Уваров_ПоэтикаПетербурга

тинуума общения», в котором тема священного становится темой педагогического дискурса.

Казалось бы, проблема решается просто: на горизонте образовательного процесса появилась новая дисциплина под названием «культурология», в рамках которой вроде бы решаются все проблемы. Однако это впечатление весьма обманчиво. Во-первых, культурологическое знание претендует на специфичность, явно отличающуюся от обычного междисциплинарного синтеза. Во-вторых, как философия (или же история, религиоведение) не сводится к культурологии, так и богословие, выстроенное как система знания, не может сливаться с культурологией41. Очевидно, что и научное религиоведение вряд ли возможно без профессионального владения богословской проблематикой. Если этого владения нет, религиоведение превращается либо в изучение истории (религий), либо в атеистическое начетничество. Оно не станет даже «философией религии», поскольку и в этом случае без специальной богословской подготовки серьезному педагогу и ученому не обойтись.

Но разве этому где-нибудь, (если не считать специальных богословских учебных заведений) учат у нас серьезно? Да, учат, но только в негосударственных учебных заведениях. И разве нельзя учить этому в нормально организованном университетском учебном процессе? Сейчас же получается, что уповать можно только на самообразование или авторитет отдельных коммерческих вузов, что само по себе абсурдно.

Не раз и не два приходилось автору слышать точку зрения о том, что богословие (как и религиозное образование в целом) не совместимо с образованием светским, государственно осмысленным, разработанным и утвержденным. Причем в этом случае говорившие имели в виду не закон, не концеп-

41В последние годы наиболее внятно и полно о связи культурологического

ибогословского образования говорит и пишет протодиакон Андрей Кураев, выпускник философского факультета МГУ и профессор богословия. Перу о. Андрея принадлежит один из немногих удачных учебников по основам православной культуры для школьников, вышедший тиражом около 100.000 экземпляров (см.: Кураев А.В. Основы православной культуры. 4–5 классы: учебное пособие для общеобразовательных учреждений. М., 2010. – 96 с. -

(Основы религиозных культур и светской этики). - 82000 экз. –

ISBN 9785090240635.

К сожалению, его взвешенная и аргументированная позиция практически не принимается во внимание философским сообществом.

181

туальные акты об отделенности церкви от государства и даже не обязательность автономии любых около- и внутрицерковных дел от государственной системы образования. Речь шла о другом. По заданной логике, соединение гуманитарной и религиозной образовательных парадигм – чуть ли не обман юношества, разрушающий саму идею ценностных универсалий молодого человека. Идеологическая составляющая такой позиции, как правило, складывается из разоблачений планов мирового протестантизма по разрушению православия, из традиционных экивоков в сторону русской религиозной философии (между прочим, именно религиозной по преимуществу решаемых в ней задач), а также из переформулированного в иных терминах (скажем, «синергийнобифуркационных») диалектико-материалистического (или же просто атеистического) взгляда на вещи. То есть ценности православной культуры вроде бы защищаются, но почему-то

сатеистико-материалистических позиций. Ad absurdum.

Всовременной культуре вопросы, связанные с верой, стали предметом спекуляций. Речь идет не о том обыденном смысле спекулятивных действий, которые мы привыкли отождествлять с недобросовестным манипулированием чужими мнением. Спекуляция имеет смысл в самом что ни на есть «естественном» интеллектуальном смысле, по логике которого вся атрибутика человеческого существования измеряется «повествованиями» формально-научного подхода. Иначе говоря, вера понимается как такое человеческое качество, которое не плохо бы поверить алгеброй рационалистического дискурса.

Вера и этика ученого. Легко заметить, что предыдущие

замечания имеют значение как для понимания этических оснований религиозной веры, так и для проблемы ее взаимоотношения с современной наукой. Если современная наука строится на тех же фундаментальных логических основаниях, что и 100–200 лет назад, любой элемент религиозного сознания, как бы ни оправдывался он с позиций этики, совершенно неприемлем для современного естествознания. Если же признать, что статус постнеклассического знания допускает те посылки, которые не встречаются в классическом научном дискурсе, то обоснованная на этом положении логика должна включать в себя вненаучные (в том числе и религиозные) посылки. Подчеркнем, что здесь мы должны идти

182

«дальше Фейерабенда». Не только обыденное или же гуманитарное знание входит в качестве предпосылочного в знание научное, но и принципы религиозного видения мира занимают достойное место в современном общекультурном мировоззрении. Подчеркну, что в этом случае речь идет не о проблеме совместимости науки и религии, их общих эпистемологических корнях. Речь идет именно о новом статусе естествознания, находящего в религиозном дискурсе не противника, но морального союзника.

Комплекс этических проблем, возникающий на этом перекрестии, поистине неисчерпаем. Нелишне вспомнить, что традиции становления классического естествознания с раннего Нового времени и даже позднего Средневековья предполагали одинаково любопытное для человека (и разрешенное) чтение «двух Книг» – Священного Писания и Природы. Большинство ученых нового и новейшего периодов европейской истории были глубоко верующими людьми, включая таких «еретиков от науки», а иногда и от официальной религии, какими были Исаак Ньютон, Огюстен Коши или же сам Чарльз Дарвин. Староста церковной общины и основатель эволюционной теории, сэр Чарльз всегда был весьма осторожен в своих высказываниях по вопросам веры, а когда речь заходила о вещах принципиальных для им же созданной науки, он повторял, что эволюционизм - не более чем продуманная и обоснованная им гипотеза. Достаточно открыть дарвиновскую работу «Происхождение видов», чтобы обратить внимание на то, что автор почти всегда, когда рассуждает о проблеме человека, делает отсылку к Богу. Вспомним и знаменитый эпистолярный диалог между Дарвином и Марксом, в котором Дарвин недвусмысленно намекает на неприемлемый для него, как ученого, атеистический задор Марксовой экономической теории. Широко известно высказывание Дарвина, согласно которому, эволюционное описание происхождения глаза абсурдно. Имеют ли ответ на этот, казалось бы, частный вопрос, современные генетики?

Великому немецкому физику, основателю квантовой теории Максу Планку принадлежит мысль о том, что как бы человек ни взглянул на Вселенную, между религией и естественными науками нет никакого противоречия. Они, по мысли Планка, не исключают, как думают многие, а лишь дополняют друг друга.

183

Впрочем, примеров такого рода очень много, и они, как известно, мало убеждают противников религиозного вторжения в дела научные. Однако здесь не уйти от чисто этической проблематики. Если современный ученый отказывает в праве на разыскание истины какому-либо вненаучному фактору культуры, это его личное и неотъемлемое право. Но если этот отказ сопровождается агрессией и интеллектуальным насилием, то такой ученый (или же научное сообщество в целом) ставит себя перед этическим выбором. В результате приходится признать себя либо стоящим над судом морали (т. е. имморалистом), либо дать возможность своему «вненаучному» оппоненту сосуществовать с собой в едином пространстве культуры, а следовательно, признать его этическую правоту. Десятилетия так называемого научного атеизма в нашей стране, к сожалению, размыли границу между этическим и имморальным. И в этом состоит одна из существенных трагедий ушедшего XX в., даже если оставить вне обсуждения вопрос о том, какие реальные преступления и против религии, и против науки, и против человечности имели место в нашей стране под эгидой официальной идеологии научного атеизма.

Авторитет современного ученого во многом зависит от того, насколько продумано и обосновано его отношение к религии. Религиозная, в частности христианская этика, подразумевающая весьма высокую и активную степень толерантности по отношению к науке, требует достойного и морально оправданного ответа на свой вызов.

Религия и данные современной науки. Часто прихо-

дится слышать такой примерно аргумент ученого-практика, направленный против возможности сочетания в мышлении веры и научного знания. Истинным знанием признается только такое, которое проходит апробацию теоретикоприкладной наукой, т. е. истиной может считаться то, что входит в систематику естественнонаучной картины мироздания. Не будем говорить о том, что сам по себе конвенционализм уже много веков не представляет собой достаточный аргумент также, как не вызывает полного доверия научная аксиоматика. Примеров с кризисами в истории естествознания слишком много, как много и примеров, когда конвенция сама по себе оказывалась лишь набором недоразумений. Наиболее очевидным случаем здесь выступает «конъюнкция»

184

ложно принятых тезисов, связанных с АристотелевоПтолемеевой системой мироздания. Конвенционализм естественнонаучного толка, как известно, осуждался даже в официальной марксистской доктрине. Интегративные свойства человеческой культуры - возможно, единственный фактор, удерживающий ее от самоуничтожения. Поэтому если признать религию частью культуры, мы уже не сможем впасть в самоуничижительную иронию ортодоксального атеизма. В. И. Ленин объявлял себя личным врагом Бога, Ф. Ницше выстраивал имморалистическую концепцию Антихриста, но это как раз те случаи ярко выраженного, теоретически оформленного перехода за грань этического, последствия которого мы будем переживать еще не одно десятилетие.

Начиная с постклассического идеала понятие науки, научного познания в целом становится не столь однородным, чему способствует и дифференциация наук. С этого момента, собственно говоря, нет науки как таковой, а есть совокупность различных наук, которые очень трудно привести к общему знаменателю. Поэтому если науку вообще (в ее классическом варианте) можно было относить к культуре, то разнородные научные дисциплины в общекультурную парадигму уже не вписывались.

Сциентизм и антисциентизм – своеобразные формы «превращенного» обыденного сознания, те противоположные стереотипы в оценке науки, научной деятельности, ее места в культуре, которые хотя генетически и принадлежат сфере обыденного сознания, далеко выходят за его рамки, выступая как особые ценностные ориентации пронизывающие всю современную культуру. Лидирующее положение науки, успехи научно-технического прогресса порождают возникновение особой сциентистской мировоззренческой ориентации, которая реализуется в ряде технократических и социальных моделей общественного развития. Эти модели основаны на экстраполяции сегодняшнего состояния науки, распространения ее достижений в обществе и влияния на темпы развития цивилизации. В них отражается лишь одна сторона в оценке научно-технического прогресса, когда все негативные стороны, связанные с ним, оцениваются либо как случайные, либо как зависящие не от самой науки, а от практики использования ее результатов обществом. Поэтому

185

эти модели развития, хотя и несут в себе элементы реальной оценки перспектив развития самой науки, представляют собой фактически особую ценностную установку.

Вместе с тем совершенно очевидно, что естествознание само по себе не вырабатывает этических или духовных принципов, в том числе и тех, которые можно было бы назвать сводом правил по этике науки. Естествознание лишь тем или иным способом может соотнестись с ними. Вырабатываются определенные нормы поведения в научном сообществе, определяются принципы этики ученого и научного коллектива – на этом, собственно, дело и заканчивается. Но когда мы вступаем в сферу гуманитаристики, пусть даже очень далекой от религии, обойтись нормативными принципами поведения «по поводу» науки уже гораздо сложнее. Вспомним хотя бы отшумевший на заре «оттепели» спор «физиков» и «лириков». Пространство дискуссии, в частности, стало возможным потому, что оно выходило за пределы абсолютных идеологических, точнее, ложно понятых рационалистических, схем. Трудно обойти вниманием и тот фундаментальный факт, согласно которому основные художественногуманитарные феномены европейской культуры прочно связаны с христианской традицией. Что останется от прошлого европейского человека, если изъять христианство – со всеми позитивными и исторически негативными его характеристиками – из истории? Этот простой вопрос порождает вереницу новых вопросов, обойти которые мыслящий человек не может. Один из таких вопросов - проблема соотношения естественнонаучной картины мироздания с истинами Священного Писания. Этой теме посвящен, пожалуй, самый обширный корпус современных теологических и историконаучных исследований. Заметим только, что общий вывод, согласно которому нет ни одного факта современной науки, который противоречил бы Библии, все еще не опровергнут ни классическим, ни постклассическим рационализмом.

На это можно ответить в том духе, что и религия не предоставляет достаточных аргументов рационального типа в свою пользу. Согласимся с этим. Но тут же зададим только один вопрос: какая область современной культуры настаивает на абсолютной логичности и рациональности обсуждаемых аргументов? Видимо, речь идет о науке? Но тогда с нее и спрос. Как можно считать доказанными те положения со-

186

временного естествознания, по которым не то что достигнута конвенция между учеными (ее, как правило, нет), но даже по базовым, ключевым вопросам нет полного согласия. Очень просто применять согласованные в твоей области знания критерии к иному типу мышления и требовать того же от оппонента, если сам не можешь доказать «очевидного». Ситуация напоминает отношение между двумя людьми, один из которых, будучи, допустим, преступником, требует такого же «нормативного» поведения от своего визави. Научнотехнический прогресс в XX в. продемонстрировал такие разрушительные тенденции, такие губительные последствия для человечества в целом и человеческой души в частности, что трудно сегодня представить даже возможность определения этических норм по принципам, заложенным в основания научного рационализма. При таком подходе перестают работать и критерии повседневной человеческой нравственности, и вся та философская традиция, которая замыкается на идею категорического императива и в дальнейшем вытекает из нее же.

Таким образом, размышляя о соотношении религии и современной науки, следует сделать вывод, что критерии научности, которые выражаются в априорном навязывании религиозному дискурсу «своих» правил игры, не выдерживают критики с точки зрения самого научного дискурса. И здесь нет особой вины науки. Видимо, это судьба любой идеологии, как бы научно и рационально она сама себя ни выражала. Вопрос состоит в том, насколько современная наука способна на диалог, до какого предела может распространяться ее «веротерпимость». Если мы не разберемся в этой, казалось бы, простой проблеме, человечеству очень трудно будет существовать в новом тысячелетии в едином культурном пространстве. И ситуация «нового средневековья» (а, может быть, и «новой архаики») из прекрасной метафоры обратится в реальную и последнюю угрозу человеческой нравственности.

Педагогический дискурс: с чего начать? Введение проектов религиозного образования в живую педагогическую практику – дело сложное и серьезное. Очевидно, что «единовременно» ничего здесь сделать нельзя. Поэтому сегодня инновацией была бы простая договоренность о том, что в определенных объемах религиозное (богословское) образо-

187

вание небесполезно. Диалог состоялся, позиции выяснены. Мы обязаны смотреть в будущее, понимая, что путь человека к религии не есть путь духовного регресса, деградации, декаданса. Это – путь свободного поиска, пределы которому не имеет никакого права накладывать система государственного образования. Иначе воспитание людей несведущих может стать профессиональным делом научного сообщества. Необходимо развивать не только концепцию свободных курсов,

школ и факультативов, но и систему обязательных предме-

тов, кафедр и факультетов, где профессионально сведущие люди сумели бы раскрыть перед слушателями полифонию культурного бытия человечества так, что «пространства священного» (М. Элиаде) не предстанут неким инородным телом. Боязнь «православия» в этом смысле либо надуманна, либо отражает общее невнимание к важнейшим слоям отечественной культуры, которая – во вполне культурологическом и историософском духе – по преимуществу православная и христианская. Нонсенсом выглядит отождествление европейского Просвещения (а тем более Просвещения русского) исключительно с атеизмом и естественнонаучным рационализмом. По-настоящему просвещенный педагог всегда найдет в своем курсе место для рассказа о том, что есть иные по отношению к православию религиозные конфессии, в чем их преимущества и недостатки. Точно так же, как найдет он место для объяснения ученикам, в каком отношении к своим собственным недостаткам и преимуществам находится православное учение. Здесь многое зависит от профессиональной гуманитарной интуиции, искреннего чувства сопричастности великой культуре и – желания.

По всей видимости, непонимание (или элементарное забвение) того, что на честные и серьезные рассуждения о соотношении философии и религии в нашем отечестве был в свое время наложен системный запрет, и приводит к рассу-

ждениям о том, что «философия в принципе никогда прежде не устранялась и ныне не уходит от проблем религиозного мировидения…»42. В том-то и дело, что и устранялась, и уходит! В этом состоит суть проблемы, если ее рассматривать именно сквозь призму образовательного процесса: либо мы считаем достаточным аргументом в дискуссии полное незна-

42 Там же. С. 77.

188

ние (или же забвение) позиции оппонента (в нашем случае богословия), либо пробуем в ней серьезно разобраться, т. е. есть прилагаем некоторые усилия, и уже тогда выстраиваем свои суждения на этот счет.

Именно самостоятельная судьба философского (а не только гуманитарного) образования - особая проблема. Философское образование пострадало у нас во многом именно потому, что философия понималась как некое безальтернативное мировидение, в призме которого даже естествознание – вольно или невольно – воспринималось не более чем в роли «служанки философии». Очевидная для каждого мыслящего человека идея о том, что смысл человеческой свободы заключается в добровольном выборе той формы мировоззрения (скажем, естественнонаучного), которая ему ближе, затуманивалась универсалистскими схемами о безусловно ведущей роли философского мировоззрения в культуре и в жизни человека. Как могли относиться к этому серьезные ученые, инженеры, художники, студенты, наконец?! Конечно, поразному, мягко говоря. Так, блестящее отечественное науковедение 1960-1980-х годов достойно сопротивлялось этому снобизму, и именно поэтому оно не только выжило, но и пользовалось (и пользуется) глубоким международным признанием. Своеобразная заторможенность некоторой части профессионального философского сообщества, маркированная отсутствием внутренней творческой свободы, и привела, по моему убеждению, к сегодняшней ситуации.

Между тем сформулированная выше идея свободного предопределения человеческой личности – одна из ведущих в христианском богословии, а не только в «чистой» философии. Именно она, а не дурно понятая «ортодоксия» определяет многие принципиальные координаты христианского мировоззрения. Современной философской мысли лучше бы не забывать этот хорошо известный факт.

Виноватых поздно искать на стороне. За последние 20 лет философам была предоставлена достаточная свобода для того, чтобы доказать необходимость фундаментальной философской подготовки для всех. Отсутствие оппонентского круга, который, в частности, формируется через признание философским умозрением научных, богословских, художественных парадигм в качестве равных и достойных оппонен-

189

тов-союзников в вечном «споре благородных рыцарей»

(И. Кант), и привел к застою.

Идеи оппонентского круга, соперничества альтернатив, кстати, – из компендиума науковедения и философии науки, а не «ортодоксального богословия».

Обратимся теперь к конкретным аргументамопределениям, которые до сих пор встречаются в философских штудиях. Часто говорят о «религиозной ортодоксальности» защитников указанного выше «оппонентского круга», не понимая того, что позиция религиозного ортодокса заключается исключительно в защите тех или иных религиозных догматов или же официальной церковной идеологии. Замечу, кстати, что еще один распространенный и во многом ложный стереотип – отождествление религии с оккультизмом и мистикой – все еще не преодолен в научном сообществе, и многие критики религиозного образования тоже идут по этому странному пути.

В подобной аргументации как в капле воды отражается проблема современного «философического» отношения к религии: любое слово в защиту воспринимается как ортодоксия (а иногда – как оккультизм и мистика). Это примерно так, как если бы мы назвали ребенка, защищающего свою мать (может быть, и не самую праведную на свете женщину), моральным уродом или имморалистом в духе Ницше. Или же философа, отстаивающего автономию философского знания

–ортодоксом от мировоззрения. Впрочем, на эту тему есть прекрасные примеры в творчестве того же И. Канта…

Идея сочувствия, сострадания, любви к ближнему – величайшие христианские идеи, подкрепленные авторитетами таких великих русских художников (и одновременно глубоко православных людей), как Ф. М. Достоевский («сострадание

–главное свойство человеческой души») или Ф. И. Тютчев («…и нам сочувствие дается / как нам дается благодать»).

И если уж понятие «гуманность» шире, чем понятие «гуманитарность»43, то на каком основании, сужая первое ко второму, мы склонны выбрасывать из «гуманитарности» ее религиозную составляющую?

Не противника, а союзника надо видеть в религиозном понимании окружающего нас мира.

43 Там же. С. 81.

190