1. Труды Отдела древнерусской литературы, т. V. М.—л., 1947, с. 172.

в средние века являлись своеобразной формой выражения государственных, национальных, философско-политических идей и патриотических чувств. Нужды и интересы Русского государства и особенно русского народа Афанасий Никитин, несомненно, ставил на первое место, а вера пра­вославная была символом родины и потому оста­валась для него незыблемой и непревзойденной, хотя его представления и отклонялись от ортодок­сального представления о христианстве и его дог­матах.

Знание жизни других народов еще в большей сте­пени развивало и укрепляло в нем чувства привя­занности и любви к родине, в которых путешест­венник неоднократно признается в своем произ­ведении. Он и на чужбине оставался страст­ным приверженцем своего народа, родных обычаев.

Во время пребывания в чужих странах перед мыс­ленным взором Афанасия Никитина все время стояла Русь, ради интересов которой они плавал за три моря. Признание Афанасия Никитина, что нет в мире лучше Русской земли, идет вслед за перечнем богатых природными дарами земель и стран («в Гурзыньской земле добро обилно всем; да Турская земля обилна велми; да в Волоской земле обилно и дешево; да Подольская земля обилна всем»). Но Русская земля для Афа­насия Никитина дороже всех других стран: «Рус­ская земля да будет богом хранима! Боже, сохра­ни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной, и да бу­дет в ней справедливость». Нам, потомкам Афана­сия Никитина, нужно отдать должное высокому подвигу любви и преданности родине русского путешественника.

Своим сочинением Афанасий Никитин расширил географические представления о мире и дал со­временникам новое представление о народах, его населяющих. Земли не оканчиваются пределами грех морей, они простираются и дальше. За этими морями лежат другие моря и другие страны. В них живут обыкновенные люди. Хотя они и отличают­ся по верам и обычаям, разобщены пространством и религиями, социальными и сословными пере­городками, но они так же страдают и радуются, любят и враждуют, верят в божества и ждут от них помощи. В итоге таких раздумий у него сло­жилось представление о боге не какой-то одной религии, а о боге вообще для человечества. Он осознавал, что эта еретическая мысль не может быть одобрена русскими церковниками, поэтому скрыл ее в записях на непонятной для русских людей того времени языковой смеси. Сквозь эпически спокойный тон повествования просту­пает затаенная грусть о неустроенности жизни на земле, несбыточная мечта о согласии и равенстве народов, тоска по родине.

«Хожение за три моря» принадлежит к числу ярких памятников древнерусского языка. В основе его лежит живая русская народная речь. В нем нет пословиц и поговорок, характерных для народной речи, или каких-либо фольклорных влияний, и, несмотря на это, и по содержанию и по языку оно относится к произведениям народным, оно про­низано народными взглядами и написано народ­ным языком. Если современный читатель хочет представить себе народный язык второй полови­ны XV века, он найдет его в путевых записках Афанасия Никитина.

Установка на стиль разговорной лексики, фразе­ологии и синтаксиса обуславливалась требова­ниями самого жанра: в хожениях, по литератур­ным взглядам того времени, обязательны были простота, точность и ясность изложения. Ритори­ческий, приукрашенный стиль, характерный для многих произведений той эпохи, избегался в про­изведениях этого жанра. Один из зачинателей жанра древнерусских хожений игумен Дани­ил в самом начале XII века провозгласил, что писать произведения подобного рода надо «не хитро, но просто». Впоследствии путешественни­ки-писатели новгородцы Добрыня Ядрейкович (XIII век) и Стефан (XIV век), Игнатий Смольнянин (конец XIV века) и другие широко пользо­вались разговорным языком в своих путевых записках.

В «Хожении за три моря» ведется неторопливый сказ много видевшего человека. Нередко речь самого путешественника-повествователя сливает­ся с речью других описываемых им лиц. Рассказ о пребывании русских купцов в Дербенте начи­нается «от первого лица», а затем переходит в прямую речь других лиц: «И пришли есмя в Дербенть. И ту Василей поздорову пришел, а мы нограблени. И били есмя челом Василию Папину да послу ширваншину Асанбегу, что есмя с ними пришли, чтобы ся печаловал о людех, что их поймали под Тархи кайтаки. И Асанбег печаловался и ездил на гору к Булату-бегу. И Булат-бег послал скорохода к ширваншебегу: что, господи­не, судно руское розбило под Тархи, и кайтаки пришед люди поймали, а товар их розграбили...»

На таком слиянии речи повествователя с прямой речью описываемых лиц строятся очерки о разграблении каравана судов под Астраханью, о принуждении Афанасия Никитина в Чунере и Бидаре принять мусульманство, о переходе через Индийский океан, из Добыля к берегам Эфиопии и другие.

Афанасий Никитин избегает прямых оценочных эпитетов или оценочных определений. Лишь в единичных случаях встречаются определе­ния типа «изгибло... люду добраго». Такой объективизм изображения сказался на лекси­ке «Хожения». Автор прежде всего обозна­чает предметы и действия, связанные с темати­кой отдельных описаний. Нередко глаго­лы повторяются, они не отличаются оригиналь­ностью, автор к этому не стремится, это обычные слова, обозначающие обычные дей­ствия.

Интерес представляет использование в «Хожении» иноязычной лексики и фразеологии. По подсче­там Ю. Н. Завадовского, арабских слов в записках Афанасия Никитина около 280, и все они употреб­лены как элементы иранской или тюркской речи. Индийские слова, по выводам исследователя, сравнительно редки, что дает возможность пред­полагать, что язык хинди Афанасий Никитин знал поверхностно. «Зато,—пишет Ю. Н. Завадовский,—Афанасий Никитин, видимо, хорошо владел разговорной татарской, таджикской и иранской речью» (1).

Иноязычная лексика и фразеология применяются Афанасием Никитиным с различными целями. Во-первых, иногда писатель вынужден был прибе­гать к ней, потому что не находил в русском языке адекватных слов, поскольку не было на Руси и тех предметов, которые встречал путе­шественник в восточных странах. При этом ска­зывалась и привычка к чужой речи после дли­тельного пребывания в «иных странах». Некото­рые иноязычные слова стали настолько привыч­ными Афанасию Никитину, вошли в его индиви­дуальный словарный запас, что, хотя русскому читателю эти иноземные слова были непонятны, писатель не счел необходимым их объяснить. На­пример, такие фразы вряд ли мог понять совре­менный Афанасию Никитину читатель: «а гарипов (иностранцев.— Н. П.) не пускают во град», «то везде булгак (мятеж.— Н. П.) стал», и вторых, иноязычные слова и фразеологические обороты используются писателем в качестве сознательного литературного приема, чтобы

_____________________________