14 Октября.

Из 7 районов города врагу удалось захватить 6. Кировский район, окруженный с трех сторон, в течение всей битвы оставался единственным, куда немцы так и не смогли прорваться.

- Местом, где можно было хоть чем-то разжиться, оставался элеватор. Он все время переходил из рук в руки, но это никого не останавливало. Мы пробирались туда тайком через нижнее отделение… Большей частью оно было горелым, но все-таки это было зерно, а значит – еда. Мать размачивала его, сушила, толкла, делала все, чтобы как-то прокормить нас. Ходить на элеватор стало для меня постоянным делом, но я стремился туда не только за зерном. На моем пути находилась библиотека, вернее то, что от нее осталось. В ее здание попала бомба и все разворотила. Однако многие книги остались целы и валялись повсюду. Набрав сколько мог зерна, я по дороге отсыпал его в свои тайники, потом шел к библиотеке, садился там и читал. Я прочел тогда много сказок, всего Жюля Верна. Горелое зерно, оттопыривающее мои карманы, спасало меня от голода, а книги, прочитанные на пепелище, лечили мою душу.

15 ВЫЖИВАНИЕ______________________________________________________________________

23 Октября.

Расстояние от переднего края боя до Волги сократилось до 300 м.

- Во двор вошли двое вражеских солдат, и один из них полез в нашу щель. Взрослых поблизости не было, а мы с сестрой грелись на солнышке. Я увидела солдата, когда он уходил, унося с собой самую ценную нашу вещь – шерстяное одеяло, которым укутывала нас с сестрой мама. Я с криком бросилась за ним, схватилась за край одеяла и повисла на нем. Солдат протащил меня по земле, ругаясь, пытаясь стряхнуть меня. Мама, услышав мой крик, выскочила из летнего сарайчика и потеряла дар речи. А солдат уже стаскивал с плеча автомат. Мама упала на колени, но ничего не могла сказать, а только тянула ко мне руки. Я продолжала висеть на одеяле, не разжимая рук. Второй солдат наблюдал всю суету молча, но потом что-то резко сказал первому, тот швырнул свой конец одеяла в меня, и они ушли. Мама не могла оправиться от страха, а меня долго согревали, так как все тело била дрожь. Оставаться в городе мы больше не могли и влились в поток жителей, уходящих в направлении Нижнего Чира.

- Однажды меня от голода спасла крыса. Её я увидела внезапно , она мелькнула , но разглядела : в зубах она держала кусок хлеба. Я стала ждать, может, ещё пробежит, но посыпались мины и пришлось уйти в укрытие. На второй день я снова пришла сюда. Долго ждала, стало темно, и вдруг увидела её. Она вынырнула из сгоревших сараев. Я стала обследовать сарай. Не давала искать обвалившаяся кровля. Уже хотела бросить эту затею, присела отдохнуть, как в просвете увидела мешок обгоревший и закопченный, но все же в нем были собраны остатки хлеба, куски от стола. Больше недели я жила ими.

- Голодная зима заставила всех нас искать все, что с грехом пополам годилось в пищу. Вот почему, разбредясь в разные стороны от нашего домика, искали мы под снегом то, что оставалось от уже съеденных немцами лошадей. Как правило, это были копыта да полуразложившиеся шкуры Правда, были еще «продукты», которыми мы тогда питались, чтобы избежать голодной смерти, — это патока и клей-декстрин. За ними мы ходили, а вернее, ползали на животе под пулями на тракторный завод.

Там, в чугунолитейных цехах, в колодцах мы набирали па­току с керосиновой добавкой. Еще до бомбежки, чтобы пред­отвратить ее воровство, дирекция отдала распоряжение прове­сти такую операцию с дефицитным продуктом. Клей находили там же. Принесенную патоку долго вываривали, стараясь ос­вободить ее от керосина. Из клея же пекли лепешки. От этих «деликатесов» языки у нас стали как деревянные. Но важно, что после этого сильно хотелось пить. Поешь немного, выпьешь добрый литр воды и — вроде бы ничего. Создавалось впе­чатление, что ты действительно наелся. И все равно голод был так силен, что притуплял опасность, затушевывал реальность. Нечто подобное получилось и с нами.

- Недалеко от нашего жилья разместился немецкий продо­вольственный склад. Как-то, воспользовавшись тем, что немцы, работающие в нем, вышли из хранилища и занялись в стороне каким-то делом, оставив дверь открытой, я через щель в заборе проникла во двор, а затем и в склад. Первое, что я увидела, попав туда, были лежавшие на столе консервы. Быстро схватив банки три, я убежала. Около дома меня неожиданно остановила мама: «Ты откуда? Что это у тебя? Я показала. Мама побелела, как полотно: «Ду­рочка! Да понимаешь ли ты, что за это нас всех могут расстре­лять?!». Я заплакала. Тогда мама запихала банки в носки старых, рваных валенок, валявшихся прямо у порога. Двое немцев пришли минут через тридцать. Старший из них, размахивая пистолетом, требовал сказать, кто взял консервы и где они спрятаны. Мы хором отвечали: «Ничего не видели. Ничего не брали». Немцы перерыли весь дом, но ничего не нашли. Обрати они внимание на лежавшие у двери валенки...

- Первой не стало моей младшей сестренка Зоеньки — «нашего Зайчика», как нежно говорила мама. Угасла она от голода постепенно. Однажды мама ушла на очередной поиск пищи, в надежде найти хотя бы лошадиное копыто. Едва мама появилась я окопе, а я уже пытала ее: «Ну, что-нибудь нашла^?» Она собиралась мне ответить, но неожиданно остановила свой взгляд на сестренке, которую я держала не руках. -Доченька, что же ты ее качаешь? Ведь Зоечка-то мертвая!». Слез мы обе не сдерживали. Хоронила мама Зою одна. Когда вернулась, в руках у нее был кусок мяса. Воспользовавшись тем, что снарядом убило немецкую лошадь жители спешили скорее от­резать от нее себе хоть небольшой кусок. Ели мясо сырым варить было не на чем и не в чем. Вот такие получились «поминки».