из электронной библиотеки / 435038036433980.pdf

(Хаос — пространство, Гея — материя, Эрос — движение), что свидетельствует о развитии рационализма, прямом наступлении логоса на миф.

Тенденции преодоления примитивных народных верований, более того, критическое отношение к традиционному культу олимпийских богов заметно усиливаются в Греции к концу архаического периода, в VI веке до н. э. Это было связано, с одной стороны, с общим ростом рационализма, а с другой — с углублением религиозного сознания, что, в свою очередь, в немалой степени определялось успехами идеалистической философии. Пифагор одним из первых разработал мистическое учение о переселении душ (метемпсихоз) и указал на способы, которые ведут к спасению души, к избавлению ее от дальнейших вселений в тела и приобщению к бессмертию. В то же время основоположник элейской школы Ксенофан развил идею единого бога, положив, таким образом, теоретическое основание монотеизму. Бог у Ксенофана один, он представляет изначальную основу всех вещей и всем правит силой своего ума, сам пребывая в неподвижности. Исходя из представления о единой божественной сущности, ни в чем не схожей с людьми, Ксенофан подвергает критике народные представления о богах, насмехается над наивным политеизмом и антропоморфизмом древних поэтов. Люди, замечает он, измышляют себе богов по собственному подобию;

Черными мыслят богов и курносыми все эфиопы, Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы…

(Здесь и ниже — пер. Ф. Зелинского) Мало того, поясняет Гесиод,

Если бы руки имели быки, или львы, или кони, Если б писать, точно люди, умели они что угодно, — Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий

Дали б бессмертным быки; их наружностью каждый сравнил бы С тою породой, к какой он и сам на земле сопричислен.

Представив богов себе подобными, люди затем наделяют их собственными качествами, доблестями и пороками, присущими только смертным:

Что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою — То на богов возвести ваш Гомер с Гесиодом дерзнули: Красть, и прелюбы творить, и друг друга обманывать хитро.

В подобных высказываниях Ксенофана были заключены элементы религиозного скепсиса, хотя, конечно, делать из него вольнодумца было бы неправомерно: насмешки над народной религией продиктованы здесь не атеизмом, а монотеистической установкой философа.

Высказанная однажды идея высшего божества, безликого, безымянного, всемогущего, становится популярной. Позднее она неоднократно встречается в творениях величайших афинских драматургов. Так, у Эсхила в «Агамемноне» хор возглашает, обращаясь к Зевсу:

Кто бы ни был ты, великий бог, Если по сердцу тебе Имя Зевса, Зевсом зовись, Нет на свете ничего,

Что сравнилось бы с тобой.

Ты один лишь от напрасной боли

Душу мне освободишь…

(Пер. С. Апта)

Еще отчетливее эта концепция божества выражена в «Троянках» Эврипида — в словах Гекубы:

О ты, всего основа, царь земли, Кто б ни был ты, непостижимый, — Зевс,

Необходимость или смертных ум, — Тебя молю, — движеньем неприметным Ты правильно ведешь судьбу людей…

(Пер. С. Шервинского)

Наряду с преодолением народных верований постепенно развивалась и иная, более глубокая критика религии, исходившая из принципиального положения о существовании мира независимо от богов и направленная, таким образом, к отрицанию богов и религии вообще. Начало этому процессу было положено уже на рубеже VII–VI веков до н. э. ионийской натурфилософией, выдвинувшей положение о материальной основе мира (учение Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена). Несколько позже, на рубеже VI–V веков до н. э., эфесец Гераклит, развивая материалистическое учение, формулирует тезис о самопроизвольном возникновении и развитии космоса (миропорядка), наделенного собственной волей к движению и ничем не обязанного богам: «Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно (в полную меру) разгорающимся и закономерно (в полную меру) погасающим» (пер. В. С. Соколова). Как и Ксенофан, но с иной исходной позиции, Гераклит подвергал критике традиционные религиозные представления и обряды, насмехался над почитанием статуй (изображений богов и героев), над верой в очищение посредством жертвоприношения, над мифотворчеством эпических поэтов.

Еще дальше, как в развитии материалистического воззрения на мир, так и в скептическом отношении к религии, продвинулись материалисты времени развитой классики (V век до н. э.). Живший в Афинах и близкий к Периклу Анаксагор развил учение о первичных элементах, смешение которых и образует все множество эмпирически постигаемых вещей. Последовательно применяя свою материалистическую доктрину для объяснения всего сущего, Анаксагор учил, что и небесные тела, которые люди отождествляют с богами, суть не что иное, как раскаленные камни, охваченные круговращением эфира. Несколько позже Демокрит, опираясь на труды своего предшественника Левкиппа, разработал учение о невидимых и неделимых материальных частицах — атомах, образующих все чувственно воспринимаемые вещи. Утверждая вечность времени, беспредельность пространства, материальность первоосновы всего сущего и естественность всех процессов образования и развития, Демокрит практически не оставлял места богам. В их качестве он соглашался признать лишь некие «образы», возникающие в воздухе из вихря круглых огненных атомов. Эти образы подобны человеку: одни из них исполнены благотворного начала, а другие — злотворного; они могут являться людям и предсказывать им будущее. Однако и эти образы, при всей их величине и прочности, подвержены разрушению, и, стало быть, даже они не могут претендовать на действительно божественную природу. Что же касается богов традиционной народной религии, то все они — порождение страха и суеверия. «Некоторые полагают, — писал позднее Секст Эмпирик (II век н. э.), — что мы пришли к представлению о богах, исходя из непонятных явлений, происходящих в мире; такого мнения придерживается, кажется, и Демокрит. Ибо, говорит он, первобытные люди, наблюдая небесные явления, как, например, громы, молнии, перуны и встречи звезд,

затмения солнца и луны, приходили в ужас, думая, что причиной этому боги» (пер. С. Я. Лурье).

Одновременно с этими представителями материалистической натурфилософии с критикой религиозных воззрений выступили и учителя практической мудрости, первые профессиональные социологи — софисты. Например, Протагор заявлял: «О богах я не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, ибо многое препятствует знать это: и неясность вопроса, и краткость человеческой жизни» (пер. А. О. Маковельского). Этот скепсис уже был равнозначен отрицанию. Но еще более категорично выступил с позиции отрицания младший современник Протагора — Продик, за что и был причислен к разряду безбожников. Продик выдвинул оригинальное объяснение происхождению веры в богов: она развилась из почитания людьми полезных для жизни предметов. По свидетельству Секста Эмпирика, Продик говорил: «Солнце, луну, реки, источники и вообще все полезное для нашей жизни древние наименовали богами за пользу, получаемую от них, как, например, египтяне — Нил». Вот почему, заключает Секст мысль Продика, «хлеб был назван Деметрой, вино — Дионисом, вода — Посейдоном, огонь — Гефестом, и так все из того, что приносит пользу» (пер. А. Ф. Лосева).

Если у Продика, как и у Демокрита, происхождение религиозного культа выводилось из почитания людьми сил внешней природы, то Критием, философомсофистом и политическим деятелем конца V века до н. э., выдвинуто другое, уже чисто социологическое объяснение: религия была изобретена в глубокой древности неким мудрым политиком для того, чтобы страх перед богами удерживал людей от совершения тайных преступлений точно так же, как страх перед законами удерживает их от преступлений явных. Взгляд этот был развит Критием в драме «Сизиф», отрывки из которой цитирует Секст Эмпирик. Тезис Крития об условности и искусственности обычая почитания богов предвосхищал ставшую популярной в эпоху европейского Просвещения, в особенности у французских публицистов, теорию, согласно которой религия была изобретена ловкими обманщиками, чтобы внушить людям страх.

Эти факты красноречиво говорят о развитии уже в классическую эпоху атеистических идей и настроений, по крайней мере в среде просвещенной античной интеллигенции. Полисное государство чувствовало опасность, которую несли подобные взгляды. В Афинах в конце V века до н. э. неоднократно предпринимались попытки обуздать опасное свободомыслие философов. Это нашло отражение в ряде судебных процессов против носителей передовых атеистических воззрений. Одним из первых подвергся официальному обвинению в неверии философ-материалист Анаксагор (еще в 30-х годах V века до н. э.). Несмотря на заступничество влиятельного Перикла, Анаксагор был присужден к штрафу и изгнанию из Афин. В 415 году за выпады против Элевсинских мистерий подвергся обвинению в безбожии поэт и философ Диагор с острова Мелоса. Он был заочно осужден в Афинах, и за его голову назначена денежная награда. Несколько позже за пропаганду скептического отношения к богам был изгнан из Афин софист Протагор. Мало того, афинские власти через глашатая вытребовали сочинения знаменитого софиста у всех, кто их имел, и публично сожгли эти книги на городской площади.

Однако остановить такими мерами распространение новых воззрений было невозможно. Атеизму, правда, еще не суждено было победить, но и устои полисной религии несколько поколебались. Впрочем, решающий удар по позициям традиционной олимпийской религии был нанесен не философами, а самой жизнью. Начавшийся в Греции в IV, а в Риме во II веке до н. э. кризис полисной системы с естественной необходимостью повлек за собой и преодоление классических античных религий.

Кризис полиса был прежде всего кризисом гражданского общества. Прогрессирующее развитие крупнособственнического, рабовладельческого хозяйства в сочетании с рядом других факторов вело, с одной стороны, к концентрации собственности

вруках немногих, а с другой, к разорению и обнищанию масс свободных граждан. Рост социального неравенства вызывал обострение общественных отношений даже в передовых, демократических полисах, где прилагались особенные усилия для поддержания видимого равенства между гражданами. Бьющая в глаза роскошь богачей вызывала зависть и недоброжелательство низов. Растущее раздражение народной массы находило выход в стихийных выступлениях против зажиточной верхушки. Социальная смута приводила к расколу каждой гражданской общины на два враждебных лагеря — бедняков и богачей.

Втаких условиях и обнаружилось банкротство полисного государства. Возможности его были весьма ограничены, а между тем граждане предъявляли к нему все более высокие требования. Бедные настаивали на расширении системы общественного вспомоществования, а богатые — на защите своей собственности и жизни от посягательств со стороны этой бедноты, на наведении в стране твердого порядка. Не будучи в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и обеспечить единство и согласие граждан, полисное государство утрачивало исторический смысл. Более того, оно становилось помехой на пути дальнейшего экономического и политического развития, все более и более выходившего за рамки города-государства.

Социальное и политическое банкротство полисных государств повлекло за собой преодоление и полисной идеологии, разочарование в традиционных политических доктринах, падение интереса к традиционным культам. Этому способствовал также общий идеологический прогресс, в особенности заметный в успехах социологической философии (софисты, Сократ и его школа). При этом, однако, в духе времени, содействовавшего росту духовной депрессии и потребности в утешении, развитие критического отношения к традиционной полисной религии сопровождалось не только и даже не столько усилением атеистических настроений, сколько ростом мистицизма, развитием своеобразного богоискательства. Представители полисной элиты, состоятельные, обладающие досугом, открытые воздействию новых идей, обнаруживают особый интерес к самопознанию, к проблемам этики, к раскрытию глубинных связей между человеком и обществом, между человеком и богом. Замечателен в этом отношении пример Сократа, который, опираясь на достижения софистической науки, но вместе с тем и полемизируя с крайним релятивизмом софистов, развил оригинальное учение о добродетели (arete) как об истинном знании и умении поступать в соответствии с понятиями о высшей, то есть нравственно оправданной, пользе.

Стремясь к истинному знанию, Сократ придавал большое значение некоему божественному знамению, или голосу, в котором, очевидно, можно предполагать мистически понятую интуитивную способность к познанию. Но сам философ усматривал

вэтом возникавшем в глубине его души таинственном голосе, предупреждавшем против того или иного поступка (по другой версии, вообще указывавшем, что надо делать, а что не надо), проявление божественной воли, или божье знамение (daimonion semeion, или просто daimonion), что свидетельствует о мистическом сближении сферы познания со сферой религии. Поэтому хотя Сократ и не порывал с официальной полисной религией и подчеркнуто исполнял все положенные обряды, его традиционная религиозность — при акценте на внутреннее, духовное постижение божественной истины — носила уже внешний, формальный характер. Своими заявлениями о демонии Сократ открывал дорогу поиску нового, более утонченного культа высшего разума, смыкавшегося с божественным началом мира.

Очевидным становилось стремление образованной верхушки античного общества не только развить концепцию божества, но и психологизировать саму религию и, таким образом, сомкнуть духовный мир человека с горним миром богов. Аналогичного рода тенденция усиливается и в народной массе. Разумеется, здесь это совершалось на ином интеллектуальном уровне и потому в иных формах. В частности, показательным было повышение интереса к мистическому действию, якобы создававшему возможность для

более интимного общения верующих с божеством. Однако, каковы бы ни были различия в новом подходе к религии у проповедников и поклонников идеалистической философии и масс простого народа, общим для всех оказалось стремление дополнить или заменить формальную связь с божеством посредством обряда — более глубоким эмоциональным общением души с богом.

Наряду с этим наметилось преодоление ранее казавшегося столь естественным патриархально-общинного характера религии. Индивидуалистические устремления и интеллектуальные поиски влекли состоятельную, образованную верхушку общества к новому культу учительства, признаки которого можно усмотреть уже в особом почитании Сократа его учениками и последователями. Знаменитый процесс Сократа был вызван именно столкновением этого нового направления с традиционным полисным мышлением, носительницей которого выступала масса средних и мелких собственников. В 399 году Сократ официально был обвинен в непочитании богов, которым поклоняется община, и в развращении юношества. Афинский суд признал философа виновным и приговорил его к смертной казни. Приговор был вынесен большинством голосов простых граждан, которые таким образом подтвердили свою неприязнь к утонченному богоискательству философов. Между тем в самой массе простого народа, в ущерб открытым олимпийским культам, ширилось увлечение таинственными, мистериальными культами таких богов, как Дионис

иДеметра, и даже совершенно новых божеств — неолимпийского и вообще неантичного (негреческого) происхождения, какими были, например, фракийско-фригийские Бендида

иСабасий, отождествленные соответственно с Артемидой и Дионисом.

Одновременно с этим внутренним перерождением полисных религий шло наступление на них извне. Экономический прогресс содействовал преодолению полисной автаркии, политические связи способствовали объединению автономных полисов в более или менее крупные федерации, или же этот процесс объединения форсировался державной инициативой более сильного государства (Македония и греки, Рим и италики). Полис все более уступал место территориальному государству, и соответственно безгранично расширялись возможности державной, империалистической политики. Этому политическому космополитизму соответствовал рост космополитизма религиозного. В позднеклассическую и эллинистическую эпохи в Грецию, а затем и в Италию проникают новые культы. В Афинах, помимо упоминавшихся выше Бендиды и Сабасия, утверждается почитание ближневосточного божества Адониса, египетских Аммона и Исиды, в Риме — греческого Вакха и малоазийской Кибелы — Великой матери богов. Вместе с иудейской диаспорой распространяется влияние иудейского культа, интерес к которому особенно возрастает на исходе старой эры.

Преодоление общинно-полисной ограниченности не было сугубо внешним процессом. Параллельно с утратой полисами их самодовлеющего, независимого положения шло размывание внутренних социальных перегородок. Ранее замкнутый в себе, этнически и социально ограниченный гражданский коллектив терял свою устойчивость, все более подвергался внешним воздействиям, в особенности в периоды острых потрясений, социально-политических смут, когда правилом становилось пополнение поредевших рядов граждан свободными чужеземцами или даже отпущенными на волю рабами. Все это вызывало изменения и в религиозной сфере. Античные религии утрачивали свой полисно-патриотический и аристократическигражданский характер.

При этом надо подчеркнуть, что по мере упадка полисного государства все большее значение в религиозной жизни античных городов приобретали всякого рода частные объединения, религиозные сообщества людей, принадлежавших к одной профессиональной категории и совместно отправлявших культ бога-покровителя (фиасы в Древней Греции, коллегии в Риме). Эти религиозные объединения были открыты для людей разной государственной принадлежности и различного социального положения. Они все больше принимали на себя организационные функции, их существование

подрывало устои гражданской общины, во всяком случае монополию этой общины в религиозной жизни города. Открытые для внешних воздействий, восприимчивые к культам нетрадиционных, неолимпийских богов, в особенности к культам мистериального характера, эти сообщества позднее стали едва ли не главным каналом, по которому в античном мире пошло распространение новой религии — христианства.

Существование этих религиозных обществ, с особым, хотя и небольшим, аппаратом управления, создавало предпосылки не только для возникновения новой религиозной организации, но и для зарождения профессиональных священнослужителей. Рано или поздно они должны были взять в свои руки разработку и сохранение тех новых религиозных доктрин, к поискам которых уже обратились представители античной идеалистической философии. Во всяком случае, нельзя отрицать того, что только организационная и идейная профессионализация религии могла создать надлежащие условия для углубления и систематизации вероучения, для выработки содержательной религиозной доктрины.

Из сказанного следует, что причину упадка классических античных религий надо искать именно в кризисе традиционной полисной организации, в разложении и ослаблении автономных городских общин и поглощении их территориальным государством. «Если с гибелью древних государств исчезают и их религии, — писал в свое время К. Маркс, — то этот факт не нуждается в особых объяснениях, так как «истинной религией» древних был культ их собственной «национальности», их «государства». Не гибель древних религий повлекла за собой гибель древних государств, а, наоборот, гибель древних государств повлекла за собой гибель древних религий».

Тема 7. Греческий театр.

Происхождение. Великие Дионисии. Происхождение трагедии. Эсхил – «отец трагедии, драматург с мечом гоплита». Софокл – «любимец богов». Еврипид – «философ сцены». Проблема катарсиса. Комедия. Аристофан «классик сатиры». Идейнотематические особенности комедий. Сатировская драма. Социальная функция греческого театра. Устройство греческого театра Диониса. Актеры, маски, реквизит. Хор и протагонист. Хоровое пение.

Театр в Древней Греции развился из ритуального празднования Дионисиев, которые сопровождались шествием с танцами, песнями. Исполнители ритуальных танцев и песен мимикой и жестами рассказывали о приключениях Диониса. Затем из среды хора выделился ведущий, которому отвечал хор. Роль его часто исполнялась существовавшими уже тогда профессионалами-актѐрами (плясуны, разные потешные мастера и т. п., они увеселяли обычно толпу на сборищах). Участники ритуального действа надевали на себя маски с козлиными бородами и рогами, изображая спутников Диониса — сатиров (отсюда название — сатировская драма). Ритуальные представления происходили во время дионисий (празднеств в честь Диониса), весной и осенью. Различались дионисии «великие» — в городе, очень пышные; и «малые» — сельские, более скромные. Эти ритуальные представления и являются истоками греческого театра.

Элевсинские драматические мистерии, связанные с равноденствием

Древнегреческая трагедия.

Греческий театр представлял собой открытое здание огромнейших размеров. Сцена состояла из длинной узкой платформы и с трѐх сторон была обнесена стенами, из которых задняя (с навесом) называлась скеной (skene), боковые — параскениями (paraskenion), а то, что мы называем сценой — проскением (proskenion).

Поднимавшийся уступами полукруг сидений для зрителей назывался амфитеатром, место между сценой и амфитеатром — орхестрой; здесь помещался хор, который управлялся корифеем (руководитель хора). С развитием драматического действия к орхестре была присоединена палатка (skene), где актѐры одевались и переодевались (каждый из актѐров исполнял несколько ролей).

Декораций в обычном смысле слова греческий театр не знал. Это оказало влияние на технику оформления греческой трагедии. Актѐры носили маски, котурны (высокая обувь на деревянном каблуке) и длинные до пят плащи (цвет их зависел от роли — цари, например, носили красные плащи). Всѐ это должно было придать актѐру высокий рост и величие, уподоблявшие его богу или герою, которых он изображал. В соответствии с этим жест актѐра был преувеличенным, а декламация его — торжественной, патетической.

Театр в Греции был двигателем политической мысли, способом донести что-либо до граждан.

Тема 8. Атлетика и спорт.

Агон и агонистика. Греческие игры — местные и всегреческие. Олимпийские игры. Комплекс в Олимпии. Женские игры. Виды спорта. Чествование атлетов. Культурологический смысл атлетических соревнований.

Олимпийские игры Древней Греции – крупнейшие спортивные соревнования древности. Зародились как часть религиозного культа и проводились с 776 до н.э. по 394 н.э. (всего было проведено 293 Олимпиады) в Олимпии, считавшейся у греков священным местом. От Олимпии произошло и название Игр. Олимпийские игры были значимым для всей Древней Греции событием, выходившим за рамки сугубо спортивного мероприятия. Победа на Олимпиаде считалась чрезвычайно почетной и для атлета, и для полиса, который он представлял.

С 6 века до н.э. по примеру Олимпийских Игр стали проводиться другие общегреческие соревнования атлетов: Пифийские игры, Истмийские игры и Немейские игры, тоже посвященные различным древнегреческим богам. Но Олимпиады были самыми престижными среди этих состязаний. Олимпийские Игры упоминаются в произведениях Плутарха, Геродота, Пиндара, Лукиана, Павсания, Симонида и др. античных авторов.

В конце 19 века Олимпийские игры были возрождены по инициативе Пьера де Кубертена.

Олимпийские игры от зарождения до упадка

Олимпия расположена в северо-западной части Пелопонесского полуострова. Здесь находился Алтис (Альтис) – легендарная священная роща Зевса и храмово-культовый комплекс, окончательно сформировавшийся примерно в 6 в. до н.э. На территории святилища располагались культовые здания, монументы, спортивные сооружения и дома, где в период проведения состязаний проживали атлеты и гости. Олимпийское святилище оставалось средоточием греческого искусства вплоть до 4 в. до н.э.

Вскоре после запрета Олимпийских игр все эти сооружения были сожжены по приказу императора Феодосия II (в 426 н.э.), а столетие спустя окончательно разрушены и погребены сильными землетрясениями и разливами рек.

В результате проведенных в Олимпии в конце 19 века археологических раскопок удалось обнаружить руины некоторых строений, в том числе спортивного назначения, таких, как палестра, гимнасий и стадион. Построенная в 3 веке до н.э. палестра – окруженная портиком площадка, где тренировались борцы, боксеры и прыгуны. Гимнасий, построенный в 3–2 вв. до н.э., – самое большое сооружение Олимпии, оно использовалось для тренировок спринтеров. В гимнасии также хранился список победителей и список Олимпиад, стояли статуи атлетов. Стадион (длиной 212,5 м и шириной 28,5 м) с трибунами и местами для судей был построен в 330–320 до н.э. На нем могли разместиться около 45 000 зрителей.

Существует немало легенд о зарождении Олимпийских игр. Все они связаны с древнегреческими богами и героями.

Определенной исторической достоверностью обладает предание, по которому элидский правитель Ифит, уставший от постоянных междоусобиц и раздоров, обратился к дельфийскому оракулу с вопросом, как их прекратить. И получил ответ: возобновить забытые Олимпийские игры. Ифит предложил царю воинственной Спарты Ликургу учредить состязания, во время которых бы устанавливалось священное перемирие — экейхерия. По условиям заключенного договора за нарушение перемирия налагался крупный денежный штраф и, что было еще страшнее, виновные лишались права участвовать в Олимпийских играх.

Реальность этого факта подтверждает древнегреческий историк Павсаний, который писал, что еще во II в. н.э. медный диск, на котором был начертан устав перемирия, заключенный между Ифитом и Ликургом, хранился в одном из храмов Олимпии.

Интересны детали этого предания: по предположениям ученых Ифит и Ликург жили примерно в IX в. до н.э., т. е. раньше официальных сроков учреждения Олимпийских игр. Но и они лишь возобновили проведение игр. Значит, состязания в Олимпии проводились и раньше? Надо полагать, что в долине Алфея задолго до Олимпийских игр проходили ритуальные состязания в честь посвящения юношей в воины. Но они носили местный характер. Ифит и Ликург придали им национальное значение. Олимпию, где надлежало проводить это празднество, объявили священным местом, а любого, кто войдет в ее пределы вооруженным, – преступником.

Согласно другому мифу, сын Зевса Геракл привез в Олимпию священную оливковую ветвь и учредил игры атлетов в ознаменование победы Зевса над его свирепым отцом Кроном.

Известно также предание, что Геракл, организовав Олимпийские игры, увековечил память о Пелопе (Пелопсе), победившем в гонке на колесницах жестокого царя Эномая. А имя Пелопа дали области Пелопоннес, где находилась «столица» античных Олимпийских игр.

Обязательной частью античных Олимпийских игр были религиозные церемонии. По установившемуся обычаю, первый день Игр отводился для жертвоприношений: атлеты проводили этот день у жертвенников и алтарей своих богов-покровителей. Подобный обряд повторялся и в заключительный день Олимпийских игр, когда вручались награды победителям. На время Олимпийских игр в Древней Греции прекращались войны и заключалось перемирие – экехерия, а представители враждующих полисов проводили в

Олимпии мирные переговоры с целью уладить конфликты. На хранившемся в Олимпии в храме Геры бронзовом диске Ифита с правилами Олимпийских игр был записан соответствующий пункт. «На диске Ифита написан текст того перемирия, которое элейцы объявляют на время Олимпийских игр; он написан не прямыми строчками, но слова идут по диску в виде круга».

С Олимпийских игр 776 до н.э. (самые ранние Игры, упоминание о которых дошло до нас, – по подсчетам некоторых специалистов, Олимпийские игры стали проводиться на 100 с лишним лет раньше) у греков шел отсчет особого «олимпийского летоисчисления», введенного историком Тимеем. Олимпийский праздник отмечали в «священный месяц», начинающийся с первого полнолуния после летнего солнцестояния. Он должен был повторяться через каждые 1417 дней, составлявших Олимпиаду – греческий «олимпийский» год.

Начинавшиеся как соревнования местного значения, Олимпийские игры со временем стали событием всегреческого масштаба. На Игры съезжалось множество людей не только из самой Греции, но и из ее городов-колоний от Средиземного до Черного моря.

Игры продолжались и тогда, когда Эллада попала в подчинение к Риму (в середине 2 в до н.э.), вследствие чего был нарушен один из основополагающих олимпийских принципов, допускавший участие в Олимпийских играх исключительно греческих граждан, а в числе победителей оказались даже некоторые римские императоры (в том числе и Нерон, «выигравший» скачки на колесницах, запряженных десятью лошадьми).

Сказывался на Олимпийских играх и начавшийся в 4 веке до н.э. общий упадок греческой культуры: они постепенно утрачивали былое значение и суть, превращаясь из спортивного состязания и значимого общественного события в сугубо развлекательное мероприятие, в котором участвовали преимущественно атлеты-профессионалы. А в 394 н.э. Олимпийские игры были запрещены – как «пережиток язычества» – римским императором Феодосием I, насильственно насаждавшим христианство.

Организация Игр К участию в Олимпийских играх допускались все свободнорожденные греческие

граждане (согласно некоторым источникам, мужчины, умевшие говорить по-гречески). Рабы и варвары, т.е. лица негреческого происхождения, участвовать в Олимпийских играх не могли. «Когда Александр Македонский пожелал принять участие в состязаниях и для этого прибыл в Олимпию, то эллины, участники состязаний, требовали его исключения. Эти состязания, говорили они, для эллинов, а не для варваров. Александр же доказал, что он аргосец, и судьи признали его эллинское происхождение. Он принял участие в беговом состязании и пришел к цели одновременно с победителем».

Организация античных Олимпийских игр предусматривала контроль не только за ходом самих Игр, но и за подготовкой атлетов к ним. Контроль осуществляли элланодики, или гелланодики, самые авторитетные граждане. В течение 10–12 месяцев до начала Игр атлеты проходили интенсивную подготовку, после чего сдавали своеобразный экзамен комиссии элланодиков. После выполнения «олимпийского норматива» будущие участники Олимпийских игр еще месяц готовились по специальной программе – уже под руководством элланодиков.

Основополагающим принципом состязаний была честность участников. Перед началом соревнований они давали клятву соблюдать правила. Элланодики имели право лишить чемпиона титула, если он победил мошенническим путем, провинившийся атлет подвергался также штрафу и телесному наказанию. Перед входом на стадион в Олимпии стояли в назидание участникам заны – медные статуи Зевса, отлитые на деньги, полученные в виде штрафов с атлетов, нарушивших правила соревнований (древнегреческий писатель Павсаний указывает, что первые шесть таких статуй были уставлены в 98-ую Олимпиаду, когда фессалиец Эвпол подкупил трех выступавших с ним борцов). Кроме того, к участию в Играх не допускались лица, уличенные в совершении преступления или в святотатстве.