Глава IX о принципе деспотического правления

Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для деспотического правительства нужен страх. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна.

Безграничная власть государя переходит здесь целиком к тем, кому он ее поручает. Люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком государстве революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в людях и погасить в них малейшую искру честолюбия.

Правительство умеренное может по желанию и без опас­ности для себя ослабить бразды правления: оно держится собственною силою и силою законов. Но если в деспотическом государстве государь хотя бы на мгновение опустит угрожаю­щую руку, если он не может без замедления уничтожать лиц, занимающих первые места в государстве, то все пропало, так как страх - единственное движущее начало этого образа правления - исчез, и у народа нет более защитника.

В этом, по-видимому, смысле и говорили кадии, что великий повелитель не обязан соблюдать данное им слово или клятву, если он ограничивает ими свою власть.

Нужно, чтобы народ был судим по законам, а вельможи - по прихоти государя; чтобы жизнь последнего из подданных была ограждена, а жизнь пашей - в постоянной опасности. Нельзя говорить без ужаса об этом чудовищном правлении. Сефевид, низвергнутый в наши дни в Персии Мир - Вейсом, был свидетелем гибели правительства еще до завоевания страны, потому что он недостаточно пролил крови.

История говорит нам, что Домициан своими страшными жестокостями до того напугал своих чиновников, что народ чувствовал некоторое облегчение во время его царствования. Так поток, разрушивший все на одном берегу, оставляет на другом нетронутые пространства, где глаз издали замечает несколько зеленеющих лужаек.

Глава х Различие в характере повиновения в умеренных и деспотических государствах

В деспотических государствах природа правления требует беспрекословного повиновения, и, раз воля государя известна, все последствия, вызываемые ею, должны наступить с неиз­бежностью явлений, обусловленных ударом одного шара о Другой.

Здесь уже нет места смягчениям, видоизменениям, приспо­соблениям, отсрочкам, возмещениям, переговорам, предосте­режениям, предложениям чего-нибудь лучшего или равносиль­ного. Человек есть существо, повинующееся существу повеле­вающему.

Здесь уже нельзя ни выражать опасений относительно бу­дущего, ни извинять свои неудачи превратностью счастья. Здесь у человека один удел с животными: инстинкт, повино­вение, наказание.

Здесь не принимаются во внимание естественные чувства - уважение к отцу, любовь к детям и женам, - законы чести, со­стояние здоровья: приказ объявлен - этого достаточно.

В Персии раз государь осудил кого-нибудь никто уже не смеет ни заводить с ним речь об осужденном, ни испрашивать для него помилования. И если бы, изрекая свой приговор, властелин был пьян или не в полном рассудке, приговор все-таки должен быть приведен в исполнение. Иначе государь про­тиворечил бы самому себе, а закон не может себе противоре­чить. Такой образ мыслей всегда господствовал в этой стране: за невозможностью отменить указ царя Агасфера об избиении евреев, там пришлось разрешить им защищаться.

Но есть, однако, и там одна сила, которую можно иногда противопоставить воле государя: это религия. По приказу госу­даря человек покинет своего отца, даже убьет его, но он не станет пить вина, несмотря ни на какие приказы. Законы ре­лигии исходят от высшей власти, одинаково обязательной как для государя, так и для его подданных. Иное дело - есте­ственные права человека: тут государь перестает быть простым смертным.

В умеренной монархии верховная власть ограничивается тем, что составляет ее движущее начало, я хочу сказать - честью, которая, как монарх, господствует там над государем и народом. Там ссылаются не на требования религии - придвор­ный счел бы это смешным, - а на правила чести. Отсюда про­исходят необходимые видоизменения в характере повиновения; понятию чести свойственны различные причуды, и все они от­ражаются на повиновении.

Но хотя в этих двух видах правления характер повинове­ния неодинаков, тем не менее у них одна и та же верховная власть. Куда бы ни обратил свой взор государь, он всюду заставляет чашу весов склониться на свою сторону и ему по­винуются. Все же различие тут в том, что в монархиях госу­дари - люди более просвещенные, и министры их несравненно искуснее и опытнее в делах правления, чем в деспотическом Государстве.