Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

Очерк I

КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ СРЕДНЕВЕКОВОГО ГОРОДА В ПРОШЛОМ И КАК ЕЕ ПИШУТ СЕГОДНЯ

Наша задача — раскрыть эту тему в широком историографическом контексте, отражающем движение исследовательской мысли в европейской урбанистике, начиная с рубежа XVIII—XIX столетий, когда, собственно, родилась проблема средневекового города и когда в ходе дискуссии о его происхождении, природе и месте в мировой истории, положении в средневековом обществе, был, по существу, сформулирован тот круг ключевых вопросов, от подхода к решению которых во многом зависели направления и тематика его изучения на протяжении многих и многих десятилетий.

Но реконструируя общую историографическую панораму европейского города, центральное внимание мы вместе с тем уделим ее этапу, начало которого приходится на первые послевоенные десятилетия, когда оформляется медиевистская урбанистика как социально-историческая дисциплина. В этой связи прослеживается, как постепенно происходило вытеснение в исследовательском сознании традиционных, восходящих к историографии XIX в., представлений о средневековом городе. Внимание при этом акцентируется на критическом анализе общих концепций истории средневекового города, выдвинутых западными медиевистами в ходе исследований 60—80-х годов. В этом контексте прослеживается и зарождение новой стратегии городских исследований, ориентирующихся на социокультурный синтез. Разработка ее в 80-е годы явилась логическим результатом принципиального расширения горизонта наших знаний в предшествующие десятилетия о средневековом городе как историческом феномене и одной из форм общественного бытия в феодальной Европе. Таким образом, речь

22

здесь пойдет о радикальном изменении эпистемологии изучения средневекового города со второй половины XX столетия и новом образе города доиндустриальной эпохи.

СМЕНА ПАРАДИГМ

Проблема средневекового города родилась на рубеже XVIII и XIX вв. как политическая проблема. Она получила последовательное выражение в работах французских историков О. Тьерри и Ф. Гизо, резко противопоставивших средневековый город феодальному сословию. Само происхождение горожан отличало их, по мысли Тьерри, от феодалов: горожане Франции происходили от галлоримского населения античных муниципиев, тогда как феодалы были потомками завоевателей-франков. Имен- но горожане, сплоченные в своем единстве, поднялись против феодального строя и в ходе так называемых коммунальных революций, рисовавшихся Тьерри и Гизо как прообраз буржуаз- ной революции, в конце XVIII в. пробили брешь в «старом порядке».

Такая концепция порождала два следствия: во-первых, город мыслился как неизменная категория, этнически и политически единая, существовавшая вне времени — в Античности, в Средневековье и в Новое время; во-вторых, город мыслился как категория, абсолютно противостоящая феодальному началу и потому определяемая лишь в правовом и в политическом аспектах, но отнюдь не в экономическом — ибо в экономической сфере отличие средневекового города от средневековой деревни оказывалось гораздо менее бросающимся в глаза, нежели их различие в сфере права и политики.

Немецкая историография начала XIX в., естественно, расходилась с Тьерри в трактовке происхождения городов: уже у К. Эйхгорна появляются элементы вотчинной теории происхождения средневековых городов, получившей затем развитие в трудах В. Арнольда и К. Нича. Но родившийся из вотчины город немецких историков первой половины XIX в. был подобием нового города (не случайно Арнольд насчитывал в немецких городах классического Средневековья сотни тысяч жителей) и правовая обособленность также и в немецкой историографии оказывалась основной отличительной чертой городского строя. Соответственно и в философской конструкции средневековый город занял то же место, какое ему принадлежало в построениях Тьерри: город представлялся Гегелю средоточием тех новых начал, которые противостояли

23

средневековым порядкам и которые подготовили рождение нового, то есть буржуазного общества.

Вместе с тем город рисовался средоточием равенства, что особенно было подчеркнуто сторонниками так называемой общинной теории происхождения средневековых городов, выводивших город— как Г. Маурер и О. Гирке — из крестьянской общины-марки.

Коренные изменения в подходе историков к вопросу о природе средневековых городов связаны с развитием позитивистской историографии конца ХЕХ в., с ее интересом к явлениям экономической жизни и с ее попытками приложить к исследованию Средневековья статистические методы. Работами К. Лампрехта и его сподвижников был внесен «деловой» подход в изучение хозяйственной жизни Средневековья и, в частности, средневековых городов. И сразу же обнаружилось коренное отличие между городом эпохи феодализма и городом Нового времени — отличие, которое начиналось с численности населения и со своеобразия организации производства и торговли. Вместе с тем подход позитивистов поставил под сомнение романтические картины городского равенства и общинного единства средневековых горожан, якобы единым фронтом противостоящих светским и церковным феодалам. Средневековый город перестал рисоваться подобием города Нового времени и одновременно его этическим идеалом, как это было в романтических концепциях Тьерри и Гегеля.

Но если город Средневековья не тождествен городу Нового времени и не является городом «вообще», некоей неизменной, сохраняющейся из века в век политико-правовой категорией, то неминуемо должен возникнуть вопрос о своеобразии средневековых городов Европы, об их отличии от городов других эпох и других регионов, также как и проблема город — «сельский мир» (нем. Land), их взаимодействии и соотношении.

Уже Адам Смит, опережая свое время, высказал мысль о коренном отличии античных и средневековых городов, но более тщательное рассмотрение типологии города связано с именами В. Зомбарта и М. Вебера, писавших уже на переломе от XDCk XX в.

Заслуга В. Зомбарта, прежде всего, в прояснении понятия «город». Он сделал то, что до него представляли не особенно ясно — выделил как самостоятельные объекты исследования город в хозяйственном смысле и город в политико-административном отношении. В рамках экономического понятия город он подчеркнул различие между «городом потребляющим» и «городом производящим», который, в свою очередь, мог выступать как ре-

24

месленный город с локальной или дальней ориентацией ры- ночного сбыта и как «торговый город». Это понятийное уточнение имело ни с чем не сравнимое значение именно для изучения хозяйственной и социальной сущности города. Вместе с тем оно заостряло внимание на различии между отдельными средневековыми городами, что под влиянием бюхеровской генерализующей теории городского хозяйства практически игнориро-

валось.

Вебер, хотя и опирался на зомбартову городскую типологию, но имел совершенно иной отправной пункт. Экономи- ческое интересовало его не само по себе, но в его связях и отношениях к остальным сторонам общественного бьггия. В центре внимания Вебера в сущности — административно-правовой облик города, также как и те формы городской жизни, в которых наиболее отчетливо обнаруживала себя общественная структура города.

Однако сама по себе экономическая или административно-по- литическая характеристика не создает, по Веберу, городскую общину в полном смысле слова. Понятие города складывается, полагал он, из нескольких конкретных признаков: укрепление, рынок, суд и, хотя бы частично, собственное право, «внутренняя связь» и вытекающая из этого по крайней мере частичная автономия и автокефальность, то есть участие горожан в управлении. Чем полнее осуществляются эти признаки, тем ближе поселение к «истинному городу».

Таким образом, если типология В. Зомбарта пробила сокрушительную брешь в господствующих представлениях об унифицированности структуры средневекового городского хозяйства и общества, то «городская социология» М. Вебера убеждала в существовании взаимосвязи между городскими хозяйственными, социальными и политическими структурами. Однако самым важным, пожалуй, было все же то, что оба исследователя не рассматривали больше город как нечто застывшее и неизменное в своей сущности. Они подчеркивали его динамичность и тесную взаимосвязь изменений его хозяйственной и социальной жизни с экономическим и социальным развитием в целом.

Тем самым на передний план выдвигалась проблема средневекового города как явления исторически обусловленного. Типологизирующий подход к городской истории, выделение политикоадминистративно различающихся разновидностей города означали, по существу, постановку вопроса о своеобразии средневекового города — вопроса, который надолго определил развитие урбанистики.

25

ВЫРАБОТКА ДЕФИНИЦИИ ГОРОДА

В самом деле, именно поиск своеобразия средневекового города — и более того, своеобразия внутри средневекового города — составляет характерный признак современной историографии проблемы. Здесь прежде всего вырисовываются две методологические задачи. Первая — понятийная. Чрезвычайное внимание к разработке понятийного аппарата вообще характерно для исторической науки XX в. Методической максимой ее является представление о научном понятии как инструменте, призванном уточнять исследуемое историческое явление. Сегодня историки не считают возможным бездумно пользоваться термином «город» — как и многими другими понятиями, важными для средневековой истории, но стремятся выявить смысл, вкладываемый в это понятие в ту или иную эпоху*. Можно отметить существование двух, на первый взгляд противоположных, в действительности же необходимо дополняющих друг друга подходов к этой проблеме: во-первых, многим исследователям свойственна тенденция абсолютизировать те понятия, которыми оперировали сами современники, и тем самым ограничить понятийную проблему выяснением содержания терминологии средневековых источников; во-вторых, активно предпринимаются попытки приложить к Средневековью понятия, выработанные теми научными дисциплинами, которые изучают положение современных городов. Порождаемые тем и другим подходами трудности очевидны: абсолютизация средневековой терминологии заводит в тупик, поскольку выясняется, что основные понятия, такие как buig, vie, civitas и т.п., неоднозначны и сами по себе не содержат объективной характеристики города, тогда как географическое понятие города и территориаль- но-функциональный метод исследования поселений, распространившийся с 70-х годов XX в., остается скорее социологической абстракцией, нежели действенным средством изучения средневековой реальности. Решение проблемы лежит, видимо, в тонком сочетании данных, извлекаемых из анализа средневековой терминологии, с априорными понятиями, которые историк получает из философии и социологии, из изучения современной экономики и из иных «неисторических» областей знания. Только соединение терминологического анализа с разработанными наукой общими категориями может дать убедительную основу для построения понятия «средневековый город». Пока, однако, мы сталкиваемся в практике со множеством противоречащих друг

•См. Очерк III. С. 195—200.

26

другу или во всяком случае расходящихся между собой его определений.

Городская стена — типичный признак средневекового города, и в представлениях современников нередко стиралось различие между городом как особым типом поселения и всяким иным поселением — бургом, обнесенным крепостной стеной. А между тем были и города, не имевшие крепостных укреплений, и крепости, не являвшиеся городами. Надежнее критерия городской стены выглядит другой критерий, лежащий, так сказать, в сфере правового самосознания средневекового человека: зрелый город — это то, что оформлялось как город и имело свое городское право. Но городского права не было в крупнейшем из европейских городов —

вКонстантинополе, да и не в нем одном. Средневековый город мог быть административным и культовым центром округи или страны, но административные и культовые функции также не выступают общеобязательным критерием городской жизни, как и, скажем, наличие специального рыночного права или коммунального самоуправления. Административные функции могли осуществлять, хотя и в редуцированном объеме, и монастыри, и княжеские дворы, и промышленные села позднего Средневековья.

Идеальная модель и жесткое понятие средневекового города были выработаны в свое время на примере сложившихся городов высокого (классического) и позднего Средневековья, таких как Любек, Нюрнберг или Кёльн, обладавших широкой автономией, многообразием функций, мощным экспортным производством и торговлей, многочисленным населением с сильно дифференцированной структурой. Однако эти города, демонстрирующие «целый пучок» критериев и признаков классической городской жизни, являли собой исключения в безбрежном море мелких, подчас с ограниченными функциями и правами, зачастую экономически слабых городов. Характерно, что основную массу городских поселений, основанных в позднее Средневековье, составляли города именно такого типа-

Многообразие городской действительности и долгий, сложный путь становления европейского средневекового города, открывшиеся благодаря локально-региональным исследованиям, убеждали в непригодности общезначимого, базирующегося на строго фиксированном наборе формальных критериев понятия «город» и

внеобходимости использования комбинированного и одновременно «подвижного» (variablen) определения. Складывалось впечатление, что «гибкое» понятие позволит учесть как индивидуальность отдельного города, так и локальное многообразие го-

27

родских форм и их исторические изменения. Эта тенденция к феноменологическому, описательному понятию города отчетливо обозначилась в историографии уже к концу 60-х годов. Открывая действительно широкие возможности для изучения отдельных городов и специфики урбанизационных процессов в различных исторических областях и землях, этот подход чреват, однако, серьезной опасностью растворить в локальном разнообразии то специфическое, что присуще в целом городскому феномену.

Если рассматривать средневековый город как экономическую категорию, как центр средоточения определенных производственных функций, то его можно определить как поселение, в котором основная или, во всяком случае, значительная часть жителей занята не аграрным производством, но всякого рода ремеслами, промыслами (солеварение, промысловый лов рыбы, горное дело) и торговлей. Разумеется, подчас встречались поселения, именовавшиеся городами, где жители не были заняты в сколь-нибудь серьезной степени ремесленно-промыслово-торговой деятельностью. Напротив, во многих областях, и особенно часто в Англии (как и в Центральной Европе), местечки негородского типа являлись ремесленно-торговыми центрами, а интенсивно развитые промыслы сплошь и рядом складывались за пределами городских стен.

«При зарождении и на всем протяжении жизни городов в Европе и в других регионах важнейшей была и оставалась одна и та же проблема: речь идет о разделении труда между деревней и городскими центрами, разделении, которое никогда окончательно не определялось и неизменно вновь и вновь возобновлялось. В принципе, в городе располагались торговцы, сосредоточивались функции политического, религиозного и экономического управления, ремесленное производство. Но только в принципе, ибо такое разделение труда продолжало колебаться, склоняясь то в одну, то в другую сторону»1

И все-таки, если понимать это определение не абсолютно, а статистически, как относящееся к большинству городов развитого европейского Средневековья, оно окажется наиболее продуктивным. Отделение ремесла от сельского хозяйства в относительно замеАом масштабе было сопряжено с новым типом массовой деятельности (конечно, единичных торговцев и ремесленников можно было найти и в дошродской Европе, у германцев эпохи Тацита), новыми формами социальной организации, новым миросозерцанием. Все это рождалось в рамках того загадочного феномена, который именуется средневековым городом, и все это вырастало здесь не благодаря крепостным укреплениям, рыночному праву, городской «общинности» (общинные начала были прису-

28

щи и многим иным институтам Средневековья), но в результате хозяйственной метаморфозы, заставлявшей порывать с традици- онными формами бытия, устойчиво державшимися в окружавшем города море аграрного мира2

Другая методологическая задача, имеющая предварительный характер, состоит в принципиальном отказе от одностороннего решения коренных проблем. Показательным примером перестройки историографии в связи с отказом от однозначного подхода к действительности является судьба вопроса, остававшегося в тече- ние десятилетий наиболее дискуссионным во всей проблеме сред-

объяснений происхождения городов. «Романтическая» историография поддерживала прежде всего тезис о городском континуитете, то есть о развитии средневековых городов из уцелевших элементов римского муниципального строя. Другие точки зрения отвергали континуитет и выводили средневековые города из вотчинных учреждений, из общины-марки, из купеческих поселений, из епископальных или монастырских центров. Объяснения предлагались во множестве, но каждое из этих объяснений было исключительным и однозначным: либо континуитет, либо общинная теория, либо поселение купцов. И, естественно, против каждой из этих теорий можно было всегда выдвинуть обильный фактический материал, поскольку всегда можно было нащупать города, возникшие заново и не восходящие к античным центрам, или города, не выросшие из купеческих поселений, или — не имеющие отношения к сельским общинам.

Для современного этапа развития историографии показателен принципиально иной подход: исследователи признают наличие многих факторов, определявших становление средневекового города: не континуитет или община, или купеческое поселение, но континуитет и община, и купеческое поселение, и церковно-мо- настырские центры, и княжеская вотчина, и рыночный посад — все это оказывается источником роста городов Но таким образом историческая наука сталкивается с новой опасностью: будучи определяемо действием множества факторов, возникновение городов представляется, по сути дела, исторической случайностью. Если город мог быть вызван к жизни добрым десятком разнородных экономических, политических, военных, церковных, культурных причин, то он перестает быть исторически закономерным феноменом. Между тем, закономерность его появления, ускользающая от внимания исследователей, ограничивающих свое на-

29

блюдение отдельными, разбросанными на огромных пространств вах городскими поселениями, очевидна уже в силу того, чтх становление города в Европе (равно как и предшествующий этом} упадок римской муниципальной системы) приходится на определенный и хронологически весьма ограниченный промежуток времени: как в свое время к VI—VII вв. практически исчезли римские города и те, что лежали на завоеванной варварами территории, и те, что казались надежно укрытыми за границами Византийской империи, так в X—XI вв. вся Европа стремительно покрывается сетью поселений совершенно нового типа. Следовательно, нужно сделать еще один шаг вперед и сказать, что становление средневес кового города в Европе (как и упадок римского муниципия) было вызвано не независимым и спонтанным развитием вотчины, общины, рыночного поселения, монастыря или упадком античной civitas, но той общей экономической, социальной, политической и культурной ситуацией, которая создалась на исходе раннего Средневековья. Предметом анализа должны стать не столько конкретные судьбы изолированных поселений, давших начало будущим городам, но общая обстановка в Европе IX—X вв. с ее ростом населения, отделением ремесла от сельского хозяйства, расширением хозяйственных и культурных контактов; обстановка, требовавшая возникновения нового типа поселения, способного выполнить новые политические, социальные, административные, экономические и культурные задачи и именно в этой обстановке все — и развалины античного муниципия, и замок феодала, и монастырь, и епископская резиденция, и поселение купцов, и даже в определенных благоприятных условиях сельская община — могло превратиться в город. Иными словами, многообразие конкретных путей, фиксируемое исследователями города, должно сочетаться с пониманием того факта, что эти многообразные пути смогли осуществиться только потому, что им благоприятствовала, более того, их вызывала к жизни создавшаяся в IX—XI вв. социополитическая и социоэкономическая ситуация.

Стремление так или иначе поставить возникновение городов в связь с общими структурными процессами в Европе на рубеже раннего и «высокого» (классического) Средневековья уже достаточно ощутимо в общих работах 60—70-х годов. Авторы их в целом сходились в признании того, что город рождается в условиях хозяйственного подъема и что решающие импульсы исходили не от «возрождающейся» торговли, как утверждал в свое время А. Пиренн, но из «деревни», которая после разрушения римской городской культуры в течение многих веков являлась, по выражению Ж. Дюби, «ведущим сектором исторического развития в

30