Стилистические процессы в современной лексике и стилевой облик газеты (на материале омской прессы)

Политические и социальные изменения в России после 1985 года самым непосредственным образом отразились на языке, в частности на его наиболее «быстрочувствительной области», как назвал Е.Д. Поливанов лексику. Лингвисты отмечают необычайное ускорение и интенсивность естественноязыковых процессов, таких как заимст­вование, словообразование, семантическая деривация и пр.

Обратимся к стилистическим изменениям в современной лексике. Заметим прежде всего, что под стилистической маркированностью мы понимаем информацию о ситуации речевого общения, в которой данное слово является уместным, допустимым, оптимальным. Эта информация возникает в результате того, что обобщённые признаки типовых кон­текстов употребления слова как бы «перенимаются» говорящим и за­печатлеваются в его сознании как признаки самого слова [Петрищева Е.Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. М., 1984, с.73]. Таким образом, стилистическая маркированность - это своего рода «наслоение от говорящего/слушающего», но наслоение, «дающее жизнь коммуникативному акту», в котором реализуется стилистическое зна­чение [Винокур Т. Г. Закономерности стилистического исполь­зования языковых единиц. М., 1980, с.47].

Сложность описания стилистических процессов связана с несколь­кими обстоятельствами.

Прежде всего, рассуждая и делая выводы о свершившихся или свершающихся стилистических сдвигах, мы стремимся опираться на нечто более определённое и объективное, нежели собственное языко­вое чутьё, хотя вовсе отказываться от данных самонаблюдения не представляется ни разумным, ни возможным [Петрищева Е.Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. М., 1984, с.75 и след.].

Естественно, наиболее очевидный способ получить информацию о сложившемся состоянии языка – обратиться к словарям. Однако известно, что система стилистических помет весьма несовершенна в силу ряда причин.

Во-первых, оценочный и стилистический макрокомпоненты содержа­ния слова тесно связаны. Т. Г. Винокур, например, полагает, что в таких словах, как трепло, дылда и пр.. именно оценочный момент приводит в движение механизм коммуникации, который и определяет стилистическую маркированность (или стилистическое значение, по Т.Г. Винокур) слова [Винокур Т. Г. Закономерности стилистического исполь­зования языковых единиц. М.. 1980, с.46]. Таким образом, оценочные пометы час­то совмещены в словарях с пометами собственно стилистическими, причём со значительной долей уверенности можно утверждать, что лексемы, сопровождаемые пометами груб, бран., презрит., пренебр. и даже шутл., одновременно квалифицируются как разг. и прост.

Можно было бы ожидать, что слова с положительной экспрессией будут отмечены как высокие. В некоторых случаях так и происходит, хотя, по-видимому, положительная оценка выражается чаще рацио­нально, чем эмоционально, а потому входит в денотативный компо­нент семантики и не эксплицируется в словарных пометах прагмати­ческой зоны.

Кроме того, известно, что в языке существует некоторая асим­метрия оценок <…>, которая опосредованно сказывается на соотношении лексикографических помет: «для отраже­ния положительной экспрессии, по существу, и нет помет», - заме­чает Д.Н. Шмелёв [Шмелёв Д.Н. Русский язык в его функциональных разно­видностях. М., 1977, с. 165].

Таким образом, помета высок., а тем более книжн. применяется в лексикографии более непоследовательно и менее регулярно, чем разг., что значительно осложняет изучение стилистических процессов в речи (по замечанию Д.Н. Шмелёва, помета книжн. очень мало ориен­тирована в функциональном плане и указывает лишь на книжный ис­точник и, соответственно, определённый образовательный уровень лиц, применяющих эти слова в речи [Шмелёв Д.Н. Русский язык в его функциональных разно­видностях. М., 1977, с. 88].

Что касается методов исследований, то предлагается по крайней мере два основных способа выявления стилистической маркированнос­ти слова: текстовой (собственно лингвистический) – наблюдение над звучанием слова в «немых» и «смещённых» текстах как реальных, так и экспериментальных [Петрищева Е.Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. М., 1984, с.74], и социолингвистический – мас­совый опрос различных социальных групп населения [Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968, с. 41 и след].

В какой-то степени один способ действительно дополняет другой, и можно полагать, что вместе они позволят достаточно объективно оценить стилистические сдвиги в лексике. Однако следует учесть, что пресса, которая наиболее чутко реагирует на любые языковые изменения, принципиально разножанрова и для многих газетных жан­ров соединение разностилевых элементов – норма [Васильева А.Н. Газетно-публицистический стиль ре­чи. М., 1982, с.11].

Впрочем, существуют некоторые жанры и подстили (официально-информативный, информативно-деловой), обладающие стилевым единством, разговорные слова в них неуместны и воспринимаются как нарушение нормы. Имен­но этот материал и может служить основанием для наблюдений и вы­водов о характере стилистических изменений в языке.

Но есть ещё одна сложность. Лингвисты давно обратили внимание на явственно ощущаемую в последние годы тенденцию к разговорности письменной публичной речи<…>, поэтому в ряде случаев достаточно проблематично определить, будет ли наблюдаемая разговорная окраска лексемы функционально-речевой, или же обоб­щённые признаки типовых контекстов уже отпечатались в сознании говорящего как признаки самого слова.

Таким образом, если выводы о характере тенденций, направлении стилистических изменений можно считать достаточно объективными, то заключения об изменении стилистической прикреплённости отдель­ных слов носят вероятностный характер.

И, наконец, последнее замечание. Различные стилистические про­цессы ощутимы для современников в разной степени. Так, процесс стилистической нейтрализации (стирания стилистической окраски) не только заметен, но воспринимается современниками как порча, иска­жение и загрязнение, самого языка (см. например, замечание Д. Гра­нина о том, что если в пьесах драматурга М. Волохова убрать все матерные слова, то актёрам нечего будет говорить - они превратят­ся в мимов), тогда как процесс стилистического окрашивания (огра­ничения сферы употребления нейтрального слова какой-либо одной разновидностью речи) не может вызвать сопротивления со стороны тех, кто считает это слово нейтральным, - он просто не замечается ими [Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968, с. 149].

Таким образом, чтобы констатировать появление у нейтрального слова стилистической окраски, нужна временнáя дистанция, и выводы об этом не могут быть сделаны в настоящей статье.

Обратимся теперь к особенностям современного протекания про­цесса стилистической нейтрализации, который может иметь двоякую направленность: разговорное или просторечное слово повышает свой стилистический статус и становится нейтральным, или же, напротив, прежде воспринимавшееся как книжное, высокое слово утрачивает эту стилистическую окраску.

Анкетирование студентов филологического и экономического фа­культетов Омского государственного университета позволило предпо­ложить, что сегодня не оцениваются как разговорные слова позитив, негатив ('положительные и отрицательные явления в общественной жизни'), тусовка ('собрание молодёжи или творческой интеллиген­ции, вечеринка'), уголовщина, накладно, напрочь, челнок ('торго­вец, постоянно совершающий рейсы за границу и обратно'), начисто, крутиться ('пытаться найти выход из сложного положения'), кру­тить, прокручивать (деньги), накрутить, накрутка ('то же, что наценка'), разборка ('выяснение отношений между мафиозными группи­ровками'), нынешний, здешний и некоторые другие.

Современные газетно-публицистические тексты дают массу подт­верждений тому:

«На глазах всего народа вершится сверхприбыльное подпольное предпринимательство, начисто не обременённое налогами» (Известия, октябрь, 1994);

«Более того, позитив может обернуться очередной волной анти­российских настроений в Японии и подорвать и без того вялые на­дежды на улучшение двухсторонних отношений между нашими государ­ствами» (Известия, сентябрь, 1995);

«Росар", конечно, крутится как может, разрабатывает новые сор­та пива, до 30% от общего объёма довёл его отгрузку за пределы области». (Ореол-экспресс, октябрь, 1995).

Причины, по которым совершается этот процесс, различны. Так, тусовка, челнок, разборка, будучи генетически экспрессивными, яв­ляются единственными номинациями новых реалий, что способствует их свободному употреблению в различных речевых ситуациях. Стилис­тическая нейтрализация слов крутиться, прокрутить, накрутка от­части также связана с новыми социальными явлениями (ср.: банк прокручивает деньги вкладчиков, магазин накручивает свои 25%. торговая накрутка составляет...), дополнительным фактором в этом случае выступает активизация целого фрагмента словообразователь­ного гнезда. А в таких словах, как начисто или напрочь стилисти­ческая окраска как бы поглощается экспрессивно-оценочной.

Интересно в стилистическом отношении слово команда. Во втором издании МАСа (Словарь русского языка: В 4 томах), завершённом в 1984 г., непосредственно накануне «новой эры» – перестройки, одно из значений этого слова - 'группа лиц, компания, ватага' – марки­руется как разг. шутл. Новое время формирует и новое значение – 'группа единомышленников, поддерживающих политику лидера, работа­ющих на него' (ср.: команда Ельцина, Горбачёва, Гайдара), которое хотя и является семантически производным по отношению к прежнему разговорному, но стилистически маркировано как нейтральное или даже книжное.

Движение от книжных к нейтральным совершают такие слова, как акция (акционер, акционировать (ся). акционерный). спонсор, при­ватизация, (приватизировать), криминал (криминальный). конверсия. коммерция (коммерсант), ваучер и другие.

Вообще можно предположить, что некоторые новые слова проходят путь от книжных к нейтральным стремительно. Если раньше заимство­ванный характер лексемы был одним из самых надёжных показателей книжности, то экспансия иноязычных слов на современном этапе раз­вития языка привела к очень быстрому их освоению и стиранию книж­но-литературной окраски. Решающим фактором здесь оказывается час­тотность употребления, связанная с актуальностью для современного социума самих реалий, и их «вдвинутость» в сферу бытового, пов­седневного общения.

Пожалуй, лишь у слова россияне стилистическая нейтрализация вызвана другими причинами – перемещением из разряда экспрессивных синонимов в категорию прямых номинаций в связи с распадом СССР. Заметим попутно, что изменяется сфера бытования и, соответствен­но, стилистическая окраска двух других обращений из того же ряда – господа и товарищи. Первое всё чаще употребляется в сугубо офи­циальной речи (тогда как раньше было стилистически нейтральным, устаревшим), у второго, несмотря на все усилия лингвистов, ощутим иронический характер, причем журналисты нередко помещают их в ан­тонимические контексты, опираясь на контрастные фоновые смыслы – 'старая и новая власть': «Многие депутаты горсовета испытывают значительные затруднения в выборе обращения к своим коллегам на сессии. “Товарищи” – вроде бы уже неудобно. К “господину” еще не привыкли и даже обижаются. По мнению председателя горсовета Владимира Варнавского, в горсо­вете есть место и “товарищам”, и “господам”» (Ореол, 02.04.92); «Если “товарищи” управляли печатью командно-административными методами, “господа” пустили в ход экономические рычаги» (Аргумен­ты и факты, № 49, 1995).

Следует отметить также процесс, который можно было бы назвать изменением «стилистического ореола» некоторых слов. Имеются в ви­ду «идеологемы» типа коммунизм, партия, марксизм, ленинизм, пат­риот, демократия, большевизм, слово-маркер социалистический (ая) (не просто демократия, законность, а социалистическая демократия. социалистическая законность). имена собственные Ленин. Маркс. Ве­ликий Октябрь.

Всё это так называемые прагмемы - слова, в которых «предметное и оценочное значение представляют как бы склеенными, жёстко свя­занными» [Эпштейн М.Н. Идеология и язык // Вопросы языкозна­ния, 1991, № 6, с. 19], причём оценка мотивирована факторами идеологи­ческого порядка, а потому является достаточно подвижной. Стилис­тическая специфика таких слов состоит в том, что, не сопровожда­ясь в словаре стилистическими пометами, они тем не менее стилис­тически организуют контекст: надъязыковые характеристики слова диктуют его образно-символическое применение и даже графическое оформление (обязательная прописная буква): «Партия - ум, честь, и совесть эпохи», «Коммунизм - это молодость мира, и его возводить молодым», «Великий Октябрь в наших душах, в наших делах».

Изменившаяся социальная оценка самих реалий приводит к измене­нию оценочного макрокомпонента семантики с плюса на минус и – как следствие – к изменению стилистического окружения слова. Экстра­лингвистические факторы привели в движение цепочку языковых явле­ний. Новую оценку эксплицируют слова-маркеры пресловутый, так на­зываемый, чистой воды, ретивый, поборник, а также неизменные ка­вычки, которые, по наблюдению филолога Виктора Клемперера, были самым популярным знаком препинания в нацистской Германии. Юрий Манн, цитируя в 1991 году книгу Клемперера "LTI. Записки филоло­га" (где LTI - Lingua Tertii Imperii - язык Третьего рейха), про­водит параллель с недавним нашим тоталитарным прошлым и утвержда­ет: сейчас эта манера, слава Богу, начинает уходить в прошлое (Ю.Манн. Говорим, как думаем. Заметки о языке, истории и о нас самих // Известия, 1991, № 16).

По-видимому, автор всё-таки поспешил с выводами, ибо сегодняш­ние газеты по-прежнему пестрят кавычками, заменяющими презритель­ные, иронические, иногда бранные эпитеты, вот только слова, взя­тые в кавычки, другие.

Заметка в газете «Вечерний Омск» (10.10.94) называется «Матер­щина пополнилась новым словом». В ней рассказывается, как некий коммерсант обратился в суд в связи с тем, что его при свидетелях «обозвали» коммунистом, а он полагает, что «в общественном созна­нии должна утвердиться оскорбительность самого слова “коммунист”». Сравним также:

«Неужто мы собираемся раздавить гадину “коммунизма” (читай: нищеты, смерти и скорби» (Комсомольская правда. 08.10.93).

«Догматичная, неповоротливая и разнеженная КПСС с потрясающей легкостью “профукала” великую страну» (Коммерческие вести, № 41, 1995).

Из предвыборных выступлений Владимира Жириновского (1995): «Десятилетиями нам морочила голову коммунистическая партно­менклатура».

Доктор исторических наук В. Полканов в газете «Омская правда» от 15.10.93 предлагает: «Не заменить ли нам слово “социализм”, которое изрядно измазано нечистоплотностью ряда коммунистических лидеров и вызывает ныне неприятие, на “политик”, “политивизм”, как называл подобный тип общества Аристотель».

Последний пример демонстрирует своего рода фетишизацию имени –наивную веру некоторых людей в то, что смена имени есть изменение сути вещи. Характерны в этом отношении размышления писателя Юрия Полякова в газете "Комсомольская правда" (02.12.93): «Будет ли отмыто загаженное прекрасное слово патриот, или возьмут что-нибудь новенькое, вроде далевского отчизнолюба, не знаю».

Из интервью с кандидатом в депутаты С.Садыковым из Усть-Ишима

(Вечерний Омск, 20.09.93): «Вы, извините, националист? Я россиянолист, если хотите».

О стилистическом снижении высоких слов свидетельствуют также и разговорные производные с яркой негативной оценочностыо: совок, совковый, коммуняки, демофашисты, демложь, дерьмократы, перестройщики, прихватизашя, ироническое «демократизатор» (о ре­зиновой дубинке) и другие.

Характерно, что этот процесс затронул не только слова и реалии из «коммунистического далека», но и совсем недавние прагмемы. Пе­рестройка, конверсия, гласность, плюрализм – эти слова-ярлыки всё чаще попадают сегодня в сниженные контексты: «Политики и журналисты сами немало усердствовали, употребляя слово демократ в самом ругательном смысле» (Четверг, август, 1994); «У вас же, извините, варварская “приватизация”. Приватизация без инвесторов, без денег. Предприятия попросту передаются старой номенклатуре. Это не приватизация, а коллективизация» (статья Ди­митрия Саймса, политолога, в газете «Аргументы и факты», сен­тябрь, 1993). О «преступности прихватизапии Чубайса» говорит Сажи Умалатова (АиФ, 1995, № 47), а В.Жириновский в предвыборной лис­товке (декабрь, 1995) не стесняется в выражениях: «Горбачёв - пре­датель и пустомеля, который дурил людям головы своей “перестрой­кой”, “ускорением”, “новым мышлением”».

Мы рассмотрели стилистические процессы, затронувшие отдельные слова и группы слов. А теперь обратимся к современному «газетному языку» как стилистическому феномену, используя по преимуществу материал омских газет «Вечерний Омск», «Омская правда», «Сибирс­кое время», «Новое обозрение», «Ореол», «Комок», «Коммерческие вести», «Четверг» и других, представляющих различные политические направления и по-разному понимающих свои задачи.

Собственно языковые, стилистические процессы в газете непо­средственно мотивированы изменением её коммуникативно-прагмати­ческих установок. Первая и главная среди них - стремление выделиться на фоне многочисленных существующих и появляющихся изданий, а самый прос­той и лёгкий способ для этого – скандал, эпатаж. Отсюда – нераз­борчивость в выборе средств достижения этой цели. Показательно недавнее происшествие с Александром Невзоровым, заявившим в ин­тервью газете «Советская Россия» от 24.11.94, что депутат Глеб Якунин «утаскивает» тарелки из буфета Государственной Думы. Адво­кат Г. Якунина потребовал судебно-языковедческой экспертизы, и спор, по сути, перешёл на лингвистическую почву: является или нет утаскивать понятийным эквивалентом украсть. Хотя именно с линг­вистических позиций такая постановка вопроса абсурдна: это попыт­ка подменить речевой актуальный смысл слова (бесспорно, оскорби­тельный) одним из системных значений обобщённой единицы языка.

Вообще говоря, именно стремление к скандализации социума при­водит к столь обычным сегодня и практически невозможным раньше судебным процессам, рассматривающим претензии к языковой форме изложения (Министр обороны России Павел Грачёв против журналиста газеты «Московский комсомолец» Вадима Поэгли, Администрация Омска против газеты «Ореол», кандидат в губернаторы Владимир Исправни­ков против Законодательного собрания Омской области и под.).

Следующая изменившаяся прагматическая установка связана с фак­тором адресата и – отчасти – адресанта газетного текста. В издан­ной в 1982 году книге «Газетно-публицистический стиль речи» А.Н. Васильева отмечает, что «происходит быстрое повышение куль­турного уровня и социальной активности народных масс. Современный советский массовый читатель привычен к строю книжно-аналитической речи (подчеркнуто нами. - Н.К.), и она всё более свободно и ес­тественно выступает на страницах газет» [Васильева А.Н. Газетно-публицистический стиль ре­чи. М., 1982, с.11].

Газета того времени ориентировалась на читателя, обладающего достаточным образованием (закон об обязательном среднем образова­нии!), определённой социальной зрелостью, приходящей с возрастом, работающему в трудовом коллективе и – что очень существенно – за­интересованному, стремящемуся разобраться в сложных проблемах. Авторами материалов нередко являлись узкие специалисты в опреде­лённой области, а в среде журналистов базовое специальное образо­вание было обычным делом. Всё это определяло ориентацию газеты на книжный вариант письменной речи, сближающийся, но не сливающийся с обиходно-разговорным.

Наконец, основная функция советской газеты – воспитывающая, воздействующая – «формирование мировоззрения читателя в духе ком­мунистической идеологии» [Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1977, с. 184, с. 180], недаром В. И. Ленин называл га­зету коллективным организатором, пропагандистом и агитатором.

Анализ сегодняшних омских изданий показывает, что обобщённый адресат их – это человек достаточно молодой, имеющий низкий соци­альный и образовательный статус, причём пассивный, не стремящийся к самообразованию и самовоспитанию, индивидуалист как психологи­ческий и как социальный тип. Соответственно меняется и круг авто­ров газеты: увеличивается доля непрофессионалов и людей молодых, не обладающих достаточным жизненным опытом.

Таким образом, в большинстве газет из пяти основных функций (традиционно выделяют информативную, аналитическую, пропагандист­скую, организаторскую и развлекательную) на первый план сегодня выходят две: информативная и развлекательная. Это приводит к изме­нению жанрово-стилевой структуры газеты: уменьшается доля офици­ально-информативного и информативно-делового подстилей, почти полностью исчезают обобщающе-директивный и торжественно-деклара­тивный подстили, на смену прежней «подчёркнутой документаль­но-фактологической точности» [Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1977, с. 184] приходят ссылки на «источ­ники, близкие к соответствующим кругам», «авторитетные источни­ки», наконец, просто «по слухам».

Газета всё чаще заменяет объективно-нейтральную подачу матери­ала оценочной. Можно сказать, что прагматической установкой боль­шинства современных газет является ирония, а одним из регулярных средств выражения иронической экспрессии – сниженное слово.

Так, информация о визите в Омск командующего Сибирским военным округом генерал-полковника Виктора Копылова подана в газете «Оре­ол» следующим образом: «Так же, как и его шеф (имеется в виду Па­вел Грачёв. - Н.К.), гордящийся солдатами, умирающими с улыбкой на устах, командующий от восхищения пацанами готов снять фуражку. Ещё бы не снять, если 125 бойцов округа погибли в Ичкерии, а 15 ещё не преданы земле. Да и в окружном отряде спецназа, сейчас торчащем в Чечне, уже убиты офицер и солдат» (Ореол, 25.10.95).

Та же газета в материале «Себе - квартиры, ветеранам – общаги» (02.11.95) пишет: «Не один год “отпахали” на кирпичном заводе в сыром и пыльном подвальном помещении, зарабатывая жильё, сто сорок пять ветеранов АО «Омскагрегат». ... Одна женщина попыталась су­диться и “схлопотала” по его решению хибару с печкой, а мужчину 56 лет загнали вместе с женой в общагу».

Следствием описанных нами коммуникативно-прагматических уста­новок является уже упомянутая выше тенденция к разговорности сов­ременной письменной речи, которую можно было бы назвать коллоквиализацией и даже жаргонизацией её.

Процитируем только несколько газетных заголовков: «Телефонная “халява” кончается» (Ореол, 1995, № 201), «Русские “мочили” итальянцев» (Новое обозрение, 29.11.95), «“Дембель” приблизил сын юриста» (Комок, ноябрь, 1995), «“Ксива” на случай смерти» (Комок, ноябрь, 1995); ср. также: «Разумеется, вся эта бодяга разведена лишь для того, чтобы рассказать пару собственных баек (больше двух нагло, меньше двух сиро)» (Сегодня, ноябрь, 1994).

Можно было бы сослаться на тот факт, что «конструктивным прин­ципом газеты является именно сочетание элементов разных стилей» [Васильева А.Н. Газетно-публицистический стиль ре­чи. М., 1982, с.11], однако следует заметить, что во всех стилистических тре­бованиях к разным жанрам есть нечто общее, своего рода абсолютная норма употребления, основанная на двух критериях отбора языкового материала: мотивированность (эстетическая оправданность) и мера (это, в общем-то, достаточно хорошо известные в классической эс­тетике требования соразмерности и сообразности).

Как можно видеть из приведённых примеров, далеко не всегда не­нормативная лексика маркируется кавычками как иностилевое, непри­вычное слово, более того – отнюдь не всегда можно уловить особое коммуникативное задание, оправдывающее включение подобных слов, кроме, пожалуй, упомянутого выше желания эпатировать читателя. И всё же, думается, даже в наиболее стилистически раскованном и доступном для проникновения «чужих» слов жанре интервью должна быть мера, своего рода цензура, но не идеологическая, а эстети­ческого, языкового характера.

Так, например, в газете «Комок» (15.09.95) в интервью с Ю. Шев­чуком встречаем: «Я ему говорю: «Ударь меня, сука, здесь». А я не ударю, я просто буду тебя сейчас обсирать. А он стоял с женщи­ной, и ох, как я его достал! И потом я ещё говорю: «Я пошёл в этот магазин за бухлом, заходи, выпьем». Это его добило просто». Дру­гой интервьюируемый в газете «Комсомольская правда» (15.12.94) рассуждает о долге художника: «Я же всегда был в идеале чистым художником. Есть вещи, которые я не говорил не потому, что боялся их говорить, а потому, что, с художественной точки зрения, я счи­тал это западло».

Думается, никакие экспрессивные задачи, не могут оправдать употребления в газетном тексте подобных слов, которые потому и называются непечатными, что не предназначаются для печати хотя бы даже потому, что известен своего рода феномен печатного слова: напечатано – значит, можно говорить так.

Ещё два взаимосвязанных процесса, активно протекающих в пос­ледние годы, мы назвали детабуизацией и деэвфемизацией газетной речи<…>.

Первый в большей степени затрагивает прин­ципы отбора материала. Поскольку, как мы уже упоминали, сегодня на первый план выходят его развлекательность и информативность, журналы всё чаще обращаются к таким объектам, публичное обсужде­ние которых не было принято в обществе. Мы имеем в виду эротику, сексуальные отношения, а также область так называемого «телесного низа». Для современной газеты характерна не только отмена всех и всяческих табу, но и активная эксплуатация соответствующей лекси­ки как в первичной, так и во вторичной семантической функции – в переносных, образных номинациях. Таковы, например, сексуаль­но-эротические метафоры В.Жириновского, описывающие историю Рос­сии в терминах гигантского полового акта, причём Великую Ок­тябрьскую социалистическую революцию он называет изнасилованием, сталинизм – гомосексуализмом, времена Хрущёва сравнивает с она­низмом.

Об «эрогенных зонах власти», которая «как проститутка, то с одним переспит, то с другим», рассуждает журналист Н. Желнорова в газете «Аргументы и факты» (ноябрь, 1994). В газете «Зеркало» (№ 41, 1994) читаем: «На трибуну поднимались депутаты, чтобы ска­зать всем давно известные слова. И вдруг очередной выступающий начал испражняться чем-то новеньким».

С детабуизацией тесно связана и деэвфемизация (дисфемизация) -употребление намеренно грубой, шокирующей лексики, той, что рань­ше стыдливо заменялась многоточием в бытовой речи и вовсе не фи­гурировала в речи публичной. Сегодня же нередко читаем: «Прошла презентация журнала, где было нестерпимо скучно, и на хрена люди туда попёрлись» (Собеседник. 1994, № 48). Или: «Конституция в этом случае на фиг не нужна» (Четверг. 1994, № 50).

Заголовок в центральной газете со знаменательным названием «Аргументы и факты» (№ 43, 1995) – «Белый дом обос...ся». В том же номере информация «В регистрации отказали»: «По слухам, требу­ющим подтверждения, Центризбирком отказал в регистрации некоему объединению «Прогресс и законность. Демократический единый центр». Причина - в нецензурном звучании его сокращённого назва­ния». И хотя эти материалы помещены в рубрике «Политсалат», явно неофициального, иронического толка, однако сути дела это не меня­ет: подобного рода пассажи были решительно невозможны в «допе­рестроечное» время.

Кстати, использованную здесь «фигуру умолчания» можно считать своего рода «ложным эвфемизмом». Сравним также: «ПЛП покупает подписи за пиво, «Яблоко» - за яблоки, «Женщины России - за...» (АиФ, 1995, № 43). В том же ряду - игра на сниженном фоностилистическом ореоле некоторых аббревиатур анаграмматического типа: «Зюганов прочно оседлал ЖПС, где ЖПС – окказиональная аббревиату­ра «жизнеспособность политических субъектов» (АиФ, 1995, № 43). Или заголовок статьи С. Мостовщикова в газете «Известия» (№ 231, 1993): «ТВ: ДПР, КПР, ЛДПР, ПД, «ЖэРэ», ОПД «Дэ И Мэ» и т.д. и т.п.».

Рассуждая о современном состоянии языка, нельзя преодолеть ис­кушение провести некоторые параллели с послеоктябрьским (1917 года) периодом, тем более что социальные катаклизмы в стране пос­ле 1985 года на Западе называют «третьей русской революцией».

Как известно, в первые послереволюционные годы литературная речь испытала сильное воздействие просторечной и жаргонной стихии. <…>

Примеры из газет того времени немно­гим отличаются от приведённых нами: «Съезд как съезд, с текущим моментом, прениями, песнями и бузой. Но в промежутке между бузой и песней было что-то такое, что заставило задрожать сердца депу­татов» (Комсомольская правда, 3 апреля, 1926).

Правда, о процессах типа описанных выше детабуизации и деэвфе-мизации нигде не упоминается – по-видимому, это изобретение но­вейшей эпохи. Социальные и психологические корни явления очевид­ны: это своего рода реакция на запреты, причём чем строже вчераш­ний запрет, тем острее сегодняшний отклик <…>.

Можно ли сказать, что язык сам «легко справится с этой опас­ностью» (Г.0. Винокур), как справился в 20-е годы? Думается, что «едва ли в этот переходный период следует сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, полагаясь на “естественный” ход вещей. Необ­ходимо руководить развивающимся процессом, учитывая все его осо­бенности» (Л. П. Якубинский. Цит. по: [Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968, с. 60].

Однако попытки прямого вмешательства в язык, рекомендаций «что такое хорошо и что такое плохо» обречены на неудачу. Важнейшую роль в процессе нормализации языка призваны сыграть средства мас­совой информации: газета, радио, телевидение. Именно они должны выступить в качестве своего рода «фильтра, который задерживает элементы, наиболее контрастные, противоречащие принятым в литера­турной речи образцам» [Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968, с. 61]. Газета должна не опускаться до чи­тателя, а поднимать его до более высокого культурно-образователь­ного уровня, способствовать формированию языкового вкуса, осозна­нию эстетической ценности слова.

(Кузьмина Н.А. Стилистические процессы в современной лексике и стилевой облик газеты (на материале омской прессы) // Городская разговорная речь и проблемы её изучения: Межвуз. сб. науч. тр., Омск: Омск. ун-т, 1997. Вып. 2. С. 3 -17)