Глава VI правила, касающиеся доказательств

I. Сравнительный метод, или косвенный эксперимент,- это метод доказательства в социологии. Бесполезность метода, называемого Контом историческим. Ответ на возражения Милля относительно применения сравнительного метода в социологии. Важное значение принципа: одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина.

II. Почему среди разнообразных вариантов сравнительного метода наилучший инструмент исследования в социологии - метод сопутствующих изменений; его преимущества: 1) он постигает причинную связь изнутри; 2) он позволяет исполь­ зовать хорошо и критически отобранные данные. О том, что социология, несмотря на использование единственного под­хода, не ниже других наук вследствие обилия видоизмене­ний, которыми располагает социолог. Но сравнивать необхо­димо лишь длительные и обширные ряды изменений, а не отдельные изменения.

III- Различные способы составления этих рядов. Случай, когда входящие в них явления могут быть взяты из одного-единственного общества. Случай, когда нужно брать их из разных обществ, но одного и того же вида. Случай, когда нужно сравнивать различные виды. Почему последний слу­чай - самый распространенный. Сравнительная социоло­гия - это социология как таковая. Предосторожности, кото­ рые необходимо принять, чтобы избежать ошибок в процессе этих сравнений.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Общие признаки данного метода:

1) Его независимость от всякой философии (независимость, полезная самой философии) и от практических учений. Взаи­моотношения социологии с этими уч ениями. Как она позво­ляет господствовать над партиями.

2) Его объективность. Социальные факты, рассматриваемые как вещи. Как этот принцип управляет методом в целом.

3) Его социологический характер: объясняемые социальные факты сохраняют свою специфику; социология как самостоя­тельная наука. О том, что завоевание этой самостоятельно­сти - самое важное достижение, которого социологии необ­ходимо добиться.

Растущий авторитет социологии, разрабатываемой таким об­разом.

Часть вторая. Работы разных лет

КУРС СОЦИАЛЬНОЙ НАУКИ

Вступительная лекция

Господа!

Поскольку мне поручено преподавать науку, родив­шуюся лишь вчера и насч итывающую пока совсем не­много окончательно установленных принципов, было бы безрассудством с моей стороны не страшиться труд­ностей, связанных с выполнением моей задачи. Я при­знаюсь в этом, впрочем, без смущения и робости. В действительности я убежден, что в наших университе­тах наряду с теми кафедрами, с высоты которых пре­подают уже готовые науки и усвоенные истины, есть место и для других курсов, в которых преподаватель отчасти создает науку по мере того как ее преподает; в которых он находит в лице своих слушателей не только учеников, но и, почти в такой же степени, сотрудни­ков; в которых вместе с ними ищет, вместе с ними экспериментирует, а иногда также вместе с ними и заблуждается. Я не стану поэтому ни раскрывать вам учение, секретом которого якобы владеет небольшая группа социологов, ни, тем более, предлагать вам гото­ вые лекарства для излечения наших современных об­ществ от болезней, которыми они поражены. Наука не продвигается вперед так быстро; ей необходимо время, много времени, особенно для того, чтобы быть пригод­ной к практическому использованию. Поэтому то, что я собираюсь предоставить в ваше распоряжение, более скромно по своим задачам и легче осуществимо. Я надеюсь с известной точ ностью поставить некоторые специальные вопросы, которые связаны между собой так, что они образуют науку наряду с другими позитив­ными науками. Чтобы решить эти проблемы, я предло­жу вам метод, который мы испытаем вместе. Наконец, из моих исследований в этой области я извлек некото­рые идеи, некоторые общие взгляды, немного опыта, если угодно, который, как я надеюсь, сможет направ­лять нас в наших будущих исследованиях.

Пусть эти оговорки, однако, не возбуждают или не пробуждают у некоторых из вас скептического отноше­ния, объектом которого иногда были социологические исследования. Молодая наука не должна быть очень амбициозной, и она внушает тем больше доверия лю­дям науки, чем с большей скромностью вступает в жизнь. Тем не менее я не могу забыть о том, что еще есть некоторые мыслители, правда, их немного, кото­рые подвергают сомнению возможность нашей науки и ее будущее. Оч евидно, что игнорировать это нельзя. Но для того, чтобы их убедить, я думаю, лу чший метод состоит не в том, чтобы абстрактно рассуждать по вопросу о том, жизнеспособна социология или нет. Рассуждение, даже превосходное, никогда еще не убе­дило ни одного неверующего. Единственное средство доказать существование движения двигаться. Един­ственное средство доказать, что социология возмож­ на, это показать, что она живет и действует. Вот почему я посвящу эту первую лекцию демонстрации ряда преобразований, через которые прошла социаль­ная наука с начала нынешнего столетия; я покажу вам прогресс, который был осуществлен и который еще остается осуществить; покажу вам, чем она стала и чем она станет. Из этого изложения вы сами сможете сде­лать выводы о том, какую пользу может принести преподавание нашей дисциплины и к какой публике оно должно обращаться.

I

Со времен Платона и его «Республики» не было недо­статка в мыслителях, философствующих о природе об­ществ. Но вплоть до начала нынешнего века в большин­стве их трудов господствовала одна идея, которая силь­но мешала формированию социальной науки. В дей­ствительности почти все эти теоретики политики видели в обществе человеческое творение, произведе­ние искусства и плод рефлексии. С их точки зрения, люди начали жить вместе, потому что обнаружили, что это хорошо и полезно; это искусственное устройство, которое они изобрели, чтобы несколько улучшить усло­вия своего существования. Нация поэтому не является естественным продуктом, подобным организму или растению, которое рождается, растет и развивается благо­даря внутренней необходимости; она похожа скорее на создаваемые людьми машины, все части которых собра­ны согласно заранее предначертанному плану. Если клетки, из которых создан организм взрослого живот­ного, стали тем, чем они являются, то это потому, что в их природе было заложено стать таковыми. Если они соединились подобным образом, то это потому, что, под влиянием окружающей среды, они не могли соединить­ся инач е. Напротив, кусочки металла, из которых сде­ланы часы, не содержат специальной тенденции ни к такой-то форме, ни к такому-то способу их сочетания. Если эти кусочки соединены так, а не иначе, то потому, что конструктор так захотел. Не их природа, а его воля объясняет испытанные ими изменения; именно он смон­ тировал их способом, наиболее подходящим для его целей.

Хорошо, допустим, что с обществом дело обстоит так же, как с этими часами. Это значит, что в природе человека нет ничего, что с необходимостью предназна­чало бы его к коллективной жизни, но он сам изобрел и установил общество из разного рода кусков. Будь оно творением всех, как считает Руссо, или же одного, как думает Гоббс, оно целиком порождено нашим мозгом и нашим мышлением. Оно в наших руках лишь удобный инструмент, без которого в крайнем случае мы могли бы обойтись и который мы всегда можем изменить по своему желанию, так как мы свободно можем переде­лать то, что сами свободно сделали. Если мы авторы общества, то мы можем его разрушить или трансформи­ровать. Для этого достаточно лишь нашего желания.

Такова, господа, концепция, господствовавшая до недавнего времени. Правда, изредка мы видим появле­ние противоположной идеи, но только на короткие промежутки времени, после которых она почти бес­следно исчезала. Выдающийся пример Аристотеля, ко­торый первым увидел в обществе факт природы, остал­ся поч ти без подражателей. В XVIII в. мы видели возрождение той же идеи у Монтескье и Кондорсе. Но сам Монтескье, который столь твердо заявил, что обще­ство, как и остальная часть мира, подчинено необходимым законам, проистекающим из природы вещей, сразу же забыл о следствиях своего принципа, едва устано­вив его. В этих условиях нет места для позитивной науки об обществах, а есть только для политич еского искусства. В самом деле, наука изучает то, что есть; искусство же применяет различные средства для дости­жения того, что должно быть. Таким образом, если общества суть то, что мы делаем сами, то следует спрашивать себя не что они собой представляют, а что мы должны из них сделать. Поскольку нет смысла считаться с их природой, то и нет необходимости позна­вать их; достаточ но установить цель, которую они дол­жны выполнять, и найти наилучший способ устроить вещи таким образом, чтобы эта цель была достигнута. Можно сказать, например, что цель общества обеспе­чить каждому индивиду свободное осуществление его прав, и затем вывести отсюда всю социологию.

Экономисты первыми провозгласили, что социаль­ные законы носят столь же необходимый характер, как и законы физические, и сделали из этой аксиомы осно­ ву науки. Согласно им, конкуренции так же невозмож­но не выравнивать постепенно цены, стоимости товаров так же невозможно не расти, когда увеличивается насе­ ление, как телам не падать вертикально или световым лучам не преломляться, когда они пересекают среды неодинаковой плотности. Что касается гражданских законов, которые издают государи или за которые голо­суют законодательные ассамблеи, то они, очевидно, лишь выражают в ощутимой и ясной форме эти естест­ венные законы; но они не могут ни создавать эти зако­ны, ни изменять их. Невозможно путем декрета при­дать продукту отсутствующую у него стоимость, т. е. наделить ею такой продукт, в котором никто не испы­тывает потребности, и все усилия правительств изме­нить по своей воле общества напрасны, если не вредны; поэтому лучше всего им от этого воздерживаться. Вме­шательство этих усилий поч ти всегда вредно; природа в них не нуждается. Она сама следует своим путем, не нуждаясь ни в помощи, ни в принуждении, если толь­ко, впрочем, допускать, что это возможно.

Распространите этот принцип на все социальные фак­ты, и социология уже имеет обоснование. В самом деле, любая отдельная сфера естественных явлений, подч иненных постоянным законам, может быть объектом методического изучения, т. е. позитивной науки. Все скептические аргументы рухнут перед лицом этой весь­ма простой истины. Но, скажут историки, мы изучили различные общества и не обнаружили в них никакого закона. История это лишь ряд случайных событий, которые, правда, связаны между собой согласно зако­нам причинности, но никогда не повторяются. Будучи по сути своей локальными и индивидуальными, они проходят с тем, чтобы никогда не вернуться, и, следо­вательно, не поддаются никакому обобщению, т. е. никакому научному исследованию, поскольку не су­ществует науки об отдельном явлении. Экономические, политические, юридические институты зависят от расы, от климата, от всех обстоятельств, в которых они раз­виваются; это настолько разнородные сущности, что они не поддаются сравнению. В каждом народе они обладают своим собственным обликом, который можно тщательно изучить и описать; но как только будет сделано их хорошее монографическое описание, все о них уже будет сказано.

Лучшим способом ответить на это возражение и до­казать, что общества, как и всякая вещь, подчинены законам, было бы, конечно, обнаружить эти законы. Но еще до этого вполне правомерная индукция позволяет нам утверждать, что они существуют. Если и есть сего­дня какое-нибудь бесспорное положение, то состоит оно в том, что все природные сущности, от минерала до человека, являются предметом позитивной науки, т. е. все в них происходит согласно необходимым законам. Это утверждение теперь уже не содержит ничего гипо­тетического; это истина, доказанная опытом, так как законы обнаружены или, во всяком случае, мы их постепенно обнаруживаем. Последовательно конституи­ровались физика и химия, затем биология и, наконец, психология. Можно даже сказать, что из всех законов лучше всех установлен экспериментально (поскольку мы не знаем здесь ни одного исключения и он был проверен бесчисленное число раз) именно тот, который утверждает, что все естественные явления развиваются согласно законам. Если же общества существуют в природе, то они также должны подчиняться этому общему закону, который одновременно следует из науки и гос­подствует в ней. Правда, социальные факты сложнее, чем факты психические, но и последние в свою очередь бесконечно сложнее биологических и физико-химиче­ских фактов, и тем не менее сегодня уже не может быть речи о том, чтобы вывести жизнь сознания за пределы мира науки. Когда явления сложнее, их изучение за­труднительнее; но это вопрос путей и средств изучения, а не принципов. С другой стороны, поскольку социаль­ ные факты сложны, они более гибки, чем другие, и легче воспринимают влияние самых незначительных обстоятельств, которые их окружают. Вот почему они имеют более индивидуальный вид и больше отличаются друг от друга. Но не нужно из-за существования разли­чий не признавать сходств. Конечно, огромная дистан­ция разделяет сознание дикаря и сознание культурного человека; и все же и то и другое это человеческие сознания, между которыми существуют сходства и ко­ торые могут сравниваться; это хорошо известно психо­логу, извлекающему из этих сопоставлений немало по­лезных сведений. Точно так же обстоит дело с живот­ными и растительными средами, в которых эволюцио­нирует человек. Как бы сильно ни различались они между собой, явления, возникшие в результате дейст­вий и взаимодействий между сходными индивидами, живущими в подобных средах, должны с необходимо­стью походить друг на друга какими-то сторонами и поддаваться осмысленным сравнениям.

Против этого утверждения могут возразить, что че­ловеческая свобода исключает всякую идею закона и делает невозможным любое научное предвидение. Воз­ражение это, господа, не должно смущать нас, и мы можем пренебречь им, причем не из высокомерия, а из принципиальных соображений, касающихся метода. Вопрос о том, свободен человек или нет, конечно, инте­ресен, но его место в метафизике; позитивные же науки могут и должны не обращать на него внимания. Суще­ствуют философы, которые обнаружили в организмах и даже в неживых вещах нечто вроде свободы воли и случайности. Но ни физики, ни биологи не изменили из-за этого своего метода: они спокойно продолжали идти своим путем, не занимаясь этими тонкими дискуссиями. Точно так же психология и социология, чтобы конституироваться, не должны ждать, пока этот вопрос о свободе воли человека, обсуждаемый столетиями, бу­дет, наконец, решен, что, впрочем, по всеобщему при­ знанию, произойдет нескоро. Метафизика и наука обе заинтересованы в том, чтобы оставаться независимыми друг от друга. Итак, мы можем сделать следующий вывод. Нужно сделать выбор между этими двумя преде­лами: или признать, что социальные явления доступны для научного исследования, или же безосновательно и вопреки всем индуктивным выводам науки допустить, что в мире существует два мира: один в котором царствует закон причинности, другой в котором царствует произвол и чистая случайность.

Такова, господа, большая услуга, которую экономи­сты оказали социальным исследованиям. Они первыми почувствовали все то живое и спонтанное, что есть в обществах. Они поняли, что коллективная жизнь не может быть внезапно учреждена благодаря искусному мастерству; что она не является результатом внешнего и механического импульса, но медленно вырабатывает­ся внутри самого общества. Именно таким образом они смогли теорию свободы поместить на более солидной основе, чем метафизическая гипотеза. И в самом деле, очевидно, что, если коллективная жизнь спонтанна, нужно оставить ей ее спонтанность. Создание любых препятствий здесь абсурдно.

Тем не менее заслуги экономистов не следует преуве­личивать. Говоря, что экономические законы естественны, они придавали этому выражению смысл, кото­рый уменьшал его значение. Действительно, согласно им, в обществе реален только индивид; именно из него все исходит, и именно к нему все возвращается. Нация это лишь номинальная сущность; это слово, которое обозначает механический агрегат находящихся рядом друг с другом индивидов. Но в ней нет ничего специфич еского, что отличало бы ее от остальных явле­ний; ее свойства это свойства составляющих ее эле­ментов, разросшиеся и усиленные. Индивид, стало быть, есть единственная осязаемая реальность, доступ­ная наблюдателю, и единственная проблема, которую может поставить перед собой наука, заключается в поиске того, как индивид должен вести себя в основных обстоятельствах экономической жизни, опираясь на свою природу. Экономические законы и, шире, соци­альные законы являются поэтому не наиболее общими фактами, которые ученый индуктивно выводит из на­блюдения обществ, а логическими следствиями, кото­рые он дедуктивно выводит из определения индивида. Экономист не говорит: явления происходят таким обра­зом, потому что это установил опыт; но он говорит: они должны происходить таким образом, потому что было бы абсурдно, если бы было иначе. Слово « естествен­ный» поэтому следовало бы заменить словом «рацио­нальный», что на самом деле не одно и то же. И если бы еще это понятие индивида, которое должно было вместить в себя всю науку, было адекватно реальности! Но чтобы упростить вещи, экономисты его искусствен­но обеднили. Они не только абстрагировались от всех обстоятельств времени, места, страны, придумывая аб­страктный тип человека вообще, но в самом этом иде­альном типе они оставили без внимания все, что не относится исключительно к узко понятой жизни инди­вида, так что в результате движения от одних абстрак­ций к другим у них в руках остался лишь внушающий грусть портрет замкнутого в себе эгоиста.

Политическая экономия потеряла таким образом все преимущества, вытекающие из выдвинутого ею прин­ципа. Она осталась абстрактной и дедуктивной наукой, занятой не наблюдением реальности, а конструирова­нием более или менее желательного идеала, так как этот человек вообще, этот теоретический эгоист, о кото­ром она говорит нам, это лишь абстрактное понятие. Реальный человек, которого мы знаем и которым мы являемся, гораздо сложнее: он принадлежит определен­ному времени и определенной стране, у него есть семья, гражданское сообщество, отечество, религиозная и по­литическая вера, и все эти и еще многие другие силы смешиваются, комбинируются тысячами способов, скре­щивают свои влияния, так что с первого взгляда невоз­можно сказать, где начинается одна и где кончается другая. Только после длительного и тщательного ана­лиза, едва нач авшегося сегодня, станет возможно од­нажды описать каждую из этих сил. Таким образом, у экономистов относительно обществ пока еще не сложи­лось идеи достато чно верной, чтобы действительно служ