Rudjakov_Jazyk_ili_pochemu_ljudi_govorjat

терии» и не вошли свойства реалий идеальных (таких как понятия, значения и т.п.) или двусторонних (таких как элементы семиотических систем — знаки). Как представляется, к числу «природных» (их, с нашей точки зрения, точнее было бы именовать «субстанциональными») качеств следует отнести не только органичность и неорганичность, каменность и деревянность, твердость и мягкость, цвет и форму, а применительно к лингвистическим объектам — артикуляцию, морфемный состав, семный состав означаемого знака, но и такие свойства, как материальность, идеальность, знаковость.

Одно из возможных определений реалии — это определение по субстанциональным качествам. Эти качества образуют множество, в котором выделяется центральное субстанциональное качество, которое прежде всего и должно быть указано в определении. Покажем субстанциональное описание реалии на примере обыденного орудия — топора.

Что есть топор? Начнем с топора каменного, который, будучи топором по своей сути, по своей субстанции был абсолютно нетождественным современному нам инструменту, являющемуся соединением деревянной рукояти и металлического лезвия.

Изображенная на рисунке реалия в энциклопедическом словаре описывается следующим образом: ‘грубо обтесанный с одной или обеих сторон валун в форме миндалины, с острыми, режущими, часто иззубренными краями и более или менее тонким острием. Употреблялось оно непосредственно рукой, без всякой рукояти… поэтому та часть, которая предназначалась для захвата рукой, оставалась не об-

битой’ (Брокгауз-Эфрон, 531). Это описание имеет отчетливый субстанциональный характер: «валун», «обтесанный», «в форме миндалины», «с острыми краями», «иззубренными краями».

Показательно, что топор из другой эпохи определяется иначе: «В бронзовых топорах рукоятка вставлялась не перпендикулярно к плоскости топора, как в современных формах, а по направлению продольной оси его, как в наших долотах, но для

удобства употребления рукоятке придавали изогнутую под прямым углом форму» (Брокгауз-Эфрон, 533).

Приведенные описания различающихся по своим субстанциональным качествам предметов посвящены одной реалии — топору, который на различных этапах своего развития существовал в различных — функционально тождественных — формах, сохраняющих, однако, свою главную («топоропорождающую») функцию и свои основные составные части (или подсистемы): лезвие, или острие как ‘нечто, непосредственно воздействующее на объект обработки’, с одной стороны, и рукоять как ‘средство «доставки» лезвия к объекту воздействия’, с другой.

Тот факт, что в каменном топоре роль рукояти выполняла человеческая рука, не меняет сути: топор остается топором независимо от того, из какой субстанции сделаны его основные функциональные части.

Представляет интерес в этом контексте «функциональная семантика» Н.Я. Марра, который «сформулировал следующую закономерность: с появлением в хозяйстве какого-либо нового предмета, речь идет главным образом об орудиях — инструментах или хозяйственных животных, на этот предмет переходило имя (название) того предмета, который до него выполнял ту же функцию… «Для выражения “железного топора”, — пишет Н.Я. Марр, — человечество не выдумывало нового слова, оно перенесло название “каменного топора” на “железный” без всякого определения» (Цит. по: Степанов, 233). С нашей точки зрения, это прекрасное свидетельство принципиальной функциональности человеческого видения мира, функциональности, которая должна быть осознана и наукой.

Соссюровское определение языка как системы знаков является определением по субстанциональным качествам.

Вернемсякклассификациикачеств.Следующийвидкачеств, по В.П. Кузьмину, — качества системные: «В отличие от первых двух (т.е. природных и функциональных качеств.— А.Р.) <...>,

всегда присутствующих в материальных явлениях то ли в виде качества самой материи, то ли в виде специфической формы и функции, последние являются совокупными, или интегральными. Поэтому в конкретных социальных предметах и явлениях они могут быть структурно не материализованными (например, стоимость <...>). Системные качества наиболее сложные, непосредственному наблюдению они обычно недоступны: их можно открыть лишь при помощи научного анализа, причем такого, который охватывает всю систему в целом» (Кузьмин, 72). Человечество открыло системные качества в форме меновой стоимости. Соссюровская значимость (ценность) знака также относится к системным качествам.

Восприятие системных качеств требует особого тренинга прежде всего потому, что эти качества надындивидуальны: они принадлежат реалии как элементу системы. Обратимся к примеру, который представляется нам достаточно показательным. Это кирпичный забор:

Кирпичи А, В и С тождественны по своей природе: они представляют собой куски обожженной глины определенной формы. Эти кирпичи тождественны по своей функции: это строительный материал. Но у них разные системные качества в этой системе: если изъять из нее кирпич А и/или В, система будет продолжать существовать; если же убрать кирпич С — краеугольный камень, — то забор разрушится.

Системные качества реалий чрезвычайно важны для человека, для формирования его «картины мира». Человеческие

ценности — это системные качества. Когда мы говорим о языке, например, «важнейшее средство общения», то словом «важнейшее» кодируется системное свойство языка в системе средств человеческого общения (о системных качествах лингвистических единиц см.: Рудяков, 1988а; Рудяков, 1988б).

Определения по системным качествам являются одним из трех возможных определений; они, как правило, включают следующие фрагменты: «неотъемлемый компонент», «краеугольный камень», «необходимая составная часть», «жизненно важный» и т.п.

Обратимся, наконец, к качествам функциональным.

1.4. Функция и функциональные качества.

Функционализм

По словам В.П. Кузьмина, «второй род (качеств.— А.Р.) образуют функциональные качества. В основе этого типа качественной определенности лежит принцип специализации или назначения. Здесь определенность материи теряет свое, так сказать, номинативное значение и назывательно-определительная роль переходит к функции... Так, именно по этому принципу определяются все предметы созданной человеком «второй природы». Скажем, многие предметы домашнего обихода могут быть изготовлены из различных материалов, и качество материи здесь не имеет решающего значения; главное состоит в том, что они должны соответствовать своему назначению, своей функции. Это и есть их функциональное качество» (Кузьмин, 2).

Термин «функциональное качество» для лингвиста необычен: как правило, в языковедческих работах используется термин «функция» в единственном и множественном числе. Как соотносятся понятия ‘функция’ и ‘функциональное качество’?

Очевидно, что любая реалия обладает множеством функциональных качеств, которые, однако, не являются равноправными, равноважными, равно определяющими сущность реалии. По словам В.Г. Гака, «понятие функции связано с понятием целевого назначения, независимо от того, создается ли это назначение

природой или человеком. Следует, таким образом, различать понятия: функция, использование и эффект. Функция структурно обусловлена: объект возникает или создается с определенной целью, благодаря достижению которой сохраняется объект или система в целом. Но назначение может меняться. В таком случае следует говорить о вторичной, переносной функции объекта. Например, первичной функцией пуговиц является застегивание одежды. Но иногда они нашиваются для украшения платья, и в этом случае они выступают в переносной, вторичной функции. Использование (употребление) отличается от функции непредусмотренностью системой, но сближается с функцией целенаправленностью действия, в которой проявляется функция. Использование носит нерегулярный, факультативный характер. Например, в известном ленинском примере со стаканом использование стакана для питья есть его употребление в его первичной функции. Но употребление его для того, чтобы держать пойманную бабочку или в качестве пресс-папье относится уже к собственно употреблению, но не к функции стакана. И, наконец, эффект характеризуется нецеленаправленностью. Французский автор так иллюстрирует различие между интересующими нас тремя понятиями <…>: функция аркбутана — поддержание стен здания, его использование для залезания на крышу есть его употребление, тот факт, что аркбутан может отбрасывать тень, — его эффект…» (Гак, 181).

Таким образом, реалия обладает функциональными качествами нескольких видов: можно говорить о множестве функциональных качеств, формируемом функцией, а также разнообразными использованиями, применениями, эффектами… Это открытое множество, пополняемое за счет новых, постоянно возникающих способов привлечения реалии к достижению тех или иных человеческих целей. Однако в этом множестве есть центр, ядро, главное функциональное качество, являющееся подлинным предназначением реалии, смыслом, причиной ее возникновения и существования в социуме. Представляется целесообразным именно это ядро именовать функцией реалии.

Итак, функция — это то, для чего реалия существует в мире

человека; это смысл существования реалии в очеловечивае-

мом Универсуме; именно функция предопределяет природу реалии.

Это последнее утверждение противоречит распространенному убеждению (ср. «функция структурно обусловлена» у В.Г. Гака) в том, что функция обусловлена природными качествами реалии, и поэтому оно нуждается в отдельном обсуждении: «Природные материальные качества вообще не могут абсолютизироваться как выразители содержания, когда речь идет о вещах и явлениях социальной действительности. Так, если рассмотреть топор с точки зрения природной качественной определенностиматерии,то,например,железоестькачествоисодержание, а железный топор есть только форма, приданная человеком этой материи. Это один возможный принцип спецификации, где за единицу качества принимается природное качество материи. Если, однако, тот же топор рассматривать как социальную вещь, то содержанием и качеством будет сам топор — его функция, а природное качество его материи будет его “частным качеством”» (Кузьмин, 80).

Сходная мысль высказывается и О.В. Лещаком: «Человеческое определение конкретно-физических предметов происходит не по их материальной, физической сущности, а по их функциональному предназначению. Получается, что собственно бытийные свойства осязаемых предметов (молекулярная и атомная структура) игнорируются нашим сознанием в пользу прагматически-функциональных потребностей. Зеркало для нас не стекло, а предмет, в котором можно увидеть свое отражение, сущность чаши для нас не в ее материально-бытийных свойствах, а в ее функционально-гносеологическом предназначении <…>. Способ нашего видения предметов органического

инеорганического мира, не являющихся плодом человеческой деятельности, подчинен все тому же принципу функциональной включенности в нашу предметную прагматическую деятель-

ность…» (Лещак, 36—37).

Трудно переоценить важность тезиса о системообразующей роли функции для понимания устройства человеческого мира

исути функционализма: именно функция реалии, принадлежащей очеловеченной части Универсума, является тем фактором,

который каузирует ее (реалии) существование в мире Homo, а также обусловливает ее субстанциональные качества. Трудно переоценить важность этого тезиса для дальнейшего изложе-

ния: природа реалии есть следствие ее функции, функция реалии определяет ее субстанцию. Парадокс заключается в том,

что лингвист совершенно спокойно воспримет этот тезис, если речь пойдет о топорах или других орудиях, например, авторучке, природа которой есть полый стержень, заполненный красящим веществом, с шариком на конце, помещенный в специальный корпус, а подлинная социальная (функциональная) сущность — инструмент для письма. Лингвист смутится тогда, когда последовательно продолжая эти рассуждения, мы скажем, что таким же образом должны быть стратифицированы определения языка и, например, слова. Это означает, что констатация знаково-

сти языка как его субстанционального качества достаточно далека от определения его сущности.

Собственно говоря, именно в этом пункте расходятся функционализм, исходящий из примата функции над субстанцией, и «субстанционализм», считающий, что субстанция реалии превалирует над функцией реалии и определяет ее. Именно этот пункт различает функционализм и «субстанционализм» как две «гносеологические призмы», как краеугольные камни лингвистических научных парадигм.

Именно этот пункт вызывает многочисленные следствия и концептуальные различия: так, например, функционализм позволяет исследователю увидеть функциональные системы и функциональные части этих систем; функциональные единицы, функциональные тождества и различия, формирующие структуры этих систем — увидеть то, что принципиально недоступно для дофункционального (субстанционального) видения.

Как представляется, функционализм является наиболее органичной гносеологической призмой для постижения Универсума, в центре которого — Homo sapiens, воспринимающий свой мир независимо от его масштаба — дачный участок или Вселенная — как мир для «Я» или для «Мы». Иначе говоря, функционализм — это будущее лингвистической науки, это лингвистическое мировосприятие XXI в.

Таким образом, функционализм не сводится к простой констатации существования у реалий назначения и способности к функционированию: примат функции — это осознание того,

что функция творит реалию, определяя ее «природу», ее субстанцию, ее строение.

Прежде чем перейти к обсуждению проблемы определения естественного языка, покажем разницу между субстанциональным и функциональным восприятием мира на простом примере — примере топора, который неожиданно часто используется в этом качестве в рассуждениях философов и лингвистов.

Представим себе, что существует наука о топорах, которая могла бы быть названа «топороведением», «топорознанием» или «эйксистикой» (от английского an axe).

Основным объектом этой науки является топор. Уже это, простое на первый взгляд, утверждение вызывает ряд вопросов, главный из которых — «что такое топор?» — предполагает, по крайней мере, два (субстанциональный и функциональный) варианта ответа:

•предмет, представляющий собой соединение железного лезвия и деревянного топорища, используемый для рубки

итески;

•орудие рубки и тески, представляющее собой, как пра-

вило… Мы неслучайно начали разговор об эйксистике с выбора

определения топора: та или иная дефиниция обусловливает то или иное понимание основного концепта этой науки и то, каковой эта наука в конечном итоге станет. Вспомним здесь еще раз замечание В.В. Бибихина, о том, что «понимание любого простого начала, например единства, должно быть сначала заложено в науку, чтобы наука могла его применить» (Бибихин, 110).

«Закладывая» понимание топора в топороведение, мы должны осознавать, во-первых, что существует некое множество подобных потенциально возможных «пониманий»; во-вторых, что это множество «пониманий» возникает на основании определенных познавательных установок.

Два возможных варианта «топорознания» вырастают из двух определений топора, первое из которых — субстанциональное,

или «природное», исходит из примата субстанциональных, или «природных», качеств реалий Универсума. Второе определение характеризует причину появления и существования реалии в мире человека — функцию, с упоминанием того, какую субстанцию человек в конкретную эпоху своего существования сумел использовать для ее осуществления.

Человек никогда не создавал специальные имена для номинации «нежелезных топоров» — каменных, бронзовых и т.д.: все они в соответствующую эпоху были «собственно топорами» без малейшего «комплекса нежелезности».

Сам феномен «топорности» возникает задолго до феномена «железности» + «деревянности», будучи порождением определенной функции, находящейся в рамках общего стремления человека к очеловечиванию мира в соответствии с его представлениями о должном и желательном.

Множество «интратопороведческих» вопросов производны от того, каким образом мы видим топор: как орудие или как субстанцию.Функционалистбезтрудаувидитпервыйтопорвкамне, зажатом в руке древнего человека, увидит вопреки его (топора) абсолютной субстанциональной нетождественности не «топору как таковому», а топору наших дней, нашей эпохи, нашего уровня развития цивилизации. Функционалист без труда увидит тождество топора самому себе на любом этапе его субстанционального воплощения, вопреки субстанциональному разнообразию его временных форм. Это «снятие» субстанциональности (разумеется, без дематериализации мира) — отличительная черта функционализма: «Функциональный подход как бы разрушает барьеры между различными отраслями знания, концентрируя внимание на общности функций. С этой точки зрения водопроводный кран, триод и нейрон могут попасть в один класс объектов» (Марков, 16), потому что для функционального подхода несущественно, что «водопроводный кран пропускает воду, триод — электрический ток, а нейрон — нервные импульсы».

Функциональное определение топора будет воспринято лингвистами спокойно и без возражений. Возражения и беспокойство возникнут, когда речь зайдет о функциональном определении языка…

Итак, в предлагаемой работе понятие ‘функция’ является видовым по отношению к понятию ‘функциональное качество’. Обращает на себя внимание единственность функции на фоне многочисленности использований и эффектов.

Функцией мы будем называть такое функциональное качество, которое является системообразующим для данной реалии. Функция топора — рубка и теска, все остальные его использования, эффекты, вторичные функции есть функциональные качества топора.

Наша задача применительно к языку заключается, вопервых, в том, чтобы во множестве его функциональных качеств выделить его функцию; во-вторых, в том, чтобы расставить существующие определения языка в адекватном порядке.

Потребность определить что-либо — это насущная потребность человека в его отношении к Универсуму: определение задает программу последующих действий субъекта с реалией и в конечном счете обусловливает успешность человеческой деятельности. Общепринятое определение — это канонизированное социумом видение, понимание реалии.

Мир без человека принципиально бессмыслен. Смысл бытия реалии в той или иной степени очеловеченном мире это всегда «смысл для», потому что человеческую «картину мира» — как результат очеловечивания этого мира, этого Универсума, неотъ­ емлемой составляющей которого есть сам Homo, — формируют два главных вопроса:

•для чего «это» (реалия) в мире Человека?

•насколько «это» (реалия) важно в мире Человека?

Из признания функциональной предназначенности реалии закономерно вытекает вопрос о том, каким образом «это» должно быть устроено, какова должна быть его природа, для того чтобы «это» служило для отведенного ей в нашем (моем, человеческом) мире «для» и насколько это «для» насущно для нас (меня, Человека) в нашем (моем, человеческом) мире.

Идеальное (т.е. адекватное) определение должно быть стратифицированным перечнем главного функционального, главного системного и главного субстанционального качеств реалии. Именно от порядка следования качеств в определении во мно-

гом зависит его адекватность: так, в частности, язык может быть определен и как знаковая система, используемая для коммуникации, и как орудие коммуникации, имеющее знаковую природу.

Собственно говоря, именно этот тезис является главным для предлагаемой книги и предлагаемой концепции: сущность реалии в человеческом мире функциональна, поэтому характеристика функции в определении должна находиться на первом месте. Именно функция творит устройство реалии, задает, определяет ее субстанциональные характеристики.

Попытавшись выразить основную идею функционализма как такого способа видения Универсума, который исходит из примата функции как главного функционального качества реалии, как того свойства, которое обусловливает ее существование, простыми словами, мы скажем: «Если я хочу знать что это такое, я должен узнать, длячегоэтопредназначено». Функцио-

нализмнеестьнаблюдениенадфункционированием.Функционализм — это осознание примата функции над субстанцией.

Субстанционалист, услышав, что язык знаков, удовлетворится этой констатацией как неким предельным знанием. Функционалист, услышав, что язык знаков, попытается понять, для чего язык знаков.

1.5. Функционализм и системоцентризм

Как и в разделе, посвященном функции, нас будет интересовать не столько обзор точек зрения на определение категории «система», сколько характеристика специфического системного видения, обладающего огромным эвристическим потенциалом и способного открывать качественно новое знание об Универсуме. Функционализм в отстаиваемом понимании невозможен без системного рассмотрения реалии как целого, взаимодействующего со «средой».

Как известно, общая теория систем начиналась с данного Леоном фон Берталанфи определения системы как комплекса взаимосвязанных элементов.

Это определение, с нашей точки зрения, является переходным между двумя «гносеологическими призмами», которые В.П. Кузьмин удачно, с нашей точки зрения, назвал «предметоцентризмом» и «системоцентризмом». По словам В.П. Кузьмина, развитие познания можно представить как смену «разнопорядковых внутренних установок познавательной деятельности, причем каждой установке соответствует как бы своя особая «фокусировка» или «кристаллизация». Эта фокусировка производна от выработанных наукой и практикой человеческого мышления представлений о типических объектах природы и общества» (Кузьмин, 82).

Разделению по типам объектов соответствуют и определенные типологические формы теоретического познания, так сказать, гносеологические «призмы», задающие способ «видения» объекта. Первая из них в фокус своего рассмотрения ставит отдельный предмет, взятый «сам по себе». Существо такой позиции можно кратко определить как «предметоцентризм». Вторая форма познания своим фокусом имеет «вид», «род», составляющий систему явлений, а отдельное явление, предмет выступает при этом как структурная или функциональная часть целого, как его элемент, компонент. Третий род объектов познания — сложная действительность, представленная множеством разнотипных объектов (систем). Соответственно, моноцентрические установки предшествующих форм («предметоцентризм» и «системоцентризм») здесь неадекватны <...>. Основным содержанием познания в рамках этой формы становятся <...> не столько предметы или системы сами по себе, сколько их взаимодействия, баланс разнообразных сил, факторов, процессов, анализ действующих тенденций...» (Кузьмин, 30).

Предметоцентризм, что очень важно учитывать, — «это та форма познания явления, которая наиболее известна обыденному сознанию и которая этим последним часто принимается за единственную форму» (Кузьмин, 37).

Отметим здесь еще одно важное для всей дальнейшей работы высказывание В.П. Кузьмина: «...бытие индивидуальное и бытие “видовое” (системное) не только едины, но и различны по своему материальному базису. Первое всегда конечно и относи-

тельно скоротечно. Второе есть явление групповое. Оно представляет собой особого рода самообновляющееся целое, коллективное бытие которого является продолжением, “вечным”, не прекращающимся из-за смены составляющих его индивидов, поколений или единичных конечных вещей» (Кузьмин, 68).

Функция реалии может быть адекватно определена только

втом случае, если субъект познания «видит» эту реалию как целое, взаимодействующее со «средой»; как целое, системопорождающий, системообразующий фактор которого «средой» обусловлен.

Вцентре внимания предметоцентрически воспринимающего мир субъекта оказывается отдельная реалия, которая чаще всего рассматривается в связях и отношениях со своим ближайшим окружением, формируемым реалиями тождественными, подобными, отличными от исследуемой (чаще всего идет речь о субстанциональных тождествах, подобиях и различиях).

Предметоцентризм не интересуется тем, каким образом множество отдельных реалий интегрируется в целостность: он довольствуется самим фактом бытия этих отдельных реалий. Предметоцентризм не способен видеть целое, которое воспринимается им в качестве множества элементов: лес для предметоцентриста — совокупность деревьев, а язык — совокупность знаков.

Функциональная и ценностная сущность реалии трудно постижима для предметоцентрического восприятия.

С нашей точки зрения, суть «системоцентризма» раскрывает определение системы С.Н. Смирнова: «любой объект выступает

впознании как система лишь в том случае, если исследователь рассматривает его не просто как множество взаимосвязанных, интегрированных структурой элементов, но как такое строение, которое осуществляет преобразование причинных воздействий из окружающей среды и изнутри системы в соответствующие изменения объекта как целого» (Смирнов, 67).

Система, по Смирнову, это синтез «строения», образуемого множеством элементов и интегрирующей их в целостность совокупностью отношений — структурой, с одной стороны, и «поведения», представляющего собой изменение строения

под воздействием «среды», с другой. Видеть объект как систему означает видеть его как взаимодействующее со «средой» целое, свойства которого заведомо не сводимы к сумме свойств элементов, а поведение заведомо не сводимо к функционированию любого из них.

Подобное понимание системности органично для функционализма: если субстанционализм ориентирован на «демонтаж» реалии, на определение ее элементного состава, что в конечном итоге грозит и, по сути дела, приводит к редукционизму, то функционализм синтетичен по своему восприятию, он ориентирован на восприятие объекта как целого, преобразующего свое строение в результате причинных воздействий «среды». Это естественно для функционального подхода прежде всего потому, что, задавшись вопросом о том, для чего реалия существует, мы закономерно выходим за границы этой реалии, задумываемся о смысле ее социального существования, о той функции, для осуществления которой эта реалия возникает и существует в очеловечиваемом Универсуме.

Очень важно осознавать, что функционализм не отрицает системность внутреннего устройства реалии: напротив, он каузирует переход познания к более высокому уровню ее понимания, раскрывая функциональные единицы, функциональные и системные качества, тождества, подобия и различия.

Важным для нашей работы является идея системообразующего, системопорождающего фактора реалии, который каузирует возникновение и существование системы. В человеческом мире в роли системообразущего фактора, как правило, выступает функция. Это означает, что системы, существующие в мире человека, есть прежде всего функциональные системы.

Примером, демонстрирующим разницу восприятия мира предмето- и системоцентризмом, могут служить такие простые реалии, как «бусы» и «ожерелье». Отражающие эти реалии концепты принадлежат к числу «бытовых», или «языковых» понятий, поэтому их определения следует искать в толковых словарях. Обратившись к «Толковому словарю русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова, обнаружим там следующие дефиниции:

•«ожерелье» — ‘нить из жемчуга или цветных драгоценных камней, надеваемая на шею в качестве украшения’;

•«бусы» — ‘украшение в виде нанизанных на нитку шариков или мелких предметов иной формы’;

«Словарь русского языка» под редакцией А.П. Евгеньевой дает такие определения:

•«ожерелье» — ‘украшение из драгоценных камней, жемчуга и т.п., надеваемое на шею’;

•«бусы» — ‘украшение в виде нанизанных на нитку шарообразных, округлых или иной формы зерен из стекла, камня и других материалов’.

Показательно первое из приведенных толкований, оно отчетливо субстанционально: на первое место выдвинуты субстанциональные качества, главное же свойство — функция украшения, порождающая и обусловливающая само существование реалии, — оказалась на втором плане. Остальные определения на первое место поставили системообразующую функцию, дифференцировав его от других функционально тождественных ему реалий по месту ношения — «надеваемое на шею».

Отметим далее, что все определения предметоцентрически ориентированы: бусы и ожерелье представлены как совокупности линейно упорядоченных различных по материалу, цвету, форме элементов (показательна в этом смысле словарная статья «бусы» у В.И. Даля: ‘общее название дутыхъ стеклянныхъ, а иногда и граненныхъ, пронизей, разного вида и цвета. Жемчужными бусами назыв. дутыя, налитыя белым воскомъ и похожiя на жемчугъ; простыя, крестьянскiя бусы, из коихъ нижутъ подбо-

ры и монисты, назыв. по виду ихъ: пронизь, граненка, сережная, бобогурка, валы, дульки, подзоръ, девять глазъ… Долгiя пронизи называютъ стеклярусомъ, а самыя мелкiя и кругленькiя — бисе-

ромъ…»).

Cледуя этим толкованиям, мы решим, что бусы и ожерелья состоят из драгоценных или недрагоценных бусин, которые являются элементарными составляющими этих украшений. Между тем подсистемами (т.е. составными частями, способными влиять на целое) являются совокупность бусин и нить. Бусы — это функциональная система, она не может быть определена

субстанционально и не может «состоять» из субстанциональных элементов, которые, формируя ее «элементную плоть», не являются ее частями. Здесь мы сталкиваемся с важным для нас разграничением элемента и части, а также вопросом об основной составной части системы, которую в лингвистике принято именовать единицей.

«Элементы в процессе развития системы, если она достаточно сложна, образуют определенные группы, причем связь между элементами внутри этих групп отличается от характера связи между самими группами, т.е. внутри системы образуются подсистемы. Подсистемы той или иной системы являются ее частями» (Аверьянов, 46). Элемент и часть системы — разные сущности: нельзя в сложном организме считать клетку частью, а орган — элементом. Элемент и часть могут совпадать только в простых системах: в пределах синонимического ряда слово есть и элемент этой микросистемы и ее часть.

Последовательное разграничение элемента и части необходимо прежде всего потому, что только часть системы способна оказывать сколь-нибудь заметное воздействие на сложное целое, являющееся результатом взаимодействия подсистем, но не элементов.

Итак, системный подход в предлагаемой книге означает рассмотрение языка как целого, взаимодействующего со «средой», в роли которой выступает социум.

Системность и функциональность — две основополагающие идеи, положенные в основу предлагаемой концепции лингвистического функционализма, которая будет применена к определению естественного языка в следующей главе.

Глава 2

Язык как знаковое орудие воздействия (регуляции)

2.1. Субстанциональные и функциональные качества естественного языка

Если исходить из тех посылок, которые были изложены в первой главе, то решение проблемы определения языка предполагает стратификацию его субстанциональной дефиниции (т.е. исходящей из примата «субстанциональных», «природных» качеств, а именно из примата знаковости) и дефиниции функциональной (т.е. ставящей «природу» объекта в зависимость от его назначения, его системообразующего функционального качества).

Есть две возможности:

•язык — есть знаковая система, используемая для…

•язык — есть орудие... имеющее знаковую природу.

Мы осознанно опускаем в обоих вариантах указание на то, для чего именно язык предназначен. Этот вопрос будет обсуждаться в ближайшем будущем.

Каждое из этих определений является основанием, фундаментом, базисом соответствующей научной лингвистической парадигмы — «субстанциональной» (знаковой, семиотической), с одной стороны; и «функциональной», с другой.

2.2. Субстанциональное определение языка: язык — знаковая система

Определение языка как знаковой системы есть его определение по «природе», по субстанции.

Вопрос,накоторыймыдолжныответить,звучиттак:характеризует ли это определение сущность естественного языка? Если исходить из декларированного нами примата функции, то ответ

очевиден: нет, не характеризует, потому что в человеческом мире субстанция существует «для».

Открытие главного субстанционального свойства естественного языка — знаковости, — как правило, приписывается (мы используем здесь этот глагол прежде всего потому, что согласны с замечанием В.М. Алпатова: «По сути, «Курс общей лингвистики» представляет собой сочинение трех авторов, однако Ш. Балли и А. Сеше скромно отошли в тень в память о покойном старшем коллеге» (Алпатов, 132) швейцарскому лингвисту Фердинанду де Соссюру, который писал: «Естественной для человека является не речевая деятельность как говорение (langage parle), а способность создавать язык, т.е. систему дифференцированных знаков, соответствующих дифференцированным понятиям» (Соссюр, 49).

Именно «Курс» Соссюра выполнил функцию «внесения» (по В.В. Бибихину) современного нам понимания естественного языка в лингвистическую науку начала прошлого века. Это понимание является краеугольным камнем научной лингвистической парадигмы ХХ в., которую мы называем «знаковой», или «субстанциональной».

На этот краеугольный камень опирается здание той лингвистики, которую мы знаем: «если язык есть система знаков, то лингвистика есть описание системы знаков». В этой парадигме — язык знаков и только знаков; вопрос «для чего язык знаков?» внутри парадигмы не обсуждается.

Показательна в этом смысле статья Романа Якобсона «В поисках сущности языка» (Якобсон, 1983), которая с первой («В человеческой речи разные звуки имеют разное значение». Отсюда Леонард Блумфилд <…> делает вывод, что «изучать это соответствие определенных звуков определенным значениям и значит изучать язык») и до последней фразы посвящена семиотичности естественного языка, которую автор и отождествляет с его сущностью, что, конечно же, находится «в русле» взглядов Соссюра, считавшего лингвистику подразделением общей науки о знаках — семиологии.

Знаковость для Соссюра есть прежде всего двусторонность. Идея нерасторжимого единства идеальной и материальной сто-

рон знака принципиальна для Соссюра, к ней он не раз возвращается в своем «Курсе»: «Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ <...>. Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психическая сущность, которую можно изобразить следующим образом:

Понятие

________________

Акустический образ Оба эти элемента теснейшим образом связаны между собой

ипредполагают друг друга <...>. Это определение ставит важный терминологический вопрос. Мы называем знаком соединение понятия и акустического образа, но в общепринятом употреблении этот термин обычно обозначает только акустический образ <...>. Забывают, что если аrborназывается знаком, то лишь постольку, поскольку в него включено понятие ‘дерево’, так что чувственная сторона предполагает знак как целое. Двусмысленность исчезнет, если называть все три наличных понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово “знак” для обозначения целого и заменить термины понятие и аку-

стический образ соответственно терминами означаемое и озна-

чающее; последние два термина имеют то преимущество, что отмечают противопоставление, существующее как между ними самими, так и между целым и частями этого целого. Что же касается термина “знак”, то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как обиходный язык не предлагает никакого иного подходящего термина» (Соссюр, 99—100).

Далее в тексте «Курса» встречаем еще одну попытку обратить внимание читателя на неразрывное единство означаемого

иозначающего как атрибут знаковости: «В языке понятие есть свойство звуковой субстанции, так же как определенное звучание есть свойство понятия. Эту двустороннюю единицу часто сравнивали с человеческой личностью как целым, состоящим из тела и души. Сближение малоудовлетворительное. Правильнее было бы сравнивать ее с химическим соединением, например, с водой, состоящей из водорода и кислорода; взятый в отдель-

ности каждый из этих элементов не имеет ни одного из свойств воды» (Соссюр, 135).

Итак, знаковость, или семиотичность, есть двусторонность (констатация двусторонней целостности как атрибута знака в лингвистике ХХ в. оказалась скорее декларированной, чем реализованной в исследовательской практике: двусторонний по сути своей знак всегда изучался то ли как форма, то ли как содержание; причиной такого положения вещей являлись, с одной стороны,теоретическаянеспособностьлингвистикипредложить формы и механизмы целостного изучения знака; с другой — идеологическое по своим истокам стремление считать знак явлением материальным).

Именно единство, сплав, синтез означаемого и означающего порождают это уникальное субстанциональное качество естественного языка, подлинное место которого, с нашей точки зрения, находится в одном ряду с такими субстанциональными качествами, как материальность и идеальность.

Определение языка в качестве знаковой системы, а не системы знаков, среди прочего снимает вопрос о том, что именно в системе языка является знаком, а что знаком не является: «При интерпретации языка как семиотической системы знаком обычно считают слово (устойчивое словосочетание), морфему, графему (в письменной форме языка). Остается открытым вопрос о возможности трактовки как знаков синтаксических конструкций, интонаций, различных средств связи…» (Гак, 205). Имеет смысл обсуждать, «знакова» ли единица по своей природе или «не знакова». При таком подходе знак лишается своей мистической роли для языка и становится определенной формой субстанции, отличительный признак которой — двусторонность.

Знак, равно как и язык, не материален и не идеален. Знак (равно как и язык) двусторонен, знаков, семиотичен.

Вернемся к первой фразе данного раздела, гласящей: «Определение языка в качестве знаковой системы есть определение языка по его «природе», по его «субстанции». Помимо прочего, это означает, что термин «знаковая система» в определении языка означает ‘система,имеющаяопределеннуюприроду,определеннуюсубстанцию’, но не означает ‘состоящая из знаков’. Иначе говоря, фраза