Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

Европе». Складывание городского рынка и городского менового хозяйства происходило в неразрывной связи с процессами, проте- кавшими в аграрной сфере — с демографическим ростом деревни, стимулировавшим внутреннюю колонизацию и расширение пло- щадей пахотных земель, с постепенным подъемом доходности сельскохозяйственного производства, ослаблением древней (полу- рабской и рабской) зависимости и повышением мобильности сельского населения; втягиванием крестьянства в рыночные отно- шения, включением в торговлю министериалов и т.д. Рост населения ставил сельскую местность перед необходимостью оттока избыточных рабочих рук в города. С другой стороны, население виков и рыночных мест становилось потребителем сельскохозяйственной продукции, а в самих городах развивалось производство предметов повседневного спроса.

Подчеркивая эти взаимосвязи, французские медиевисты (Ж. Дюби, П. Тубер, Р. Фосье), в отличие от своих немецких коллег (в частности, Э. Эннен), акценты, однако, расставляли иначе. Мощный размах урбанизации Х/ХІ—XII столетий в Западной Европе, по их мнению, имел в основе прежде всего социально-по- литические изменения, которые сопровождали распад раннесредневековых монархий и которые нашли отражение в формировании новой сеньориальной знати — рыцарства, шатленов. Процесс, по радикализму связанных с ним общественных перемен, как утверждает, в частности, Ж. Дюби, сопоставимый с революционным. Опираясь на вновь построенные замки и бурги, новый «социальный класс» узурпировал у королевской власти военно-политические и судебно-административные права.

Городской образ жизни, «на первых порах трудно ощутимый», по выражению П. Тубера, выкристаллизовывается в ходе этого мощного процесса «инкастелламенто» (от лат. Castrum, castellum — крепость) — распространения укрепленных замков. Город воспринимается округой и различается от других поселений, полагает Ж. Дюби, прежде всего как место средоточения, как ядро суверенной власти. Она возвышает его и обосновывается в нем. Отсюда — акцентировка политико-административного значения средневекового города в противовес его экономической роли, которая на раннем этапе его истории, как считают названные ученые, выражена существенно слабее.

Являясь средоточием различного рода власти — религиозной, политической, военной — город осуществлял (будучи сам еще небольшим и полуаграрным) господство над жителями соседних сельских округов, благодаря чему значительная часть плодов их труда направлялась к городским центрам. Так город рос долгое

31

время «как охраняющий паразит» (Ж. Дюби): поглощение mi людской силы и материальных средств для поддержания собствен* ной экспансии казалось «платой за услуги», которые он оказывав деревне и которые складывались из функций управления и защиты Однако пришло время, когда городские центры и новые районц где они были заложены, сделались достаточно сильными, чтобь сконцентрировать в своих руках все результаты прогресса и стат< истинными хозяевами, превратив деревни в «спутников и под^ чиненных». Завершение этого процесса в Северной Франции Ж. Дюби датирует концом XII — началом XIII в.,'на полтора века| раньше он завершился в Северной Италии и приблизительно на век позднее — в Германии.

Таким образом, рассмотрение проблемы происхождения средневекового города в длительной временной перспективе и в контексте социополитических и социокультурных процессов в Европе рубежа раннего и «высокого» (классического) Средневековья позволило, и это особенно важно подчеркнуть, поставить вопрос о диалектике взаимодействия экономического и социаль- но-политического факторов в становлении и развитии средневековой урбанистики. Системный подход к проблеме городского феномена в средневековом обществе, выдвинутый французскими медиевистами, нашел последователей среди историковурбанистов, в частности, в центрально- и восточноевропейских странах.

ГОРОДСКИЕ ФУНКЦИИ

До тех пор, пока представления о городе Средневековья строились по образцу города Нового времени, на первом плане перед исследователями оказывался вопрос о происхождении городских учреждений: рассматривались ли они как заимствованные из римской действительности или возникшие на германской — вотчинной, общинной либо купеческо-рыночной основе. В основе научных дискуссий XIX в. лежит вопрос о том, из каких источнике^, из каких «строительных материалов» был создан город — тогда как самая структура сложившегося города оставалась за горизонтом исследования, считалась само собой разумеющейся. Как только встал вопрос о своеобразии средневекового города, акценты переместились: дискуссия о генезисе города была решена в современной историографии наипростейшим путем — путем объединения всех бывших в наличии теорий происхождения городов, решена и как бы отодвинута в сторону. Центральное место

32

занял вопрос о функциях города. У этого вопроса, в свою очередь, обнаружилось также несколько аспектов.

Первый и центральный аспект, без которого невозможно подать значение средневекового урбанизма, это место города в феодальной системе: как функционирует он в лоне феодальной системы? Каково место горожан, ремесленников, купцов в мире «воинов» (рыцарей) и крестьян, в мире, «основанном на войнах и земле»? Как сочленяется городская экономика, городское общест- во, городская культура, городская ментальность с феодальным способом производства, с вассально-феодальной системой, с фе- одальными ценностями? Следует ли определять город как феномен предкапиталистический, подтачивавший феодализм изнутри, или как элемент, как фазу самой феодальной системы? И можно ли говорить о существовании города «феодального»?

Для исследователей, писавших в XIX в., особенно в его начале, проблемы эти, как будто, не представляли никаких сложностей: город мыслился антитезой феодального порядка, отрицанием феодализма в экономическом, правовом и культурном плане. Но уже позитивистская историография выявила такие хозяйственные черты городской жизни, которые отнюдь не противостояли, а, напротив, соответствовали средневековому образу жизни; это относилось в первую очередь к городскому хозяйству, носившему мелкотоварный характер. Правда, еще и в XX столетии распространялись теории, подчеркивавшие предпринимательские, крупнокупеческие начала в городской жизни, если не во всех, то во всяком случае крупных городах Средневековья (во Фландрии, Италии, в некоторых немецких областях); такую теорию, в частности, развивал А. Пиренн4 Однако постепенно стало выясняться, что под разряд предкапиталистических городов попадают далеко немногие средневековые центры и, более того, что многие явления средневековой городской жизни, даже средневекового городского права, отлично вписываются в общую систему феодального мира. Эта точка зрения представлена в западной историографии прежде всего работами О. Бруннера. По мысли его, городская община — лишь одна из особых форм европейского феодального общества, одна из «локальных властей» — «четвертая власть», по выражению Б. Шевалье: «Средневековая урбанизация складывается и развивается в среде, раздираемой противоречиями между территориальномонархическим государством и локальной автономией. Когда все Уже были на месте, город явился как четвертая власть бок о бок с королем, церковью, властительницей душ и сердец, и сельской аристократией...»5 Даже столь специфический для городского права принцип как «Городской воздух делает свободным» рассмат-

ривается в современной историографии не как антифеодальный феномен, а как особый случай всеобщего принципа феодального иммунитета. Такой пересмотр традиционных воззрений имеет серьезные основания: средневековый город был, несомненно, элементом феодальной общественно-экономической формации и черты феодальной общественно-политической системы должны были так или иначе отразиться на нем. Но, подчеркивая это обстоятельство, что можно понять как нормальную реакцию на «романтические» крайности исследователей прошлого столетия и их последователей в этом вопросе в начале XX в., О. Бруннер, в частности, и его сторонники, в свою очередь, впадают в другую крайность и не видят двойственности природы средневекового города. Будучи несомненным порождением Средневековья, принадлежа десятками своих черт феодальному порядку (и натураль- но-хозяйственным принципам своей экономики, и социальной природой своего патрициата, и характером своей земельной собственности, и средневековыми основами своей культуры), город вместе с тем диалектически носил в себе отрицание феодализма. Таким образом, решение проблемы лежит, видимо, не в замене романтических воззрений Тьерри «феодальной» концепцией Бруннера, а в уравновешенном сочетании тех и других принципов.

Второй аспект заключается в выяснении того, когда и как создается та совокупность функций, которая может считаться необходимой и достаточной для определения данного типа поселения как городского. Иначе говоря, мы возвращаемся снова к вопросу о генезисе городов, но возвращаемся к нему уже на совершенно иной основе. Речь идет не о том, чтобы выяснить, из каких корней, каких истоков образовались городские поселения, начинающие свой путь с IX—XI вв., но чтобы провести грань между городами и предгородскими центрами раннесредневековой Европы. Исследования, развернувшиеся в послевоенный период (главным образом археологические — на территории Центральной Европы, Скандинавских стран, в областях расселения западных славян, в юго-восточной Европе) обнаружили существование в VII—Зс вв. широкого круга предгородских поселений самой различной природы. Иные из них носили явно характер укрепленных пунктов, но в других столь же отчетливо проступали черты ремесленных поселений, подчас связанных в своей хозяйственной активности с весьма отдаленными местностями.

Решение этой проблемы лежит, по всей видимости, в той трактовке ситуации, о которой шла речь выше. Вся экономическая, политическая и культурная ситуация в Европе VII—X вв. в своей

34

совокупности еще не созрела для утверждения городской жизни.

Вкакие-то короткие моменты, в каких-то ограниченных районах,

всилу каких-то, не всегда достаточно ясных условий, возникали поселения, напоминавшие своим обликом то, что позднее должно было стать средневековым городом. Если Турнэ и другие города на Шельде пришли в упадок в раннее Средневековье (хотя в меровингском Турнэ и сохранялись кое-какие римские ремеслен- ные традиции — они прослежены, в частности, в текстильном и камнерезном производстве), то по соседству от него, в бассейне реки Маас, в VII—VIII вв. возникает ряд городов-эмбрионов, нуклеусов, как их называют современные медиевисты: Намюр, Маастрихт, Динан, Домбург, Дурстеде (Дорестадт) и ряд других, среди которых только Верден играл серьезную роль еще в предше- ствующем столетии. Можно сказать, что по Маасу в VII—VIII вв. через каждые 12—14 миль стоял Castrum, служивший местом монетной чеканки. Это экономическое процветание бассейна Мааса

вVII—VIII вв. кажется поразительным и необъяснимым. Тем более примечательно, что оно как бы находит свое продолжение на другом берегу Ла Манша: «город» Саутхемптон (средневековый Hamwih — Хамвих), процветавший в VIII в. и переставший существовать около 950 г., был не только и не столько локальным ремесленным центром (археологический материал из Саутхемпто- на свидетельствует о ткачестве, а также о керамическом, деревообделочном и косторезном производстве), но и «международным» портом, до какой-то степени напоминал Дурстеде. Показательно, что Саутхемптон-Хамвих — торгово-ремесленный нуклеус с плотным населением, элементами регулированной городской планировки и, по всей видимости, монетным двором, сосуществовал и был связан с королевской резиденцией в Винчестере — административным и церковным центром, где располагались усадьбы знати. Симбиоз торгово-ремесленного поселения и административного центра завершается в X в.: Хамвих перестает существовать, как бы поглощенный Винчестером, который зато переживает своего рода урбанизацию — в нем возникает регулярная планировка улиц, перестраивается оборонительная система, возрастает население, основывается ряд монастырей6

Точно также в Скандинавских странах VII—IX вв. существовали своеобразные, хорошо укрепленные поселки, население которых занималось ремеслом и торговлей. Но как раз типичной чертой средневековых нуклеусов была их нестабильность: они возникали, чтобы исчезнуть; с наступлением «городской ситуации» X—XI вв. почти все они не стали основой новых поселений — они не прижились. Подлинный город Средневековья рождается, как пра-

2" 35

вило, иа «неподготовленной» почве — поблизости, но не на римских или раннесредневековых руинах.

Но констатировав возрождение европейского города в X—XI в., мы оказываемся перед очень сложной проблемой его соотношения с позднеантичным полисом. Что собственно говоря, произошло? Был ли восстановлен издавна в Средиземноморье существовавший институт, только захиревший в V—VII вв. и опять выдвигающийся на передний план после того, как хозяйство феодального типа несколько стабилизировалось, а политическая напряженность, непрерывно создаваемая набегами арабов, а затем викингов, датчан и венгров, ослабела? Или же средневековый город явился новым феноменом, принципиально отличным от греческого полиса и римского муниципия?

Чтобы ответить на этот вопрос, недостаточно поднять горы фактического материала, ибо между античным полисом и средневековым городом всегда можно найти и существенные черты сходства, и коренные отличия. Особое самоощущение горожан было присуще и современникам Аристофана, и бюргерам Любека, и обитателям Константинополя: и в древности, и в средние века город противопоставлял себя округе, «деревне», «земле». И в древности, и в средние века это привычное самоощущение подкреплялось административно-правовым оформлением, обособлением города как своеобразной общины, его ведущим местом в образованности, художественном научном творчестве, культе. Классическая античная культура вышла из города, из Афин, а не из сельской Беотии, и истоки итальянского Ренессанса надо искать в общественных условиях Флоренции и других городов, а не в окружавших город контадо.

Современные западные историки стремятся дать этому объяснение. Так, по мнению Ж. Дюби, названные выше особенности положения города в окружающем его мире были присущи городскому организму во все времена, будучи производными от его главной и, как считает Дюби, изначальной функции — политической по своей сущности, ибо город являет себя «из мрака протоистории^ одновременно с государственностью как опора этой государственности и образ «распорядительной и упорядочивающей власти». В этом смысле, полагает Дюби, правомерно говорить (при всех «разрывах» в ритмах урбанизации) о «структурном континуитете»7 Сходства действительно много, но не заслоняет ли это сходство другие черты — черты различия?

Мы исходим из того, что зрелый средневековый город не есть просто концентрированное поселение (с относительно плотным населением), окруженное стеной и снабженное особой правовой

36

рого связана с ремеслами, промыслами и торговлей, то есть с разными формами несельскохозяйственного производства. Та- кое определение отнюдь не может быть распространено на антич- ный полис-муниципий, который, разумеется, включал в свой состав торгово-ремесленные слои, но не был торгово-ремеслен- ным центром по преимуществу. Полис-муниципий служил адми- нистративно-политическим и культурно-культовым объединением населения независимо от форм его трудовой деятельности: в нем могли преобладать торговые или землевладельческие элементы но связь античного полиса с землей не нарушалась или нарушалась в исключительных случаях. Поэтому кризис полисного строя выражается не только и, может быть, даже не столько в экономических факторах, сколько в последовательном разрушении административных, культурных и культовых функций старого города. Показательно в этой связи, что в раннее Средневековье от галло-римских городов нередко сохраняются их торгово-ремес- ленные пригороды (suburbia), тогда как административные цент- ры исчезают в первую очередь. Латифундия, как и свободная деревня, выходит из-под надзора городских курий еще в Поздней Римской империи, и, наоборот, окрестные крупные собственники стремятся установить свой контроль над полисом. Образование монастырей, с одной стороны, и захирение «университетов» — с другой, были признаками деурбанизации культуры и культа; христианство, которое начинало как городская религия и для которой сельские жители были язычниками, «погаными» — pagani, постепенно перемещало свои центры в сельскую глушь или во всяком случае в сельскую местность. Не приходится думать, будто епископат в раннее Средневековье поддерживал городскую жизнь (что усиленно подчеркивается современной историографией): могущество князей церкви зиждилось не на ремесленно-торговой деятельности, но на их земельной собственности и иммунитетаых привилегиях; епископ мог и вовсе порвать с городом, как это было в Марселе, где епископская резиденция переместилась в аббатство св. Виктора и в городе создался церковно-административ- пьій «вакуум», длившийся до XI в., когда епископ возвратился °братно. В других случаях епископы подчиняли себе рудименты античных муниципиев (Трир) или города-эмбрионы (Шпейер) — они становились сеньорами городов, то есть внешней по отношению к городу силой. Не случайно коммунальное движение XI в. проявилось всего отчетливее в борьбе нового города против епи- скопской сеньории, в открытом противостоянии между епископ-

37

ским городом civitas и пригородом burgus с его приходскимі церквами.

Таким образом, раннесредневековая цезура в развитии городд означала не просто экономический упадок и относительную агра ризацию хозяйственной жизни. В ходе этой цезуры завершил^ переход от античного полиса-муниципия, подорванного внутрен ним кризисом Римской империи и физически сокрушенного в ход варварских вторжений, к городу нового типа.

I

ОБ ОЦЕНКЕ СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ ГОРОДА

С проблемой функций средневекового города тесно свя зан еще один аспект исследования. Как мы видели, для сторонни ков романтической концепции средневекового города характер» было представление о единстве горожан, которые обычно охваты вались совокупным понятием «бюргеры». Это представление уси ливалось по мере развития общинной теории возникновения го родов, настойчиво подчеркивавшей существование общинных чер организации ремесла и права городов. К. Бюхер и его сторонник рисовали немецкий город даже в ХГѴ—XV вв. как Маленьки обособленный мирок, расцвечиваемый всеми красками социаль ного благополучия. Замкнутое городское хозяйство, с одной ста роны, и отсутствие острого социального неравенства, равно как ] ожесточенной социальной борьбы, с другой, характеризовало го род в построениях Бюхера. Но с начала XX в. против концепции Бюхера о социальной однородности населения средневековы городов стали выдвигаться серьезные возражения. Уже А. Доре* опираясь на статистические данные, утверждал, что средневековы города, во всяком случае немецкие в XIV—XV вв., несмотря на и аграрный характер, несмотря на господство цехового строя : надзор за торгово-ремесленной деятельностью, знали горазд большие имущественные различия, нежели деревня этого времен! Дорен, как и вслед за ним А. Пиренн, обнаруживали уже средневековом городе и накопление капитала, и пролетариат.

Новый поворот был придан этой проблеме в середине 20-х годо X. Иехтом. Для социальной характеристики средневекового горе да, полагал он, недостаточно общей констатации имущественног неравенства, неравенства доходов как среди городского населени в целом, так и среди цеховых ремесленников или в рамках отделі ных цехов. Важно проследить особенности и конкретные форм] проявления этой дифференциации применительно к городам paz ных хозяйственных типов и вскрыть ее причины. Сам Иехт выде

38

д^л по меньшей мере три типа средневековых городов: аграрные города со слабо выраженной имущественной и социальной диф- ференциацией, к которым только и применима концепция Бюхера; ремесленные города средней величины, с ограниченным рынком сбыта, в которых средние владельческие группы уже не всегда являются преобладающими; наконец, крупные городские центры с развитой отраслью производства, работающей на внешний рынок, где различие между имущественными группами оказывается еше более значительным.

X. Иехт — как это стало типичным и для современной зарубеж- ной историографии — видел решение вопроса в локальном или типологическом своеобразии отдельных групп городов, отказыва- ясь, по сути, от сколько-нибудь целостной характеристики соци- альной природы города. Дело, однако, не сводится только к типологическим различиям. Было бы недостаточным сказать, что

всредние века в одних городах преобладали общинные начала, тогда как другие уже вступили на путь «капиталистического» предпринимательства. Действительность на самом деле была еще более сложной. Как торгово-ремесленная деятельность горожан, поставленная в рамки цехового строя, так и социальная структура городов (вместе с соответствующим административным устрой- ством, политическими и идеологическими формами бытия) были

всвоем существе противоречиво-двойственными. Сам цеховой строй включал в себя и общинно-уравнительные тенденции, и формы их нарушения, поддерживал и охранял мелкотоварное производство и вместе с тем создавал предпосылки для его разрушения. Подобно тому, как город Средневековья и входил в фео- дальную систему, и противостоял ей, экономическое и социаль- ное бытие города одновременно и соответствовало средневековой хозяйственной и имущественной организации, и создавало элементы, подрывавшие ее существование. Таким образом, дело не только в локально-типологическом разнообразии, но и в самой внутренней противоречивости — амбивалентности социально-эко- номической природы города.

РАЗНООБРАЗИЕ В ПРОСТРАНСТВЕ И ДВИЖЕНИЕ ВО ВРЕМЕНИ

Акцентируя сложность явлений городской жизни, соци- ^ьные историки 70—80-х годов тем не менее понимали эту сложность несколько односторонне. Она выступает в их исследованиях Но преимуществу сложностью форм и локальных особенностей, но

39

не сложностью диалектически-противоречивого развития, вообщ< присущего Средневековью и с особой силой проявляющего себя ] явлениях городской истории. В этом отношении показательна разработка историками-урбанистами типологии средневековое города. Мощный импульс в этом направлении был дан в 70-е годь работами немецкой медиевистки Э. Эннен о европейском средневековом городе, переведенными на многие языки.

Первоначально Э. Эннен ограничивалась противопоставлена ем двух типов городского развития: одного, характерного дт южных европейских средиземноморских городов, сохранявши] живые традиции римского наследия, и другого, заальпийского восходящего в гораздо большей степени к преобразованным фор мам германского общественного уклада. Однако в дальнейшее такое противопоставление оказывается недостаточным, и Эннеі выделяет добрый десяток типов средневековых городов, отличаю щихся и генетически, и функционально.

Приверженность к классификации городских типов действи тельно продуктивна, поскольку ведет к отказу от той однородно! монокартины, с которой имели дело историки XIX в. Но «разно образие в пространстве», волей или неволей, заслоняет исследо вателям движение во времени. Перед историком оказывается не которое количество городских типов, различие функций которьв определяется в очень большой степени различием их происхождения (континуитет античного муниципия, рыночное поселение княжеский бург и др.), а то в свою очередь может быть возведенс к локальным особенностям различных районов. В результате этоіх упускается то чрезвычайно важное обстоятельство, на которое ] свое время обратил внимание американский медиевист, исследо ватель городов средневековой Фландрии Д. Николас, и которое можно было бы назвать диалектической прерывистостью в разви тии городов. На первый взгляд кажется парадоксальным, чіх городская жизнь Средневековья расцветает порой с особой силоі именно там, где римские традиции или предгородские (эмбрио нальные) тенденции не существовали или были относительш слабьШи. Старые традиции, по какой-то необъяснимой или, лучик сказать, пока еще не объясненной причине, оказываются тормозов развития, принуждая либо к перемещению городской жизни ] какое-то новое, близлежащее место (явление, неоднократно под черкиваемое, в частности, при археологических исследованиях і отмеченное во множестве локальных работ), либо же к относитель но раннему затуханию городской жизни. Это сковывающее воз действие традиции приводит, в частности, к закату цветущи городов Лангедока и подлинному расцвету таких городов, каі

40