Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

лишь частично, в той мере, в какой это диктуется его изложением*.

ОВЛАДЕНИЕ ВРЕМЕНЕМ И ПРОСТРАНСТВОМ

Основой и сердцевиной культурно-созидательной деятель- ности города является новое восприятие времени и пространства, реализовавшееся в урбанистическом образе жизни. Для того, чтобы оценить это новаторство в полной мере важно представлять себе, как люди средневекового Запада вообще осмысляли эти категории.

Вопрос этот отнюдь не праздный для историка культуры, хотя и непривычный для традиционной историографии. Действительно, вплоть до середины нынешнего столетия проблема пространства относилась историками исключительно к компетенции исторической географии, картографии, экологии, а единственная форма времени, которая их интересовала, это, по меткому выражению А.Я. Гуревича, — «время хронологических и синхронистических таблиц». Вне поля зрения историков долгое время оставались проблемы, волновавшие ученых других областей науки в связи с теорией относительности, с психологией восприятия и т.п., также как и наблюдения лингвистов, антропологов, историков искусств, говорящие о том, что категории времени и пространства имеют не только естественно-научную природу, но и социальнокультурную.

Перелом в оценке историками значения изучения пространст- венно-временных структур исторического прошлого приходится на 60—70-е годы, когда в русле обновляющейся медиевистики утверждается концепция исследования Средневековья как самостоятельной эпохи со специфической системой социальных отношений и культурных представлений, а в практику исторических работ входит новое понятие культуры как всей совокупности творческой деятельности конкретного общества — от производства материальных благ до мифологии и художественных идеалов. Наиболее полно и последовательно это видение исторического прошлого, как отмечалось выше реализовалось в исследованиях историков французской «Школы Анналов» (М. Блока,

* Интересующегося проблемами средневековой культуры читателя автор отсыпет к материалам и библиографии специального учебного пособия «Средневековая Европа глазами историков и современников. Книга для чтения. Части I—V. Серия «Всемирная история и культура глазами современников и историков». М., Интерфакс, 1994.

229

Ж. Jle Гоффа, Ж. Дюби и др.) и их приверженцев в других странах. В отечественной историографии оно заявило о себе в исследованиях историков-медиевистов А. П. Каждана о византийской культуре и А. Я. Гуревича о категориях средневековой культуры2 На конкретно-историческом материале авторы раскрыли важность изучения историками «концептуального и чувственного инвентаря культуры» (А.Я. Гуревич) как необходимого условия адекватного истолкования подлинных стимулов социальной и интеллектуальной практики людей исторического прошлого, предостерегая от опасности приписывания не свойственных им мотивов поведения по аналогии с днем сегодняшним.

ВРЕМЯ

От церковной звонницы к городскому колоколу. «Человек не рождается с «чувством времени», его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, которой он принадлежит» (А. Я. Гуревич).

В современном его восприятии время бесконечно и необратимо, оно мыслится как абстракция, как априорное понятие, скрывающее за собой объективную реальность, существующую в природе вне и помимо людей и их деятельности. Мы четко разграничиваем прошедшее, настоящее и будущее. Умеем хорошо измерять время с помощью совершенных технических устройств. Современному общественному сознанию в высшей степени присуще ощущение ценности времени, стремительности его течения. Но подобные представления о времени — достояние общества технически высокоразвитого, они имеют мало общего с тем, как переживалось и воспринималось время людьми так называемого аграрного общества, а ведь именно таким, наряду с первобытным миром и Античностью, являлось Средневековье. Нам, привыкшим жить «не сводя глаз с часов», трудно представить себе ту далекую эпоху, когда часы были редкостью, когда о движении дня и ночи человеку напоминали жаворонок и соловей, звезды и заря, цвет неба и ветер с гор, раскрывающиеся и смыкающиеся чашечки цветов — напоминали, конечно, с большим «приближением». В раннее Средневековье античное искусство строить солнечные и водяные (клепсидры) часы сохранилось только в Византии и в арабском мире. На Западе они были редкостью. И хроника особо отмечает, что арабский халиф Харун ар-Рашид прислал императору Карлу Великому (728—814) в Аахен водяные часы, устроенные довольно сложно.

230

Уже в древности создалось представление о том, что сутки разделялись на двадцать четыре часа. Считалось, что двенадцать часов принадлежит ночи и двенадцать — дню, который исчисляли от восхода солнца до заката («Не двенадцать ли часов во дне?» — сказал Иисус на пути в Вифанию для воскрешения Лазаря. — Иоанн, XI, 9). Дневные часы подразделяли на четыре части по «три часа» в каждой — на «тричасия». Подобно дневному, ночное время также еще в древности делили на четыре периода — «четыре ночные стражи» (Матф. XIV, 25); «вечер», «полночь», «пение пе-

тухов», «утро» (Марк, XIII, 35).

Длина ночных и дневных «часов», однако, оказывалась различной в зависимости от времени года. Сложность измерения времени и немногочисленность часов приводили к тому, что на практике точного отсчета времени не было. Время дня разделялось на ориентировочные периоды — утро, полдень, вечер — с нечеткими гранями между ними. Его движение измеряли по продолжительности горения масла в лампаде или лучины. В конце IX в. при дворе англо-саксонского короля Альфреда засвидетельствовано применение свечи в качестве инструмента измерения времени. По длине неизбывно укорачивавшейся свечи измерял ночами протекшее время и французский король Людовик IX (1214—1270). Этому обычаю следовал и Карл V в XIV в.; обращались к нему и во времена Шекспира, Не было не только точного, в современном понимании, отсчета времени, но и само представление о нем человека Средневековья было иным. Природное время, время, еще не оторванное от солнечного круговорота и связанных с ним явлений, господствовало в представлениях той эпохи вплоть до самого ее исхода, и герои шекспировской драмы живут еще в этом «естественном» времени:

Джульетта

Уж ты идешь? Еще не скоро день...

То соловья, не жаворонка голос В твой боязливый слух вонзился звоном...

Ночью всегда поет он на гранате...

Поверь мне, милый, это соловей!

Ромео

Нет! Жаворонок это — вестник утра, Не соловей! Взгляни, любовь моя: Завистливые проблески уж ярко Край облаков востока золотят...

Сгорели свечи ночи, день веселый

Встал на дыбки на высях гор туманных...

(Пер. Аполлона Григорьева)

231

В средневековом доме не было потребности в часах как инстрѵ менте, организующем жизненный ритм, точно также как не было сознания самоценности времени как такового у его обитателей особенно той их части, чьи интересы не выходили за предел^ домохозяйства. Человек Средневековья, по выражению М. Блока, «в общем и целом индифферентен ко времени». Рутина средневековой жизни, постоянное воспроизведение вчерашнего опыта, тесная связанность каждого человека с природным ритмом — все это приводило к тому, что время не ощущалось (в той степени как это свойственно современному общественному сознанию) как ценность. Его «не считали» — и за редкостью измерительных инструментов и потому, что создание товаров, которое предполагает рационально осмысленную затрату времени, еще не стало, как при капитализме, смыслом жизни. Время растекалось на церемонии и празднества, на медленные «хождения», паломничества в дальние страны, молитвы. Время утекало часто в ущерб человеку, но это была другая эпоха, которая не столько измеряла время, сколько жила в «естественном» времени, в органическом ощущении смены утра, полдня и вечера. Разумеется, сеньор мерил время крестьянина на барщине, но мерил не в часах, а, скажем, от зари до зари.

Первым и единственным (почти до XII века) учреждением Средневековья, которое пыталось организовать время, была церковь. На первый взгляд, церковное время, казалось, отличалось от «естественного» времени, противостояло ему. Церковь разделяла сутки не по природным явлениям, а в соответствии с задачами богослужения, ежедневно повторяющего свой круг. Следуя ветхозаветной традиции, она начинала отсчет от заутрени (к концу ночи, с рассветом), а затем с восходом солнца отмечала «первый час» (ок. 5—6 часов) и дальше последовательно «третий час» (утром, ок. 9 часов), «шестой» (приблизительно, в полдень, 12 часов), «девятый» (послеполуденный, ок. 15 часов), вечерню (заход солнца) и так называемую completa hora — «завершающий час», знаменовавший конец суточного богослужения. Однако названия служб (первый, уретий, шестой, девятый «часы») не должны вводить нас в заблуждение — они отмечали не строго соизмеримые отрезки суток, но начало определенных этапов суточного богослужения, которые, в соответствии с временем природного цикла, по разному фиксировались зимой, весной или летом.

Но церковь сумела материализовать свой счет времени — она отбивала время, «вызванивала» его на колокольнях. Христианство, пишет Ж. Jle Гофф, благодаря изобретению колокола, дало Западу в VI—VII вв. новый способ обнаружения времени — акустический.

232

pro изобретение революционизировало церковную архитектуру и зло жизнь новому времени — времени церкви, клириков, монас- тырскому прежде всего. Канонические (церковные) «часы» при всеМ их внутреннем произволе оказывались внешней рамкой, подчинявшей себе природное время. Они приобретали иллюзию объективности, поднимаясь над субъективным опытом отдельного человека. Провозглашенное с колоколен время уже не принадле- жало органически крестьянину или ремесленнику — это было навязанное извне время господствующего класса. Время обрело, таким образом, социальное содержание.

Конечно, время церкви определяло прежде всего время молитвы и церковного богослужения, но также и трудовых занятий — монастырской братии, конверсов в первую очередь. Вся жизнь обители, обрамленной сельскохозяйственными угодьями, и подвластной монастырю крестьянской округи регулировалась этим, церковным, временем. Жители окрестностей различали «колокол жатвы», «колокол тушения огней», «колокол выгона в луга» и т.п., подчиняя им ритм своих повседневных занятий и забот. Подчиненность крестьянской жизни церковному времени была настолько велика, что дала основание для фантастической, но по своему знаменательной этимологии слова «колокол» — лат. сатрапа Университетский магистр Жан де Гарланд утверждал в начале XIII в., что «часы (сатрапе) получили свое название у живущих в полях (in сатро — в деревне) крестьян, которые не умеют определять время иначе, как с помощью колоколов (per cam- panas).

Церковное время, соединившее в себе время молитв и время природное, легко было адоптировано сельским населением, но оно мало отвечало характеру и ритму трудовой практики и общественной жизни горожан. Труд и самостоятельных ремесленников, мастеров и подмастерьев, работающих по найму, и поденщиков требовал измерения во времени, но это время не было уже природным, но — «технологическим». И то, что заставляло горожан приходить в движение не было связано с фиксированными часами Церковных служб и молитвы. Пожары, приближение неприятеля, собрание городской общины, восстание в защиту попранных свобод или сотоварищей, заключенных в темницу по приказу враждебного цехам городского Совета, — вот на что должен был откликаться прежде всего колокол. Город нес с собой новый жизненный ритм, новые интересы и потребности, и горожанам важно было иметь звонницу в собственном исключительном распоряжении. Не в последнюю очередь это диктовалось потребностями организации трудового процесса прежде всего в работающих

233

на экспорт отраслях производства — сукноделии Фландрии и Италии, рейнских городов. Углубление разделения труда в рамках мастерской и между смежными профессиями и отраслями требовало тщательно структурированного и строгого измерения продолжительности рабочего дня.

Этот идеал нашел «свое воплощение» в монументальном сооружении «беффруа» (beffroi) — возвышающейся подобно собору над всеми городскими постройками, хорошо видной издали башни, возведенной из камня и с укрепленным на ее вершине колоколом. История городских коммун, история борьбы за привилегии начинается с борьбы за право сооружения беффруа как символа этой свободы и сплочения горожан. И характерно, что беффруа особенно часто встречаются именно на севере французского королевст- в а — в приграничных епископских городах с развитым сукноделием и торговлей текстилем, стоявших у истоков так называемой «коммунальной революции». Уже в XI в. начинают они борьбу за высвобождение из-под церковной опеки, за самоуправление и за право иметь «свое» время. В 1188 г. король Филипп Август даровал жителям Турнэ право коммуны и разрешение соорудить беффруа, как говорилось в грамоте, «в подходящем для этого месте ситэ с тем, чтобы звонить в соответствии со своими добрыми намерениями и в интересах своих торговых дел в городе»4 Набатная башня и звонница — один из первых символов городского статуса. В «Коммунальной хартии» города Лаона, дарованной его жителям Филиппом Красивым в 1295—1296 гг., после их победоносного восстания против городского сеньора, говорилось: «мы жалуем вам... колокол, печать, коммунальный архив и другие вещи, причитающиеся коммуне»5

Соответственно, поражение горожан могло привести к утрате беффруа как это произошло, например, в городе Камбрэ. К 1221 г. жители этого города уже владели «большими и малыми колоког лами и башней, называемой беффруа». Однако, после неудачи в очередном военном конфликте с епископом-сеньором города, они лишились коммунальной башни: епископ приказал ее разрушить, а колокол, «по сигналу которого они собирались на свои сборипй», разбить. Это сделано для того, говорилось, в постановлении, изданном епископом в 1227 г., чтобы горожане не могли больше предпринимать «кровавые восстания против своего господина»6

На беффруа могло быть несколько колоколов и каждый имел свое предназначение. В Аббевиле один из колоколов, по прозвищу «Аппель эскевен», собирал на собрание членов городского магистрата — эшевенов; другой — «Хидеузе» («Гнусный») оповещал

234

об экзекуциях и казнях, призывая горожан на площадь; третей отбивал время начала и конца рабочего дня в ремесленных мастерских.

Беффруа — не всегда изолированная постройка, специальная башня-звонница. Нередко он включался в ансамбль торгового подворья — рядов, например, суконщиков, как это было в Брюгге. Первый этап строительства этой 80-метровой башни был начат в 1248 г., следующий приходится на период с 1282 по 1296 гг., четвертый — на 1395 г.; венчающая его восьмигранная башенка была возведена в 1482 г. Иногда, в качестве беффруа использовалась башня сеньориального замка: перестроенный в XIII в. 47-мет- ровый беффруа города Булонь-сюр-Мер в своей нижней части, относящейся к XI в., представлял собой старинный донжон граф- ского замка. Беффруа, особенно в немецких землях, часто включали в ансамбль городской ратуши. Это практиковалось и во Франции. Натали Иегуне-Надаль описывает беффруа в Перигоре. Возведенный в 1328—1329 гг., он дополнил ансамбль ратуши, получив название «Башня консулата» Она имела шесть этажей, бойницы; колокола на ее верху оформляли своим боем муниципальную и политическую жизнь, подобно тому как звонницы аббатств Сен-Фрон и Сен-Силен призывали к божественной служ- бе. В колокол били, «призывая почтенных людей на заседания совета и они были обязаны явиться тотчас же»7 В нижних этажах беффруа при ратушах обычно помещался архив, а иногда и тюрьма. Но в городе могло и не быть специальной муниципальной звонницы. Функции ее выполняли церковные колокола, как это часто было например в Италии.

Колокол — один из важнейших элементов городской коммуникации и средневековый горожанин хорошо ориентировался в «знаковой системе», его ударов. «Если я бью в один край, гласила надпись на набате в Кёльне, — это восстание, пожар или убийство, но если я бью в оба края — значит избран новый совет». Третий удар «вечернего» колокола соответствовал наступлению темноты. Тому, кто собирался покинуть свое жилище, он предписывал взять с собой фонарь. После удара «вечернего» колокола следовало соблюдать порядок и тишину, нарушитель рисковал быть арестованным стражей и провести ночь в темнице, и к тому же уплатить штраф. В итальянской Падуе удар «ночного» колокола означал запрет переезжать через реку. Во многих итальянских и крупных немецких городах — в Нюрнберге, Кёльне, Регенсбурге и многих Других городах Рейнской области — «ночной» колокол служил знаком к прекращению продажи спиртного. Отсюда его название: «Питейный колокол». В южных городах его прозвали «Винным

235

колоколом», а там, где, как например в Регенсбурге, излюбленным напитком было пиво — «Пивным колоколом». После удара ночного колокола в тавернях, трактирах обязаны были прекратить продажу спиртного, азартные игры и развлечения, не подавать еду и питье вновь пришедшим. В некоторых городах (Кёльне, Милане. Болонье, Павии иногда делали исключение для иностранцев)

С XIII в. в ремесленных и торговых центрах Фландрии, Германии, Италии прочно входит в повседневную жизнь звук рабочею колокола, отбивающего время заключения торговых сделок и часы работы мастерских, прежде всего суконщиков, но также и бумазейщиков. Акустическое обозначение времени сохраняло свое значение в больших и малых городах на протяжении всего позднего Средневековья, в XIV—XVI вв. и даже в XVII столетии. В горном альпийском городке Фельдкирхе (в Форарлберге) специальный «кузнечный колокол» отмечал время обязательного окончания работы во всех кузнечных мастерских с тем, чтобы не нарушать покой соседей шумом, тем более в ночные часы. Во Фрайбурге-в- Брейсгау специальный «Чиншевый колокол» дважды на дню в период меду днем св. Михаила (11 ноября) и Рождеством напоминал должникам о необходимости платить подати, чинш.-И еще в XV в. в Брауншвейге колокол на беффруа ратхауза сзывал членов рата на совет — восьмью ударами летом, девятью зимой.

Таким образом, хотя бюргеры еще и сохраняют церковную форму отсчета времени, но содержание самого времени становится иным: это время не общения с Богом, а время торговли и производства, общественных, городских дел. В средневековом понимании времени образуется серьезная брешь, она становится еще более глубокой с распространением механических, колесных часов.

Механические часы. Чувство времени. Когда появились механические часы — сказать трудно. В XIII в. они, во всяком случае, уже существовали. Упоминания о них имеются в записках французского архитектора Виллара Хоннекурта (1250). В 1288 г. механические часы были установлены в Вестминстере; их знает Данте.*

Первые механические часы были башенными, с одной стрелкой, отмечавшей только часы. Маятника в них не было (его изобрел Галилей, а в применении к часовому механизму он известен лишь с конца Средневековья). В начале XIV в. итальянцы Джованни и Якопо Донди сделали часовой механизм, который был установлен мастером по имени Антонио на башне палаццо Капитано в Падуе. Итальянская хроника под 1335 г. упоминает

236

0 первых механических часах с боем на церкви Сен-Готардо в Милане. Своим могучим колоколом, пишет хронист, они отбивают каждый час из двадцати четырех часов дня и ночи, что «очень полезно для всех людей». В 1350 г. такие часы появились на соборе в Вюрцбурге, в 1356 — на «Фрауенкирхе» в Нюрнберге. Обладание часами повышало престиж города. Их ставили не только на цер- ковных колокольнях, но и на башнях ратхаузов: в 1402 г. в Аугс- бурге часы с боем были установлены на колокольне Св. Ульриха и Афра, через два года — на башне ратхауза. В 1425 г., сообщает хроника, на башне ратхауза «к чести и удобству бюргеров» были сооружены часы с боем, стрелка которых указывала «каждый час и каждую половину часа, так что каждый мог видеть, где время располагается»9

Механические башенные часы подчас представляли собой подлинное художественное произведение, настоящий механический театр. Подивиться на них приезжали издалека. Самый известный пример таких часов — часы на Страссбургском соборе. Установлены они в 1352—1354 гг., в 1372 г. были снабжены колоколом, отбивавшем каждый час. Они показывали часы и части суток, отмечали праздники церковного календаря: Пасху и зависящие от нее праздники. В поддень перед фигурой Богоматери склонялись трое волхвов, а петух кукурекал и бил крыльями; специальный механизм приводил в движение маленькие цимбалы, отбивавшие время. К настоящему времени от страссбургских часов уцелел только петух.

Распространение практически во всех европейских странах механических часов знаменовало новый важный шаг в обмирщении времени. «Время мирское, время часов на беффруа утверждается перед лицом клерикального времени церковных звонниц». Механические часы со стрелкой делали возможным и новое визуальное восприятие времени, усиливая стремление к более точной его фиксации. Они становились и украшением города, когда с XIV в. стали уделять внимание их декоративности.

Впрочем, не следует слишком модернизировать характер перемен. Механические часы оставались еще, по образному выражению Ж. Ле Гоффа, «данниками естественного, природного времени», точка отсчета суток привязывалась обычно к такому непостоянному моменту как восход или заход солнца10 К тому же введение современного счета на часы не означало унификации самой системы отсчета времени суток, которая варьировала от города к городу. То, как это выглядело конкретно показывает в своем исследовании австрийский историк Г. Кюнель. В немецких землях, Швейцарии, Нидерландах, затем в Англии, — пишет

237

он, был распространен «половинный счет времени» и часы с циферблатом, разделенным на двенадцать часов. Время считали дважды по двенадцать часов, начиная каждую часть с полночи и, соответственно, — с полудня. В Чехии, Италии и во многих других местах были приняты часы с «полным циферблатом», включавшем все двадцать четыре часа, начинавшие отсчет времени с вечера. Своеобразная система существовала в Нюрнберге. Ночное и дневное время здесь, в соответствии с античной традицией, подразделяли на равное число часов. После захода солнца часы отбивали «Гарауз» (завершение части суток от нем. Garaus — «покончено», «разделаться с чем-кем») и через час — «первый час в ночь»; по истечении двенадцати часов опять отбивали «Гарауз», и следующий за этим час назывался уже «время на день». Исследуя продолжительность рабочего дня нюрнбергских каменщиков, немецкий историк-медиевист П. Фляйшман следующим образом конкретизирует «время Гарауз»: «в летние месяцы, — пишет он, — работа начиналась со звуком колокола «Гарауз», то есть ок. 5 часов утра и заканчивалась за два часа перед «Гарауз», к шести часам вечера»11

Таким образом, система отсчета времени суток механическими часами, принятая в средневековых городах, при всем кажущемся терминологическом совпадении, имела еще мало общего с современной, и историку это особенно важно иметь в виду при работе с источниками. Г. Кюнель, исследовавший с этой точки зрения дневниковые записи известного издателя Нюрнбергской хроники Ульмана Штромера, наглядно показывает сколь значительны несоответствия и сколь опасно прямое, некритическое следование темпоральным свидетельствам средневековых памятников. Так, под 12 февраля 1374 г. У. Штромер делает запись о рождении «в четыре часа дня» его дочери Эльц: в пересчете же на современную систему отсчета времени суток, это событие произошло за два часа до полудня, то есть з 10 часов утра. Когда же Штромер под 1377 г. сообщает о том, что 4 декабря «в ночь между 9 и 10 часами увидел свет» его сын Ульрих, то на самом деле он стал отцом между четырьмя и пятью часами. Соответственно, и другая дневниковая запись ®од 1393 г., содержащая фразу о «последних часах раннего утра» конкретизируется Кюнелем как «время между пятью и шестью часами утра».

Но то, о чем бесспорно свидетельствуют дневниковые записи Ульмана Штромера, так это о рождении «чувства времени», о стремлении к его точной фиксации как времени индивидуального.

Действительно, с XIV в. время начинают усиленно считать. С распространением в городах механических часов с боем в созна-

238