.

ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ МИРОВОЙ ПСИХОЛОГИИ

Становление психологии как самостоятельной науки произошло в последней четверти XIX в., когда она отделилась от филосо­фии, сблизилась с естественными науками и разработала собствен­ный экспериментальный метод. Развитие взглядов на сущность пси­хики связано с решением основного вопроса философии — о со­отношении материи и сознания, соответственно формирование психологии как самостоятельной дисциплины происходило под влиянием борьбы между идеалистическим и материалистическим мировоззрением.

В первобытном обществе люди верили, что внутри человека находится другое существо, временно выходящее из него во вре­мя сна и покидающее тело через рот после смерти.

Демокрит (V—IV вв. до н.э.) постулировал идею, что душа состоит из атомов и умирает со смертью тела. При этом душа — материальное, движущее начало.

ВIV в. до н. э. греческие философы высказали мысль, что суще­ствует дух — нечто нематериальное, похожее на пламя или дуно­вение, ответственное за поведение человека.

Платон (472—348 гг. до н. э.) полагал, что в основе всего лежат идеи, существующие сами по себе. Идеи образуют свой мир, ко­торому противостоит материя. Посредник между этими мирами —душа. Человек не познает, а скорее вспоминает то, что уже знала душа. Платон считал, что душа имеет три части: чувственная часть находится в печени, как у животных; в сердце она пребывает в виде гнева и совести; разумная часть помещается в голове челове­ка. Душа бессмертна, и после смерти она, согласно Платону, пе­реносится «в мир идей».

Аристотель (384—322 гг. до н.э.) создал трактат «О душе», который считается первым трудом по вопросам психологии. В сво­их работах Аристотель использовал такие понятия, как «ощуще­ние», «память», «чувства», «произвольные и непроизвольные дви­жения». Он считал, что душа может существовать вне всякой свя­зи с телом, так как имеет божественное происхождение, и, сле­довательно, познать ее нельзя, поскольку это знание лежит за пределами человеческих возможностей. По мнению Аристотеля, душа — внутренний движитель, позволяющий человеку реализовывать себя. Центр ее находится в сердце, куда поступают впечат­ления от органов чувств, где они накапливаются и объединяются в результате рассудочного мышления и в конечном итоге определя­ют поведение. Проявлениями души являются мышление, знание, мудрость. Аристотель полагал, что одна часть души смертна, как у животных, а другая принадлежит вечному разуму, и поэтому бес­смертна и духовна. Всего он выделял три составляющие души человека:

1) душа растительная, которая ведает функциями питания, размножения;

2. душа чувствующая, животная, обеспечивающая чувства ося­зания, боли, удовольствия;

3. душа разумная.

У растений, по мнению Аристотеля, имеется только расти­тельная душа, у животных — растительная и чувствующая, но все, что растет и развивается, полагал он, имеет душу. Аристотель придерживался позиции, что реальный мир таков, каким мы его воспринимаем.

Идеи философов Древней Греции господствовали до V в. н. э. Средние века характеризовались демонологическим понимани­ем психических болезней. Близкие к научным воззрения в обла­сти психологии стали формироваться в эпоху Возрождения, в XV—XVI вв., когда появилось представление о том, что мышле­ние есть свойство материи.

Следующий этап развития психологии связан с развитием ме­ханики, математики и естественных наук.

Р.Декарт (1595—1650) ввел понятия рефлекса и сознания, а также создал механистическую модель человека, согласно кото­рой раздражения от органов чувств по чувствительным нервам идут к отверстиям в головном мозге, «животные души» вытекают из мозга по трубочкам — двигательным нервам — в мышцы, которые надуваются и двигаются; в головном мозге находится «ра­зумная душа», управляющая страстями. Декарт противопоставлял душу и тело, т.е. был представителем дуализма, предполагавшего существование двух независимых субстанций: материи и духа.

Начиная с этого времени психология стала наукой не о душе, а о сознании. Душа начинает пониматься как сознание, связанное с работой мозга: способность думать, чувствовать, желать. Таким образом, доминировала интроспективная трактовка сознания, для которой был характерен отрыв психического начала от объектив­ного бытия. Психическая жизнь рассматривалась как субъектив­ный мир, познаваемый лишь путем самонаблюдения. Основным методом психологии сознания стала интроспекция («заглядывание внутрь»). Почти все теории конца XIX и часть теорий XX в. разрабатывались в рамках интроспективной психологии сознания. Это вело к ограничению предмета исследований областью осо­знаваемых переживаний, рассматриваемых в отрыве от окружаю­щей действительности и деятельности человека. Доминировал описательный, а не объяснительный подход к изучению психики.

Эволюционное учение Ч.Дарвина (1809—1882) утвердило ве­дущее значение окружающей среды в динамике эволюционного развития психических процессов. Благодаря концепции Дарвина психическую жизнь стали рассматривать как результат биологи­ческой эволюции. Его последователь Э.Геккель (1834—1919) ут­верждал, что основы психологии нужно искать исключительно в физиологии нервной системы.

В этот же период активно развивалась физиология органов чувств. Появилось большое количество работ, посвященных изучению локализации функций в головном мозге (Г.Фритче и Ф.Гитциг открыли центры движений и чувствительности, а П. Брока и К. Вернике — моторный и сенсорный центры речи).

Большое значение также имело изменение статуса психиатрии и отношения к душевнобольным в обществе. Принятие положе­ния о том, что психическое расстройство есть болезнь и ее нужно лечить, положило начало сравнительным исследованиям психи­ки в норме и при патологии. Знания о психической деятельности, накопленные в медицине, явились основой для создания научной психологии, возникновение которой было связано с проникно­вением в нее экспериментальных методов.

Первое психологическое исследование заключалось в изучении зависимости между силой действующего раздражителя и величи­ной вызываемой им реакции, что легло в основу структуралистического подхода. Так же как в физике и химии, где свойства вещества определяются по составляющим его элементам, струк­туралисты старались выявить и описать психические элементы, каковыми, по их мнению, являются ощущения, образы и чувства. Роль психологии сводилась к тому, чтобы дать наиболее детальное описание этих элементов. Для достижения этой цели структу­ралисты применяли метод экспериментальной интроспекции: ис­пытуемого, прошедшего предварительную подготовку, просили описать, что он чувствует, оказавшись в той или иной ситуации.

Исследования, посвященные общим закономерностям разви­тия чувствительности и функционированию отдельных органов чувств, имели огромное значение для становления психологиче­ской науки. С работ Г. Гельмгольца по психофизиологии органов чувств началось систематическое изучение ощущений, восприя­тия, скорости реакций, ассоциаций и чувств. Труды Э. Вебера, по­священные экспериментальному исследованию чувствительности человека, позволили определить соотношение между силой сти­мула и величиной ощущения, т.е. между приростом раздражения и ощущением. Впоследствии Г. Фехнер дал математическую интер­претацию найденной Вебером закономерности. Способы матема­тической обработки и обобщение результатов этих исследований заложили основы экспериментального психофизиологического метода.

Эксперимент быстро внедряется в психологию. В 1879 г. в Лейп­циге В.Вундтом (1832—1920) создается первая эксперименталь­ная психологическая лаборатория. В России подобная лаборатория была основана в 1885 г. В.М.Бехтеревым (1857—1927) при меди­цинском факультете Казанского университета. В 1896 г. С. С. Корса­ков организовал такую же лабораторию в Москве на базе психи­атрической клиники. Несколько позднее лаборатории эксперимен­тальной психологии открылись при медицинских факультетах це­лого ряда университетов России: в Одессе, Киеве, Дерпте (Тарту). Начинает осуществляться интроспекция в специально созданных условиях. Экспериментальные исследования позволили изучать память, внимание, эмоционально-волевую сферу. Однако, при­меняя объективные методы исследования, Вундт подходил к их интерпретации с идеалистической позиции. Основным источни­ком знаний о психических реакциях испытуемых на внешний стимул был самоотчет человека о его переживаниях. Описыва­лись психические элементы (ощущения, образы, чувства). Есте­ственно, что у разных испытуемых они очень редко совпадали и даже у одного и того же человека в разное время проявлялись по-разному. Поэтому дальнейшее изучение психической деятель­ности стало базироваться на наблюдении поведения человека со стороны.

В начале XX в. сформировалась единая концепция управления поведения человека нервной системой и в то же время наступил кризис интроспективной психологии, причинами которого яви­лись отрыв ее теории от практики и отсутствие объективного научного подхода в этой области. Кризис психологии сознания был предопределен успехами неврологии и психологии, особенно во Франции, где широко развивалось учение о подсознатель­ном начале в психической жизни человека. Как следствие кризи­са, в психологии стали складываться новые направления: бихе­виоризм, экзистенциализм, психоанализ, гештальт-психология.

Бихевиоризм (от англ. behavior — поведение) как новое психо­логическое течение возник во втором десятилетии XX в. Предме­том изучения стало поведение человека, а не его сознание. Пси­хика теперь рассматривалась как функция мозга — отражение, т. е. психология начала базироваться на философии диалектического материализма. Бихевиоризм выступал в качестве альтернативы ин­троспективной психологии и исключил из объектов рассмотре­ния все психологические феномены, не подлежащие объективно­му исследованию, фиксации и измерению. С точки зрения пред­ставителей бихевиоризма, психология должна была стать наукой о поведении, поскольку именно оно является единственной пси­хологической реальностью, доступной непосредственному наблю­дению и обладающей параметрами, которые можно непосредствен­но измерить и на которые можно воздействовать, а следователь­но, изучать их так же, как это принято в естественных науках. Ортодоксальный бихевиоризм отождествляет психику и поведе­ние, понимаемое как совокупность реакций организма на воздей­ствия внешней среды, фиксируемые стимулы. Человек при этом рассматривается как носитель определенных форм поведения, об­разующихся по принципу «стимул — реакция». Все психологиче­ские феномены, опосредующие реакции человека, долгое время игнорировались как ненаблюдаемые. Однако в дальнейшем появ­ляется понятие промежуточных переменных (медиаторов, посред­ников) — процессов, опосредующих влияние внешних раздражи­телей на поведение человека. Усложнение традиционной бихеви­ористской модели «стимул — реакция» за счет введения проме­жуточных переменных знаменует переход к необихевиоризму. Ос­новная формула поведения приобретает вид «стимул—промежу­точные переменные—реакция» (S—г—s—R). В соответствии с этим стимулы стали обозначать как независимые переменные, а реак­ции — как зависимые. В настоящее время понятие промежуточных переменных трактуется довольно широко. В качестве их рассмат­риваются внимание, представления, мотивы, установки, отно­шения и даже сознание. Изучение промежуточных переменных является одной из основных задач психологии на современном этапе.

В становлении бихевиоризма огромную роль сыграли работы И.М. Сеченова (1829—1905) и И.П.Павлова (1849—1936), посколь­ку ими были заложены основы материалистического понимания принципов работы нервной системы. И. М. Сеченов полагал, что внешнее воздействие лишь в результате опосредования сложными внутренними психическими процессами рождает в конечном итоге образы, мысли, идеи. И. П. Павлов на основе теоретических вы­сказываний И.М.Сеченова о рефлекторной природе деятельно­сти мозга разработал экспериментально обоснованное учение. Со­зданная им условно-рефлекторная теория выделяла роль сигнала, внешней среды. Был доказан динамический характер локализа­ции функций в коре головного мозга, а также внесена ясность в понимание физиологической сущности типов нервной системы.

В рамках бихевиоризма были разработаны теории научения — приобретения опыта, умений и навыков.

Один из вариантов научения — классическое обусловливание — связан с именем И. П. Павлова. В классической павловской схеме условного рефлекса S —R, где S — стимул, R — реакция (поведе­ние), реакция возникает в ответ на воздействие какого-либо сти­мула (раздражителя). Павлов впервые объяснил, как нейтральный стимул может вызвать ту же, что и безусловный раздражитель, реакцию, которая протекает автоматически, на врожденной ос­нове, без предшествующего опыта индивида (т.е. как нейтраль­ный стимул становится условным раздражителем). Это происхо­дит при смежности (совпадении по времени) безусловного и ней­трального раздражителей, с некоторым опережением последне­го, а также при повторении — многократном сочетании нейт­рального и безусловного раздражителей.

Основатель бихевиоризма Дж.Б.Уотсон считал, что каждой ситуации или стимулу соответствует определенное поведение, или реакция, и поэтому любую деятельность человека можно объяс­нить по вышеупомянутой схеме S —R («стимул — реакция»).

Его последователь Б. Скиннер (1938) высказал мысль, что по­ведение определяется своими последствиями. На организм воз­действуют условным раздражителем и подкрепляют его безуслов­ным, стимул следует после поведенческой реакции. Результатом научения является оперант (отсюда — оперантное научение). В этом случае подкрепляется не стимул, а реакция организма, именно она вызывает подкрепляющий эффект, поэтому такое научение обозначается как научение типа R. Оперантное, или инструмен­тальное, поведение — поведение типа R — это поведение, выз­ванное подкреплением, следующим за поведением. Скиннер, под­черкивая различия между респондентным и оперантным поведе­нием, указывает, что респондентное поведение вызвано стиму­лом, который предшествует поведению, а оперантное поведе­ние — стимулом, следующим за поведением. Другими словами, в классическом обусловливании стимул предшествует поведенче­ской реакции, а в оперантном — следует за ней. Позитивное или негативное подкрепление усиливает поведение. Позитивное под­крепление основано на применении стимулов (наград), которые усиливают поведенческую реакцию. Негативное подкрепление за­ключается в усилении поведения за счет негативных стимулов. Наказание отличается от негативного подкрепления тем, что направ­лено на ослабление поведенческой реакции.

Наказание также подразделяют на позитивное и негативное: первое основано на лишении индивида позитивного подкрепле­ния, а второе — на предъявлении негативного (аверсивного) сти­мула.

Например, при позитивном наказании родители за плохую успеваемость лишают ребенка какого-то подарка, а при негатив­ном — ругают за плохую успеваемость.

Если бихевиористы и основоположники условно-рефлектор­ной теории в объяснении поведения человека отдавали предпоч­тение факторам внешней среды, сигналам, идущим извне, то уче­ник и последователь И.П.Павлова П.К.Анохин (1979) показал, что не менее важную роль в отборе полезных приспособительных действий играет работа самого мозга.

Представители экзистенциализма (идеалистического направле­ния) М.Хайдеггер и К.Ясперс занимались проблемой существова­ния (экзистенции) человека, которое трактовали как чисто ин­дивидуальное «бытие для смерти», изолированное от общества.

Глубинная психология понимает сознательную психическую жизнь только как выражение очень сложных, бессознательных, подсознательных процессов, которые имеют характер влечений и составляют ядро личности.

Глубинная психология включает три направления:

1. психоанализ Фрейда;

2. индивидуальная психология Адлера;

3. аналитическая психология Юнга.

Психоанализ З.Фрейда (1856—1939) вначале применялся для лечения неврозов, и особенно истерии, затем стал научно-иссле­довательским методом и, наконец, самостоятельной дисципли­ной, которая попыталась дать философское истолкование фено­мена человеческой культуры и смысла жизни вообще. Развитие метода описал сам Фрейд в своей автобиографической книге «О себе и о психоанализе» (1946). Большое влияние на него оказа­ли результаты исследовании Ж. М. Шарко (изучение связей между гипнозом и неврозом), а также случай из врачебной практики вы­дающегося венского врача И.Брейера, лечившего в 1880—1882 гг. с помощью гипноза одну больную, страдавшую истерическими параличами и контрактурами. В гипнотическом сне пациентка на­ходила взаимосвязи между симптомами своего заболевания и трав­мирующими обстоятельствами из ее жизни, оттесненными в под­сознание и неосознаваемыми в состоянии бодрствования. При этом больная реагировала на психотравмирующие факты бурным аф­фектом, «завершала подавленный психический процесс», в ре­зультате чего произошел «катарсис». После предварительного со­общения «О психическом механизме истерических явлений» (1893) и опубликования книги «Исследования истерии» в 1895 г. Брейер и Фрейд прекратили совместные исследования. В процессе даль­нейшего развития своего учения Фрейд пришел к убеждению, что невротические явления вызываются, как правило, возбужде­ниями сексуального характера, актуальными сексуальными кон­фликтами или возникают под влиянием ранее пережитых сексу­альных впечатлений, и стал рассматривать неврозы как расстрой­ства половой функции. Фрейд создал метод свободных ассоциаций, которые больной воспроизводил, лежа на кушетке с закрытыми глазами. Позднее Фрейд предложил метод объяснения сна, имеющего, по его мнению, свою символику, отражающую подавленные желания, как правило, сексуального характера. Фрейд называл сновидения «королевской дорогой в подсознание». В про­цессе психоанализа пациент оказывает психологическое сопротив­ление, иногда даже переносит на врача свою ненависть (transfer — перенос). Это противодействие пропорционально силе подавляе­мых влечений, которые Фрейд относил к периоду детской сексу­альности. Половая функция, вначале аутоэротическая, проходит в своем развитии несколько стадий: оральную, садистическо-анальную и, наконец, генитальную. Сексуальную энергию Фрейд обо­значил термином «либидо». Психоанализ переоценил роль сексу­альности в жизни человека, за что Фрейда упрекают в пансексуа-лизме.

Согласно психоаналитической концепции большинство пси­хических процессов происходит в области бессознательного, и лишь незначительная их часть осознается. Между бессознатель­ной и сознательной областью имеется предсознание, в которое поступают только те мысли, представления и стремления, кото­рые были пропущены цензурой «Я». Психоанализ Фрейда игнори­рует историко-общественное развитие и экономические, обще­ственные отношения.

Большое значение для развития психологической науки имеют следующие аспекты учения Фрейда:

• создание динамической и глубинной концепции личности в противовес дедуктивной и статической психологии;

• акцент на значение подсознательных компонентов психической жизни и их связи с сознанием;

• подчеркивание важности ранних детских впечатлений;

• выделение роли биологических потребностей;

• исследование механизма неврозов;

• изучение сновидений, их символики и так называемых ошибочных действий (описки, оговорки и т.п.).

Индивидуальная психология Адлера сформировалась на основе теорий Фрейда и изучения неврозов, но избежала свойственных психоанализу генерализаций и стала самостоятельным направле­нием, уделяющим много внимания общественной детерминации психического развития. Адлер разработал понятие так называемой неполноценности органов и распространил его на любую недостаточно или дефектно-развитую функцию (задаток), как со­матическую, так и психическую: конституциональная слабость, сердечные дефекты, горб, заикание, «леворукость» и т.п. Психи­ческие процессы находятся в гармонии там, где имеется равнове­сие между потребностью в самоутверждении и потребностями об­щества. Неполноценность органов может привести к возникнове­нию повышенного чувства недостаточности, проявляющегося в избегании людей, потере уверенности в себе, отчуждении, утрате смелости. Противоположной реакцией является гиперкомпенса­ция: человек не только компенсирует свою неполноценность, но и гипертрофированно развивает функцию пораженного органа. Воз­можен и иной путь — замещение дефекта другим видом интен­сивной деятельности в доступной области, в которой индивид старается выделиться. Например, человек с физическим недостат­ком стремится к достижению в области культуры или политики. Адлер подчеркивает значение социальной среды, особенно се­мейной. По его мнению, необходимы правильная жизненная ли­ния, хорошее воспитание или психотерапия, направленная на фор­мирование жизненной смелости. Работы Адлера важны, поскольку в них содержатся описания продуманных мероприятий и теории, относящиеся к исправительной педагогике и психотерапии.

В аналитической психологии психиатра К. Г. Юнга фрейдовский термин «либидо» используется для обозначения жизненной энер­гии, проявляющейся не только как сексуальность, но и как твор­чество. Юнг видит в индивидуальном и коллективное бессозна­тельное, в котором заключены архетипы — прообразы, опре­деляющие развитие научной, нравственной, художественной и религиозной сферы жизни. Их создавал опыт человечества в тече­ние тысячелетий. К ним относятся, например: anima — символ женского естества в подсознании мужчины и противоположный ему animus — естество мужчин в коллективном обессознательном женщины.

Гештальт-психология сформировалась при господстве идеали­стической философии в Германии в начале XX в. В ней мир рас­сматривается как совокупность организованных форм (гешталь-тов). В основе этого направления лежит мысль Эренфельса о каче­стве формы: мелодия остается мелодией, несмотря на перенесе­ние (транспортировку) ее в любую тональность, так же как и ко­пии картины, нарисованные разными красками и разного размера. Следовательно, формы (образования) не являются только простым механическим слагаемым элементом, а представляют собой новую структуру. Гештальт — это целостное образование, имеющее собственное свойство, которое не исчерпывается свойствами отдельных его частей. Хотя час­ти и целое взаимообусловлива­ют друг друга, свойства целого всегда превалируют, доминиру­ют над свойствами частей, ины­ми словами, наблюдается фено-минальная и функциональная доминантность целого над час­тями. Образ рассматривается как самостоятельный феномен. Кон­стантность, т. е. постоянство об­раза при меняющихся условиях восприятия, является основным свойством гештальта.

Оно нару­шается, если образ воспринимается изолированно от целостно­го зрительного поля. В этом заключается феномен «фигуры и поля». Фигура — это замкнутое, выступающее на передний план це­лое, отделенное от фона контуром. Фон — то, что находится позади фигуры. Реверсибильная фигура «ваза-лицо» демонстри­рует основные положения данного феномена (рис. 1). В гештальт-психологии интеллект трактовался как поведение, направленное на решение проблем.

Гуманистическая психология сформировалась как альтернатива бихевиоризму в 50-е годы XX в. Один из ведущих представителей этого направления Р.Мэй писал, что «понимание человека как пучка инстинктов или собрания рефлекторных схем приводит к потере человеческой сущности». Целостный подход к личности является фундаментальным принципом гуманистической психо­логии, которая основывается на вере в возможность реализации способностей каждого человека при условии предоставления ему свободы выбора своей судьбы. В качестве детерминанты поведения и развития личности рассматривают потребность в самоактуали­зации, стремление к развитию и осуществлению своих потенци­альных возможностей, к достижению определенных жизненных целей. Основной стержень гуманистической психологии — опти­мистический взгляд на природу человека. Американский психолог К.Роджерс (1902—1987), один из основоположников гуманисти­ческой психологии, считал, что в каждом человеке заложено стрем­ление полностью проявить себя, и он наделен побуждениями, необходимыми для развития всех своих возможностей. Обществен­ные нормы и воспитание принуждают его в ущерб собственным чувствам и потребностям принимать ценности, навязанные дру­гими, что служит источником неудовлетворенности и нарушения поведения. Терапевтический метод Роджерса основан на том, чтобы дать больному возможность осознать свои истинные чувства и самостоятельно реализовать свои способности.

МЕТОДЫ СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

Психологическая диагностика, или психодиагностика (от греч. psyche — душа и diagnosis — распознавание), является приклад­ным разделом, сформировавшимся под влиянием фундаменталь­ных отраслей психологии и практических запросов жизни. Это область психологической науки, в рамках которой разрабатыва­ются методы выявления и измерения индивидуально-психологи­ческих особенностей человека, его взаимодействия с окружаю­щим миром. Как самостоятельное направление психодиагностика существует с 20-х годов XX в. Основные ее задачи — целенап­равленное и развернутое изучение личности во всем многообра­зии ее индивидуальных психических проявлений в различных си­туациях и условиях функционирования, «диагностика состояний, свойств и возможностей "единичного" человека, практическая работа с каждым отдельным человеком в целях его воспитания и обучения, профилактики и лечения» (Ананьев, 1980).

Важнейший методический принцип психодиагностики — прин­цип комплексности — предполагает сочетание различных методи­ческих приемов при диагностике одного и того же свойства, а также сочетание методик, направленных на родственные психи­ческие свойства и соотнесение результатов инструментального ис­следования с клинико-описательными данными. Успешная реа­лизация данного принципа во многом зависит от индивидуального опыта в интерпретации итогов исследования с учетом реаль­ной жизненной ситуации испытуемых.

Результаты психодиагностических исследований имеют при­кладное значение для ряда областей жизнедеятельности, в числе которых:

• оптимизация процессов обучения и воспитания детей;

• профотбор и профориентация;

• психологическое консультирование;

• психогигиена и психопрофилактика;

• диагностика, лечение и социально-трудовая реабилитация;

• различные виды экспертной практики.

В каждой из этих областей существуют специфические условия использования психодиагностических средств, особые задачи и методы, составляющие предмет специальной психодиагностики (медицинской, педагогической, профессиональной, спортивной и т.п.).

В современной психологии, согласно положению С.Л.Рубин­штейна (1946) об активном, формирующем воздействии психо­логического исследования, выделяют две основные функции психодиагностики: гностическую (информационную) и пре­образовательную (коррекционную).

При реализации этих функций психодиагностика опирается на принципы нормативного регулирования исследовательского и практического использования психодиагностических методик, а также на международные профессионально-этические стандарты, принятые в работе психологов: ответственности; компетентнос­ти; этической и юридической правомочности; конфиденциаль­ности; благополучия клиента; информирования клиента о целях обследования; морально-позитивного эффекта исследования.

Одна из первых систематик методов психологического иссле­дования была предложена С.Л.Рубинштейном (1946), который выделял в качестве основных методов наблюдение: «внешнее» (объективное) и «внутреннее» (самонаблюдение), а также экспе­римент: лабораторный, естественный и психолого-педагогиче­ский с программой активных формирующих воздействий на пси­хическое развитие ребенка. В качестве дополнительных или вспо­могательных экспериментально-психологических методов Рубин­штейн называл психофизиологический эксперимент, особенно ме­тод условных рефлексов, а также беседу.

Существуют классификации методов психодиагностики, раз­деляющие их с точки зрения характера и направленности психи­ческой активности испытуемого.

1. Интроспективные методы, которые требуют свободного или несвободного (по заданной схеме) словесного сообщения испы­туемого о личном опыте, своих эмоциональных реакциях, отно­шениях (анкеты, беседы).

2. Экстраспективные, основанные на свободном или управляемом наблюдении и оценке самых разнообразных психических проявлений испытуемого.

2. Проективные — испытуемый проецирует свое психическое состояние в словесные, графические или манипуляционные (творческие) реакции на малоструктурированные, многозначные стимулы.

2. Исполнительные — субъект осуществляет какое-либо перцептивное, моторное или мыслительное действие, количественные и качественные характеристики которого являются показателями интеллектуальных или личностных черт.

Приведенная классификация опирается на исторически наи­более старую систематику, предполагающую «выделение следую­щих трех методов как основных структур организации психологи­ческого исследования. Это методы интроспекции, экстероспек-ции и "понимания"».

Б.Г.Ананьевым (1976) была предложена классификация мето­дов психологического исследования, неотъемлемую часть кото­рой составляют психодиагностические методы, а также способы обработки и интерпретации полученных данных.

1. Организационные методы:

• сравнительный (сопоставление по различным признакам);

• лонгитюдный (многократное обследование одних и тех же лиц на протяжении длительного времени);

• комплексный (исследование представителей различных специальностей, где один объект исследуется разными средствами).

2. Эмпирические:

• наблюдение (общее и целенаправленное) и самонаблюдение;

• экспериментальные методы;

• психодиагностические (тесты, анкеты, опросники, социометрия, интервью, беседа);

• анализ продуктов психической деятельности;

• биографические;

• психофизиологические.

3. Методы обработки данных.

• количественный (статистический);

• качественный (дифференциация материала по группам, анализ).

4. Интерпретационные:

• генетический;

• структурный (устанавливает связи между характеристиками

личности).

Наблюдение обычно проводится в естественных условиях, без вмешательства в ход деятельности, согласно строгому плану. Факты поведения фиксируются в специальном дневнике, проис­ходит объяснение их сущности.

При осуществлении наблюдения запись может быть сплошной (при изучении личности и ее деятельности в целом) или выбо­рочной (при исследовании отдельных проявлений психической деятельности личности).

В зависимости от степени вмешательства экспериментатора в протекание психических явлений выделяют следующие виды эксперимента:

констатирующий, когда выявляются психические особенности и уровень развития того или иного качества, моделируются неко­торые стороны деятельности человека. Ограниченность этого вида эксперимента заключается в невозможности проследить процесс приобретения знаний или формирования качеств;

обучающий (формирующий), который предполагает целена­правленное воздействие на испытуемого в целях формирования у него определенных качеств. Эксперимент может иметь обучающий и воспитательный характер.

С точки зрения условий проведения различают лабораторный и естественный эксперименты.

Лабораторный — проводится с применением различной аппа­ратуры и специальных методик согласно инструкции. Он дает воз­можность получить объективные данные о протекании и развитии психических процессов в конкретных ситуациях, однако искусст­венные условия, создаваемые в лабораториях, нередко затрудня­ют объективное изучение.

Естественный эксперимент осуществляется в естественных условиях деятельности человека, который не предполагает, что подвергается определенному психологическому исследованию (А.Ф.Лазурский, 1910).

Психологические методики подразделяются по форме сбора информации на:

1. опросники;

2. тесты-задания;

3. проективные методики.

Опрос может быть как устным (сбор фактов в процессе лично­го общения — интервью), так и письменным (опосредованным):

• анкетирование (составление письменного самоотчета по предложенной исследователем программе). Использование анкет позволяет собрать большой фактический материал, однако при этом отсутствует контроль искренности ответов;

• личностные опросники, которые позволяют построить профиль личности (например, опросники MMPI, опросник Айзенка, 16-факторный опросник Кеттелла).

Самоотчеты делятся на специально непредназначенные (личностные опросники) и специальные (для оценки эмоциональ­ных состояний).

Тестирование — это система заданий, позволяющих оп­ределить уровень развития определенных психических качеств, со­стояния, процесса или свойства человека (от англ. test — задача, задание). Большую роль при тестовом исследовании играет пред­шествующий навык, хотя все тесты построены так, чтобы ниве­лировать фактор обучаемости. Затруднения в процессе тестиро­вания возникают также тогда, когда один и тот же тест прово­дится среди представителей разных культур, имеющих свои специфические особенности. Поэтому для оценки результатов необходимы нормы — критерии, которые содержат варианты ин­терпретации результатов, а значит, требуется валидизация (про­верка) методики.

Тесты позволяют провести сравнительный анализ данных по большим массивам испытуемых.

Тесты бывают индивидуальными и групповыми, а также они различаются по назначению:

критериально-ориентированные — оценивают соответствие оп­ределенному критерию;

достижений — определяют степень выраженности симптома или черты;

измерения интеллекта — оценивают умственное развитие и эру­дицию;

психофизиологические — исследуют психофизиологические осо­бенности человека;

вербальные.

Единицы измерения при тестировании — баллы и производ­ные от них — стены. На этом основании применяется шкальная система оценки. Выделяют клинические и психологические шка­лы. Примерами клинической шкалы являются шкалы тревоги Шихана и депрессии Зунга; психологической — шкала самооцен­ки тревожности Спилбергера.

Варианты шкал.

1. В зависимости от числа измеряемых переменных:

монополярные (однополюсные, одномерные) — измеряют одну психологическую переменную, например интеллект, чув­ство и т.п.;

биполярные (двуполюсные) — оценивают два психологических параметра одновременно, причем один полюс соответствует мак­симальной выраженности какого-либо качества, а другой — мак­симальной выраженности противоположного. Примером может слу­жить шкала Айзенка «эмоциональная стабильность — нейротизм»;

многомерные — измеряют несколько психологических перемен­ных. Пример клинической многомерной шкалы — лист симпто­мов Хопкинса; пример личностной шкалы — шкала Вессмана-Рикса, предназначенная для построения профиля настроения.

2. По характеру связи:

рядоположенные, но не связанные — ортогональные шкалы;

сопряженные шкалы, связанные корреляционной зависимостью, когда изменение одного свойства влечет изменение другого, следо­вательно, вызывает сдвиг по другой шкале. Например, образова­тельный уровень связан с внушаемостью отрицательной связью.

Проективные методики характеризуются глобальным подходом к оценке личности и основаны на психоаналитической концепции. Внимание фокусируется на общей картине личности как таковой, а не на оценке отдельных ее свойств. Главной осо­бенностью проективных методик можно назвать неограниченное разнообразие возможных ответов, допускаемых в решении задачи. Тестовые стимулы обычно расплывчаты или неоднозначны. Дают­ся только краткие, общие инструкции. Гипотеза, на которой стро­ятся подобные задания, состоит в том, что способ восприятия и интерпретации индивидом тестового материала или «структур» си­туации должен отражать фундаментальные аспекты функциони­рования его психики. Другими словами, предполагается, что тес­товый материал играет роль экрана, на который «проецируются» характерные для испытуемого мысли, потребности, эмоции и конфликты.

Кроме того, это замаскированное тестирование, поскольку об­следуемый не знает, на что направлены вопросы, и не предпола­гает, как будут интерпретироваться его ответы. Есть мнение, что проективные методики наиболее эффективны для обнаружения скрытых, завуалированных или неосознаваемых сторон личности. Затрагиваются не только эмоциональные, мотивационные и меж­личностные характеристики личности, ее установки, но и неко­торые когнитивные аспекты (общий интеллектуальный уровень, оригинальность и стиль решения проблемных ситуаций). Проек­тивные методы требуют высокой квалификации исследователя, так как связаны с субъективной интерпретацией результатов. Их примерами являются тематический апперцептивный тест (ТАТ) и методика «незаконченных предложений».

Проективные методики предполагают преимущественно сло­весные ответы, а некоторые из этих методик полностью вербальны, т.е. используют слова и в качестве стимульного материала, и в ответах. Часть таких вербальных методик может применяться как в устной, так и в письменной форме, но все они пригодны для письменного предъявления при групповом тестировании. Приме­ром таких методик служит «Тест на словесные ассоциации», имев­ший первоначальное название «Тест на свободные ассоциации» и являющийся одной из первых проективных методик в целом. Про­цедура проведения теста состоит в предъявлении испытуемому серии не связанных между собой впоследствии понятий, на каж­дое из которых он отвечает первым пришедшим на ум словом. Среди психоаналитиков наибольший вклад в развитие тестов на словесные ассоциации принадлежит К. Юнгу (1910), который ото­брал слова-стимулы, составил «эмоциональные комплексы» и про­анализировал время реакции, содержание и фактическую выра­женность эмоционального напряжения. Результаты анализируют­ся в соответствии с такими характеристиками, как доля обыч­ных, или распространенных, ответов, время реакции, наруше­ния ассоциативных связей и ухудшение воспроизведения при по­вторном тестировании.

На основании выделения основного методического принципа психодиагностики современные методы условно разделяются на две большие группы (Столин, 1987):

1. стандартизованные, измерительные;

2. экспертные, или клинические.

В основе стандартизованных методов лежит соблюдение доста­точно строгих и четко, в явной форме сформулированных правил. Эти методы обеспечивают психологический диагноз и прогноз с вероятностной точностью, но более направлены на обследование групп испытуемых, чем на индивидуальное обследование.

Экспертные методы в большей степени основаны на профессио­нальном опыте, интуиции исследователя. Эти методы часто ока­зываются более эффективными для изучения психических явле­ний, плохо поддающихся объективизации и осознанию. Если их применяет эксперт высокой квалификации, они являются надеж­ным средством индивидуальной диагностики.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ПСИХИКИ

Чтобы понять природу человеческой психики, необходимо знать, как она возникла и развивалась в процессе биологической эволюции и в силу каких причин приобрела качественно новую специфику у человека.

Данная проблема имеет три аспекта изучения: 1) возникновение и развитие психики в животном мире;

2. возникновение и развитие человеческого сознания;

3. развитие психики в онтогенезе человека (от рождения до смерти).

Эволюция психики в животном мире связана с возникновени­ем и развитием нервной системы, головного мозга. А. Н.Леонтьев выделяет три стадии этого процесса.

I. Элементарной чувствительности, когда животное реагирует только на отдельные свойства предметов внешнего мира.

И. Предметного восприятия, когда отражение действительности происходит в виде целостных образов.

III. Интеллекта, когда возникают сложные формы отражения и возникает способность решать задачи, требующие подготови­тельных действий (двухфазные задачи).

Все формы движения материи, как органическая, так и неорга­ническая, обладают всеобщим качеством материального мира — отражением. При переходе к биологической форме движения ма­терии отражение качественно изменяется: например, у вирусов и микроорганизмов возникает раздражимость. Из всех форм раздра­жимости наиболее распространенной является тропизм, т. е. реа­гирование своеобразными движениями на биологически значи­мые факторы окружающей среды.

Различают термотропизм — движение живого организма под воздействием тепла; фототропизм — движение под воздействием света и др.

Развитие раздражимости, которое происходит в связи с ус­ложнением условий существования организмов и с более высокой их организацией, ведет к возникновению чувствительности — простейшей формы проявления психики.

Благодаря нервной системе организм начинает функциониро­вать как единое целое. Согласно А.Н.Леонтьеву, «чувствитель­ность ориентирует организм в среде, выполняя сигнальную фун­кцию». Следовательно, чувствительность — это раздражитель­ность на биологически нейтральные факторы внешней среды, связанные с биологически значимыми раздражителями. Напри­мер, признаки предметов (величина, форма, запах, цвет), сами по себе безразличные (в том смысле, что они не играют роли в осуще­ствлении обмена веществ), вызывают раздражение, поскольку сиг­нализируют о появлении биологически значимых факторов ок­ружающей среды.

Таким образом, возникновение чувствительности связано с сиг­нальным характером отражения. На данном этапе развития появ­ляются органы чувствительности и движения; орган связи и коор­динации процессов в организме — нервная система. Эта I стадия получила название стадия элементарной сенсорной психики (по Леонтьеву). Ее отличительная особенность — отражение от­дельных свойств предмета, а не целостного образа.

С дальнейшим развитием центральной нервной системы связа­на II стадия — перцептивной (воспринимающей) психики. Харак­терной особенностью отражения на этом этапе является способ­ность к формированию целостного образа (предметное отраже­ние). Появляются представления и отсроченные реакции. Наряду с инстинктивными формами поведения возникают индивидуаль­но приобретенные навыки.

Если инстинкты — это сложные акты поведения, направлен­ные на удовлетворение биологических потребностей и основан­ные на безусловных рефлексах, относительно постоянные и од­нотипные у животных одного вида, то навыки — это индивиду­ально приобретенные и закрепленные при неоднократном повто­рении измененных явлений природы способы поведения; цепь ото­бранных и заученных движений, ведущих к цели. Они вырабаты­ваются в основном у животных, которые уже имеют кору голов­ного мозга. Отличие навыков от классических условных рефлек­сов, по Павлову, заключается в том, что успех животного опреде­ляется активным характером его действий. Примером может слу­жить способность приспосабливаться животных к местности. Так, волки идут наперерез своей жертве, когда охотятся в поле, но если они находятся в лесу, то нападают из засады.

Интеллектуальное поведение как вершина психического разви­тия животных (III стадия развития психики по Леонтьеву) вы­ражается в способности отражать более сложные связи и отноше­ния между отдельными предметами или их свойствами, в «изоб­ретении» новых способов решения задач. Оно свойственно прежде всего человекообразным обезьянам (приматам). Например, если положить яблоко около клетки с обезьяной на таком расстоянии, что животное не может дотянуться до него, то обезьяна использу­ет лежащую рядом палку, чтобы достать пищу. Интеллектуальное поведение приматов заключается не в обдумывании и размышле­нии, а в действиях, так как у них отсутствует вторая сигнальная система (речь), с которой связана рассудочная деятельность. Спо­собность продумывать и планировать свою деятельность возникла только у человека — в процессе общественного труда. Интеллек­туальное поведение обезьян представляет собой ту верхнюю гра­ницу эволюции психики животных, за которой начинается исто­рия развития человеческого сознания.

И.П.Павлов выделил первую и вторую сигнальные системы как формы отражения действительности. Первая сигнальная сис­тема подразумевает раздражения, которые приходят в мозг как форма отражения действительности в виде ощущений и представ­лений от внешней среды, в том числе и социальной, включая слово. Вторая сигнальная система отражения действительности от­личается опосредованным характером отражения в виде мышле­ния, «будучи сигналом первых сигналов» согласно И. П. Павлову.

Таблица 1