auzan_111014_02.doc

Время

Описание

00:00

Итак, напомню, вопрос, на котором мы завершили предыдущую линию рассуждений, касался того, что при наличии положительных трансакционных издержек мы не достигаем Парето-оптимальности в распределении, что этот мир устроен не лучшим образом, в нем возникают равновесия, которые далеки от оптимальности. И что же можно сделать с улучшением этого мира, если опираться на тот же самый факт открытия сил трения в экономике и другое понимание выбора? Поэтому тема второй лекции – разнообразие альтернатив. На самом деле, факт положительных трансакционных издержек, с одной стороны, объясняет, почему этот мир несовершенен, с другой стороны – дает инструмент для того, чтобы по-другому ранжировать возможные варианты будущего. Я приведу пример, на котором, собственно, и работал автор теоремы, Рональд Коуз, с внешними эффектами, как изменилось понимание того, что такое внешние эффекты. Вообще внешние эффекты, может быть, самое интересное явление в экономической теории, самая тяжелая проблема, так называемые экстерналии, externalities. Когда вы заключаете контракт с кем-то, то всегда за пределами этого контракта оказываются некоторые люди, обстоятельства, действия, которые могут иметь весьма важные последствия для того, что происходит в вашем контракте, причем как положительные, так и отрицательные. Но при этом контракт, система цен, компенсации не учитывают наличие этих вещей – это и есть внешние эффекты, то, что не учтено в контракте и в ценах. Например, в жизни положительные и отрицательные эффекты очень часто встречаются. Тридцать лет назад мой очень близкий друг учился в Физтехе, здесь, а снимал дачу совсем рядом, в Долгопрудном. И там все было замечательно, только разговаривать было трудно, потому что самолеты все время на посадку заходили, и было шумно. И вот дальше спрашивается, мы тогда уже рассуждали, это хорошо или плохо? Потому что для человека, который живет в такой даче, шум самолета – это отрицательная экстерналия. С другой стороны, если там огородик и самолеты сбрасывают некоторые фекалии, то это, извините, может способствовать росту отдельных овощных культур, это будет положительная экстерналия. На самом деле, мир экстерналий страшно разнообразен, потому что… Ну, скажем, скандал произошедший в той или иной отрасли или секторе экономики с тем или иным банком, например, может оказаться системной отрицательной экстерналией для всех банков – доверие снижается. А есть случаи, на которых и перевернулись представления, ну, казалось бы, очевидная вещь: фабрика дымит, люди кашляют, это плохо – вот это отрицательный внешний эффект, но ровно на этом примере Рональд Коуз перевернул, опираясь на свою теорему представление о том, что надо делать и чего делать не надо. Как считалось до Коуза? До Коуза существовал подход, выработанный в начале 20-го века известнейшим и прекрасным экономистом Арнольдом [Артуром?] Пигу, так называемая «схема Пигу». Идея была какая: если фабрика дымит, то нужно вводить налог на задымление воздуха, эти деньги через бюджет перераспределять в виде субсидий и давать тем людям, которые страдают от того, что фабрика дымит. Значит, выше налог – меньше дыма, меньше дыма – меньше доходов, меньше субсидий, больше дыма – больше налоговые доходы, больше субсидии, больше компенсации. Вроде бы логичная схема. Но Коуз задал неожиданный вопрос: если мы мешаем фабрике дымить, мы какой эффект создаем для фабрики? Отрицательный. Он выдвинул идею о взаимообязывающем характере эффекта. То есть эффект взаимный, вы гоняете шарик под скатертью. Если вы наказали фабрику за то, что она дымит, то вы кого-то решили рабочих мест, кого-то прибыли, вы не устранили отрицательный эффект, вы его перегнали с одной стороны на другую. Это совершенно другое, иное понимание. Тут как-то все выглядит не так, как выглядело раньше. Поэтому получается: ущерб носит взаимообязывающий характер, и я обещал привести как раз примеры, связанные с административными барьерами и малым бизнесом. Вроде бы, казалось бы, опять представление, что всегда хорошо снижать административные барьеры для малого бизнеса. Привожу пример. В 2008-м году Правительство Российской Федерации ввело мораторий на проверки предприятий малого и среднего бизнеса. Хорошо? Да. Для кого хорошо? Для малого и среднего бизнеса хорошо. Теперь потребитель пострадал от предприятия, не важно, от торгового, от сервисного, да? Он пишет заявление в надзорные органы для того, чтобы это предприятие было проверено и было вынесено какое-то решение. Мы, говорят, не можем, у нас мораторий. Потом мораторий был отменен, и была введена другая мера: только с утверждения генеральной прокуратуры можно проводить внеплановые проверки. Вот потребитель написал жалобу, генеральная прокуратура сказала: «Нет, у нас что-то многовато жалоб в этом месяце, не будем проводить проверки». Что это означает? Ровно тот же самый взаимообязывающий характер ущерба. Вы ущерб перегнали со стороны предпринимателя, вы на него снизили давление, на потребителя – вы на него повысили давление, вы не ликвидировали ущерб. А из этого следующий шаг, следующий вывод, который и породил новый подход к альтернативам: если вы думаете, что вы устраняете ущерб, когда вы воздействуете на его источник, а на самом деле вы его перегоняете в другую сторону, то вы должны по существу говорить о том…вы должны взвешивать ущербы. Все варианты действий в этом мире при положительных трансакционных издержках связаны с ущербами, они все имеют минусы. Но зато вы можете их взвесить по тому, где ущерб будет в целом больше, а где меньше. Перегоняя шарик от, скажем, населения к фабрике, вы должны понять, а в целом-то этот ущерб, он сохранился, но он стал больше или меньше? Перегоняя ущерб… А в силу чего он может стать больше или меньше? Ну, например, в силу того, что вы возложили этот ущерб на того, кто более профессионально с ним может работать и, тем самым, будет его понижать. Или наоборот, вы передали его лицам, которые не знают, что с ним делать, и в результате этого он никак не уменьшается, может даже разрастаться. Ведут себя неправильно, возникают дополнительные какие-то меры, дополнительные следствия, дополнительные неприятности. А если, например, смотреть, на варианты… Повторяю, шаги. Признание того, что трансакционные издержки не нулевые, а положительные, приводит к тому, что, оказывается, ущербы не устраняются, а перегоняются. Но если они перегоняются, значит, их можно сопоставлять, значит, все варианты чем-то плохи, но в чем-то больше плохи, в чем-то меньше плохи, можно сопоставлять. Тогда берем конкретный случай, начинаем сопоставлять, как это делал Коуз со случаем дымящей фабрики. Смотрите. У нас…Что мы можем сделать с дымящей фабрикой? Вот Коуз говорил: самое важное, чтобы эффект был за кем-то закреплен. Или, говоря языком институциональной теории, права собственности на эффект специфицированы за кем-то. За кем – не важно. Потому что дальше произойдет переход. Например, вы закрепили на чистый воздух за местным населением. Тогда фабрика для того, чтобы дымить, начнет договариваться с местным населением и будет, скажем, платить компенсации. Вы закрепили за фабрикой право дымить, хорошо. Тогда местное комьюни будет договариваться с фабрикой насчет того, что они будут, например, субсидироваться социальную деятельность фабрики или что-нибудь в этом роде, чтобы фабрика меньше дымила. Но на самом деле есть куча промежуточных вариантов. Вариантов не два, их десяток. Ну, например, можно ведь сделать что, представьте себе. Часть акций фабрики передается местному населению, и местное население само принимает решение, кашлять и получать доходы или не кашлять и не получать доходы. Можно квотировать дым, да? С восьми до двенадцати дымит, с двенадцати до четырех не дымит, как, кстати, происходит во многих местах, где циклические выбросы организованы. Можно организовать голосование по разным альтернативам: вот квотирование, акционирование, возмещение эффекта и прочее, прочее. Посмотреть, кто и какие варианты поддерживает. Можно сделать комбинированные варианты. Есть, наконец, самый неожиданный вариант, говорит в этом анализе Коуз, называется «статус-кво». Проанализировали все возможные варианты и пришли к выводу, что наименьшие издержки – остаться при том варианте, в котором вы находитесь. Но это уже другой вариант, потому что вы понимаете, что вы в этом случае не гоняете шарик под скатертью, и вы не создаете дополнительных издержек на перемещение. Вы на самом деле улучшили ситуацию, если сознательно определили, посчитали, выбрали, выяснили, что сохранение статус-кво имеет смысл.

11:17

Вот этот новый подход, который от теоремы Коуза повел к новой теории внешних эффектов, тому, что с ними делать, на самом деле, создал другое понимание будущего, другую работу с будущим. Вот смотрите. До появления теоремы Коуза, работа с будущим в экономической теории выглядела как? Есть нормативная модель, вот оптимальное будущее, которого мы хотим, и есть отклонения от этой модели. Значит, фактически, у вас есть некий путь хороший и дальше – нехороший путь, который отклоняется от оптимальной модели. Надо выбрать между…тут предмета выбора, строго говоря, нет. Что тут выбирать, если эта модель оптимальная, надо стремиться к оптимальной модели. Нет предмета решения, нет предмета исследования, нет предмета рассуждений и дискуссий – вот оптимальная модель, ее надо достигать. Спор может идти по поводу того, как достигать оптимальной модели. В просторечии, в одном старом советском фильме, где играет гениальная Фаина Раневская, «Подкидыш», по-моему, этот фильм, она говорит: «Девочка, ты что хочешь: чтобы тебе голову оторвали или на дачу поехать?». Вот это не постановка альтернативы, но ровно так она выглядит при нормативном подходе экономической теории. Ты что хочешь: чтобы все было хорошо или чтобы не все было хорошо? Человек говорит: «Почему-то хочу, чтобы все было хорошо». Нет выбора. Коуз говорит, мир по-другому устроен. У вас нет оптимального варианта такого, который был бы лишен недостатков. У вас во всех вариантах будущего их на самом деле не два, их, как правило, больше. Есть некоторые выгоды, есть некоторые издержки, причем заметьте: издержки отчасти субъективны. Вы можете воспринимать что-то как издержку, а что-то как нет. А выгоды тем более. Поэтому вы имеете некий набор альтернатив, меню, в котором постоянно надо разбираться. Это, конечно, другая философия будущего.

[реплика] – Можно вопрос?

–Да, пожалуйста, конечно.

– Не кажется ли вам, что, к примеру, та же ситуация с фабрикой, это не является самой проблемой, а проблема глубже. Потому что, к примеру, неправильная планировка города, к примеру. Неправильно стоит фабрика […]Это первое.[ …] То есть по сути она проблему не решает, а ее снимает. Как фабрика дымила, так она и дымит. И так же фабрики будут строить в других местах, и так же люди будут страдать. Вы говорите, что будущее, с помощью этой теории строят будущее. Но как можно строить с помощью этой теории будущее…

–А сейчас я и намерен вам это показать. Да-да-да, правильно. Вот я ровно так хочу…Спасибо вам, потому что вы мне мостик предложили. Совершенно верно, когда мы имеем дело с фабрикой, которую почему-то построили здесь, когда должны были, может, построить в другом месте, технология, которую применили, а, может быть, надо было применить другую технологию, мы имеем факт, с которым что-то делаем. Вообще в жизни довольно часто так бывает, но, с другой стороны, мы ведь можем и по разным принципам организовывать будущее. Именно поэтому я перехожу к основной части этой лекции, которая посвящена не внешним эффектам, а тому, что в институциональной теории называется «режимы собственности». О том, как по-разному, разными субъектами и с разными издержками организовывать это самое будущее. Но факт все равно остается, вывод, который я огласил, я попробую показать на более сложном материале. А именно, что все равно вы идеального варианта не имеете, вы имеете некий набор альтернатив, которые взвешиваете при положительных трансакционных издержках, а оптимум, устойчивый оптимум – отсутствует. Вы вынуждены выбирать среди субоптимальных вариантов. Итак, как раз к вопросу, который и переносит от такого, достаточно экзотического случая с экстерналиями, с внешними эффектами, к классическому экономическому вопросу про собственность. У Карла Маркса есть фраза прекрасная, она, по-моему в 25-й главе первого тома «Капитала», про собственность. Он говорит, что как только дело касается собственности, точка зрения детского букваря начинает считаться обязательной для всех возрастов. Собственность вообще предмет сакральный, это правда, это верно. Потому что все время пытались в разных направлениях экономической теории сказать и совершенно не случайно, я потом поясню, почему, что есть оптимальное решение вопроса о собственности, о том, как она устроена, оно единственно и из этого надо исходить. На самом деле, откуда такая сакрализация? Из-за положительных трансакционных издержек. Потому что когда вы имеете так называемую консенсусную идеологию в обществе, у вас резко снижаются трансакционные издержки, например, защиты собственности. Они ниже становятся, потому что вы исходите из того, что это общество устроено очень правильно. А раз оно устроено правильно, то не надо бороться с устройством этого общества. Поэтому сакрализация, вообще говоря, ошибочна, нельзя так рассматривать вопрос. Но она обоснована, потому что она реагирует на факт положительных трансакционных издержек. Теперь давайте попробуем уйти от сакральности и посмотреть это дело прагматически. И первый вопрос про вот эту самую крупную сакральную тему экономической теории, тему собственности. Первый вопрос: а зачем вообще собственность? А без собственности можно жить? И на первый взгляд ответ звучит так, из тех рассуждений, которые уже были предложены, что собственность – это вообще-то разные способы интернализации внешних эффектов. То есть зависит от того, за кем вы закрепляете право то или иное. За одним человеком, за группой, за тем, кто производит, за тем, кто живет и так далее, и так далее, и так далее. Там возможны всякие варианты. Но в целом это делается для того, чтобы обуздать внешние эффекты, чтобы превратить их в объекты движения экономического, контрактных соглашений, издержек, цен. На самом деле собственность не обязательно существует. Может существовать режим не-собственности. Я уже говорил, что этот режим открыт нашим современником, человеком, который меня, кстати, втянул во многом в институциональную теорию, Дэном Бромли, американским экономистом. Я сейчас буду говорить о четырех известных институциональной теории режимах, альтернативах, начиная с режима не-собственности. Потом в любом порядке, как вам захочется, о коммунальной, частной, государственной. Частной, государственной, коммунальной, как хотите. Но начну все-таки с режима не-собственности, потому что это неожиданное и очень важное открытие, что есть режим не-собственности.

19:40

Почему раньше факты были о том, что режим не-собственности существует, а понимания не было? А потому что экономическая теория могла объяснить, только когда в собственности находится, то есть в не-собственности, находится не экономическое благо, не редкое. Ну, например, много кислорода, поэтому никто не присваивает кислород, ну, понятно. А теперь представьте себе, вокруг нас куча экономических благ, которые формально кому-то принадлежат, а де-факто находятся в режиме не-собственности. Возьмем два очень разных случая. Скамейка в городском парке, на которой написано «Люся + Вова=любовь». Эта скамейка формально является объектом муниципальной собственности, а фактически? А фактически она в свободном доступе: хочу – напишу «Лена + Коля = любовь» или напишу «Вася неправ». И воспрепятствовать этому очень сложно, потому что трансакционные издержки защиты этой собственности выше, чем ценность самого объекта. Вот пока не был открыт факт трансакционных издержек, невозможно было объяснить, почему это юридически эта вещь чья-то, она экономическое благо, она редка, не то, что вот скамейки на каждом шагу, сколько хочешь, а, тем не менее, находится в режиме свободного доступа. Компьютерная программа, другой пример. Муки «Майкрософта» по поводу лицензированных, не лицензированных программ. «Майкрософт» твердо знает, кому принадлежат программы. А проблема существует. Почему? Потому что трансакционные издержки защиты его права собственности на его программы могут оказаться выше, чем цены самих программ. И все. Причем заметьте, для разных стран это окажутся разные соотношения, в зависимости от того, в этой стране как со своими программистами. Потому что могут наткнуться на страну, где программисты еще и улучшают эти программы при пиратском распространении. Значит, оказывается, что режим не-собственности существует потому, что при положительных трансакционных издержках ценность объекта может быть ниже, чем уровень издержек по его защите. Все. Тогда они окажутся в режиме свободного доступа. Это плохо или хорошо, что они оказываются в режиме не-собственности? Да как вам сказать, это ведь как посмотреть. Потому что, скажем, если вы спросите муниципальных чиновников или «Майкрософт», то они скажут, что это плохо. Если вы спросите Никиту Сергеевича Михалкова про пиратское копирование фильмов, не только его, он скажется, что это плохо. Если вы спросите партии пиратов, которые побеждают на выборах в европейских парламентах, сколько они получили, 10% на последних земельных выборах в одной из крупных германских земель? То есть все. Партия пиратов выходит на политическую арену. Они скажут, да нет, а что тут плохого, это дает возможность многим людям оперировать с определенными объектами. И там начинают возникать совершенно новые способы взаимоотношений. Я могу привести пример, скажем, с тем, что Стивен Кинг, небезызвестный писатель, он лет 5, наверное, назад перешел к другому способу публикации своих книг. Вы знаете об этом или нет? Кинг публикуется в интернете. Это так называемая схема постфактумной оплаты: он публикует главу, и просит: «Пришлите столько денег, кто читает, сколько хотите. До тех пор, пока я удовлетворен тем, сколько мне присылают, я буду продолжать публиковать». Публикует следующую. Вот не важно, кто-то прислал 10 центов, кто-то 20 долларов, не важно. Кто сколько может. Причем нет условия, что сначала плати деньги, купи книжку, потом читай. Нет, сначала читай. А дальше вырази свое отношение к этому. Я буду продолжать, если меня устроит твоя удовлетворенность. Неожиданная схема. Довольно долго публиковал, потом перестал. Ну, тонкий вопрос, все равно, постфактумная схема оплаты работает. Хочу сказать, что есть российский экспериментатор, Александр Борисович Долгин, это крупный такой собственник и предприниматель в области металлургии, девелоперства. Но он проводить интересные эксперименты с как раз постфактумной оплатой. Например, он в кинотеатре крутил разного рода фильмы, а людям, которые туда приходили, с них не брали деньги, наоборот, им давали конверт с деньгами и говорили, вот если вам этот фильм не понравится, вы можете вынуть деньги из этого конверта. Одно условие: не все деньги. А если вам этот фильм понравился, доложите деньги в этот конверт. И он проводил длительные эксперименты, которые создали совершенно другой рейтинг фильмов. Довольно интересно это анализировать. То же самое в театрах проводилось. Поэтому оказывается, могу сказать, почему Долгин это делал, он создал специальную кафедру прагматики культуры в Высшей Школе Экономики. Александр Долгин утверждает… эта книга у него называется «Экономика символического обмена», такая, большая, серьезная книга. Он утверждает, что рынок не в состоянии оценить, например, качество культурных благ. Из-за этого билет в кинотеатре все больше определяется мягкостью кресел и количеством попкорна, а не качеством фильма, фильм уже вообще не при чем. И исторически все меняется в сторону кресел и попкорна, потому что это рынок в состоянии оценить, а фильм – нет. Поэтому задача в том, либо культура свернется, либо надо найти другие способы оценки. А они, скорее всего, связаны с постфактумными схемами, с отсутствием собственности и так далее, и так далее. Интересный факт из этой же книги Долгина. Вы знаете, что есть два мощных направления оперы, да? Это итальянская и немецкая, австрийская, да? Они были организованы на прямо противоположных принципах финансирования. Итальянская опера – театральная, то есть там окупали произведение, собирая деньги за билеты в театре. Австрийская опера – спонсорская, там князья, курфюрсты, император спонсировали авторов и оперы представлялись бесплатно. Мы имеем 200 лет итальянской и австрийской, австро-немецкой оперы. Интересно, какие результаты? Количество опер итальянских гораздо больше. Шедевров больше создано в австрийском варианте. Оказалось, что, скажем, мы меняем способ организации оплаты, мы не платим за результат, мы не ставим условия доступа, и, скажем, качество может возрастать. Хотя количество падает. Поэтому там странные вещи в режиме не-собственности происходят. В связи с этим возникла идея, что есть особый механизм координации, который Ликок назвал «Bazaar», а мы, в русский текстах называем «тусовка», когда идет некая кооперация по созданию чего-нибудь из не-собственности. А продуктом может быть вполне коммерческий объект. Поэтому, с одной стороны, нельзя сказать, что режим не-собственности – это всегда плохо, мы имеем некоторые новые процессы, в том числе политические, повторяю, Партия Пиратов, которые говорят, а и не надо пытаться утвердить право собственности здесь, тут пойдут продуктивные культурные и экономические процессы. С другой стороны, есть ли издержки, связанные с режимом не-собственности? Ну, конечно, конечно, есть. По плохому сценарию происходит следующее: студентам в МГУ я всегда привожу пример «яблони за окном». Дело в том, что МГУ же стоит на Воробьевых горах, на месте яблоневых садов, там совхоз был в 1952-м году, да? И яблони остались, дички растут. Формально – это собственность Московского Государственного Университета, фактически – их, конечно, никто не охраняет. Так вот, что происходит: поскольку это режим свободного доступа, то яблоки все едят зелеными. Понятно, да? Ну, потому что если вы будете ждать вызревания, то высока вероятность, что кто-то сорвет до вас. Это называется «снижение ренты». Кроме того, поскольку зеленые яблоки отрываются хуже, чем красные, они сами-то не падают, поэтому, когда их рвут, ломают ветки. Это называется «подрыв воспроизводства». Поэтому в худшем сценарии режим свободного доступа ведет к падению ренты и к подрыву воспроизводства. Перехожу от яблоневых примеров на более тяжелые и сложные материи. Откуда уже упомянутые попытки Никиты Сергеевича Михалкова ввести налог на болванки так называемые, да? Чтобы, скажем, каждый видео-аппарат, ввезенный в Российскую Федерацию или проданный в Российской Федерации, облагался дополнительным налогом в пользу кого? Создателей тех произведений, которые могут быть скопированы с помощью этого аппарата. Довольно искусственное налоговое решение, но, с другой стороны, понятно, откуда оно идет. Оно идет от попыток…А как финансировать? Вот делали фильм, долго, потратили много денег, рассчитывают на то, что он будет покрыт прокатом. А на первых же показах отсняли, пустили в копии и нет доходов у производителей. Подрыв воспроизводства. Потеря ренты, подрыв воспроизводства. Могу приводить примеры, как, скажем, режим свободного доступа, традиции режима свободного доступа, традиции не-собственности работают в рейдерских захватах. Очень интересно. Мы изучали дело по Санкт-Петербургу. Там когда был пик рейдерских захватов, это было где-то в середине двухтысячных годов. Когда бандиты захватывают предприятие, им важно обеспечить хорошее отношение с персоналом захваченного предприятия и местным населением. Они устанавливают просто как в русской крепостной традиции, Юрьев день. Один день, когда персонал захваченного предприятия и люди, живущие вокруг, вправе вынести все, что угодно из этого предприятия. Все, что угодно, они не возражают. Это включение режима свободного доступа в схемы рейдерских захватов. Использование для того, чтобы существовал вот этот переход активов. Значит, у нас это касается уже не только окупаемости продукта, это касается захвата активов. Тут могут быть довольно тяжелые и печальные сценарии. Программирование. Ну и что, вот если «Майкрософт» будет неуспешен в своей борьбе, и не только «Майкрософт», хотя, хочу заметить, что «Майкрософт» в России очень успешен в своей борьбе. Потому что я просто знаю, 8 лет назад они консультировались с нами, что делать, и я спросил, какое количество легальных программ на рынке. Они говорили 12 -14%. Сейчас – выше 60%, это много, конечно. Как-то для них проблема решается. Но представим себе, что режим не-собственности на софтовые продукты продолжает разбухать, распространяться. Что дальше? Из бюджета содержать, за счет налогов, ну, или что-то в этом роде. То есть искать переход к другим режимам собственности, из режима не-собственности, частная не справилась, ну, значит, придется переходить, например, к государственной. И вот здесь я больше не буду говорить о режиме не-собственности, потому что это, с одной стороны, самое свежее открытие, повторяю, он открыт был в 90-е годы фактически, режим не-собственности. Описан…15-17 лет описание продолжается, вот только сейчас стали находить, искать там механизмы координации, которая связана с отсутствием собственности, цепочки положительных последствий. С другой стороны, видны плохие, тяжелые сценарии. И тогда из режима не-собственности выход ведет в один из трех режимов собственности: государственной, частной или коммунальной. Коммунальной, частной или государственной. Почему я все время их в разном порядке перечисляю? Да потому что нету оптимума, повторяю, я привел бы следующую аналогию. Вот у вас в гардеробе, скажем, дома висит джинсовый костюм, шуба, купальник и смокинг. Вот скажите, пожалуйста, что лучше из этих четырех видов одежды? А нет ответа. Вы что делать-то собираетесь? Дороже, наверное, шуба. Но если вы собираетесь плавать, я бы ее не рекомендовал. Понятно, да? Вот ровно то же самое с разными режимами собственности. С идеей того, что не существует оптимального, они все субоптимальные, и это взвешиваемые альтернативы. Зависит от того, в каких условиях и что вы намерены делать. Именно с этой точки зрения, чтобы не плавать в шубе и не мерзнуть в купальнике, не ходить на приемы в джинсовом костюме и не встречаться с друзьями в смокинге, исключительно в смокинге, и с подругами.

35:22

Вот я буду говорить о том, как устроены три режима собственности. С чего начать, с частного, государственного, коммунального? Какого? Государственного? Давайте начнем с государственного. Вообще, что такое государственный режим? К сожалению, первая проблема – это проблема, как его определить. Потому что поскольку я уже имел случай говорить о том, что русское слово «государство» - это на самом деле такое слово-ловушка, непонятно, кто это, граждане, правительство, чиновники, местные власти, то с государственной собственностью вопрос: мы чью собственность имеем в виду? Если мы скажем, что это собственность правительства, то опять это не совсем точно, потому что, повторяю, если быть абсолютно точными, то ничего, кроме людей и их взаимоотношений в экономике не существует. Нет никаких фирм, профсоюзов, домохозяйств, правительств, поэтому это всегда некие конкретные люди. С другой стороны, сказать, что члены правительства владеют национальной экономикой…Да, в ряде стран так бывает. Но явление не считается нормальным. Оно может рассматриваться, как скрытый вариант частной собственности. Поэтому государственный режим собственности довольно трудно определить. Кто субъект? Тем не менее, потому что юристы легко говорят, вот субъектом являются некоторые публичные институты современного государства. Правительство, либо фонды по его поручению, и так далее, и так далее, и так далее. Но институциональному экономисту сразу говорить об этом гораздо труднее, поскольку на самом деле получается ситуация, которую я уже описывал с трансакцией управления, с вертикалью. Там принципала, заказчика нету, там сплошные агенты. Люди, которым поручено что-то делать, у которых есть свои интересы, и которые управляют по чьему-то поручению, но при этому преследуют свои интересы. Очень большие просторы для оппортунистического поведения. Вследствие этого про государственный режим известно что? Если мы будем говорить о его исторических преимуществах, есть ли у него выгоды, которые среди других альтернатив его выдвигают? А что далеко ходить, посмотрите. Когда в сентябре 2008-го опрокинулся Lehman Brothers, и начался мировой кризис. В течение двух месяцев после кризиса во всех странах стали применять такие вещи, например, как сначала беспроцентный, потом беззалоговый кредиты. Да кто будет давать беззалоговые и беспроцентные кредиты? Конечно, это делали правительства, конечно. То есть выяснилось, что когда нужно было действовать очень быстро, мобилизуя большие средства, немедленно вперед выдвинулся государственный режим собственности. То есть тот, который может обеспечить мобилизацию без согласования. Операции, невыгодные на сегодняшний день. Поэтому вся первая половина 20-го века [...] лейбористская Англия или [...] собственности. А во второй половине 20-го века во всех этих странах, уже при других […] – сворачивание государственного режима. Почему? Потому что государственный режим хорошо решает задачи мобилизационные, которые важны, если вы занимаетесь экстенсивным расширением экономики. Если у вас какие-то другие задачи, то начинаются проблемы. Откуда начинаются проблемы? Вообще говоря, преимущества и недостатки государственного режима собственности, как и любого другого, они связаны друг с другом. Смотрите. Мобилизация осуществляется благодаря чему? Благодаря тому, что называется мягкими бюджетными ограничениями, тому, что можно более-менее безболезненно изъять эти ресурсы и перебросить, они не ограничены желаниями, интересами собственника, и в итоге, вы можете ими свободно распоряжаться, в том числе и быстро концентрировать. Но, если у вас мягкие бюджетные ограничения, то у вас никогда не будет высокой эффективности. Потому что эти ресурсы с точки зрения управляющего имеют маленькую ценность – он их легко получил, он их легко тратит, он не думает об их восполнении, потому что он рассчитывает на мягкие бюджетные ограничения, то есть эластичность, доступность мешка с такого рода ресурсами. Поэтому обычная траектория, которой проходит государственный режим собственности, состоит в следующем: мобилизация, быстрый эффект, затем видимое снижение эффективности, подрыв и растрата определенных ресурсов, дальше зависит от типа режима. Потому что если мы будем говорить…помните, я говорил о разных политических случаях в первой половине 20-го века. Если мы будем говорить о тоталитарных режимах, то они подрывают человеческие ресурсы, и в Германии, и в Советском Союзе возникли проблемы с воспроизводством человеческого материала. Именно поэтому в СССР с 30-х годов были закрыты данные переписи. Ну, убытие населения началось. Если мы говорим о государственном режиме собственности при демократической политической системе, то будет обнаруживаться рост дефицитности бюджета, нарастание государственного долга и прочее, прочее, вот в этих, финансовых формах, снижение эффективности и перерасход ресурса. Но в любом случае эффект будет такой. Значит, в итоге: мобилизация, неэффективность, снижение объема вот этого самого государственного сектора. Есть некоторые загадочные вопросы, которые связаны с государственным режимом собственности, которые надо обсуждать. Смотрите. И нацистская Германия, и Советский Союз опровергли по видимости положение классической и неоклассической экономической теории о том, что принудительный труд не может быть творческим и результативным. И в той, и в другой стране существовали научные тюрьмы, которые давали хороший результат. Это означает, что мы не все понимаем про государственный режим собственности, что, оказывается, он не только про масштаб и экстенсивное расширение, оказывается, он может давать интенсивные результаты. Хотя, замечу, то, что я сказал про мобилизацию, снижение эффективности, перерасходование или подрыв ресурсов – это экономической статистикой иллюстрируется. Но все-таки, как быть с фактами, которые мы с вами с вами знаем. Мы знаем о существовании шарашек в СССР, которые создавали удивительные изделия, да? Вообще, некоторые похожие формы организации существовали в Нацистской Германии, хотя не были так распространены, как в СССР. Вот это как объяснить? Один из лучших специалистов по теории институциональных изменений, Даглас Норт, специально занимался исследованием этих случаев. Вывод, к которому он пришел: поскольку мы имеем дело с человеческими сообществами, есть такой тип институтов, который называется идеологией, и институты имеют значение вообще, а идеологии как институты имеют значение в частности. Если вам удается создать интенсивную консенсусную идеологию в обществе, широко разделяемую, вы можете некоторое время плыть против течения. Сколько? Норт утверждает, что не больше 10-12 лет удавались движения вот против той динамики, которая заложена в трендах мягкости бюджетных ограничений, падения эффективности и так далее, и так далее. Потому что после того, как начинается размывание идеологии, система довольно быстро начинает разлагаться из-за оппортунизма агентов, а в государственном режиме все – агенты, и из-за ограниченной рациональности, а там очень много иерархий многозвенных. Поэтому есть периоды, когда государственный режим собственности, в том числе, тоталитарный в состоянии давать интенсивные результаты и интеллектуальные результаты. Но только до тех пор, пока работает институт идеологии.

45:16

Если начинает сжиматься государственный режим, чем он заменяется? Да разные возможны варианты. Ну, давайте, на что, на коммунальный или на частный смотрим? Частный? Хорошо, давайте частный. Частный режим собственности исследовался дольше всего. То есть фактически 300 лет экономисты довольно тщательно исследовали. Но хочу сказать, что 20-й век, вторая половина 20-го века преподнесла две загадки про частный режим собственности. С одной стороны, он очень легко определяется. Частный режим – это когда объекты специфицированы, или права собственности специфицированы за отдельными лицами. Вроде мы понимаем ограничения и преимущества. Вот так на первый взгляд, на первый взгляд, ограничения связаны с тем, что трудно проводить мобилизацию активов, собирать их в большие достаточно массы в отличие от государственного. А с другой стороны, здесь сильная мотивация, это его, человек это делает сам. Но приведу два примера того, какой это загадочный режим и что мы про него понимаем не очень много. Первый связан с именем известнейшего экономиста, одного из ключевых в неоавстрийской школе, нобелевского лауреата, Фридриха фон Хайека. В 50-е годы 20-го века, когда экономистов разных направлений спрашивали, как они себе представляют к концу 20-го века, какие режимы собственности будут преобладать, и кейнсианцы, неокейнсианцы, и неоклассики, и марксисты и неомарксисты говорили: «Государственный». Почему? Дорогостоящий технический прогресс, большие издержки создания крупных систем, и так далее, и так далее, необходимость мобилизации ресурсов. Был один человек, который говорил: «Преобладать будет частный режим», это был Фридрих фон Хайек. Когда в конце 70-х, начале 80-х произошла революция в телекоммуникациях, резко пошел процесс расширения частного режима. Но у Хайека ведь был не просто прогноз, у него было объяснение, почему это произойдет. И объяснение касалось такого явления, которое Хайек называл tacit knowledge, скрытые знания. Значит, смотрите. Берем не случай информационной революции телекоммуникации, а берем самый заскорузлый случай с самой давней экономической деятельностью, аграрный сектор, сельское хозяйство. Вот там крестьянин знает, что в апреле на его поле вода вот тут скапливается, а копать нужно вот оттуда, а засевать нужно, когда вот на этом дереве листочек расправится. Теперь представьте себе, что все эти знания, которые у крестьянина есть, вы попробовали превратить в открытые знания и кому-нибудь передать. Вообще этот крестьянин не учился переводить свои знания в какую-либо форму. Это значит, что вы должны к нему прислать не только людей, которые агротехникой владеют и что-то в этом деле понимают, но психолога, который будет из него вытаскивать, а он будет мычать, говорить «ну, я не понимаю, что спрашивают». А сам он использует эти знания легко и просто. Значит, получается, что у вас очень высокие трансакционные издержки превращения скрытого знания в открытое. А зачем его превращать в открытое, если человек действует сам? Вот ровно то же самое касается условий информационной революции. Если информация становится очень важным фактором, если индивидуальная интеллектуальная активность становится источником продукта, то начинает работать то, что Хайек и предсказал, tacit knowledges. И поэтому вперед идет индивид или небольшая группа людей, которые там что-то ищет, а потом они, может быть, продают это большой компании для того, чтобы был использован эффект масштаба и возникло тиражирование, устойчивые связи и прочее, прочее. Поэтому оказалось, что частная собственность обладает не только свойством мотивировать и ограничением по мобильности, по возможности мобилизации ресурсов. Оказывается, она небезразлична к объекту. Определенные объекты очень хорошо живут и развиваются в частном режиме, потому что они не требуют издержек вытаскивания этого объекта из человека. Они работают прямо в самом человеке. Вторая ошибка, которая была совершена в прогнозе, прямо противоположного свойства. Когда в начале 90-х рухнул СССР, и социалистические страны Восточной Европы преобразовались, то была сделана ставка на частную собственность, и был сделан прогноз, что к концу 90-х она даст очень хорошие эффекты в тех странах, которые двинулись по этому пути. Этого не произошло. Был один экономист, Эрнандо де Сото, который сказал, что вряд ли это будет так. Эрнандо де Сото – перуанский экономист, но всемирной известности. Он, кстати, часто приезжает в Россию, дважды консультировал наших президентов. В ноябре, видимо, мне предстоит конкуренция к Эрнандо де Сото, мы делаем с ним альтернативные доклады президенту Азербайджана о вариантах развития Азербайджана. Поэтому, в общем, вызов меня серьезный ждет. Но Эрнандо де Сото дал прогноз, который, к сожалению, сбылся. Частная собственность в новых странах не дала серьезного экономического эффекта. А почему? Де Сото утверждает, что есть еще одно свойство у этой собственности. Он очень интересным образом это дело доказывает. Вот смотрите. Я приведу логику рассуждений де Сото, потому что он не про наши страны строил эти все объяснения, когда писал книги «Загадка капитала», «Иной путь» и так далее, и так далее, а про третий мир, который очень хорошо знает. Известно, что за вторую половину 20-го века «золотой миллиард», то есть развитый мир, перекачал в третий мир порядка 5 триллионов долларов в качестве помощи. Де Сото задался вопросом, а сколько активов существует в третьем мире, кроме того, что получено в качестве помощи и при этом не в бюджетах. А он попробовал оценить, понимая особенности большого количества стран, где легальное и нелегальное не совпадают, он провел следующую операцию. У него есть институт в Лиме, который нашел партнеров на разных континентах, и люди ходили и считали тот вид собственности, который даже при нелегальности спрятать невозможно. Какой это вид собственности? Конечно, недвижимость. Они прошли по пригородам, столицы деловых центров в Азии, в Африке, не во всех странах, Россия не была в расчете, честно говоря, думаю, что Рублевка сильно бы поменяла цифры этой калькуляции. Но на 15 триллионов долларов с экстраполяциями было обнаружено нелегальных активов. В чем дело-то? Оказывается, в странах, которые считаются неуспешными, активов много находится в частной собственности, а эффекта нет. Почему? Так вот де Сото доказывает, что активы, которые являются объектом частной собственности, но при этом нелегальны, они не могут давать серьезных эффектов. Потому что легализация нужна для чего? Легализация мультиплицирует собственность в экономике, вы можете брать под нее залоги, она может участвовать в комбинациях, в том числе, в тех комбинациях, которые придумывают третьи лица. А если она спрятана, они не могут учесть ее в своих комбинациях. Эта собственность может легко передаваться из рук в руки или передаваться по наследству. Попробуйте передать нелегальную частную собственность, кстати, это проблема становится актуальной и в России, когда у вас существует нелегализованная частная собственность, которая держится на отношениях с определенными милиционерами, инспекторами, чиновниками. Вы по наследству детям должны передавать отношения с милиционерами, инспекторами, чиновниками. И при этом этот ваш наследник вынужден заниматься тем бизнесом, который вы ему передаете. А может он хотел бы его продать и заняться совершенно другим? Нет, потому что он тогда должен продать отношения с милиционерами, инспекторами, чиновниками. Понятно, да? Что она как бы съеживается очень сильно, частная собственность, если она нелегальна, и мультиплицируется колоссально, если она легализуется, если она получает информационные отражения. Поэтому очень тонкая штука – режим частной собственности. Но главное для наших рассуждений про шубу, купальный костюм, джинсовый костюм, частная собственность – самый дорогой режим. Он требует для того, чтобы работать, чтобы он работал эффективно, требует довольно серьезных инвестиций, вложений, условий. Поэтому есть режимы, в которые войти дешево, а есть режимы, в которые войти дорого. Вот в режим частной собственности войти дорого, нельзя просто объявить – и вошли. Потому что вы, например, должны понести издержки, связанные с описанием, инвентаризацией, учетом, кадастрами и так далее, и так далее, и так далее. Причем техническим описанием и регистрацией всего этого. Это все издержки, издержки, издержки.

56:45

А есть режимы, в которые войти можно очень дешево – коммунальный режим. О котором, кстати, говорится мало, а он реально присутствует, в том числе, и в развитых странах. Скажем, Джеймс Бьюкенен и Гордон Таллок, это основатели теории общественного выбора, одного из направлений институциональной теории. Бьюкенен… для меня загадка, кстати, они все работы писали вместе ключевые, а Нобелевскую премию почему-то получил Бьюкенен, а Таллок почему-то не получил. Не понимаю, но нобелевскому комитету, наверное, виднее, но характерно, что после этого Бьюкенен стал писать с другими соавторами. Видимо, Гордон Таллок переживал. Так вот Таллок и Бьюкенен показывали, к вашему вопросу о том, где строят фабрики, что вообще при зонировании городских устройств, в том числе в США, где идеология частной собственности очень сильна, на самом деле в очень многих случаях режим коммунальной собственности, то есть, когда объекты специфицируются за группой людей, оказываются более эффективным. Более эффективным. Почему? Смотрите, если мы имеем режим, который по определению групповой, у вас по определению гораздо ниже издержки описания объектов, разделения объектов, их, как бы это сказать, расщепления между разными собственниками. С другой стороны, издержки защиты этой собственности тоже ниже, потому что эта защита будет носить коллективный характер. Именно поэтому режим коммунальной собственности оказывается по сравнению с государственной и частной наиболее устойчивым в мире. В двух смыслах: он возникает в случае, сам возникает в случае каких-либо форс-мажорных обстоятельств, и он довольно долго живет. Причем он может возникать во вполне современных ситуациях. Скажем, во время тяжелых кризисов иногда начинают возникать системы, когда предприятия переходят в собственность своих трудовых коллективов. Потому что акционерам платить невозможно, но это не означает, что предприятие не может работать. Если мы понимаем, что это режим, в котором группой лиц, владеющих предприятием, являются те люди, которые себе обеспечивают рабочие места. Тогда оно умещается в экономике. А если вы разъяли вот это соответствие, оно оказывается выброшенным из экономики.

[реплика] – Или как общины в царской России?

– Конечно, общины представляют собой частный случай коммунального режима. Значит, поэтому коммунальный режим, благодаря тому, что там низкие издержки возникновения, легко возникает, устойчив, возникает при любых форс-мажорах. Но у него есть серьезные недостатки. Связаны они с распределительными системами. Все хорошо, пока вы не включили распределительные системы. А дальше вы можете включить одну из трех распределительных систем, но каждая из них даст отрицательный результат. Первое – вы можете распределять просто по лицам, по едокам, так сказать. Второе – вы можете распределять в соответствии с усилиями, с контрибуцией, с взносом трудовым. И третье – вы можете распределять по договоренности о том, вот этих самых людей, как надо распределять. Теперь смотрите, что получается в каждом из трех случаев. Парадокс, который возник в 80-е годы 20-го века, когда Восточный Пакистан отделился от Западного и возникла республика Бангладеш. Инвесторы восприняли это, как очень хорошее предложение. Потому что трудоизбыточные районы, Восточная Бенгалия, где очень много дешевой рабочей силы, туда немедленно попытались разместить трудоемкие предприятия. Потом обнаружился удивительный эффект, очень быстро. Колоссальная безработица, люди охотно нанимаются, работают две недели, через две недели первый конверт и человек увольняется. Дальше он покупает на эти деньги риса, сколько возможно, сидит под деревом и ест, не работает до тех пор, пока рис не кончится, потом опять нанимается. Хочу сказать, в Индии эта схема работала еще сильнее, потому что человек сразу за полцены, довольно низкой, нанимал другого безработного. То есть, человек вроде не стремится к максимизации дохода. В чем дело-то? Объясняется это как раз тем режимом распределения уравнительным, который много веков существовал в азиатских общинах. Понимаете, когда принцип распределения уравнительный, то человек мотивирован работать до тех пор, пока обеспечивается выживание, и прекратить работу, как только выживание обеспечено. Потому что дополнительные усилия не будут компенсированы. Многократное повторение этой игры привело к тому, что вот у людей сложился такой стереотип трудового поведения. Обязательно работать, не работать нельзя, потому что иначе община вымрет, вот это сообщество вымрет, но нет, ни в коем случае не работать много. Кстати, этнографы обнаружили удивительную вещь. Вот считалось, что наши предки в каменном веке и так далее, и так далее вели изнурительную жизнь в борьбе за существование, это не так. Те несколько племен, которые наблюдаются в Амазонии, на островах Тихого Океана, они работают по 4-5 часов в день, потом больше не работают. Они плохо живут, но они живут ровно по этой самой системе: выживание достигнуто – все, можно больше не работать. Хочу заметить, что любое свойство может быть использовано экономически. Вот это свойство коммунального режима было использовано, я бы сказал, хищническим образом, при восстановлении народного хозяйства СССР в 40-е годы. Колхоз, работавший ровно по такому принципу – обеспечить выживание, вот он обеспечивал выживание. После этого у него власть изымала не только хлеб на пропитание, но и семенной хлеб. И снова люди начинали решать задачу выживания. Вот они четыре года непрерывно решали задачу выживания, в итоге СССР восстановился раньше, чем Германия, несмотря на план Маршалла. Из-за того, что свойства коммунального режима были использованы тоталитарным режимом. Я не говорю, что это хорошо, я говорю, что это так. Второй вариант распределения. Второй вариант распределения – в соответствии с трудовыми усилиями. Но если в первом случае вы получаете недоиспользование ресурса, то во втором вы получите его сверхиспользование. Потому что опять, если брать советский пример, освоение Целины, целинных и залежных земель. Глубокая вспашка, людям платят в соответствии с выработкой. И вот они пашут и пашут, и пашут, и поднимают пласты. Происходит засоление земель. Симулирование достигнуто, выплата произошла, земли непригодны к использованию. Это крайний случай, но в целом распределение по трудовым усилиям приводит к максимизации трудовых усилий и, тем самым, к сверхиспользованию объекта этих самых трудовых усилий. Он может подрываться, в более или менее явном виде. Третий вариант. Консенсусные решения, какие-то обсуждения. Значит, есть специальная модель, построенная в теории общественного выбора, public choice theory. Это модель циклического голосования. Выясняется… Вот если мы возьмем, вот знаете, предприятие народного капитализма, которое Святослав Федоров у нас делал, кооперативы Мондрагона в Испании, коллективные предприятия в социалистической Югославии и так далее, и так далее. Там всюду возникает следующая ситуация, когда вы имеете неоднородный круг: скажем, квалифицированные врачи, медсестры, и уборщицы, которые имеют одинаковые голоса. Там происходит попытка все время решить вопрос путем увеличения объема распределения, и по этой модели видно, что начинается перепотребление, то есть то, что должно быть инвестировано, начинает превращаться в заработную плату, начинают подрываться такие предприятия. Поэтому нет в мире совершенства, ну, нет. Коммунальный режим, в который легко войти, из него дальше довольно трудно выходить, и при этом он может давать отрицательные эффекты в зависимости от того, какую систему распределения выберете, такие отрицательные эффекты будут образовываться.

66:32

Теперь хочу сказать, что как же взвешивать эти самые альтернативы. Вот у нас есть режим не-собственности, который, повторяю, теперь может рассматриваться как одна из альтернатив, потому что там может быть, вполне возможна продуктивная экономическая деятельность. Это пока не доказано, но какие-то признаки этого есть. И есть три других режима. Мы можем как-то их сравнить? Я первым делом приведу тот пример, который хорошо описан в истории. Вообще история дает довольно много примеров альтернативных. И при хорошем исследовании мы получаем что-то вроде экспериментальной экономики. Я приведу пример, который проанализирован, прежде всего, в книге Джона Амбека, но и в ряде других книг. Дело в том, что с Калифорнией, которую я сегодня уже упоминал, как крайнюю точку расширения Соединенных Штатов Америки, ровно в том самом 1846 году, когда США расширились до Тихого Океана, произошла знаменательная история, которая и создала этот исключительный кейс, взвешивание разных альтернатив. В одно и то же время произошло отторжение этого штата от Мексиканского Союза и открытие золота под Сакраменто, началась Золотая лихорадка в Калифорнии. Дальше возник совершенно неожиданный эффект. Приезжает губернатор от Вашингтона в Сан-Франциско с войсками федеральными. Через неделю он обнаруживает, что у него нет федеральных войск, все ушли мыть золото. Он еще пару недель управляет один, потом он куда уходит? Мыть золото. Раза три Вашингтон присылал людей, потом понял, что он так за бюджетный счет перекачает всю армию Соединенных Штатов на золотые прииски, и перестал это делать. В итоге Калифорния в течение 18 лет, я подчеркиваю, 18 лет, находилась вне какого-либо государственного устройства, с 1846 по 1864 год. Но в этих условиях…Заметьте, это не какие-нибудь древние годы, люди все видели, осталось много документов, можно исследовать. Мы можем посмотреть, что происходило с разными областями жизни, в том числе, с режимами собственности в Калифорнии, где не было фактора государственности, а шел вот такой всеобщий и свободный эксперимент. Сложились два конкурирующих режима. Один из них…Я буду говорить о том, как это именно описано, как это выглядело. Один – так называемый поземельный контракт, а второй – так называемый долевой. То есть люди довольно быстро пришли к тому, что режим свободного доступа плох, потому что кольт уже изобретен, и много погибших, что надо как-то собственность фиксировать. Поэтому они договаривались между собой, как столбится собственность, а дальше было два варианта. Либо земля закрепляется за человеком, либо земля закрепляется за группой людей, которые находятся в доле. Как вы понимаете, это аналогии, ну, режим свободного доступа там не выжил, оказались чересчур большие экстерналии, хоронить много приходилось, но конкурировали коммунальный режим – долевой контракт и частный, поземельный. Причем, как был устроен долевой контракт? Какая-то группа людей, они делились, кто там копает, кто моет золото, кто что, и дальше все делится между ними по договоренности, за одним, надо сказать, исключением. Если человек нашел самородок, он не подлежит разделу, он принадлежит тому, кто нашел. Знаете, почему? Они были американцы, они считали, что недаром в декларации независимости сказано: «Каждый американец имеет право на счастье». Нашел самородок – это его, это не подлежит долевому разделу, к вопросу о надконституционных институтах. Как вы полагаете, 18 лет – большой период, какой режим победил в начале? Вот два образовалось фактически сразу, к концу 40-х годов, какой преобладал?

[реплика] – Долевой.

– Долевой, да, конечно. Потому что режимы [издержки?] входа в этот режим небольшие. А к концу периода, к началу 60-х годов какой преобладал? Частный. Причем, что интересно, именно возникновение частного вызвало прекращение всей истории с внегосударственным существованием Калифорнии. Почему? За эти 18 лет в начале был только один факт легальных отношений между Сакраменто и Вашингтоном. Люди, намывшие много золота, обратились в Вашингтон и сказали: «Мы хотим, чтобы официально столицей огромного штата Калифорния считался не Сан-Франциско, а Сакраменто, и предлагаем за это Федеральному Правительству Соединенных Штатов 20 мешков золота». В конгрессе подумали и решили, why not. Они приняли 20 мешков золота, поэтому Сакраменто и сейчас считается столицей штата, там проходит инаугурация губернатора, хотя, честно сказать, вся администрация сидит, конечно, в Сан-Франциско. Но все официальные ритуалы проходят в Сакраменто. Сначала вот такие номинальные отношения. Почему режим частной собственности привел к спросу на государство? Он дорогой, он сложный, нужна судебная система, нужна регистрация, нужна торговля, золото куда девать? Он эффективный, режим частной собственности оказался более продуктивным, дальше что, друг с другом золотом обмениваться? Нужна система торговли, международного сообщения, общения с другими штатами и прочее, прочее. Понадобился фактор государства, законодательства, судов, и губернатор был приглашен в Сакраменто. Значит, первое, что я хочу заметить. Смотрите, реальное взвешивание происходит, и мы понимаем, почему происходит так или иначе. Ваше предсказание оказалось верным, режим коммунальной собственности, режим с дешевым входом, а режим частной собственности – дорогой, он требует инвестиций, создает спрос на многие факторы. Теперь, бог с ней, с Калифорнией, нас же в общем больше интересует родная страна, пока, во всяком случае, мы на нее рассчитываем здесь. Прекрасный мыслитель российский, я вот искал слово, потому что он экономист, но основные его труды выходят вообще-то по литературоведенью, он специалист по пушкинской эпохе, Кирилл Рогов, который работает в Институте Гайдара, был зам. главного редактора газеты «Коммерсант». вот когда он был зам. главного редактора газеты, он сказал в разговоре со мной прекрасную фразу с объяснением того, как идет конкуренция режимов собственности в России. Поскольку она была сказана частно, мне, я у него испросил право цитировать его и ссылаться на источник, что и делаю. Как описал Кирилл Рогов уже не калифорнийский, а российский эксперимент взвешивания альтернативных режимов. 90-е годы, приватизация, все несут мешки из амбара. При этом, сколько могут, отсыпают по дороге. Нулевые годы: реприватизация, создание государственной компании, все несут мешки в амбар, при этом, сколько могут, отсыпают по дороге. Вопрос не в том, куда несут мешки, вопрос, сколько отсыпают по дороге. Теперь давайте проинтерпретируем то, что сказал блестящий литературовед. Если мы это воспринимаем, как конкуренцию, опять-таки трех режимов (свободного доступа, не-собственности, частной собственности и государственной), то мы до станции частной и государственной собственности вообще-то не доезжали. Потому что работающий режим частной собственности предполагает, например, эффективно, по крайней мере, реально, активно работающую судебную систему, с этим проблемы. Система регистрации, инвентаризации прав – только-только подбираемся к этому. И так далее, и так далее, и так далее. Но работающий режим государственной собственности тоже предполагает довольно много условий. Например, контроль бюджетных расходов, наличие обратной связи, наличие цепочки принятия решений, наличие работающих надзорных и контрольных органов, со всем этим тоже большая проблема. Поэтому фактически, если говорить о двадцати годах нашего блуждания, а не восемнадцати калифорнийских, то мы пока ходим где-то вокруг режима свободного доступа, обозначая векторы: вот в сторону режима частной собственности, вот в сторону режима государственной собственности. Кстати, заметьте, коммунальная в данном случае в идеологии не обозначается, но это не означает, что ее нет. Потому что когда мы исследовали пару лет назад, какая собственность в России считается легитимной, у нас результат получился не совпадающий с тем, что раньше предполагалось. Потому что раньше считалось, что в России считают мелкую или среднюю, по крайней мере, собственность легитимной, а крупную частную собственность нелегитимной. Это не так. Выяснилось, что люди считают нелегитимной и мелкую собственность, если, например, или среднюю…Вот был Дом Пионеров, в который люди привыкли ходить, а стало казино, куда человек не имеет доступа, и даже, может, в сад не может зайти. Все. Почему? Потому что это и не режим свободного доступа, и не коммунальный режим. Многие вещи неприемлемы потому, что коммунальный режим поддерживается. С другой стороны, крупную собственность нередко воспринимают как нормальную, когда считают, что собственник ведет себя достойно в качестве менеджера, который действует в интересах сообщества. Как сказал бывший губернатор Россель про бывшего капиталиста Каху Бендукидзе, представляя его иностранцам, он сказал: «А вот это владелец наших заводов». Перевести это довольно сложно, но в режиме коммунальной собственности это вполне понимаемая фраза.

78:09

Значит, поэтому мы имеем незавершенный выбор в России, незавершенный в связи с тем, что структура трансакционных издержек такова, и уровень трансакционных издержек очень высок, и инвестиции необходимые не приведены. Мы не подошли к формированию режима, поэтому мы, в основном, ходим вокруг режима не-собственности или не выявленного коммунального режима, самого дешевого. Причем, выбор, который будет сделан, все равно не будет окончательным. Это не к России относится, это общетеоретическое утверждение, почему? Потому что есть некоторые подвижные условия, которые будут менять оптимальность той или иной выбранной альтернативы. Что я имею в виду? Давайте представим себе, что люди на какой-то территории стали более договороспособными, тогда им легче будет существовать, например, в коммунальном режиме собственности или в частном. А при низкой договороспособности явно конкурентоспособен, более конкурентоспособен основанный на принуждении государственный режим собственности. Теперь представим себе, что, скажем, существуют хорошая развитая институциональная среда, тогда у вас скорее будут побеждать государственный или частный режим, а коммунальный вряд ли. Потому что он в самых примитивных условиях может существовать, а сложная институциональная среда ему не нужна. Но ведь это все переменные факторы. Я могу еще называть факторы, связанные, например, с динамикой ценностей, неформальных институтов, однородностью или неоднородностью населения, в том числе этнической. Поэтому у вас есть еще граничные условия, которые меняются, поэтому задачка у вас все время по-разному будет решаться, вот эта оптимизационная задача, когда вы взвешиваете режим и выбираете. Поэтому выбирать вам, скорее всего, предстоит в течение всей жизни. В этом смысле я считаю, что точное изложение вот этого подхода к взвешиванию альтернатив передал не знающий теоремы Коуза и его конструкции меню альтернатив, прекрасный поэт Юрий Левитанский, который написал стихотворение, вы, наверное, знаете его: «Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу, дьяволу служить или пророку, каждый выбирает для себя». Там есть такие строки: «Каждый выбирает по себе щит и латы, посох и заплаты, меру окончательной расплаты каждый выбирает по себе. Каждый выбирает для себя. Выбираю тоже, как умею. Ни к кому претензий не имею. Каждый выбирает для себя». Думаю, что так и будет происходить на протяжении всей вашей жизни. Спасибо. Если есть вопросы, готов отвечать.

[реплика] – А почему во время Золотой лихорадки частная собственность победила?

– Стала преобладать?

– Да.

– Видите ли, она дает более серьезные экономические эффекты. Я повторяю, что у коммунального режима, он легко налаживается, но при этом там плохо работают распределительные системы, они дают отрицательные эффекты. При частном режиме, хотя сразу его наладить невозможно, нужны предпосылки, устоявшиеся хотя бы неформальные институты, но зато она потом дает экономические эффекты. Скорее всего, так и произошло.

– То есть выход из коммунального режима очень трудный?

– Ну, видите ли , все-таки давайте понимать, что в данном случае выход из коммунального режима состоял в том, что люди расторгали долевой контракт и делили участки, имея определенные навыки. Потому что это все-таки похоже на некоторую такую игру. Потому что это люди, граждане Соединенных Штатов, которые понимали, как устроены право, суды и так далее, но оказавшиеся в особых условиях организации бизнеса. Поэтому это было просто расторжение условий долевого контракта и переход на поземельный. Конечно, было вытеснение еще экономическое тех, кто работал на поземельном контракте. То есть это была прямая конкуренция, где какой-то сектор сужался. Но дальше началось расторжение долевых контрактов. Еще вопросы?

– А еще вы говорили про то, что […] там можно идти против течения 10-12 лет. Можно еще как-то поподробнее? Почему именно 10-12? Допустим, для Сталина это характерно где-то 20 лет.

– Нет, это не так. Это не верно. Это не так. Потому что если говорить о периоде продуктивной работы научных тюрем, то это с конца 30-х и до конца 50-х годов. Они просто появились, шарашки появились реально…Простите?

– В середине 30-х, 35-36-й.

– Ну, возможно, да. Но хочу сказать, что, в общем-то, уже в конце 40-х их эффективность стала падать. Ведь надо учитывать, что в течение Отечественной войны интенсивность поддерживалась самим фактом войны, да? Когда люди, которые находились в заключении, все равно считали необходимым работать на свою страну, не важно, как они относились к политическому режиму. Создавая вооружения, средства защиты своей страны. Да? Но когда война закончилась, и была пересменка между Второй и Третьей мировой войной, естественно, не состоявшейся Третьей Мировой войной, которая планировалась сторонами то ли на 52-й, то ли на 54-й год, там сдвигались планы. То в этих условиях такого интенсивного воздействия идеологии уже не было. Поэтому результативность научных тюрем в конце 40-х, начале 50-х, она оказалась уже ниже. Кроме того, очень интересный факт. Ведь демонтажа системы, вот всей массовой системы принуждения, всего ГУЛАГа, потребовал глава этой системы и лучший знаток, Лаврентий Берия. Когда начались в 53-м дискуссии о том, что надо делать, наиболее радикальный план реформ был предложен был предложен Лаврентием Берией. Потому что он создатель ГУЛАГа, он глава атомного проекта и так далее, он знал, что там происходит внутри, что произошло колоссальное расточение человеческого материала, что уже не собрать людей, что ужимаются эти научные тюрьмы, не говоря уже о массовых предприятиях на Дальнем Востоке, которые давали убыль колоссальную, а экономический результат – маленький. Вот этот вот «мобилизация – падение эффективности – подрыв» уже произошли. И наилучшее свидетельство таких вещей, когда, собственно, главы и организаторы репрессивной тоталитарной системы говорят: «Так. Вот это срочно меняем, начинаем демонтировать». Они понимают положение внутри. Еще вопросы? Уважаемые друзья, теперь мы встречаемся через 2 недели, то есть у нас получается 28-го октября. Я буду читать парную лекцию про общество и государство, о взглядах институциональной экономики на теорию коллективных действий и модель стационарного бандита, которой описывается деятельность государства. Так что до встречи через две недели. Всего доброго.