_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 3

** *

Она на свет не поднимала очи, В тени печаль от дерзких берегла И слезы проливала дни и ночи О том, что муке не осилить зла.

Лицо твое сурово, Палестина: Измена, кровь отмечены судьбой. Молись и плачь, Мария Магдалина, О камень бейся и шуми, прибой.

Но час настал. И ниц упала стража. Разверзлось небо. Грозно и светло. Любовь твоя сама тебе расскажет, Каким сияньем сердце обожгло.

Окна покраснели от стьща и горя, Кровью и вином пропитана парча.

Ненавистны мне лукавые монахи И густая суеверная толпа;

Славлю чуждую бессмысленного страха Верность соляного бедного столпа.

Солнце мертвое есть тоже солнце славы, Одинокое величество люблю; Одинокую угасшую державу Бедной каменной рукой благословлю.

Распад, распад все той же Византии. Ну, что же, распадайся: и скорей!

А ветры, что народные витии, Разоблачают золото царей.

Цари-дубы, патрикии — те клены, А ты, царица — лиственница та; Зарницы холмов освещают склоны, И листья стелются, и нищета.

Сентябрь, сентябрь великих умиранье

ИЮлиев, и Августов земли,

Ивот октябрь, последнее сиянье,

Иварвары с секирами пришли.

Иобреченных венценосцев сада Он вырубает, дикий человек...

А снег не падает, но — падай, падай,

О, невозможный и блаженный снег!

III

Это — золото блестит, оно не светит, Неживое и тяжелое оно — Неживое, золотое солнце Леты, Ветхой Леты опускается на дно.

Волны рукоплещут, черные — не чернь ли, Чернь, которая волнуется у ног; Как она звероподобна, суеверна,

И зачем цари не справились с ней в срок?

Мерцанье дымчатое, голубое В разбитых зеркалах.

Всё призрачное, неживое, И только тени на стенах:

Колеблемое пламя в шацдельерах, Незримые движенья гондольеров.

Октябрь 1960

БОЛДИНО

Друзья дорогие, милые, Не добрый ли это знак?

Не красный, ярко-малиновый Уже полощется стяг.

Мы все говорим без умолку И без толку, вперебой, Слова заглушает колокол — Воздвигнутый, вечевой.

Глупею и всё мне нравится, Другой и не знаю страны! Свобода, братство, неравенство Уже провозглашены.

Идут одетые в белое, А выше голубизна. Где правая и ще левая, Не знаю я — сторона.

Стихи бормочу от радости, Бессмысленные стихи: Рябина-Радуга-Радонеж, Прощаются все грехи.

Ее узнаю я, родину, Утерянную вчера.

Сегодня же съездим в Болдино, Прощеному жить пора.

Декабрь I960

САЛОНИКИ

Убийство в газетной хронике, И море, и променад, Одесса моя, Салоники, Соломинка, лимонад.

Растут уступами всхолмия, Свивается в тучу бред, Прорезываются молниями Минувшие сотни лет.

Безумные распри, ереси, Но та же голубизна,

Икрылья белого паруса,

Ипенистая волна.

На рынке радуга запахов — Омары, дыня, чеснок, Сюда я приехал с Запада На мой роковой Восток.

При Кесаре, при Андронике, Меня пырнули ножом, Но те же они, Салоники,

Итот же розовый дом.

Ивечный покой мозаики: Одетый в белый хитон, Застыл я в раю-розарии, Фазанами окружен.

Весна 1963

ТОНАНЦИНТЛА

Тамаре И.

Бабочками впорхнули, Розовый глиняный рай, Ангелы зашуршали, Зашелестели цветы.

Херувимского хора Эхо-хрусталь Огласило хоромы Хрупкой хвалой.

Мячиками мечут Повыше алтаря, Костка и Гонзага, Святые шалуны.

А Франциск Ассизский, Приплясывая чуть, Улыбнулся птичке, Поющей на плече.

Ауканье, гулы

Ипереполох,

Ипрятки, и пляски,

Ивремени нет.

Ноябрь 1963

МАНДЕЛЬШТАМ

Жестокий век, но снова постучится Летунья-ласточка в твое окно. Добро и зло пусть искажают лица — Еще струится красное вино.

Пестра Венеция и смугл Акрополь, И, доживая век, волы жуют.

Не назову некрополем Петрополь, Где ласточки нетерпеливо ждут.

Его Сибирь еще не раз приснится, Цепная, забайкальская, его, Медовой, матовой рекой струится Пчелино-солнечное волшебство.

Декабрь 1963

АССИЗЫ

Настежь окна и душу, Ранний утренний блеск, Улыбается, дышит Пробужденный Франциск.

Знаю — уже простились Семьдесят семь грехов, Выбежал — причастился, Арфы колоколов.

Умбрией обернулся, Мглою линейной — мир, Розовый развернулся Новый ассизский Рим.

Мантией расстилаюсь, Брошенной перед ним, Под ноги попадаясь, Я распеваю гимн.

Март 1964

ДОН-КИХОТ

I

Веселее злу сопротивляться, Петушиным голосом кричать, С мельничными крыльями сражаться, Низко падать, высоко мечтать.

Заголившись — перекувырнуться, Перепачкаться... и что потом? Зарыдать? Быть может, улыбнуться? Спеть романс? Не лучше ли псалом?

Все позволено, а верность та же — Богу, даме, другу и коню.

Люди свяжут, а Господь развяжет, Я ли Дон-Кихоту изменю?

Апрель 1964

П

Чеснок, овечий сыр и чечевица. Вино — кислятина, и нету книг. Кихано Доброму уже не снится Кабацкой девки лучезарный лик.

Ленто дается бремя отречений. Доспехи ржавые — громоздкий груз.

— Не искушай двойник, испанский гений: «Я от былого разве отрекусь?

Еще красуюсь, озаряя тазом. Что золото? Предпочитаю медь.

Заходит ум, израненный, за разум: Что правда злая, рвущемуся сметь?

Мои целуются, впадая, щеки: Печальный образ избранному дан. Еще восстану, обличу пороки И снова раскую я каторжан».

До Страшного Суда все тот же самый Тщеславный истинный христианин. Во имя Божие и имя Дамы На тощей кляче нищий паладин.

За Вами в рай свихнувшийся Рассудок: Пузатенький, на сереньком осле.

За Вами, может быть, и я, придурок, Еще бренча снующий на земле.

7—72 июля 1979

** *

А.Р. .

Душу чтб — ублажить, унежить Соловьями,— словами, под утро, весной? И волной костоломной, соленой, зеленой,

Едко-устричной, с пеной шипучей Шампани?

Или спасти беспокойно-бессмертную душу За скалой ноздреватой, в афонской пещере?

— По вере дается спасение, умной молитвой В битве с мечами и жалами плоти.

Не то! — Что нужно, спроси ты, работник, Домохозяина и виноградаря веси.

— Что нужно ему? — Сапогов ли, стихов, Хлеба, вина и плодов, и каких, и чудес ли?

Не бойся, доверься — отец он, не отчим, И хочет, чего ты воистину хочешь,— Сапожник ли, стихослагатель, Пахарь, садовник и винодел — чудодей!

Всё слагается в чудо — шипучие волны, Соловьи и слова, ноздреватые скалы,

Ипещеры, и вера, стихи, сапоги,

Ипшеница, и грозди, и дни, и труды.

Апрель 1965

КЕРЕТАРО1

Во время оно, на Арбате ще-то, За школьной партой глупый первоклассник,

Керетаро, твердивший восхищенно — Картавое таинственное имя, Протяжное воронье восклицанье...

Прошло лет сорок или даже тыща, И я в часовенке — на месте казни:

Напротив горы с выемкой,— пролетом Куда-то за смерть, и отсюда Габсбург Смотрел туда же синими глазами.

Фонетика-романтика мальчишки, Волшебные бессмысленные звуки, Иллюзия-поэзия скитаний И голые чудовищные горы:

Невежество, мечтательство — все то же.

Октябрь’1965

1В Керетаро в 1867 г. был расстрелян мексиканский император Максимилиан Габсбургский. (Примеч. Ю. Иваска.)