auzan_111028.01.01.doc

Время

Описание

00:00

В экономике это называется «теория коллективного действия и контрактная теория государства». Я сегодня буду хулиганить. Я буду опровергать вещи, которые устоялись и считаются очевидными. И начну я с примера, который меня самого потряс пару лет тому назад. Классическим примером банальности считается в России утверждение, что Волга впадает в Каспийское море. Так вот, позвольте вам сообщить, уважаемые дамы и господа, что не Волга впадает в Каспийское море, а Чусовая. Дело в том, что это знали Арабы, которые называли эту реку Итиль, и они шли с Востока, они понимали, что идет огромная река, которая перерезает Уральский хребет, в нее впадает река, которую мы теперь называем Камой, а в Каму впадает река, которую мы теперь называем Волгой. Но современный метод определения связан с водяным балансом, кого считать притоком, а кого – основным руслом зависит от того, сколько воды проходит. Так вот, Кама – приток Чусовой, а Волга – приток Камы. Причем Чусовая, как и Волга… Волга – понятно, что это на славянских языках «влага», просто вода. Таким же образом и Чусовая. «Чусовая» на разных языках обозначает одно и то же. На манси, ханты, тюркских языках, потому что «чу» – это вода, «су» – это вода, «ва» – это вода, потом пришли русские, сказали: «Чу-со-ва-я», все – река так и не получила названия. Поэтому река впадает в море Каспийское, но не Волга. Вот примерно ту же историю с гораздо большими последствиями я буду излагать в отношении понимания государства. Некоторые наши представления сложились о государстве непонятно, где, в школе, в детском саду, и мы их потом не проверяли. Поэтому я начну с того, как одна статья перевернула представление. Правда, автором статьи стал уже известный вам автор теоремы Коуза, Рональд Коуз. Коуз обнаружил, что во всех великих книгах крупнейших английских экономистов, начиная с Давида Рикардо и заканчивая Джоном Мейнардом Кейнсом, приводится один и тот же пример. Если бы не было правительства и государственной деятельности в экономике, то кто бы строил маяки? Ну, для англичан это мощнейший аргумент, да, что государство производит общественные блага, public goods, те, которые дают эффекты, из которых нельзя исключить и которые неконкурентного потребления. Коуз сделал простую вещь. Он пошел в архивы адмиралтейства и стал проверять – а кто же строил маяки. Выяснилось, что ни один маяк в Англии, я повторяю, ни один маяк в Соединенном королевстве не был построен правительством. Строили местные сообщества, гильдии капитанов судов, ассоциации судовладельцев, потом они передавались в адмиралтейство для координированного управления, но не правительство, не государство производило эти общественные блага. Коуз поставил точку в этом исследовании, опубликовал статью, называется «Маяк в экономической теории», и не стал делать глобальных выводов. Но немедленно началось повальное увлечение проверкой того, а что происходит с благами, которые мы считали монопольным благом, создаваемым государством. Другой нобелевский лауреат, великий Фридрих фон Хайек написал книгу по истории денежных систем, ну как, ну деньги-то эмитируются государством, правильно? Денежные знаки, бумажно-денежная система – продукт государства? Хайек исследовал вопрос. Выяснилось, что все денежные системы, которые создавало государство, погибли, они все погибли. Те денежные системы, которыми мы пользуемся – это системы, выросшие из частных банковских расписок. Это легко определить по надписи, которая есть на денежных купюрах, на всех современных денежных купюрах написано, что они обеспечиваются активами тех или иных государственных банков. А правительственные системы обеспечивались всем достоянием государства или как точно писали махновцы на своих карбованцах, обеспечивались головой того, кто отказывается принимать. Они имели другую систему обеспечения. Погибли все правительственные системы создания денег. Ну, хорошо, полиция, ну, полиция, уголовный розыск – это же правительство? Нет. Первая национальная система уголовного розыска была создана частным агентством Пинкертона в США в конце 19-го века. До этого национальной системы розыска не существовало. Ну а пожарная охрана? Оказалось, что пожарная охрана может быть, лет 7 тому назад была большая статья в Economist-е по этому поводу, она может быть частной – страховые компании создают, она может быть некоммерческой – добровольные дружины городские, она может быть государственной. Армия, ну, армия, святое. Ну, с армией понятно, потому что частные армии существовали не только в средневековье, в России по нынешнему законодательству существует две частные армии. Вы знаете, какие? По закону. Это вооруженные формирования двух государственных компаний – «Транснефти» и «Газпрома», созданные для охраны путепроводов. Они не входят в состав вооруженных сил Российской Федерации. Существуют ситуации, понятно, когда есть наемники, когда страна входит в военный блок и нанимает, фактически, чужую армию для охраны своих границ и решения оборонных задач. То есть оказывается, что нет практически ни одной сферы, когда стали перебирать, где государство являлось бы незаменимым. Но в результате же рухнула конструкция, которая была очень важна. Я подчеркиваю, что величайшие экономисты с 18-го по 20-й век интуитивно исходили из того, что государство – что это такое в экономическом смысле – это естественная монополия по производству общественных благ. Почему они интуитивно исходили из неверного преставления? Ну а кто еще может производить общественное благо, если оно по признакам своим имеет два признака: оно неконкурентно в потреблении и неисключаемо. То есть, если вы его создали, то любой пользуется. Как покрыть издержки? Одним способом, только если это идет из казны, из государственного бюджета, за счет собранных налогов. Поэтому фактически институциональные экономисты обрушили прежнюю теорию государства, придется строить новую. Этим я буду заниматься у вас на глазах, но начать-то придется не с государства. А придется начать с вопроса, а как же и кто может производить, кроме государства, общественные блага. Получается, что у государства есть успешные конкуренты, а как они решают эту проблему? Проблему, которая получила название «проблема безбилетника», «free-rider problem» или, как ее иногда в нашей литературе называют, «проблема халявщика». Объясняю, сначала на теоретическом языке, потом на практических примерах. Что такое free-rider problem? Проблема открыта прекрасным американским институциональным экономистом Мансуром Олсоном в 60-е годы в книге «Логика коллективных действий». Убежден, что Олсон получил бы нобелевскую премию, но он умер в возрасте 53 лет, он номинировался, он не дожил до присуждения нобелевской премии. Вот за открытие проблемы, которое положено в основу теории коллективных действий, объяснение того, как может не государство производить общественные блага, конечно, я полагаю, что Мансур Олсон заслужил нобелевскую премию, но, повторяю, за здоровьем надо следить, посмертно не присуждают. Итак, как проблема выглядит теоретически? Теоретически проблема выглядит следующим образом: результат общедоступен, значит, у людей нет мотива покрывать издержки, потому что тот, кто произведет общественное благо, тот, кто потратит на него свои издержки, это его выбор, а результат в равной степени достанется всем. Значит, получается, что издержки частные, а результат – общественный, и невозможно исключить никого из доступа к этому результату. Как это выглядит практически на уровне вашей жизни? Вы живете, скажем, в многоквартирном доме, происходит скачок напряжения, в 90-е годы такое бывало, горит вся техника, компьютеры, еще что-то, телевизоры. Вы и еще несколько человек из вашего дома ищут общество потребителей, юристов, которые этим занимаются, потому что там сложно, там нужно предъявлять иски Мосэнерго и так далее, и так далее. Когда достигается результат, компенсации, то дальше люди приходят и получают компенсации. Повторяю, не все люди этим занимались, но получат все. Потому что как только будут приняты первые судебные решения либо досудебного регулирования, потом они распространятся очень легко. Вырубают деревья во дворе дома. Вы и несколько человек из вашего дома ищут Greanpeace, Социально-экологический союз, экологическую полицию, прокуратуру, решают этот вопрос. Восстанавливаются деревья, сажают деревья – результат получают все. Начинается уплотнительная застройка, которая ухудшает вложение, снижает стоимость квартир. Вы и несколько тех же человек из вашего дома собираетесь и говорите: «А мы что, идиоты? Мы не знаем больше, чем заниматься? В жизни есть много интересного: рыбалка, любовь, поэзия и так далее. Почему мы должны все время на себе нести издержки, а результат получают все остальные?». Вот это иллюстрация к тому, как работает free-rider problem. Она работает на самых разных уровнях, проблема безбилетника, проблема халявщика.

11:34

Теперь о решении. Хочу сказать сразу, она не имеет общего решения, нету, есть масса частных решений. И это большое количество частных решений проблемы безбилетника основано на том, что на самом деле нужно чуть внимательнее разобраться, какие бывают виды благ, типология благ какая бывает, и какие бывают типы групп. Потому что вот когда мы понимаем, что люди немножко по-разному группируются, и там по-разному отношения у них выстраиваются. А с другой стороны, те блага, которые нужно произвести, они тоже имеют немножко разные признаки. То, может быть, мы найдем какие-нибудь комбинации и нащупаем частные решения общей проблемы. Итак. Начнем с типологии благ. Ну, понятно, что общественно благо, два признака: неисключаемость и конкурентность. Частное благо, соответственно, оно исключаемо, то есть вы можете удержать свою собственность на это благо, не пустить никого, не дать пользоваться своим автомобилем, например, без разрешения, и при этом конкурентно – ну, нельзя, чтобы все ваши друзья одновременно воспользовались вашим одним автомобилем. Но между этими полюсами есть же еще два случая, как вы догадываетесь, да? Когда есть блага конкурентные, но неисключаемые и исключаемые, но неконкурентные. Ну, например, высшее образование. Благо-то вообще-то кокурентное. Вы сюда-то поступали посредством конкуренции, правильно? Вы преодолевали определенную конкуренцию. Другое дело, что дальше вы пользуетесь некими свойствами неисключаемости от того потока знаний, который здесь получаете, но сюда вы попали через конкурентный механизм. Может быть и обратный случай, когда благо является, скажем, исключаемым, но при этом неконкурентным. Домофон в подъезде, он одинаково работает для всех независимо от количества людей, которые туда проходят, для всех, кто входит в подъезд. Но при этом жители соседнего подъезда не могут его использовать как благо для себя, он висит в этом подъезде. Поэтому выясняется, что благ-то не два вида, а четыре. И на самом деле, если честно, там тоже все немножко сложнее даже с так называемыми чистыми общественными благами, потому что смотрите, чистое общественное благо, оборона. А что, в равной степени все пользуются эти благом? Да нет, вообще говоря, существует по международным соглашениям два пояса противоракетной обороны в стране, поэтому они накрывают не всю территорию страны, если мы говорим о России, не всю. Поэтому не в равной степени даже такие блага, которые считаются чистыми общественными благами, они тоже не очень равномерно используются, и поэтому там ситуация сложнее. Мир вообще устроен сложнее, чем принято считать. И именно благодаря этому в мире существуют решения, которые люди не всегда видят. Теперь давайте посмотрим на то, как устроены группы, потому что, строго говоря, Олсон как основатель теории коллективного действия, он-то не очень видел такие тонкие и детальные различия в типах благ, зато он открыл различия в видах групп. Там тоже два признака варьирующих, в теории коллективных действий. Первое, группы могут быть малые (узкие) и широкие, это очень просто. Вы в состоянии контакты внутри этой группы непосредственно провести, значит, это малая группа. Если не в состоянии – значит, это группа широкая. Но группа еще может быть гомогенная и гетерогенная, то есть однородная и неоднородная. Теперь давайте посмотрим, имея эти две типологии, попробуем найти ответ на вопрос, может ли без государства, без правительства, без бюджета, без налогов группа произвести общественное благо. Давайте возьмем три случая, нарастающей сложностью будем идти, четыре случая. Первый случай самый простой, группа малая, однородная, а благо является все-таки исключаемым. Домофон в подъезде, вот уже упомянутый домофон. Значит, представьте себе, что в некоем московском подъезде живут интеллигентные старушки, которым надо договориться о деньгах на установку домофона. У них довольно группа однородная, у них довольно близкие представления о том, что должно происходить в подъезде: что там, например, должны быть цветочки на подоконниках, а вот справлять нужду в подъезде и лифте – неправильно, да? Вот эта группа решит вопрос о том, по сколько нужно внести денег на домофон? Да или нет? Да, она однородна, она вот непосредственно встречается. Значит, может быть произведено не общественное, но клубное благо, то есть с исключаемостью, но с неконкурентностью потребления, они как клуб выступают, однородной группой. Теперь представим себе, что эта группа неоднородна, усложним. В том же подъезде, кроме старушек живут двое новых русских, которые каждый заняли по этажу. И вот они должны решить вместе со старушками вопрос об установке домофона. Скажите, они решат этот вопрос? Конечно. Причем, физически это будет выглядеть как? Двадцать минут крика, а потом один новый русский говорит другому: «Слушай, Петь, мы тут с тобой уже времени потеряли уже больше, чем денег стоит этот проклятый домофон, поэтому давай по 50% скинулись, и пойдем». Хочу сказать, это выразимо формулой, когда общественные выгоды, которые получает субъект, выше тех частных издержек, которые он несет, он идет на эти частные издержки. А для него цена денег ниже, чем для интеллигентных старушек, значительно ниже, поэтому у него эта достигается комбинация довольно быстро.

Могу привести пример гораздо более, как бы это сказать, политически значимый, чем установка домофона. Я довольно хорошо знаю, как работают отраслевые бизнес-ассоциации в России. Обычно это организация, которая имеет годовой бюджет 100-200 тысяч долларов, проводит какое-нибудь одно крупное событие в год, выпускает какой-нибудь не очень нужный журнал ежеквартально, который раскладывается… ну как, ненужный, им-то нужен, отрасль себя представляет, да?...который раскладывается в приемных в высоких кабинетах. А периодически там возникает вопрос о том, что, например, надо останавливать какие-то опасные для отрасли поправки в законодательство или, наоборот, проводить их. И тогда начинается страшная дискуссия не о том, надо или не надо это делать, а о том, почем надо скидываться. Потому что компании же в отрасли разные, и малые компании говорят: «Не, не, не, надо скидываться по объему коммерческого оборота», но объем коммерческого оборота, уважаемые дамы и господа, вообще, является коммерческой тайной, хочу заметить. Поэтому этот критерий, по которому невозможно распределить что-то. Вот обычно, на моих глазах, это происходило как? Опять-таки, идет длинное обсуждение, потом объявляется перерыв, и дальше заключается то, что раньше, 30 лет назад в США, называлось smoking room agreement, соглашение, достигнутое в курительной комнате. Когда после перерыва возвращаются представители четырех крупнейших компаний из этой отраслевой ассоциации, и говорят: «У нас предложение: мы открываем специальную программу финансирования, мы решили, как мы раскидали доли друг с другом, давайте переходить к следующему вопросу». Это тот же случай, как с двумя новыми русскими в подъезде и домофоном. То есть выгоды, которые они потенциально получают, значительно, многократно превышают те частные издержки, которые понесут эти четыре компании, вот и все. Они это быстро прикинули, сняли издержки, трансакционные издержки коммуникации, ведения переговоров, и вышли из этой ситуации. Причем сняли в тот момент, когда поняли, что они больше тратят на переговоры, чем тот результат, который они рассчитывают от этих переговоров получить. То есть это вполне рациональное решение, оно достигается, повторяю, в более сложном уже случае, в малой гетерогенной (неоднородной) группе, клубное благо может быть произведено.

21:00

Теперь давайте качественно усложним ситуацию, перейдем к широким группам. Мы имеем широкую группу, однородную, достаточно однородную, которой нужно производить… широкая группа, тут уже затруднительно производить только клубные блага, тут уже, конечно, речь пойдет о благе общественном. То есть, например, о каких-то законодательных нормах, которые будут иметь воздействие на всю страну, и, тем самым, исключить никого из этого процесса нельзя. Как вы полагаете, широкая группа, которая не может разговаривать между собой непосредственно, и которая при этом производит не клубное благо, а общественное, то есть конкурентное и не исключаемое, она может найти какой-то способ произвести такое благо? А как? Мы понимаем, что они это делают, что есть, например, профсоюзы или фермерские ассоциации, но как же они это делают, непонятно.

[реплика] – Представители.

– Ну, представители. Понимаете, представители – это техническое решение, а ведь вопрос-то остается все тот же самый, free-rider problem, формулировки не меняется: зачем мне платить за то, что будет произведено и без меня, а я получу этот эффект? Поэтому представители-то могут о чем угодно договориться, вы попробуйте заставить членов профсоюза заплатить за этот эффект, в этом-то вопрос же. Так вот, хочу заметить, это, конечно, более сложная задачка, она не имеет прямого решения. Создатель, разработчик теории коллективных действий, Мансур Олсон, заметил, что здесь эта задача будет решена, если возникнут так называемые селективные стимулы, положительные или отрицательные. Привожу пример. Ну, прежде, чем привести пример такой, фактический, исторический, вы ведь наверняка читали книжки, ну, наверное, читали книжки или, во всяком случае, фильм видели «Крестный отец», да? Вы помните, что там профсоюзы и мафия находятся почему-то в очень близком соседстве: появляется мафия, рядом профсоюз, появляется профсоюз – рядом мафия. Вот это абсолютно не случайная вещь, совершенно не случайная. Действительно, в очень многих странах профсоюзы и мафия, криминальные группы, связаны между собой тесно. Причем, исследование в США было проведено по предписанию законодателя, там был принят закон, так называемый закон Тафта-Хартли в 40-е годы, по которому чиновники правительственные имели право присутствовать на профсоюзных собраниях, говорить в закрытой комнате члена профсоюза и так далее, и так далее, с отдельным членом профсоюза для того, чтобы установить, имеет ли место криминальное давление в профсоюзах. Результат был парадоксальный – они установили, что криминальное давление имеет место, но члены профсоюза не возражают против наличия криминального давления. Обосновывая это как, смотрите, профсоюз объявляет забастовку, компания, естественно пытается привлечь штрейкбрехеров, которые будут работать в условиях забастовки. Что можно применить против штрейкбрехеров? У входа в предприятие стоят с несимпатичными лицами и бейсбольными битами в руках, все. Как-то гораздо меньше желающих работать в условиях забастовки. В итоге – выгодный коллективный контракт. По Олсону это называется негативный селективный стимул, который позволяет широкой группе производить общественное благо. Я могу привести российский пример для того, чтобы было понятно, что эти способы решения проблемы безбилетника, они не только за океаном существуют. Если вы начнете изучать прессу по поводу афганских организацй, я имею в виду афганских, ветеранов, конечно, то вы обнаружите удивительную вещь: часть прессы пишет о них, как о социальных организациях, которые осуществляют большие программы помощи, часть – как о криминальных сообществах, которые там взрывы на кладбищах устраивают и прочее, прочее, прочее. Где правда? И там, и там. Потому что если бы афганские организации, так называемые афганские организации, не были бы криминальными в том смысле, что они могут нести элемент насилия или угрозу применения насилия, они не могли бы решать многие социальные проблемы, которые они решают, они этим сплачивают широкие группы. Это неизбежно? Нет, существует другой вариант. Поэтому сейчас я буду говорить о положительных селективных стимулах, просто их найти не так легко,поэтому обычно, чем менее развито общество, тем больше широкие группы используют негативные стимулы для решения проблемы. А с позитивными стимулами тоже приведу два примера, один американский, другой российский. США 40 лет назад были в значительной степени фермерской страной, сейчас это не так, кстати. Но фермеры никак не могли создать массовые ассоциации, почему? Проблема безбилетника, да. Их же миллионы, вот заставить людей платить за то, что кто-то будет заниматься законодательством для фермеров, когда я не заплачу, так кто-то найдется, кто заплатит из, не знаю, 12 миллионов человек, 26 миллионов человек, ну логика-то простая, вот логика, которая приводит к оппортунистическому поведению. Знаете, какое было найдено решение? Решение, если вы помните Ильфа и Петрова «Золотой теленок, то там было такое, пиво только членам профсоюза, да? Вот это и есть решение. Потому что если вы соединяете производство общественного блага с производством клубного или частного блага, и говорите, что одно без другого не существует, вы находите решение. Они нашли следующее решение, создатели фермерских ассоциаций США: у фермера есть проблема очень специфическая, фермер хочет съездить в отпуск, а корова его в отпуск не отпускает, кому можно доверить корову? Другому фермеру. Образуются так называемые mutuals, системы взаимных услуг, а дальше эта система организуется только для членов фермерских ассоциаций, хочешь ездить в отпуск – вступай в ассоциацию, плати членские взносы, в том числе те, которые пойдут на лоббирование. Тогда вам устроят, найдут фермера, который будет сидеть с вашей коровой, пока вы в отпуске. Понятно, да? Значит, российский случай – общество «Мемориал». Вообще говоря, «Мемориал» является… которое, кстати, в этом году дважды было номинировано на нобелевскую премию мира, через Светлану Алексеевну Ганнушкину, замечательного человека, кстати говоря, профессора математики и внучку того самого Ганнушкина, великого психиатра, и, собственно, через руководство «Мемориала». Ну в этом году не получило, как и в прошлом, но остается наиболее известной в мировых кругах ассоциацией. Так вот, «Мемериал», в принципе, является исследовательским институтом, который занимается исторической памятью, где высочайшего класса интеллектуалы, Арсений Борисович Рогинский, возглавляющий правление международное «Мемориала», – это любимый ученик Юрия Михайловича Лотмана, величайшего советского и русского мыслителя, который стоял у истоков структурной лингвистики, семиотики и так далее, и так далее. Но кто будет давать деньги на исследование и восстановление исторической памяти? Это ж типичное общественное благо, но «Мемориал» имеет миллион членов, как организация, в стране, миллион, знаете, почему? Потому что это еще организация, которая осуществляет социальную защиту жертв тоталитарного террора и членов их семей, понятно, каким образом комбинируется производство благ, и возникает возможность производства общественного блага со свойствами неисключаемости и неконкурентности.

30:07

Теперь усложним задачу максимальным образом. Мы имеем широкие гетерогенные группы, которые производят общественное благо. В институциональной теории, в разделе, в направлении, которое именуется publick choice, теория общественного выбора, эта проблема имеет специальное наименование и специальные примеры, называется «парадокс участия в голосовании». Вы подумайте, не важно, в какой стране, не в России, проводятся парламентские выборы. В стране, не знаю, 30 миллионов граждан, 50 миллионов граждан голосующих, какой вам смысл ходить на выборы, понимая, что ваш голос исчезающе мал для решения вопроса о том, кто будет в парламенте, тем более, какая партия будет формировать правительство. Вот это парадокс участия в голосовании – с рациональной точки зрения, избиратель не должен ходить на выборы, не должен. Тем не менее, выборы почему-то происходят. Это пример важный, потому что поняв, почему они происходят, мы, может быть, приблизимся к ответу на вопрос, возможно ли производство общественных благ гетерогенными, из разных людей состоящими, широкими группами. Потому что мы фактически говорим о нации, которая в данном случае должна произвести какое общественное благо? Сформировать власть путем выборов. Хочу сказать, что существует…нет окончательного ответа на этот вопрос. Вот если простые случаи в теории коллективного действия были решены еще 40 лет тому назад, то по парадоксу участия в голосовании дискуссии до сих пор продолжаются. Но хочу сказать, какие существуют версии. Ну, например, есть предположение, что участие в голосовании тем, что людям максимально снижают издержки этого участия, ну, например, там либо, как в советское время на избирательных пунктах делали, знаете? Ну, вы не знаете. Там дефицитные какие-нибудь продукты продавали, скажем, пирожные какие-нибудь или колбасу, прямо на избирательном участке, ну уж зашел, заодно и проголосую. Или снижали издержки голосования тем, что урну носили, прямо в квартиру приносили, только проголосуйте, ради бога, иначе нас, агитаторов будут ругать за плохой результат, вот всякие такие способы. Но есть, на самом деле очень интересная догадка, почему люди все-таки ходят на выборы, очень интересная, и она имеет прямое отношение к тому, что произойдет или не произойдет в нашей стране 4-го декабря. Значит, если участие в выборах рассматривать как издержки, то непонятно, почему люди принимают на себя это участие. А давайте сравним участие в выборах, например, с приходом на футбольный матч. Вообще говоря, человек больше времени тратит, стоит в очередях, сидит там, бог знает сколько времени, может быть, в не очень удобных условиях, тем не менее, он не воспринимает это как издержки, он это воспринимает как выгоду, почему? Потому что он в игре с неизвестным результатом, если матч не договорной, конечно, да? Почему такой серьезный ущерб спорту наносят и являются предметом борьбы, серьезной борьбы в таких мировых спортивных организациях против договорных матчей. Потому что сразу весь механизм рушится, потому что человеку неинтересно смотреть матч, если он предполагает, что результат уже заложен. Так вот, если мы предполагаем, что выборы – это не издержки, а такой entertainment, развлечение, что это особый способ потребления, что это участие в игре с непредсказуемым результатом, что, между прочим, абсолютно точно с позиции определения демократии, да? Демократия есть строго определенная процедура с неопределенным результатом, то же самое спортивный матч, вы можете его как-то предсказывать, но он не имеет строго определенного результата. Я вам больше скажу, что история выборов знает случаи, когда устойчивые предсказания результата переворачивали этот результат. Так было в Англии в 70-е годы, когда все предсказывали победу лейбористам, все дружно предсказывали победу лейбористам, и это обидело избирателей, избиратели ровно по этой причине проголосовали за консерваторов, и Хит сменил в качестве премьера Вильсона, произошел вот такой переворот, потому что «не хочу предсказуемости в этом матче». Поэтому сложные случаи, повторяю, остаются гипотетическими, вроде парадокса участия в голосовании, но для нас важно, что? Вот мы по ступенечкам прошли и мы понимаем, боже мой, это возможно. При разных условиях, всюду есть условия, там однородность-неоднородность, узкая группа, широкая группа, наличие селективного стимула такого или иного, восприятие этого как выгоды или как издержек и так далее, и так далее. Но да, выясняется, что вообще-то можно жить без правительства. Вообще-то можно жить без государства. Вообще-то можно производить общественные блага, не опираясь на насилие, принуждение. Теперь, вторая и такая заключительная фаза объяснения, как это происходит, связана с тем, что мы ведь не очень понимаем, что там происходит в этих широких группах, почему они оказываются гомогенными, гетерогенными, почему они либо способны, либо не способны к производству общественного блага. Проблему саму по себе, как это происходит, очень хорошо сформулировал тот же автор теории коллективных действий Мансур Олсон, причем сформулировал эту проблему, это было в конце 90-х годов, перед выходом его последней книги, он эту проблему сформулировал на примере нашей с вами страны, на примере России. Мансур Олсон находился в диалоге с Джорджем Бьюкиненом. Джордж Бьюкинен – нобелевский лауреат, основатель теории общественного выбора, public choice theory, который, в частности, занимается, парадоксом участия в голосовании, но имеет… я сегодня буду упоминать теорию общественного выбора неоднократно. И лицом к лицу лица не увидать, вот мы такого вопроса себе не задавали, а два американских экономиста обсуждали это дело где-то в 97-м году, рассуждение было такое. Олсон задал вопрос или…Бьюкинен задал Олсону вопрос следующий, это описывает Мансур Олсон в послесловии к русскому изданию своей книги «Возвышение и упадок народов». «Смотри, Мансур», - сказал замечательный Джордж Бьюкинен – «45-й год, 1945-й, в Центральной Европе и в Восточной Азии рушатся тоталитарные государства, что происходит после этого? После этого через 10-15 лет наступает экономическое чудо, сначала японское, потом немецкое, то есть случаи чрезвычайно широкого и сильного экономического роста». «90-й год, 90-й – 91-й, 89-й – 91-й – рушатся авторитарные режимы в Восточной Европе и Северной Азии, то есть СССР и союзники СССР. Слушай, старик», - сказал Бьюкинен – «А где у них экономическое чудо, ты не заметил? Ведь должно, вот-вот должно подкатить». И действительно, признаков экономического чуда исследователи динамики в конце 90-х не обнаружили. Пытаясь ответить на вопрос, почему это происходит, Мансур Олсон создал гипотезу о социальном склерозе. Причем доказал ее не на российском материале, а на британском, в котором больше было фактуры, и был, как бы это сказать, аналогичный случай в 60-е годы. Дело в том, что опять было непонятно, что произошло с Англией после II мировой войны. Страна, которая была одной из стран-победительниц, которая имела в этом смысле хорошие предпосылки для развития, она вдруг тормознулась очень сильно в 60-е годы, вместо того, чтобы реализовать результаты своего положения, укрепленного в мире, она стала заметно отставать. Почему? Объяснение Олсона, причем объяснение, которое параллельно должно объяснить экономическое чудо в Германии и Японии и торможение в Англии, основывалось на его теории коллективных действий. Смотрите, как это объяснил Олсон. Он сказал: если некая широкая группа, которая, тем не менее, представляет собой не большинство населения страны, а значительную часть, имеет возможность улучшать свое положение независимо от ухудшения положения страны, то есть рента и результат будут достигаться для каждого из членов группы будет достигаться, а страна в целом будет развиваться все хуже и хуже, то наступит явление, которое Олсон назвал «склерозом». Для Великобритании это выглядело как? Британский конгресс тред-юнионов реализовывал такую политику для выгод своих членов, а именно, 12, насколько я помню, миллионов членов профсоюзов Англии, которая тормозила развитие британской промышленности. Склероз, в конце концов, был решен страшной схваткой консервативного правительства во главе с Маргарет Тэтчер и профсоюзов. Когда она просто рушила угольную отрасль, главную для британского конгресса тред-юнионов, и она это сделала, то есть британское правительство консервативное разрушило склеротическую схему, но Англии это стоило примерно 15 лет застоя экономического. А если смотреть на Германию и Японию, там интересная вещь, там как раз накануне экономического подъема, экономического бума, точнее говоря, экономического чуда возникли так называемые широкие коалиции. Там начались диалоги в масштабах конфедерации промышленников, профсоюзов страны, различных политических сил и прочее, т.е. возникли такие коалиции, которые не позволяли отдельной группе получить ренту от контроля за условиями развития страны. Поэтому Олсон сделал вывод, что, оказывается, широки группы, они тоже могут себя вести по-разному. Некоторые из них могут пытаться извлечь ренту из улучшения своего положения при ухудшении положения страны. И он предположил, что то же самое происходит во многих странах Восточной Европы и Северной Азии, и прежде всего в России. Объяснение его было следующим, он написал по этому поводу большую книгу с объяснением общего эффекта и длинную статью с объяснением русского эффекта. Он назвал это «красный склероз», то, что произошло в России. Анализируя различия того, что происходит, что происходило в Германии и Японии после войны, II Мировой Войны и в СССР, он нашел следующие отличия: в Германии и Японии крушение тоталитарных режимов сопровождалось уничтожением организации менеджмента и промышленности. Были уничтожены оккупационными администрациями, дзайбацу, так называемые, в Японии, Трудовой Фронт и Конфедерация Индустрии в Германии, а что происходило в СССР? В СССР после того, как было демонтировано авторитарное государство, а Олсон анализировал эволюцию с 20-х годов, эволюцию менеджмента, вот как этот менеджмент нарождался, как он строил связи, как эти связи все время рушились механизмом сталинского террора, потому что сталинский террор не позволял кристаллизоваться этим связям. Но как только террор был прекращен, произошло сращивание этих связей, в стране через десятилетия начался застой, потому что менеджмент начал снимать вот эту самую ренту с развития, а с крушением авторитарного государства СССР переговорная сила этой группы только усилилась. Причем, что интересно, Олсон же не видел тех материалов, которые мы видели, а именно, бюджеты агропромышленного и военно-промышленного комплекса в российском федеральном бюджете начала 90-х годов. Бюджет в целом федеральный был маленький, но выделения на эти комплексы были значительны по сравнению с общими размерами бюджета, только они не доставались отраслям, не доставались, происходило вот это снятие ренты.

45:23

Значит, вот этот вопрос о социальном склерозе, гипотеза, которую выдвинул Олсон по поводу того, как это происходит с широкими группами, она останется гипотезой, если мы не начнем говорить о другой теории, которая объясняет, почему группы организуются так или иначе, а именно о теории социального капитала. Потому что то, что Олсон смотрел на материале сравнительном разных стран, скажем, Англия, Япония, Германия, то Роберт Патнэм увидел в одной стране, в Италии. Он исследовал, почему юг и север Италии резко различаются по экономическим результатам, и обнаружил, что на юге и на севере Италии существует разная структура того, что он назвал социальным капиталом. То есть существуют разные типы накопления доверия к другим участникам вот этого самого объединения. О чем идет речь? Смотрите, в принципе, что такое социальный капитал? Это распространение норм честности и доверия в обществе. Мы можем измерить эти вещи по край ней мере двумя способами, хотя я утверждаю, что есть и другие. Два наиболее популярных способа измерения – это социологические опросы и эксперименты. Социологические опросы в нашей стране, например, проводятся с конца 80-х годов, по вопросу «Можно ли доверять другим людям?», в разных вариантах. В некоторых странах они по 40 лет проводятся, по 50. Поэтому мы знаем, что социальный капитал в Германии, скажем, был на абсолютном минимуме в конце 40-х – в начале 50-х. Я хочу сказать, вот сейчас, если говорить о России, о динамике доверия в России, в России в конце 80-х, при первых опросах, 74% наших сограждан на вопрос, можно ли доверять другим людям отвечали «да». Сейчас 88% наших сограждан отвечают «нет». Но это не рекорд. Потому что в Германии конца 40-х – начала 50-х 92% отвечали «нет, нельзя». А вот в конце 50-х уже 60% отвечали «да, можно», и после этого началось «экономическое чудо», вот после этого возникли широкие коалиции. Опросы – это один способ, а другой способ – это эксперименты. Эксперименты проделывают обычно следующим образом: бросают кошелек на улице с визитной карточкой, а дальше смотрят, что делает человек с этим кошельком. То есть не надо смотреть, не надо прятаться за углом, просто раскидывают какое-то количество кошельков с суммами по 20 долларов, а потом смотрят, сколько принесли по адресу или сдали в полицию. Я был противником того, чтобы эти эксперименты проводили у нас, потому что, посмотрев на социологию опросов, я сказал: «Вы знаете, мы так перекачаем довольно большие деньги, поэтому я предлагаю для России, для крайних случаев, при низком накоплении доверия использовать совершенно другие показатели». Высота заборов и плотность, потому что обратите внимание, вы если поедете в другие страны, вы нигде не найдете таких высоких и плотных заборов, как в нынешней России. Мне эта идея пришла в голову, когда один мой друг построил дом, лет 10 тому назад, сказал: «Смотри, какой я дом построил, по английскому проекту, правда, типичный английский дом?». Я говорю: «Но только в Англии это бы была либо тюрьма, либо психбольница. Понятно, да? Причем, когда… я уже стал к этому приглядываться, приезжаю, например, в Литву или на Кипр и вдруг вижу – заборы! Не такие, не сплошные, но заборы. Мне говорят: «Да это русские купили». Поэтому я считаю, что есть другие способы измерения, связанные… я совершенно серьезно полагаю, что высота и плотность заборов являются одним из показателей уровня социального капитала, уровня доверия. Вы можете найти страны, где вообще установка забора считается аморальной, или даже вывешивание шторы на окне, правда, по другим причинам, да? Но есть иные способы измерения. К чему я это говорю? Казалось бы, как это объясняет то, что происходит с широкими группами? Как это объясняет процессы накопления социального капитала. А ведь объясняет. Потому что что открыл Патнэм? Патнэм открыл, что существует два типа групп. Что существуют группы однородные, доверяющие друг другу и разнородные, доверяющие друг другу. То есть либо вы доверяете людям из разных групп, либо только своей группы. И юг и север Италии отличаются ровно этим, типом социального капитала. Бриджинговый он, в виде моста, или бондинговый, в виде ограждения. При этом, если капитал бондинговый, то есть доверяют только своим, то страна вообще может находиться при довольно высоких показателях накопления социального капитала, в состоянии, близком к гражданской войне. Как вы догадываетесь, внутри криминальных группировок уровень доверия довольно высокий, потому что они оказываются в боевых ситуациях, и он верит тому, что братки-то его прикроют, но свои, а не чужие, да? Поэтому… кстати, к чужим браткам у него тоже выше доверие, чем, например, к тем, кто не входит в эти структуры. Поэтому вот эти два типа доверия, я-то все время говорю, что бриджинговый тип социального капитала труднее развивается по понятным причинам, вот представьте себе, у вас есть река и есть два варианта, как строить мост, вдоль реки или поперек. Вдоль реки – не надо вызывать водолазов, нет проблем с установкой опор, и прочее, прочее. Вот гораздо удобнее строить мосты вдоль реки, именно поэтому пенсионеры Новосибирска и пенсионеры Пскова друг друга понимают очень хорошо. А пенсионеры Новосибирска и бизнесмены Новосибирска понимают друг друга плохо. Потому что построить мост через реку – большая проблема, это другая, это гетерогенная группа, нация – это широкая гетерогенная группа. Поэтому фактически у нас и существует единственный мост через реку, который охраняется кремлевскими курсантами и власть занимается взаимодействием между разными группами даже при низком уровне накопления социального капитала. Потому что он еще устроен в бондинговом типе. Причем плохо ли, когда люди доверяют однородно, своим группам? Да нет, не плохо, я могу привести пример, как это экономически можно реализовать, это не всегда минус, это иногда значительный плюс. Поскольку я уже говорил, что я работаю как экономист также с правительствами Казахстана, Азербайджана, когда реформаторы в Казахстане говорят: «А вот патриархальный сектор даже не смотрите, там, в общем, ничего интересного». Я говорю: «Как, ничего интересного? У вас там должен быть бондинговый социальный капитал, а это означает, что вы можете строить не банки, которые плохо себя показали в Казахстане, плохо, вы можете строить мьючуалсы кредитные, страховые, кредитные союзы, общества взаимного кредита, потому что люди доверяют друг другу. Как это можно было строить в России конца 19-го – начала 20-го века, период мощного расцвета всяких кредитных кооперативом, больничных страховых касс и так далее, и так далее. Люди друг другу доверяют, они деньги несут без рекламы, без гарантии, без залогов, это возможность таких вот горизонтальных финансовых систем. Поэтому не надо торопить события, не надо вот в этот в традиционных обществах обычно присутствующий, в России его сейчас почти нет, тип доверия бондинговый социальные капиталы сгонять. Его можно использовать для экономического развития. Но в целом, конечно, для того, чтобы происходило экономическое чудо, нужен бриджинговый социальный капитал, нужно доверие другим. Хочу заметить, что некоторые основания несмотря на плохую статистику, долголетнюю динамику, некоторые основания на то, что у вас эта повернется динамика, есть, сейчас объясню, почему. В теории социального капитала кроме понятий уровня, типа социального капитала, есть еще понятие радиуса, он может быть короткий, может быть длинный. Вот сейчас, скажем, во всех развитых странах за последние 10 лет радиусы доверия сократились. Именно изменилась структура гражданского общества на Западе, до этого преобладали крупные организации, массовые, а теперь очень много всяких таких клубного типа организаций, это означает короткие радиусы. Люди связаны разные. Там, в каком-нибудь клубе любителей средневековой военной истории, и вот таких много-много мелких организаций. Зернистая такая структура, а раньше она была гораздо более монолитной, и политика поэтому выглядела по-другому. И есть понятие плотности социального капитала, то есть сколько социальных связей есть между людьми, которые вступили во взаимодействие.

55:41

Пример. Вот вы пришли на собрание дачного, гаражного, жилищного кооператива, еще чего-то такого, и посмотрите, что эти люди будут делать после собрания, это довольно важно. Либо они покричали, проголосовали и разбежались, либо они, например, по пиву пошли, уже хорошо. А может, они домашний театр сделали и спектакль поставили. Здорово. Это означает, что начинает расти плотность социального капитала. Вот если плотность растет (а по некоторым признакам в России начинает расти плотность социального капитала) – это означает, что скоро начнут раздвигаться радиусы, и может начаться положительная динамика социального капитала, которая может быть направлена к результатам, к тому, чтобы открылись отношения с другими группами, чтобы возникли отношения в гетерогенной широкой группе под названием «нация». Но для этого нужны определенные условия, на этот процесс можно и нужно воздействовать. Я назову три условия, которые, на мой взгляд, нужны для того, чтобы этот результат достигался. Во-первых, доверие очень плохо развивается среди людей в тех странах, где законы и реальная жизнь сильно противоречат друг другу. Это понятно, почему. Врачи говорят, что нет людей здоровых, есть люди недоисследованные. В странах, где так устроено законодательство, нет людей невиновных, есть люди недорасследованные. Года два тому назад в следственном комитете была популярная надпись, ее потом заставили снять, у следователя висела: «То, что вы на свободе – это не ваша заслуга, это наша недоработка». При такой структуре формального законодательства, когда это не соответствует реальному поведению, это так. Поэтому в этих условиях у вас не будет расти бриджинговый социальный капитал, а будет расти бондинговый. Вот своим доверять можно, и у вас хорошо будут идти землячество, криминальные группировки произрастать на этом, а не то, что важно для экономического чуда. Поэтому важна гармонизация формального законодательства и реальной жизни, амнистии разного рода. Но амнистии имеют смысл только после того, как вы все-таки устранили наиболее вопиющие невыполнимые требования закона. Второй момент, поразительный статистический результат… Вот когда было проведено (правда, оно не очень репрезентативным было, нерепрезентативным, откровенно скажем, но большим довольно) обследование в бизнесе, оно было проведено, по-моему, в 2006-м году под руководством Андрея Яковлева и Тимоти Фрая, Андрей Яковлев – проректор Высшей Школы Экономики, Тимоти Фрай – это Тилбургский Университет, Нидерланды, в России было проведено. Тот же самый вопрос: «Можно ли доверять партнеру по бизнесу, контрагенту?». Потрясающий результат. А там 82% ответили «да, можно». Повторяю, в этот момент примерно 84-86 процентов в обычных массовых опросах отвечали «нет, нельзя». А почему бизнесмены-то отвечали-то «да, можно»? Я вам отвечу, почему. Потому что бизнес прошел через такую фазу, как институционализация недоверия. Недоверия надо заявить. Есть прекрасная фраза одного бизнесмена, сказанная в 90-е годы, но она остается верной и для новых времен: ничто так не укрепляет доверие к человеку, как стопроцентная предоплата. Если не верите, то сначала надо вводить институциональные гарантии. Причем предоплата – это ведь не самая жесткая вещь, а есть такая вещь, как обмен заложниками, например. Физический обмен заложниками, он практиковался деловыми группами в 90-е годы. Обмен залогами и так далее, и так далее. Бизнес эти инструменты уже применял, и поэтому стал падать объем предоплаты постепенно и стали восстанавливаться уровни доверия. Это второй момент. В этом смысле есть позитивный опыт, который можно использовать для наращивания бриджинговый связей в социальном капитале. А третье, самое последнее, может, самое трудное. Знаете, у России есть герб, гимн и флаг, но у России нет девиза на этом флаге. Я думаю, что на сегодняшний день это хорошо, потому что самая популярная фразы, которые слышу я в стране последние 20 лет, звучит так: я этими на одном поле не сяду. Вот это фраза, которая перекрывает, это идеология, это идеология, которая перекрывает возможность бриджингового социального капитала, вот таких мостов доверия, почему? Логики в ней нет. Я говорю: «Вам же не предлагают любить, дружить, соглашаться, вам предлагают поговорить-то можно? Переговоры провести можно?» - «Нет. С этими – нет. С этими нет и с этими нет». В итоге как? Один мост на всю страну, там, около Васильевского спуска, у Кремля. Понятно, да? Поэтому как решаются ценностные вещи, идеологические, я сейчас не буду, потому что я потом вернусь к вопросу в последующих лекциях, как движутся неформальные институты. На самом деле их двигать можно.

Ну и последнее, что я хотел бы сказать в теме, которая связана с производством общественных благ и теорий коллективных действий, теорией социального капитала. Может быть, это все, конечно, забавно звучит, но вам-то это зачем? Имеет ли это отношение к той деятельности, которая является инновационной? Вот это все значимо или не значимо? На мой взгляд – да, и я приведу несколько примеров. Во-первых, во-первых, если говорить о производстве продукта вне регулируемых государством структур, краудсорсинг, популярное ныне выражение – это что? Это случай, который относится к простым или чуть более сложным вариантам решения проблемы безбилетника в теории коллективных действий Олсона. Потому что, оказывается, да, можно производить, и public goods, общественные блага, и клубные блага, но при определенных условиях, когда сообщество вот таким образом структурировано, когда там есть конвенции в сообществе, причем, подчеркиваю, что эти конвенции сформированы не правительствами. Во-вторых, нельзя сказать, что социальный капитал и, скажем, уровни доверия – это всегда положительный результат для экономического развития и инновационной деятельности. Мы вообще просто считали эти вещи несколько лет тому назад, сделали такое исследовательский проект для магистров, и стали считать. Выяснили, что для транзитных стран, стран нашего типа, рост социального капитала практически всегда дает положительные результаты, экономически дает положительные результаты для роста. А для развитых стран – нет, не дает, не дает. Там исчерпаны возможности понижения трансакционных издержек путем роста доверия, поэтому дополнительные вложения в доверие оказываются неэффективными, не дают роста. Может, людям еще приятнее общаться друг с другом, возможно, но экономического роста не дают. Кроме того, есть еще один вопрос, который остается открытым, потому что сейчас, только в 11-м году, мы исследовали эти обстоятельства. Сегодня в Новой Газете вышла моя статья, должна была, во всяком случае, я не видел, моя статья под названием «Бежать из колеи» по результатам наших исследований, как ценности воздействуют на инновационную деятельность на примере того, как наши соотечественники работают не только в России, мы брали Санкт-Петербург, инновационный сектор, но еще в Гемании: Северный Рейн, Вестфалия и в США, в Мериленде и в Нью-Джерси. Я не буду сейчас об этом говорить подробно, потому что мне потом этот материал еще понадобится, я еще буду его использовать, он очень важен с моей точки зрения, но одно обстоятельство я скажу. Понимаете, какая штука, выясняется, что креативность, высокие уровни креативности, важные для инновационной экономики одновременно хорошо сочетаются с таким свойством, как конфликтный индивидуализм русских и универсальное образование, вот это такой треугольник, они вместе завязаны хорошо. Если мы начинаем наращивать социальный капитал, я не знаю, мы тем самым можем отрицательно воздействовать на уровни креативности, может быть, не знаю, это надо смотреть. Я к чему говорю, я не к тому, что все хорошо прекрасная маркиза, есть темы, важные, интересные, революционные для взгляда, скажем, на то, что происходит в обществе и государстве, но они имеют еще этот аспекта, применяемый к инновационной экономике и к экономике развития. И некоторые вещи вроде краудсорсинга, они, безусловно, объясняются простыми и чуть более сложными случаями из типологии Олсона, а есть вещи, по которым вопрос открыт. Ну, хорошо, открыт и открыт. Будем думать. Перерыв. Спасибо.