IAt тгчттятттго 4l .. Tty t l it гттттьт.Мло о ttTrnTt- т-жтлттл. Чтлтл-г1я • r •• ••лт»г» -r •••»•

Выходило, вылетало тридцать три корабля, Тридцать три корабля да со единым кораблем, Со единым кораблем, со удалым молодцом. Что един-от кораб наперед выбегал, Наперед выбегал, как сокол вылетал, Еще нос, корма да по-туриному, А бока-то сведены да по-звериному. Что на этом корабле удалой молодец, Удалой молодец да первобрачный князь. Он строгал стружку кипарис-дерева, Уронил молодец свой злачен перстень, Свой злачен перстень, позолоченный. Он зычал, крычал зычным голосом, Зычным голосом да во всю голову: «Уж вы слуги, слуги верные мои, Повяжите как вы, слуги, шелковые невода, Вы ловите-ка, слуги, мой злачен перстень, Мой злачен перстень да позолоченый». Оны первый раз ловили — да не выловили, Оны другой раз ловили — да все нет, как нет, Оны третий раз ловили — повыловили. . .^а8

Стружка «кипарис-дерева» — это искомый Всеславов жребий, как подсказывает и былина о Садке. В величаниях новобрачному встречается мотив обладания тремя городами (ср. Киев, Белгород и Новгород во фрагменте о Всеславе). В свою очередь, в причитаниях невесты возникает фигура жениха-насильника, грозного наездника и завоевателя, изоморфная Мамаю из «Сказания». Все это символы из сферы топики, связывающие воедино брак, пир, битву, смерть, судьбу. Но предзнаменующий русское одоление плач девицы-земли или земли-девицы остается не разъясненным.

В «испытании примет» звучит свирель, а свирель указывает на временную смерть и новое рождение. Источник — рассказ о воскрешении дочери Иаира.²⁹ В его доме тоже звучали свирели (по покойнице). Иисус «сказал им: выйдите вон; ибо не умерла девица, но спит <. . . > Он вошед взял ее за руку, и девица встала». Свирель, кроме того, — пастырский атрибут (ср. службы Кириллу Философу). Звук свирели — это перенесенная на землю небесная гармония, это нравственная чистота. В ее голосе есть жертвенность, ибо тема невесты-земли тождественна теме невинной жертвы. В древнерусских апокрифах погребение Авеля, первого мертвеца и первого мученика, объясняется как брачная его ночь с девой-землей.³⁰ Фольклору тоже известна эта трактовка. Вот смертельно раненный казак велит своему коню передать весть о гибели:

Ты скажи молодой жене,

Что женился я на другой жене,

На другой жене мать сырой земле,

Что за ней я взял поле чистое, Нас сосватала сабля острая, Положила спать калена стрела.³¹

Эта тема подхвачена Блоком — во второй строфе цикла «На поле Куликовом»:

О, Русь моя Жена моя До боли

Нам ясен долгий путь

Наш путь — стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.⁸

Как видим, общие для «старины» и «новизны» lci cmmunes все же намечаются. Чрезвычайно важно, что в них нераздельно слиты аспект поэтический и аспект нравственный. Возможно, это принцип топики — по крайней мере, такой вывод подсказывает дальнейший анализ Куликовского цикла.

В памяти нации есть люди-символы и есть события-символы. Сколько бы нация за свою историю ни породила героев, сколько бы ни совершила подвигов, — это всегда считанные люди и считанные события. Они наперечет именно потому, что имеют символическое значение: ведь символов не может быть много, как не может быть много гениев и нравственных заповедей. Иначе они обесценятся.

Куликовская битва как символ стоит в одном ряду с Полтавской баталией и Бородинским сражением, а Дмитрий Донской, который бился с врагами «в лице», «напереди всех», — рядом с Петром и с Кутузовым. У этих событий есть нечто общее. «Таким событиям суждено возвращение».³³

В самом деле: нация запомнила и сделала символами победы на грани поражений, победы с громадными потерями. После Мамаева побоища еще не раз горела Москва, и Русь окончательно сбросила ордынское иго лишь сто лет спустя; от Полтавы до Ништадтского мира был путь длиною в двенадцать лет; после Бородина, которое Наполеон считал своей победой, пришлось оставить первопрестольную столицу. Но это как бы окончательные победы. Россия, если можно реставрировать ее символическое мышление по литературе, ставит героизм выше одоления, а самопожертвование и самоотречение выше силы.

Размышляя дальше о связи Куликова поля, Полтавы и Бородина, мы увидим, что все это вынужденные сражения. Россия защищалась, следовательно, была безусловно права. Это сражения на родной земле или на ее рубеже, как Мамаево побоище на Дону. Россия не посягала на чужое, она опять-таки была права. Для нации эти битвы были нравственной заслугой. Без нее символ невозможен. Именно поэтому в качестве символов избирались не легкие, а тяжелые, жертвенные победы: подвиг и жертва неразделимы.

Недавно по случаю двух юбилеев, 150-летия Толстого и 600-ле-

й биттт>т. на vcTHTTtmrrb няттипттяттт,ттгт тптттгтлтг

(обойдясь без этого термина) обратил внимание Д. С. Лихачев. Он отметил, что и в русских воинских повестях XIII—XVII вв., и в «Войне и мире» сходно, с помощью одинаковых литературных средств воплощается народный нравственный кодекс: «Все значительнейшие воинские повести посвящены оборонительным сражениям в пределах Русской земли <. . . > Историческая сторона романа в ее нравственно-победной части вся оканчивается в России, и ни одно событие в конце романа не переходит за пределы Русской земли. Нет в „Войне и мире" ни Лейпцигской битвы народов, ни взятия Парижа. Это подчеркивается смертью у самых границ России Кутузова. Дальше этот народный герой „не нужен". Толстой в фактической стороне событий усматривает ту же народную концепцию оборонительной войны».³⁴

Книжники допетровской Руси одобрили бы Толстого. В Наполеоне из «Войны и мира» они тотчас опознали бы типичную для воинских повестей фигуру захватчика, предводителя вражьей силы. Он горд, т. е. грешен первым из семи главнейших грехов, он самоуверен, он фразер, .краснобай — совсем как Батый, Бир-гер, Мамай, Тохтамыш, Едигей, с которыми сопоставляет Наполеона Д. С. Лихачев. Книжники допетровской Руси сргласи-лись бы с Кутузовым и Толстым, что Бородино — победа, решительная и бесспорная, хотя после нее пришлось отдать французам Москву. Это было сражение на своей земле; враг был сильнее, наших полегло больше, но мы не дрогнули. «Мертвые срама не имут», и «не в силе бог, но в правде».

Нравственно художественная топика, общая для Древней Руси и для России нового и новейшего времени, проявляется не только в принципах и оценках, но также в художественных деталях, а совпадение деталей всегда красноречиво, особенно если исключено прямое заимствование. Вернемся еще раз к «испытанию примет» в «Сказании о Мамаевом побоище»: «И обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить<. . .> И обратився на плък • русский, — и бысть тихость велика». О такой же ночи вспоминает старый солдат из лермонтовского «Бородина»:

. . .И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета, И слышно было до рассвета,

Как ликовал француз. Но тих был наш бивак открытый. . .

В действительности это невероятно: громадные русские армии и на Куликовом, и на Бородинском поле не могли пребывать великой». Эти поразительно похожие сцены порождены

национальной топикой, равно обязательной для автора «Сказания» XV в. и автора «Бородина» XIX в.

Конечно, национальная топика ни в коей мере не противоречит эволюционному принципу. Эволюция культуры — явление не только неизбежное, но и благотворное, потому что культура не может пребывать в застывшем, окостенелом состоянии. Но эволюция эта протекает все же в пределах «вечного града» культуры. Даже в периоды скачков — об одном из них шла речь в предлагаемой книге — старые ценности, выработанные многовековым народным опытом, только оттесняются на задний план, но не покидают «вечного града». Об этом стоит помнить. Стоит помнить, что слова конец и начало — одного корня.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ААЭ — «Акты, собранные. . . Археографической экспедицией» ГИМ — Государственный исторический музей (Москва) ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград)

ИОРЯС — «Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук» ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР ОИДР — Общество истории и древностей российских при Московском университете

ПДП — «Памятники древней письменности» ПДПИ — «Памятники древней письменности и искусства» ПСРЛ — «Полное собрание русских летописей» РИБ — Русская историческая библиотека РИО — Русское историческое общество [СОРЯС — «Сборник Отделения русского языка и словесности Академии

наук» ТОДРЛ — «Труды Отдела древнерусской литературы Института русской

литературы (Пушкинского Дома) АН СССР» ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов СССР

(Москва)

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив (Ленинград) ЧОИДР — «Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете»

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. «Бунташный век» ................. 3

Глава вторая. История и вечность в системе культурных ценностей 37

Глава третья. На пути к секуляризации культуры ........ 57

Скоморохи и древнерусская концепция веселья ....... 63

«Оцерковление» человека и крах этой идеи ......... 104

Реабилитация смеха и «реформа веселья» Петра I ..... 112

Народный смех и антиутопия................ 137

Двойничество ....................... 143

Глава четвертая. Культура как состязание ............ 162

Книга .......................... 166

Писатель ......................... 173

Два этапа русского барокко ................ 183

О топике культуры (вместо заключения) ............. 192

Список сокращений ....................... 204