Поршнев "О начале человеческой истории"

голоцена они давали и боковые ветви, и быстро эволюционировали. Высшая форма среди них, именуемая палеоантропами, в свою очередь, как мы видели, весьма полиморфная, вся в целом и особенно в некоторых ветвях по строению тела, черепа, мозга в огромной степени похожа на человека. Низшая форма, австралопитеки, напротив, по объему и строению мозга, по морфологии головы в высокой степени похожа на обезьян, но радикально отличается от них вертикальным положением.

Переведем это на язык зооморфологической систематики или таксономии. Внутри отряда приматов мы выделяем новое семейство: прямоходящих, но бессловесных высших приматов. В прежнем семействе Hominidae остается только один род — Homo, представленный единственным видом Homo sapiens. Его главное диагностическое отличие (цереброморфологическое и функциональное) принимаем по Геккелю — «дар слова». На языке современной физиологической науки это значит: наличие второй сигнальной системы, следовательно, тех новообразований в коре головного мозга (как увидим ниже, прежде всего в верхней лобной доле), которые делают возможной эту вторую сигнальную систему. Напротив, новое выделенное семейство, которое будем называть «троглодитиды» (Troglodytidae), морфологически не специализировано, т.е. оно представлено многими формами. Что касается возможного названия «питекантропиды» (Pithecanthropidae от Pithecanthropus, предложенного Геккелем), то недостаток этого термина я вижу в том, что выражение «обезьяночеловек» снова и снова порождает представление о форме, служащей всего лишь каналом между обезьяной и человеком или их смесью. В этом отношении гораздо лучше термин «троглодитиды» (от Troglodytes, предложенного Линнеем), да и правило приоритета впервые предложившего названия будет в этом случае соблюдено. Диагностическим признаком, отличающим это семейство от филогенетически предшествующего ему семейства понгид (Pongidae — человекообразные обезьяны), служит прямохождение, т.е. двуногость, двурукость, ортоградность, — независимо от того, изготовляли они орудия или нет.

В семействе этом, по-видимому, достаточно отчетливо выделяется четыре рода: 1) австралопитеки, 2) археоантропы*, 3) палеоантропы**, 4) гигантопитеки и мегантропы. Латинские имена этих родов — забота для систематиков. Здесь я только набрасываю схему***. Каждый из четырех указанных родов делится на известное число видов, подвидов, разновидностей. Так, третий род, т.е. палеоантропы, в широком смысле неандертальцы, в свою очередь может быть разделен, вероятно, на виды: 1) южный (родезийского типа); 2) классический (шапелльского типа); 3) пресапиентный (штейнгеймско-эрингсдорфского типа); 4) переходный (палестинского типа).

*Постоянно встречающееся в нашей литературе написание «архантропы» для русского языка неправильно, так как означает в таком виде не «древнейшие люди», а «главные люди» наподобие «архангел», «архитектор».

**Археоантропов и палеоантропов можно, вероятно, рассматривать и как два подрода единого рода.

***Более строгое краткое изложение этой систематики см.: Поршнев Б.Ф. Троглодитиды и гоминиды в систематике и эволюции высших приматов // Доклады АН СССР. М., 1969, т. 188, №1.

В родословном древе приматов в миоцене от низших обезьян ответвилось семейство антропоморфных обезьян-понгид. На современной поверхности оно представлено четырьмя родами: гиббоны (обычно выделяемые в особое семейство), орангутаны, гориллы и шимпанзе. В плиоцене от линии антропоморфных обезьян ответвилось семейство троглодитид. От линии троглодитид (гоминоидов) в верхнем плейстоцене ответвилось семейство гоминид, в котором тенденция к видообразованию не получила развития и которое с самого начала и на современной поверхности представлено лишь видом Homo sapiens, или «неоантропов», подразделяемых на «ископаемых» и «современных». Таксономический ранг семейства для последнего оправдан огромной биологической значимостью такого новообразования, как органы и функции второй сигнальной системы. Необычайно быстрый темп оформления этого ароморфоза (разумеется, на базе благоприятных вариаций у предковой формы, т.е. у поздних палеоантропов) заставляет предполагать механизм отбора, напоминающий искусственный отбор.

За сто лет питекантроп Геккеля - Фохта в самом деле из гипотетической мысленной модели стал целым семейством троглодитид, обильно разветвленным, представленным множеством ископаемых находок. Геккелевского обезьяночеловека просто не узнали и не признали. Относили к обезьянолюдям лишь морфологическую биссектрису между обезьянами и людьми, а потом и эту скудную идею отбросили. Но, видимо, пришло время сказать: столетним трудом археологов и антропологов, помимо их сознания, открыто обширное семейство животных видов, не являющихся ни обезьянами, ни людьми. Они все не обезьяны, так как являются прямоходящими, двуногими, двурукими, тогда как обезьяны являются четверорукими (или, если угодно, четвероногими). Но вопреки Леруа-Гурану быть двуногим — еще далеко не значит быть человеком. Троглодитиды, включая неандертальцев (палеоантропов), абсолютно не люди. Давайте смотреть на них такими же глазами, какими предшествовавшие поколения зоологов смотрели на антропоидов, или антропоморфных обезьян: здесь аккумулируются известные биологические предпосылки очеловечения, но здесь еще нет очеловечения. Некие потрясения наблюдаются только среди части неандертальцев в относительно позднюю пору их существования, но пока мы отвлечемся от этого.

К числу аргументов в пользу такого выделения Homo sapiens в отдельное семейство, а всех троглодитид (питекантропид) — в другое семейство, относятся и соображения тех антропологов, в особенности Г.Ф. Дебеца, которые давно предлагают высоко таксономически поднять границу между всеми ископаемыми гоминидами, с одной стороны, и Homo sapiens — с другой стороны. Поскольку традиционно со времен Линнея «человек» (Homo) поставлен таксономически на уровень рода, по Г.Ф. Дебецу, надлежит разделить два подрода: 1) современный человек (один вид — Homo sapiens) и 2) ископаемый человек (питекантроп),

включающий два вида: 1. Homo (Pithecanthropus) neanderthalensis и 2. Homo

(Pithecanthropus) erectus, — каждый из которых делится на подвиды. Эту свою классификацию Г.Ф. Дебец обосновывает подробным анализом краниометрических признаков, а также археологических данных*. Как легко видеть, предлагаемая мною классификация формально близка к данной и может опереться на все ее аргументы, но поднимает на одну ступень выше таксономический ранг разделения человека и «питекантропов». Ведь принципиально важно лишь одно: сохранить человека в отряде приматов. Однако, по моему предложению, семейство троглодитид (питекантропид) включает всех и

любых высших прямоходящих приматов, в том числе и тех, которые не изготовляли и не использовали искусственных орудий. Принимаемое ныне на практике за основу классификации наличие или отсутствие сопровождающих каменных орудий противоречит принципу чисто морфологической систематики видов. Отсюда легко усмотреть принципиальное различие между классификацией Г.Ф. Дебеца и моей. Оно состоит в том, что я не отношу семейство троглодитид к людям.

* См.: Дебец Г.Ф. О систематике и номенклатуре ископаемых форм человека // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. М., 1948, вып. ХХIII. См. дополнение, касающееся включения во второй подрод также вновь открытых низших форм: Дебец Г.Ф. Новые данные о соотношении галечной индустрии австралопитековых обезьян и древнейших людей // Советская этнография. М., 1964, №5.

В пользу этого приведу еще один косвенный аргумент. Прогрессивная научная антропология развилась и сложилась в настойчивой борьбе с той псевдонаукой, которая называется расизмом. Здесь важную роль сыграло опровержение полигенизма: представления, что живущие на земле человеческие расы являются различными видами. Единственно научным является моногенизм. Наука считает все ныне живущее на земле человечество единым биологическим видом Homo sapiens. Аксиома: нет человека, принадлежащего к другому биологическому виду. Признавая эту аксиому для настоящего времени, непоследовательно было бы поколебать ее для прошлого, признав людьми существа других биологических видов — археоантропов и палеоантропов (неандертальцев).

Наконец еще и еще раз: все эти возрожденные в научном сознании обезьянолюди ничуть не обезьяны и ничуть не люди. Они животные, но они не обезьяны.

Однако этот тезис встречает то кардинальное возражение, которое фигурировало и у Ляйеля, и у Мортилье еще сто лет назад: раз от них остались обработанные камни, значит, они люди. Так, в вузовском учебнике «Антропология» читаем в императивной форме: «Древность человека. При разрешении этого вопроса следует основываться на определении человека как существа, производящего орудия труда. Древность человека, таким образом, это древность его орудий»*.

* Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. Издание 2-е. М, 1963, с. 283.

С. 78. XII Приведенная цитата из 2-го издания учебника буквально повторяет соответствующее место его 1-го издания (Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Основы антропологии. М, 1955, с. 288). Однако в следующем (и последнем) издании такой жесткой формулировки уже нет. См.: Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. Издание 3-е, переработанное и дополненное. М, 1978. В главе 15 («Теория происхождения человека»), в двух первых изданиях содержавшей приведенную цитату, теперь приведены различные точки зрения на вопрос о древности человека, хотя факт изготовления орудий и признается одним из важнейших аргументов в дискуссиях по этому вопросу.

Такая уверенность предполагает либо очень определенное конкретное знание, для какого именно «труда» изготовлялись эти каменные «орудия», либо, наоборот, неконкретные умозрительные постулаты. Но определенности нет: ведь ничего не удавалось пока реконструировать, кроме совсем другой и ограниченной стороны, а именно не характер труда этими орудиями, а характер труда по изготовлению этих орудий. Главное же: для чего? Как они использовались? Мировая наука за сто с лишним лет предложила лишь немного легко опровержимых допущений: для изготовления с их помощью деревянных орудий охоты и копания, для «универсальных трудовых функций» и т.п. Эта неопределенность и ненадежность исключает познание экологии троглодитид — их положения в природной среде.

Автор этих строк подробно разработал разгадку, дающую ключ к экологии всего семейства троглодитид и ее вариантов на разных уровнях его эволюции — в главах 6, 7 и 9*. Для выделения же Homo sapiens в особое семейство, более того,

вкачественно и принципиально новое явление служат другие аргументы.

*С. 79. XIII В наборе 1972 г. и в опубликованной в 1974 г. книге «О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)» вместо отсылки к главам 6, 7 и 9 следовало краткое резюме тех глав и разделов, которые Б. Поршнев исключил из книги по требованию издательства «Мысль». Поскольку настоящее издание включает все указанные главы и разделы, их краткое резюме приводится здесь:

«Объем настоящей книги не позволяет надлежащим образом изложить и аргументировать эту теорию. Придется лишь кратко постулировать суть дела. Однако без этого нельзя обойтись, ибо современная систематика видов все более немыслима на основе одной лишь морфологии, т.е. без экологии. Итак, характеризующая всех троглодитид и отличающая их экологическая черта — некрофагия (трупоядение). Зоологи, говоря о «хищниках» и «плотоядных», к сожалению, не всегда расчленяют два значения: есть животные-убийцы, которые, однако, не поедают свои жертвы, каковы, например, убивающие для самообороны, а есть пожиратели мяса животных, убитых не ими, а погибающих от других причин. Обе функции требуют совсем разных морфофункциональных приспособлений. Оба комплекса приспособлений не могли бы одновременно появиться в эволюции отряда приматов, где до того не были выражены ни плотоядение, ни умерщвление крупной добычи (оставляем в стороне хищную обезьянку галаго). Останки троглодитид всех уровней находят в сопровождении костей крупных четвертичных животных, нередко расколотых, но это не дает права на логический скачок к заключению, будто они их убивали. В природе все, что живет, умирает тем или иным образом, и биомасса умерших организмов почти всегда кем-либо поедается. Наука об экологии животных свидетельствует, что объединение в одном лице источника смерти (убийцы) и потребителя трупа представляет собой биологически сложный и очень специальный феномен. Прежде чем таковым стал человек (в качестве охотника или скотовода), высшие приматы осуществили нелегкое приспособление к одной из этих двух функций — к поеданию мяса умерших крупных животных. И уже это было само по себе сложнейшей биологической трансформацией.

Исходным понятием в современной биологической науке служит биогеоценоз — взаимосвязанная совокупность, или «сообщество», видов и их популяций, населяющих данный биотоп. Пищевые связи между ними сложны и достаточно плотны; наука не могла бы объяснить, как внедрился новый вид хищников-убийц в биоценотическую систему позднего плиоцена или раннего плейстоцена. Принята такая упрощенная схема соотношения трех «этажей» в биоценозе: если биомассу растений приравнять к 1000, то биомасса травоядных животных равна 100, а биомасса хищных— 10. Такая модель иллюстрирует огромную «тесноту» в верхнем этаже. Ни мирно, ни насильственно туда не мог внедриться дополнительный вид сколько-нибудь эффективных хищников, не нарушая всех закономерностей биогеоценоза как целого. К этой статической «пирамиде чисел» Семпера надо добавить закон флюктуации относительной численности травоядных и хищных, разработанный математиком Вольтерра и его продолжателями: при обилии травоядных число хищников возрастает, пока само не становится фактором уменьшения числа травоядных, что в свою очередь приведет к резкому падению числа хищных, размножению травоядных и т.д. Эти циклы могут мыслиться и как относительно короткие и локальные, так и в масштабах порядка целых геологических эпох. Во второй половине цикла внедрение нового хищника вовсе невозможно ввиду возросшей «тесноты», да и в первой правдоподобно лишь, если сначала от этой «тесноты» вымерли или деградировали предшествующие ведущие формы хищников. Наконец, уж и вовсе невероятно, чтобы новый хищник сразу свалился откуда-то в мир столь мощным и адаптированным, что с ходу оттеснил своих соперников от биомассы травоядных, не разрушив при этом биоценоз.

Нет, троглодитиды включились в биосферу не как конкуренты убийц, а лишь как конкуренты зверей, птиц и насекомых, поедавших «падаль», и даже поначалу как потребители кое-чего остававшегося от них. Иначе говоря, они заняли если и не пустовавшую, то не слишком плотно занятую экологическую нишу. Троглодитиды ни в малейшей мере не были охотниками, хищниками, убийцами, хотя и были с самого начала в значительной мере плотоядными, что составляет их специальную экологическую черту сравнительно со всеми высшими обезьянами. Разумеется, они при этом сохранили и подсобную или викарную растительноядность. Но нет сколько-нибудь серьезных и заслуживающих согласия аргументов в пользу существования охоты на крупных животных в нижнем и среднем палеолите, есть одни лишь фикции. Троглодитиды, начиная с австралопитековых и кончая палеоантроповыми, умели лишь находить и осваивать костяки и трупы умерших и убитых хищниками животных. Впрочем, и это было для высших приматов поразительно сложной адаптацией. Ни зубная система, ни ногти, так же как жевательные мышцы и пищеварительный аппарат, не были приспособлены к занятию именно этой экологической ниши. Овладеть костным и головным мозгом и пробить толстые кожные покровы помог лишь ароморфоз, хотя и восходящий к инстинкту разбивания камнями твердых оболочек у орехов, моллюсков,

рептилий, проявляющийся тут и там в филогении обезьян. Троглодитиды стали высоко эффективными и специализированными раскалывателями, разбивателями, расчленителями крепких органических покровов с помощью еще более крепких и острых камней. Тот же самый механизм раскалывания был перенесен ими и на сами камни для получения лучших рубящих и режущих свойств. Это была чисто биологическая адаптация к принципиально новому образу питания — некрофагии. Лишь один род пытался адаптироваться иным путем (мегантропы, парантропы, гигантопитеки) — путем наращивания мощи челюстей, но эта линия оказалась непродуктивной. Троглодитиды не только не убивали крупных животных, но и должны были выработать жесткий инстинкт ни в коем случае не убивать, ибо это разрушило бы их хрупкую экологическую нишу в биоценозе. Прямоходящие высшие приматыразбиватели одновременно должны были оказаться и носильщиками. В самом деле, если условием их существования было применение острых или специально заостренных камней к тушам и останкам животных, то для сочетания этих двух элементов часто надо было или нести камень к местонахождению мясной пищи или последнюю

— к местонахождению камня. Вот в первую очередь почему троглодитиды были прямоходящими: верхние конечности должны были быть освобождены от функции локомоции для функции ношения.

Итак, «орудия труда» в нижнем и среднем палеолите были чисто природными новообразованиями — средствами разделки останков крупных животных и абсолютно ничем более. Для объяснения всего этого вполне достаточно биологических понятий, хоть мы и встретились с весьма своеобразным вариантом животного царства. Как можно видеть, такая реконструкция образа питания троглодитид действительно требует обособления их в зоологической систематике в особое семейство, так же как и обратно — выделение такого семейства по морфологическим признакам побуждает найти и эту специфическую его экологическую характеристику.

Каменные «экзосоматические органы» троглодитид не оставались неизменными, они эволюционировали вместе с видами, как и вместе с перестройками фаунистической среды. Можно выделить прежде всего три больших этапа. Первый — на уровне австралопитеков, включая сюда и тип так называемых Homo habilis. Это было время богатой фауны хищииков-убийц, где ведущей формой являлись многочисленные виды махайродов (саблезубых тигров), высокоэффективных убийц, пробивавших покровы даже толстокожих слонов, носорогов, гиппопотамов. Но ответвившиеся от понгид прямоходящие высшие приматы, по-видимому, использовали тогда даже не обильные запасы мяса, оставляемые хищниками, а только костный и головной мозг, для чего требовалось лишь расчленять и разбивать кости. Поскольку костный мозг травоядных составляет величину порядка пяти процентов их веса, можно видеть, что у древнего слона это питательное вещество давало 200 — 300 кг плюс примерно столько же весил и головной мозг. Претенденты же на эту пищу из грызунов и насекомых были ничтожно слабы. Таков был

самый долгий этап развития плотоядения у троглодитид. Затем пришел глубокий кризис хищной фауны, отмеченный, в частности, и полным вымиранием махайродов в Старом Свете. Австралопитеки тоже обречены были на исчезновение. Лишь одна ветвь троглодитид пережила кризис и дала совершенно обновленную картину экологии и морфологии: археоантропы. С резким упадком фауны хищников исчезла возможность находить в районах их обычной охоты останки их добычи. Крупные животные умирали теперь от более многообразных причин в весьма разнообразных местах, тогда как популяции троглодитид были очень немногочисленны. Однако роль собирателей и аккумуляторов относительно свежих трупов с гигантских территорий играли широко разветвленные течения четвертичных рек. Археоантропы адаптировались к этой географической ситуации. Едва ли не все достоверно локализованные нижнепалеолитические местонахождения расположены на водных берегах, в особенности у вертикальных и горизонтальных изгибов русла рек, у древних отмелей и перекатов, при впадениях рек в другие реки, в озера и в моря. Поскольку туши плыли или волочились по дну не растерзанные зубами хищников, первейшей жизненной задачей археоантропов было пробивать камнями в форме рубил их шкуры и кожи, рассекать связки, а также раздвигать их ребра посредством крепких рычагов, изготовленных из длинных костей, слоновых бивней или из крепкого дерева (вроде «лёрингенского копья»). На этом этапе развилось поедание не только мозга, но и мяса в соперничестве, вероятно, преимущественно с крупными пернатыми хищниками. Новый кризис наступил с новым разрастанием фауны хищников, особенно так называемых пещерных. На долю рек как тафономического фактора снова приходилась все уменьшающаяся доля общей биомассы умирающих травоядных. Род археоантропов был обречен тем самым на затухание. И снова лишь одна ветвь вышла из кризиса морфологически и экологически обновленной — палеоантропы. Их источники мясной пищи уже труднее всего описать однотипно. Если часть местонахождений попрежнему приурочена к берегам, то значительно большая уходит на водоразделы. Палеоантропы находят симбиоз либо с разными видами хищников, либо со стадами разных травоядных, наконец, с обитателями водоемов. Их камни все более приспособлены для резания и разделки мяса животных, поверхностно уже поврежденных хищниками, хотя их по-прежнему в высокой мере привлекает извлечение мозга. Этот высший род троглодитид способен расселиться, т.е. найти мясную пищу в весьма разнообразных ландшафтах, по-прежнему решительно ни на кого не охотясь.

Но и этому третьему этапу приходит конец вместе со следующим зигзагом флюктуации хищной фауны в позднем плейстоцене. Необычайно лабильные и вирулентные палеоантропы осваивают новые и новые варианты устройства в среде, но кризис надвигается неумолимо. Этот кризис и выход из него здесь невозможно было бы описать даже самым кратким образом. Пришлось бы ввести в

действие такие мало знакомые читателю зоологические феномены, как адельфофагия (умерщвление и поедание части представителей своего собственного вида), и рассмотреть совершенно новый

феномен — зачаточное расщепление самого вида на почве специализации особо пассивной, поедаемой части популяции, которая однако затем очень активно отпочковывается в особый вид, с тем чтобы стать в конце концов и особым семейством. Биологическая проблема дивергенции палеоантропов и неоантропов, протекающей быстро, является самой острой и актуальной во всем комплексе вопросов о начале человеческой истории, стоящих перед современной наукой.

Тот факт, что троглодитиды для своего специфического образа питания принуждены были оббивать камни камнями, несет в себе и разгадку появления у них огня. Искры сыпались в большом числе при ударах друг о друга кремней и других пород. Теоретически и экспериментально доказано, что эти искры способны зажечь любой вид трута. А в роли такового выступала настилка любого логова и жилья троглодитид, несомненно, однородная с настилкой берлог, нор, гнезд других животных. Тление настилки в местах обитания троглодитид возникало хоть очень редко, но неуклонно. Иными словами, зачатки огня возникали непроизвольно и сопровождали биологическое бытие троглодитид. Первая польза, извлеченная ими из такого тления, — это, вероятно, вытапливание с его помощью дополнительных количеств костного мозга из трубчатых и особенно губчатых скелетных фрагментов.

Таковы некоторые основания для восстановления идеи обезьяночеловека в ее первоначальном смысле, но на уровне современных биологических представлений».

Ход развития современной психологической науки вплотную привел ее к необходимости значительно углубить и уточнить понятие человеческой деятельности. Здесь достигнуты немаловажные успехи. Попробуем подойти к антропогенезу с точки зрения теории деятельности.

Примем как исходный тезис В.А. Звегинцева: человек говорит, мыслит и действует, все это вместе составляет его деятельность. Иными словами, триада деятельности человека включает мышление, речевое общение и поведение (понимая здесь под словом «поведение» его действия за вычетом мышления и речевого общения). Этой триаде в свою очередь соответствует триада качеств языка: интегрировать и синтезировать опыт, воплощать мысль, осуществлять общение. Члены каждой из этих триад находятся во взаимозависимости между собой, т.е. каждый носит следы прямых воздействий со стороны других членов*.

* См.: Звегинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М., 1968, с. 82.

Проблема антропогенеза безжалостно требует указать, что первичнее в этой триаде компонентов, составляющих деятельность современного человека. По первенству, отдаваемому одному из трех, можно в известном смысле разделить направления научной мысли в «вопросе всех вопросов» — происхождения человека, его отщепления от мира животных.

1)В начале была мысль — такова исходная концепция, долго царившая в умах и еще не отступившая по сей день. Величайшая подделка в истории естествознания, «пильтдаунская находка», — соединение обезьяньей челюсти вместе с вполне «мыслящим» черепом, призвана была засвидетельствовать эту истину; эоантроп, т.е. человек зари, это обезьяна, обретшая дар человеческой мысли, — остальное пришло как следствие. Но откуда взялся этот дар? Или воля божества или гистогенная лавина — стремительное разрастание головного мозга.

2)В начале было дело, — провозгласили и настаивают противники. Само увеличение и усложнение мозга — следствие новых действий рук, качественно нового поведения организма в среде. Это выглядит «ужасно материалистично», но, как увидим, страдает неисправимым индивидуализмом: очеловечилась особь, каждая особь по отдельности. 3) В начале было слово. Библейское изречение тут ни при чем: переведя на язык нейрофизиологии, скажем «вторая сигнальная система». На языке психологии и лингвистики — речевое общение. Это относительно самое молодое, самое перспективное из трех направлений.

Оно стоит перед огромными исследовательскими трудностями. Подчас кажется, что во избежание односторонности следует включить речь в более широкий спектр факторов, детерминирующих в генезисе всю специфически человеческую деятельность. И все же невозможно согласиться с попытками в таком духе переосмыслить могучую мысль А. Валлона со стороны его ученика Р. Заззо, поддержанными у нас Л.И. Анцыферовой. Валлон писал, что годовалый ребенок не может соперничать с обезьяной, так как в практическом интеллекте обезьяны гораздо больше моторной ловкости, чем у него. Опыты дали возможность проследить за развитием интеллекта у ребенка до 14 — 15 лет. В промежутке между обезьяной и этим ребенком происходит резкое изменение уровня, а именно когда ребенок начинает говорить. Однако в начале это изменение не во всем в пользу ребенка*. Если Валлон видел дисконтинуитет, поистине катастрофу между доречевым и речевым возрастом ребенка, то Заззо усматривает социальность ребенка от момента его рождения, даже в утробном периоде. По Заззо, «отношение с другими» новорожденного является не просто физиологическим, а в принципе тем же самым, которое и позже, изменяясь, будет изменять и развивать психику ребенка. По оценке Л.И. Анцыферовой, эти положения Заззо нацеливают психологов на разработку недостаточно доселе привлекавшей их проблемы доречевых форм общения ребенка со взрослыми, которые, якобы обогащаясь и совершенствуясь, продолжают сохранять свое значение на протяжении всей жизни**. Это стирание решающей грани между речевой и доречевой детерминацией жизнедеятельности представляется мне шагом назад не только от Валлона и Выготского, но даже от Жанэ, Дюркгейма, Блонделя или Гальбвакса. Эти последние психологи с большей или меньшей последовательностью говорили о социальной детерминированности, т.е. детерминированности человеческим общением психики индивида: анализа и синтеза в восприятии, мышления, памяти, воли, эмоций. Если Дюркгейм говорит, что это всеопределяющее общение людей непременно совершается через посредство некоторого материального звена — речевого или мимического движения, то Л.И. Анцыферова противопоставляет ему крайне неясное «но»: «Но общение людей в трудовой, созидательной деятельности, — пишет она, — опосредствованность обществом отношения человека к природе, социальная природа самой практической деятельности человека — все это остается за пределами анализа Дюркгейма»***. «Все это» как раз никак нельзя противопоставить речевому механизму общения, ибо «все это» осуществляется через речь.

*См.: Валлон А. От действия к мысли. М., 1956, с. 90.

**См.: Анцыферова Л.И. Анри Валлон и актуальные проблемы психологии // Вопросы психологии. М., 1969, №2 с. 189.

***Там же, с. 187.

Есть физиологи и представители других дисциплин, утверждающие, что сложнейшим и важнейшим объектом современной науки является индивидуальный мозг, в том числе рассмотренный в его развитии от низших животных до мозга человека. Действительно, последний характеризуется не только цифрой «10 - 15 миллиардов нервных клеток», не только глубокой сложностью каждой из них, не только их специализацией и системами, но и необозримо многообразными связями между ними внутри целого мозга. И всетаки, что до человеческого мозга, то его действие в каждый данный момент определяется не одной величиной этих внутренних взаимосвязей. Нет, здесь

недостаточно работу отдельной нервной клетки возвести в огромную n-ную степень, но в отличие от животных и работа каждой такой системы, т.е. мозга, должна быть возведена в не менее огромную n-ную степень, будучи помножена на работу предшествовавших и окружающих человеческих мозгов. Эта связь между мозгами осуществлялась и осуществляется только второй сигнальной системой — речевым общением.

Может показаться, что есть и иные каналы психической связи между людьми кроме речи и мимики. Это прежде всего аппарат автоматической имитации действий и звуков. Этот аппарат отнюдь не специфичен для человека, мало того, если у человека он ярко выражен в раннем онтогенезе (и подчас в патологии), то как раз развитие речи сопровождается его торможением и редуцированием, так что в основном он уступает место сознательному выбору объекта для подражания. Далее, психологам подчас кажется, что школой социализации человека в онтогенезе служит уже само употребление предметов, изготовленных другими людьми и подсказывающих своей структурой, как ими орудовать. Указывают, что колыбель, соска, пеленки, искусственное освещение — все это вовлекает ребенка в человеческий мир, научая его действиям с этими продуктами чужого сознания, чужого труда. Однако идея о таком канале социализации иллюзорна. Ведь домашние животные или даже пчелы осваивают пользование предметами человеческого изготовления и употребления, тем более созданные для них кормушки, ходы, лазы, ничуть не делаясь от этого социальными.

И.П. Павлов писал: «Слово сделало нас людьми»*. К сожалению, редакторы БСЭ, для которой это было написано, предпослали: «Труд и связанное с ним слово...», исказив первоначальную мысль ПавловаХ1У.

* Павлов И.П. Условный рефлекс // Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Издание 2-е, дополненное. Т. III, кн. 2. М. - Л., 1951, с. 336.

** С. 81. XIV Данный абзац в издании 1974 г. был сокращен. Восстановлено по корректуре 1972 г., с. 106. Б. Поршнев здесь делает сноску на источник: Петрушевский CA. Борьба И.П. Павлова за материализм в физиологии и психологии / / Учение И.П. Павлова и философские вопросы психологии. М., 1952, с. 80. На