_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 3

ПУСТЬ УЗНАЮТ

Уж не знаю я — сказы ли, притчи ли, Песни ль внукам расскажут о том, Как родной наш покинутый дом

Околхозили, обезличили, Раскулачили, расказачили...

Пусть потребуют дети и внуки В час расплаты — расплаты сполна За казачьи невзгоды и муки, За воздетые скорбные руки,

Иза кровь, что алее вина Оросила родимые степи, За колымские тяжкие цепи

Иза то, что багряной волной Захлестнуло тебя, Край родной!

За слезу, за безвинных вину И за поднятую целину.

** *

Что это там, где искр летят каскады, Где пламени ужасен в небо взлет?

Чей пот с чела на рифмы льется градом, Чей неустанный это молот бьет?

У вздутых нагнетающих мехов — Искусный зодчий кованых стихов, Но и певец напыщенных феерий. Поэт, но и ремесленник Валерий.

Нам есть за что его благодарить:

За трубный звук, «латинской меди зов», За то, что жар сумел во многих влить Чудесный мастер сочетаний слов.

За высоко засученный рукав, За адский труд, за бой с упрямой Музой,

За то, что битву не считал обузой, За то, что дрался, крепости не сдав.

Но есть и «но»... Прекрасное начало, Однако, есть в конце большой изъян: Ведь вместо муз на трон его венчало «Правительство рабочих и крестьян»!

Признателен и Пушкин. Даже очень — За дерзкий подвиг. Всё лишь потому, Что дописал «Египетские ночи», Повергнув их в египетскую тьму.

** *

Слепая ласточка в чертог теней вернется...

В сухой реке пустой челнок плывет...

«Тристия», 1920

А вот и он, смешлив и лучеглаз, Чей челн пустой давно уж на причале. Ты душу не ищи — она от нас Ушла туда, где нет уже печали.

Но сердце здесь, беспомощное, птичье, Осталось в этой книге навсегда. Людское в нем случайно лишь обличье. Он был птенцом. Он выпал из гнезда.

Ты говоришь: «различие рулад»?

Но что поделаешь ты с птичьей глоткой — Жизнь учит петь тебя на всякий лад:

На воле — так, и этак — за решеткой.

ИМуза, кажется, подчас сама нам Была б не в силах толком разъяснить

Иуказать — куда ведет та нить, Что соткана воронежским шаманом.

Нет, вовсе не косноязычен стих, Что режет слух безумным, диким воплем. Он от врагов — обидчиков лихих Весь замурован сплошь и заэзоплен.

Пройдут года. И словно дань поэту, Певцы, уже свободные от пут, Пусть иероглифы его прочтут, Как некогда ученые Розетту.

КАЛИФОРНИЙСКИЙ ДУБ

Лейб-казаку Андрею Грекову

Среди богатств моих есть холст один. На нем набросан дуб калифорнийский. Он вписан первым в экспонатном списке В душе моей на выставке картин.

Там всхлипы волн и берега оскал, Песок, плющ, вереск, мята, повилика. Там старый дуб, сорвавшийся со скал, В прыжке над морем распластался дико.

Вцепившись в небо, ветви жадно рвут Туман, как зверь свою добычу, в клочья, А вдоль расселин вьется, словно Ж1уг, Змееподобный корень у обочья.

И лес, мой лес, как полчища Батыя, Стеною встал, подбросив копья ввысь. А океан, напрягши злобно выю, Как зверь завыл, и волны понеслись.

Как знать, кто победит в слепящей буре? Но он, мой дуб, стоит не шевелясь, Как воин северный в медвежьей шкуре, В рогатом шлеме среброусый князь.

Плечист и кряжист, жилист и коряв, Ты смело подставляешь грудь ударам, Напомнив мне о чем-то очень старом, О чем теперь грустим мы, потеряв...

Не твой ли брат (да не один. Их много) В краю далеком, на родных лугах Стоял, перед собою глядя строго, Расставив ноги в грязных сапогах?

Я вижу тень безвестного Донца, Что, сжав винтовку, принимал удары,

Плечистый, смуглый, жилистый, поджарый, Что, зубы стиснув, бился до конца.

Что позже, без единого патрона, Схлестнулся с чужаком в последний раз, Чей, словно молния, мелькнул лампас В прыжке зверином на защиту Д она-

Во всех особях родственников близких Найти легко — как связь ни далека. Вы стелетесь, но не в поклонах низких. Вы пригибаетесь — но для прыжка.

СПБ

Казнимые сумасшествием.

Самиздат

СПБ — дел Петровых страница, Город Господом Богом храним...

Пусть мне скажут, какая столица Не стояла во фронт перед ним?

Тебе песни поэты слагали

Ис любовью несли их тебе,

Итри гордые буквы блистали Над Россией тогда — СПБ.

Но слиняла и выцвела слава,

Сплеч усталых порфира сползла,

Иразбойничья злая орава

Даже имя твое отняла.

И, насмешек осыпанный градом И доселе неслыханных слов, За грехи легкодумных отцов

За ночь сделался ты Ленинградом.

И хоть буквы остались у нас, Но их всяк принужден сторониться: СПБ — означает сейчас: Специальная психобольница!

** *

Идеже несть болезнь, ни печаль...

Я никогда не умирал...

Скажите, это будет сразу? Вкусочки, вдребезги, как вазу? Рывком, броском, как в гневе фразу? Как об пол брошенный бокал?

Я никоща не умирал...

СкаВкйте,'это очень больно? Больнее, чем укол игольный? Иль медный голос колокольный Больней для тех, кто провожал?

Да, тем больней, кто шел за гробом, Кто будет ночи жечь без сна, Кто будет помнить обо многом,

Отом, своем, совсем особом...

Амертвым — память не нужна.

Все так же на пути растут мопшы,

Все так же руки стынут и сердца...

Итолько воля к жизни победила

Утех, кто чудом вынес до конца.

В земных деяньях позабыты даты. Рок их отметил, вычеркнул, забыл...

Но в час великой мировой расплаты На зов Верховный встанут из могил.

Придут в лохмотьях, инеем покрытых,

Втряпье на обмороженных ногах Погибшие в неисчислимых битвах,

Втифу сгоревшие, замерзшие в снегах.

Ивстанет прошлое перед глазами снова, Пронзит сердца отчаянной тоской, Видения похода ледяного Взметнутся вихрем пляски снеговой.

Тубабао, Филиппины

В ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Песчинка в Твоей ладони, Былинка в Твоих руках, В темной лазури тонет

Нежность, радость и страх.

Молюсь тебе ежечасно Сердцем, душой, умом — В этой жизни нашей прекрасной

Сохрани мой маленький дом.

Гнездо, что годами свито, От страшных гроз сохрани,

Дай силы в неведомых битвах В эти безумные дни.

Пусть звезду мою не уронит Этих дней беспощадный страх...

Былинка в Твоей ладони, Песчинка в Твоих руках.

Шанхай

В ПУТИ

Мы снова ночью темной, грозной Следим за светом маяка,

Иснова в Божьей книге звездной

Онас написана строка.

По синей глади океана, Быть может, в наш девятый вал

Нас бросил в путь в чужие страны Страны любимой бурный шквал.

Иснова в чуждые дороги Господняя ведет рука,

Итак же мысли наши строги,

Ита же горесть и тоска.

По тем покинутым долинам, Куда для нас возврата нет, По нашим городам любимым, Оставленным десятки лет.

Мы терпеливо выносили Судьбу скитальческих невзгод, С молитвой о своей России Мы мерили за годом год.

И в наше новое скитанье Мы взяли, что смогли сберечь, Терпенье наше, наши знанья

Ирусскую родную речь.

Ипесни, звучные, как реки

В родных степях моей страны, Что в душу вложены навеки

Ичем в изгнаньи мы сильны.

Иснова в книге Божьей звездной

Онас написана строка.

Мы снова ночью темной, грозной Следим за светом маяка.

1949

На пути на Тубабао

ПАЛАТОЧНЫЙ ГОРОДОК

Было это... походы былых отступлений, Караваны киргизских степей, Вырастали зловещие длинные тени От костровых бивачных огней.

Замирала и глохла вдали канонада...

Шли боями в чужбинную ширь, Умирали в сраженьях отряд за отрядом — За Оку, за Урал, за Сибирь.

И столбы пограничные встали за нами, Мы не знали, что шли — навсегда,— До сих пор незнакомое слово «изгнанье» Стало явью года и года...

На чужбине, для сердца холодной и тусклой, Не сгибая натруженных плеч, С молчаливым упорством, с терпением русским,

Дом свой новый пытались сберечь.

Но взметнулась война... и смело ураганом Нас, изгнанников русской земли.

Иопять перед нами чужбинные страны В неизвестной туманной дали.

Иопять суждено нам велением Божьим К неизвестным пределам идти,

Иопять беспросветность, опять бездорожье

Инеясность и горечь пути.

Яв одно только верю, одно только знаю: Пусть от шквала погаснут огни, Смех веселый и бодрость свою не теряем Даже в самые темные дни.

Имерещатся каждому новые страны, Каждый верит, надеется, ждет.

Ипалаточный город наш у океана Лихорадочной жизнью живет.

1950

Тубабао

** *

Так бывает всеща. Если горе, то горе без меры, Без малейшего права на миг отдохнуть,

Словно вечер дождливый, как сеткой подернутый серой, Затянувшийся вечер в дождливую муть.

Если счастье нам выпадет... звонкое, яркое счастье, То бессчетно оно рассыпает улыбки свои.

Нижет яркие дни, словно жемчуг на нити запястья, Огневые, залитые солнцем бессчетные дни.

Так бывает всеща. И к победе приходит не каждый, Для кого промелькнули и радость и горе в пути. Только тот, кто сумеет сберечь свою душу отважной, Только тот, кто сумеет бесстрашно к судьбе подойти.

Только тот, кто тяжелую долю свою не меняет, Не бросает креста с обессиленных ношею плеч,

Кто как дар драгоценный всю жизнь, до конца принимает, Кто усталые годы умеет, как подвиг, сберечь.

1952 Сан-Франциско

** *

Пусть на сердце двойная забота, Мы с тобой на судьбу не ропщем. Как на листиках смятых блокнота Перепуталось личное с общим.

И привычка делиться мыслью Неизменней любви и страсти...

Если снова тучи нависнут, Позабудешь, что значит счастье.

Будем в мыслях опять одни мы, Только тучи брови нахмурят,— Потому что непобедима Дружба сердца в грозную бурю.

Потому что незримый кто-то Перепутал навеки взгляды, И на смятом листке блокнота Имена наши вписаны рядом.