Рекомендуемая литература

1. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. Три лингвистические концепции: лексического фона, рече-поведенческих тактик и сапиентемы / Под ред. Ю.С. Степанова. – М, 2005.

2. З.Д. Попова, И.А. Стернин. Язык и национальная картина мира. – Воронеж, 2003.

3. Джахангири Х. А. Русская безэквивалентная лексика: лингвокультурологический аспект изучения // Русский язык сегодня: Сб. статей. Вып. 2 / РАН. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. Отв. ред. Л. П. Крысин.  М., 2003.  С. 107-116.

Мифологизированные единицы языка

В последнее время в научных кругах все чаще выдвигается предположение, что в основе современных текстов лежат черты древних традиционных текстов. Более того, принципы традиционного текста считаются залогом существования современных. В качестве одного из примеров приводится сравнительно молодой текст  современная газета (время ее появления относят к XVII в.).

Традиционный текст – это мифометафорическая вербально-знаковая символизация культуры в языке. Рассмотрим проявление особенностей его структуры и содержания во внутренней форме газетного текста. «Газета  печатное периодическое издание, в котором публикуются материалы о текущих событиях» (Большая Советская энциклопедия), поэтому она, как никакое другое средство массовой информации, тесно связана с настоящим временем и определяется им. Газета, призванная дать нам полную информацию о современном мире, любит тайны, загадки, сенсации. И хотя газета  детище дня текущего, все же она «эзотерична», и потому несет особое знание  «изначальный для культуры дискурс о бытии блага и должного» (В.В. Меликов).

Категория должного часто определяется как «идеал», образец для подражания, необходимость которого в культуре рождает стремление человека стать чем-то другим. Достигнуть идеала  заветная, но часто утопическая мечта любого человека. Однако к нему можно приблизиться через обретение блага.

Обратимся к определению понятия благо с точки зрения философии. В энциклопедической литературе благо характеризуется как понятие собирательное и, следовательно, не имеющее точного определения. В античной этике благо толковалось по-разному: как наслаждение (киренская школа, эпикуреизм), отречение от страстей (киники), как добродетель в смысле господства разумной природы над низшей (Аристотель). У Платона и в античном платонизме отождествляется с высшей ступенью в иерархии бытия. В последующей философии, по словам П.С. Гуревича, благо оценивается как «нечто не обязательно практически значимое, а сохраняет лишь значение идеала, хотя другими благо порою отождествляется с пользой». Современный философский словарь дает понятие благо «как синонимичное понятию добра».

Мораль выделяет два подхода к пониманию блага: благо как «идея», как классифицирующая категория, которая не имеет другого содержания кроме себя самой, потому с практической точки зрения она «бессмысленна»; благо как счастье, которое можно достигнуть с помощью различных видов человеческой деятельности. Последнее обосновал И. Кант. Понятие о счастье, по его словам, «у разных людей разное; а часто (даже) для одного человека счастье  то одно, то другое: ведь, заболев, люди видят счастье в здоровье, впав в нужду  в богатстве…». Следовательно, счастье индивидуально. Проблема достижения счастья сливается у И. Канта с идеей бесконечного нравственного прогресса сознания (М. Гурина).

Христианская мораль, разделяющая благо на: «абсолютно высшее», которое есть Бог, и «высшее», «что-то самое лучшее» в человеке  видит достижение последнего в практической земной деятельности людей. Все человеческие намерения, продуманные действия и желания должны быть направлены к этому высшему благу. Через него, человек «обретает себя более сильным и лучше расположенным к действиям» (Боэций Датский). Человек всегда стремится стать чем-то бóльшим, чем он есть. И это стремление «есть само его существо» (В.В. Меликов).

В связи с этим мы можем определить благо как некую самореализацию человека, отрыв от обыденной жизни и обретение состояния подобного божественному, когда человек не зависит от нужд эмпирического мира.

Понятие блага как некоей самореализации человека, на наш взгляд, тесно связано с архетипом Самости, который выделил К. Юнг. В психологии архетип  это древнейшая составляющая человеческой психики. Представительница школы аналитической психологии А.Н. Майкова пишет, что «архетипам свойственно связывать сознательное и бессознательное, аккумулировать психическую энергию, проявлять себя в образной форме сновидений и творчества, а также в безотчетных действиях; они… выстраиваются в некую иерархию, главное место в которой занимает Самость». По ее мнению, Самость  «это цель развития каждой человеческой личности; можно провести сравнение с некоей программой самореализации, заложенной в каждом человеке».

Проблемой самореализации занимался и А.Ф. Лосев. Он выделил в личности два плана: внешний и внутренний. Внешний  это «шум и гам эмпирии»; внутренний  ощущение когда-то утерянного блаженного состояния доисторической, первозданной, не перешедшей в становление личности». Через их столкновение личность пытается найти дорогу к внутренней свободе, своему первобытному идеальному состоянию. Поэтому любые факты бытия личность рассматривает как цепь совпадений-несовпадений с идеалом самой жизни. Дж. Кэмпбелл называет это «чудом совпадения». Предназначение личности он видит в «поиске забытого измерения царства богов», когда «самость» и «инаковость» сливаются в единое целое. Итак, можно предположить, что чудо восходит к архетипу Самости как одна из его составляющих. Этим объясняется негасимый интерес человека к чуду, который особенно культивировался в христианстве.

Исторические факты приобретают здесь религиозную ценность, потому что представляются как акты божественного вмешательства в жизнь человека. Эта позиция нашла свое отражение и в традиционных текстах: христианских легендах, апокрифах, житиях. Сенсационность составляет их основу, которая, как пишет А.М. Панченко, почти всегда содержит «элемент чуда». Христианские тексты в народе обычно распространялись в форме «слухов и толков», рассказов странников и т.д. и в силу этого оказывали огромное влияние на устную культуру. «Слухи и толки» часто попадали на страницы «курантов», а позднее  «ведомостей».

Неотъемлемой частью газет XVIII в. стала сенсация, но понималась она не как отклонение от нормы, а как событие, содержащее чудо. Действовало прежнее отношение к историческому факту как «акту божественного вмешательства». А.М. Панченко пишет: «Сенсация ниспосылается богом, она запрограммирована свыше». Так воспринимала ее основная масса населения, которая не отличала и не желала отличать чуда от сенсации. Возможно, поэтому в основу отбора исторических фактов при создании газеты лег «куриоз».

Публикуя сенсации, газета дает нам возможность переживать чудо снова и снова, да именно это мы и ждем от газеты. Подобная закономерность вызвана, по мнению Дж. Кэмпбелла, тем, что частица чуда, вынесенная из «иного мира», быстро теряет свою силу и личность опять должна отправляться в инобытие.

Нагнетание сенсации в газете сродни цикличности мифа, в котором «конец есть начало». Цикличность мифа, способствует обновлению и, следовательно, сохранению мира. А.В. Юдин пишет, что для того, чтобы свершилось обновление надо «прибегнуть к воспроизведению первоначального образа (архетипа), повторение которого как бы наполняет новой силой, делает вновь актуальным творение». Видимо, чудо и является тем первообразом, который заставляет работать архетип Самости и тем самым обновляет и сохраняет наше бытие. Обновление представляет собой движение не только вперед, но и вспять, постоянная оглядка на идеал, который находится в вечности и в прошлом, это попытка приблизиться к идеалу. Оно крайне необходимо обществу, поскольку «сводит к нулю непрерывное повторение смерти» (Дж. Кэмпбелл).

Присутствие сенсаций, новостей на грани допустимого в большей части информации, публикуемой в газете, позволяет говорить о двух группах материала. Первая группа событий, вероятно, представляет собой собственно миф, который несет человеку весть о благе, то есть возможности самореализации и обновления. Вторая  конкретно новости, добавляющие интересные подробности к познанию мира.

Таким образом, с позиций категорий блага и должного в структуре газетного текста, в целом, выявляются два плана: внешний событийный и внутренний мифологический. В связи с этим весь материал условно группируется по двум блокам: факты, возводящие нас к мифу, и новости. Внешний событийный план отбирает новости. Внутренний мифологический план определен категориями блага и должного и потому стремиться объединить информацию только с элементами чуда.

Актуализация мифа осуществляется и при помощи категории времени, которая относится к фундаментальным понятиям культуры, играя важную роль в человеческом мышлении. Эта категория настолько фундаментальна, что организует всю нашу жизнь сообразно своей природе. Поэтому, приступая к исследованию структуры газеты, мы вынуждены обратиться к категории времени, поскольку газета, как никакой другой вид периодической печати, наиболее связана с ним.

О зависимости структуры текста и категории времени в литературе писали А.Я. Гуревич, А.М. Панченко, Ю.М. Лотман и др. Они придерживаются мысли, что традиционные тексты строятся в соответствии с тем пониманием времени, которое господствует на данный момент в обществе. В частности, Ю.М. Лотман пишет, что, анализируя текст, «мы сталкиваемся с двумя типологическими формами событий, соответствующими двум типам времени: циклическому и линейному». Архаическим культурам присуще циклическое время, а постархаическим  линейное. Наше общество живет в соответствии с линейным пониманием времени, которое утвердилось отчасти благодаря христианству.

Существует мнение, что христианское время  это «стрела времени», направленная «из прошлого, имеющего начало, в будущее, имеющее конец». Но, на наш взгляд, это не совсем так. В религии «центр притяжения будущее, и оттуда течет время, но так как христианское время линейно, то грядущее спасение связано с истощением будущего» (М.Д. Ахундов). Поэтому для линейного типа времени прошлое не существует, важно настоящее и отчасти само будущее. Реальностью обладает лишь настоящее, поэтому все внимание приковывается только к нему. Линейный механизм времени выстраивает события в единую цепь, которая проходит из будущего в прошлое через настоящее.

В культуре с линейным типом времени, по мнению Ю.М. Лотмана, все тексты строятся подобным образом. Газета наиболее приближена к категории времени, поэтому ее структура  это ничто иное, как калька с линейного механизма времени. Данное положение объясняет стремление выстраивать события в газете в единую движущуюся цепь.

Однако в современной культуре линейное время существует не в чистом виде, а отчасти содержит в себе циклическое. Например, Ю.М. Лотман придерживается мысли, что разрушение циклически-временного механизма привело к «массовому переводу мифологических текстов на язык дискретно-линейных систем». На наш взгляд, это в какой-то мере связано с тем, что, пришедшая на смену языческой, христианская религия восприняла циклическую категорию времени. Христианство «не избавилось от циклизма; коренным образом изменилось лишь его понимание» (А.Я. Гуревич).

Более того, ученые считают, что циклическое время как форму усвоения жизни невозможно устранить. Причину подобного отношения к циклическому времени исследователи видят в психологии человека, поскольку течение времени представляет собой не физическую, а психологическую реальность. Мы не мыслим реального времени, но мы его переживаем (А. Бергсон).

Таким образом, для нашего сознания существует как бы два времени: то, которое мы чувствуем, и то, в котором мы живем. Для окружающей нас реальности характерно линейное время, внутренним же ощущениям присуще именно циклическое. Причина этого, вероятно, в том, что человеку психологически трудно видеть быстротечность времени, мгновенность нашей жизни по сравнению с вечностью. По этому поводу П.С. Гуревич пишет: «Индивиду психологически неуютно в разорванном, расколотом мире. Он интуитивно тянется к нерасчлененному мироощущению». Концентрируясь таким образом на повторяющемся, занимаясь только соединением одинаковых причин и следствий, наше сознание отворачивается от созерцания времени; оно враждебно всему текучему и стремится сделать твердым и прочным все то, к чему оно прикасается.

Соотнесенность циклического времени с психологией человека определила его местонахождение в тексте. Как отмечают исследователи, оно, обычно, скрыто во внутреннем смысловом слое текста. Мифологическое в нашей психологии указывает на то, что традиционный текст никогда не был достоянием далекого прошлого. Он жил всегда, живет и теперь. Более того, он является залогом нашего существования. Подобная закономерность выявляется при анализе газетного текста.

Мы уже писали, что неотъемлемой частью газетной информации на внутреннем мифологическом плане является чудо, восходящее к архетипу Самости. Постоянная потребность человека переживать состояние чуда определила подбор фактов для публикации. Большей частью выбираются события, содержащие чудо. Это породило закономерность: в подтексте внешне разной информации повторение чуда происходит постоянно. В связи с этим, события, имеющие в основе элемент чуда, можно назвать «трансформацией одного и того же». Подобное положение Ю.М. Лотман выделял первым признаком циклического типа текстов. Другой признак  отсутствие категорий начала и конца, своего рода вырванность текста из общего повествования. «В этом случае,  пишет Ю.М. Лотман,  рассказ может начинаться с любой точки, которая выполняет роль начала для данного повествования, являющегося частной манифестацией безналичного и бесконечного Текста». Таким Текстом мы можем представить нашу жизнь, целиком состоящую из событий. Газета лишь вырывает из общего многообразия отдельные случаи. Конечно, каждое событие имеет свое начало и конец, но только в рамках статьи. Взятые в совокупности, в едином газетном тексте, они не имеют ни начала, ни конца. Газету можно представить как микро-Текст. С каждым новым номером газеты, делающим очередной снимок с окружающей действительности, такой микро-Текст появляется заново и является дополнением к предыдущему. Все вместе они будут представлять единый бесконечный Текст.

Итак, в газетном тексте мы должны видеть то взаимодействие циклически- и линейно-временных механизмов, о которых писал Ю.М. Лотман. Внешний событийный план подчинен линейному типу времени, которое вынуждает фиксировать случаи, и в соответствии со своей природой выстраивает их в единую движущуюся цепь. Присутствие двух важнейших признаков циклического типа текстов: чудо как главная закономерность текста и отсутствие начала и конца повествования  позволяет говорить о наличии в газете циклического времени. Учитывая, что соотнесенность текста с циклическим временем Ф. Боас назвал «важнейшей чертой мифа как жанра», мы можем говорить о внутреннем мифологическом плане газеты и с позиций категории времени. Именно он, на наш взгляд, вынуждая фиксировать закономерности (чудо), осуществляет подбор информации. А на психологическом уровне способствует обновлению и сохранению мира. Мифологический план также определяет общую структуру газеты, представляя ее как часть бесконечного Текста. Присутствие мифологической основы позволяет говорить о том, что газета как никакой другой вид периодической печати, пытается воспроизвести традиционный текст.

Скрытую мифологию можно найти и в самих газетных публикациях. Мнения, что многие современные представления основаны на мифологическом мировосприятии, придерживаются Е.М. Мелетинский, В.В. Меликов, И.И. Засурский, П.С. Гуревич, Г. Винокуров и др.

В современном обществе миф существует уже не в прежней своей «классической форме». С преобладанием в ХХ веке социальной информации возник особый феномен – социальная мифология. Это «реестр социальных иллюзий, сознательно распространяемых в обществе для достижения тех или иных целей» (П.С. Гуревич). Социальная мифология отодвинула на второй план собственно онтологическое содержание и на первый план выдвинула функциональный смысл, способность сплачивать людей, развязывать политическую энергию.

П.С. Гуревич предлагает разделить все сюжеты социальных мифов на две группы: мифы-идиллии, сопряженные с «поиском благостной и спасительной утопии», и мифы-кошмары, «раскрывающие тематику катастрофизма и злой участи».

Несмотря на то, что современная культура скрывает свое мифологическое поле, при тщательном рассмотрении мифологический пласт легко вычленить. Обратимся к анализу наиболее популярного в советские годы мифа «о светлом будущем», который имеет очень древние корни. Этот миф иногда называют «величественным памятником духовной культуры, появившимся на свет благодаря вечному стремлению человеческого воображения к идеалу, к абсолюту» (В.Г. Щукин). Выбранный нами для исследования период 1930-х годов не случаен, поскольку для него характерна развитая мифология. Анализ проводится на материале газеты «Магнитогорский рабочий», которая в 1930-е годы была одной из ведущих в нашем регионе.

Основным образом мифа «о светлом будущем», на наш взгляд является образ ударника, который, при ближайшем рассмотрении, можно назвать современной трансформацией культурного героя «классического» мифа.

Для начала обратимся к появлению у слова ударник значения ‘передовик социалистического производства’. В СД его еще нет: 1. Ударять  бить, разить, колотить. 2. Удар  потеря, утрата, бедствие, сильное и неожиданное огорчение, скорбь. 3. Ударник, которым бьют по колпачку, запаляя этим порох.

ТСУ параллельно с традиционными, отмеченными СД значениями слова ударник приводит следующий: Передовой работник социалистического производства, перевыполняющий нормы, активно овладевающий техникой и показывающий образцы производственной дисциплины.

В МАСе одно из значений слова ударник  наименование передового работника социалистического производства в СССР с середины 20-х годов до конца 50-х годов.

ТСУ, МАС наряду с новым значением сохраняют значение, восходящее к глаголу бить. В рамках словарной статьи оно выступает в виде качественных характеристик нового «продукта» социализма. Действительно, ударник, во-первых, связан с нанесением удара, во-вторых, предназначен для нанесения удара по врагу.

В газете ударник понимается как активное существо, деятельность которого должна быть направлена вовне, на преобразование, переделку внешнего мира: Это они на пустырях создают Днепрострой, Кузнецкстрой, тракторные, комбайные, автомобильные, авиационные, аллюминиевые гиганты… Это они создают Магнитострой. И в миллионных колоннах – тысячи, десятки и сотни тысяч ведущих передовых, самых отважных и преданных бойцов. Они рождаются социалистическим строительством – они его передовые бойцы. Ударник  имя им; … В беготне, металле, первоклассном оборудовании новых социалистических предприятий воплощен героический труд ударников. Это ударники покорили стихию Днепра, неукротимость которого воспета поэтами. Это они прорвались в недра горы Магнитной, побороли бураны Сибири, создали в глухом таежном краю величайшие заводы-уникум. Ничто не могло остановить лавины этого беспримерного наступления – ни палящий зной, ни ледяной холод, ни происки врагов, ни пораженчество маловеров. Рабочий класс под руководством партии прорвался к цели через все преграды. В истории человечества, даже в эпосе народов нет примера, который мог бы сравниться с героизмом создателей пятилетки и блеском ее побед!; Ударный труд воздвигает на необъятных просторах Советского Союза десятки и сотни заводов-гигантов, переделывает лицо сельского хозяйства.

Идея силового преобразования мира доминирует в газетных контекстах. Внешний мир рассматривается как арена деятельности человека, как если бы мир только и был предназначен для того, чтобы человек получил необходимые для себя блага, удовлетворил свои потребности. Ударник  это такой тип трудящегося, в котором умение господствовать над обстоятельствами является решающим свойством. В данном аспекте значимой становится сема ‘преобразование’. Существительные с количественной семантикой десяток, тысяча, сотни тысяч, миллион указывают на грандиозный размах, который приобрел труд. Числовой ряд представлен в виде конструкции однородных членов предложения, которая мысленно может быть продолжена читателем. Гиперболизация активизирует сему ‘большой масштаб деятельности’.

В газете имеют место поведенческие прогнозы, направленные на создание идеального образа ударника: Новое содержание ударничества  ударником может быть только тот, кто не только выполняет план, но и у кого механизмы работают бесперебойно, у кого агрегат в образцовом культурном порядке, кто самый короткий в мире рабочий день превращает в самый производительный!; Ударником может считаться только тот рабочий, работница и ИТР, которые выполняют качественные показатели, умеют вести за собой остальных рабочих и подтягивать отстающих; Последний пленум городского комитета партии четко сказал, что: «Решительно должна быть изменена оценка ударничества и организация социалистического соревнования… Ударной не может считаться бригада, хотя бы и перевыполняющая плановое задание, если она не уплотняет своего рабочего времени. Ударником не может быть рабочий, не принимающий мер к полной загрузке своего рабочего дня»; Нам нужен новый тип ударника, с новым, расширенным содержанием, ударника, который не только перевыполняет план, но который бережет вверенный ему агрегат, который добивается максимальной уплотненности рабочего дня. Контексты повествуют о том, что ударник должен выполнять/перевыполнять план/качественные показатели, бережно/культурно относиться к агрегату. Пожалуй, самое главное требование к трудовым действиям ударника  уплотнение рабочего дня. Специфика временных показателей видна в выражениях: максимально уплотняет рабочий день; самый короткий в мире рабочий день превращает в самый производительный; принимает меры к полной загрузке рабочего дня. Сема ‘уплотнение времени’ позволяет воссоздать мыслимую модель времени, в рамках которой события максимально уплотнены. Желание предельно насытить время действиями продиктовано чрезвычайно бурным развитием, потоком информации, усложнением жизни, которые приводят человечество к «биологическому цейтноту» (Н. А. Бернштейн; В. В. Иванов; Р. А. Зобов, А. М. Мостепатенко и др.).

Речь идет о тех ограничениях во времени, которые наложены на все живые организмы. Из-за этих ограничений требуется принятие решения за сравнительно небольшие отрезки времени, что исключает последовательный перебор всех возможностей. Поиск резервов времени диктует уплотнение действий до предела, что создает иллюзию власти человека над временем. Такой механизм восприятия времени, конечно, не соответствует реальному времени и реальному положению вещей, но он осуществляет переход возможности в действительность.

Заметим, что рост героев как личностей преподносится как образец, идеал, к которому надо стремится каждому гражданину. Но при этом подчеркивается, что самореализация нужна индивиду не как способ удовлетворения душевных исканий, а для преобразования социума, для воплощения идеи «о светлом будущем» в реальность. Эту черту культурного героя Е.М. Мелетинский выделял в качестве особенности мифа. «Культурные герои … проходят путь, имеющий значение парадигмы для следующих поколений, все же обретают свое величие прежде всего в сверх личном плане, в связи с символизацией общечеловеческих ценностей, а не в плане психологии отдельной личности». Например: Мы в совершенстве овладели техникой военного дела. Теперь наступила пора овладеть заграничной техникой. Бить врага этой техникой; Строя величайший гигант социалистической индустрии, ударники Магнитки переделывают себя из отсталых, малокультурных людей в сознательных, культурно-развитых строителей социалистического общества.

Таким образом, можно выделить два принципиальных отличия в «деяниях» «классического» культурного героя и ударника. Е.М. Мелетинский отмечал, что часто какие-либо преобразования культурного героя «оказываются следствием совершенно случайных обстоятельств их жизни, а вовсе не плодом сознательных творческих усилий». Все же совершаемое ударником осмысленно, согласованно с «генеральной линией партией» и направлено на достижение «светлого будущего».

Второе отличие, на наш взгляд, сводится к трансформации космогонической функции культурного героя. Теперь задача ударника – построение социализма. Упоминание в тексте о каком-либо преобразовании природного ландшафта земли делается для подчеркивания грандиозности строительства нового общества.

Все же, несмотря на отличия, идея мифа о культурном герое – «в деянии – начало бытия» - сохранена. Не утратил образ ударника и колдовской ореол, присущий «классическому» культурному герою. Хотя и он подвергся некоторым изменениям. Деяния ударника подернуты пеленой загадочности. Но загадку он предоставляет для оппозиции: «буржуазного запада», «классовых врагов», «разложившихся элементов» и т.д. Так, газета часто пишет: Ударники являются загадкой для буржуазного лагеря.

Одна из функций культурного героя – это борьба с чудовищами. В социальном мифе, созданном советской идеологией, в образе чудовища выступает враг народа. Он является центральным персонажем мифа-кошмара, «раскрывающего тематику катастрофизма и злой участи».

Образ врага народа детально разработан в социальных мифах Его формирование осуществляется в несколько этапов при помощи психологических схем, которые были детально описаны Д. Пайпсом.

«Жажда власти – вот что руководит людьми, стоящими в оппозиции советской власти», - считают сторонники мифа. Широко эта тема развивается в газетных статьях. Например: Вы не ошиблись, классовый враг Рукин. Вы выполнили свой долг перед издыхающим классом. Вы не промахнулись. Навредили, и этого вам хватит; С перестройкой системы рабочего снабжения классовые враги – деревенское кулачество, выходцы из торговой буржуазии – попытаются использовать наши ошибки в своих интересах.

Зачастую тема власти неразрывно связана с психологической схемой «выгода – доказательство руководства». Ее смысл в том, что выигравший от события, является и его создателем, а значит, именно на него и должен обрушиться народный гнев. При этом совершенно не учитывается подоплека события. Так, в одной из статей «МР» отмечается: За несколько месяцев, пользуясь притуплением классовой бдительности и засоренностью аппарата ЦРК уголовными элементами, компания хищников разбазарила из фондов рабочего снабжения товаров и различных продуктов на сумму около 900 тыс. рублей. Расхитителей называют «врагами социализма», вовсе не принимая во внимание, что возможно людьми руководило не желание подорвать социалистический строй, а жажда наживы. Однако в газете обычное воровство именуют «новым способом сопротивления» классового врага.

В мифах-кошмарах очень ярко проявляется такая черта «классического» мифа, как сведение всего богатства жизни к схеме, устраняя при этом разномыслие и критику. В социальном мифе эта особенность кристаллизуется в лозунге: «Кто не с нами, тот против нас». Поведение, хоть немного отличающееся от общепринятого шаблона, расценивается как противное социалистическому строю. Люди обязаны жить так, как им велят, иначе они будут считаться врагами народа.

В данном случае миф актуализирует психологическую схему «неразборчивое использование аргументов». В расчет не принимаются человеческие слабости. Любой проступок расценивается как покушение на социалистический строй. Так, газета пишет: Последние остатки умирающих классов ищут лазеек, проникают в колхозы и совхозы в качестве завхозов, кладовщиков, а то и руководящих работников. Проникают для того, чтобы «тихой сапой» вредить. Подрывать совхозы и колхозы изнутри; Собравшиеся приводили факты вылазок классового врага, выражавшиеся в неоднократных случаях срывов лозунгов, отдельных номеров стенгазет, показательных досок. В данном случае место обычной человеческой слабости занимает механика, место совпадений занимает причинно-следственная связь.

В газете наблюдается актуализация такой схемы, как «нет ничего случайного и глупого». Случай в расчет не принимается. Все, что случается – следствие происков врагов. «МР» отмечает: Всякий прорыв на магнитогорских домнах мировая буржуазия расценивает как усиление своих позиций, как подкрепление совей клеветы; ВЦСПС предложил Нижневолжскому совпрофу немедленно расследовать факт покушения на убийство ударника Вериницина, придать делу общественно-политический характер. Видна поразительная вера людей, попавших под влияние мифа, в способности своих врагов. Д. Пайпс по этому поводу пишет: «Например, в основе сталинского террора лежало предположение, что сбои в советской экономике были вызваны умышленно: «не может быть и речи о каких-то случайных происшествиях». Отсюда Сталин сделал вывод, что миллионы саботажников помогают империалистическому врагу, и покарал их чуть ли не всех».

Интересна такая схема, как «видимость обманчива», которая даже полное отсутствие каких-либо событий считает доказательством заговора. Эта схема видна в цитатах Сталина. Вот одна из них: Многие наши товарищи благодушно смотрят на подобные явления, не понимая смысла и значения фактов массового воровства и хищения. Они как слепые проходят мимо этих фактов, полагая, что тут «нет ничего особенного». Но они, эти товарищи, глубоко заблуждаются.

Тема получила широкое распространение на страницах газеты: Экономический облик нашей страны в корне изменился. Созданы мощные совхозы, из раздробленных сельских индивидуальных хозяйств созданы десятки тысяч колхозов. Кооперативная и госторговля вытеснили с рынка деревенскую и городскую буржуазию. Распределение товаров и продуктов идет без услуг частника. Изменилась обстановка. И классовый враг изобретает все новые способы сопротивления. Поражает тот факт, что при полном социалистическом управлении где-то еще есть место для классового врага. Но для человека, находящегося во власти мифа, в этом нет ничего удивительного, поскольку сознание уже подготовлено к принятию мифа. Сложившаяся концепция оказалась сильнее правды.

В текстах газет указанные психологические схемы трансформировались в социальные обобщающие формулы. Это своего рода тезисы из культурного текста того периода. Некоторые из них видны в заголовках газет: Необходимо повышать классовую бдительность; Классово-чуждые элементы пытаются пробраться в ряды партии; Враг за прилавком; Враг перекочевал из колхоза в кооперативную кладовую; Пресекать вылазки классового врага; Разгромить.

Нагнетание обобщающих формул в тексте по-своему действует на психологию человека. Создается впечатление, что враг повсюду, врагом может быть любой, не исключено, что им можешь быть и ты сам. Многообразие опять-таки сводится к схеме: «Враг везде». Таково действие мифологемы «заговора» - найти «виновного» и развить в обществе параноидальный страх перед ним.

Жертва – вот что нужно обществу, чтобы почувствовать единство и поднять патриотизм. Эти чувства мобилизуют силы человека, страх перед смертью (вдруг жертвой станешь ты), заставляют пересмотреть свои взгляды, изменить свое поведение.

Мы подошли к новому этапу формирования образа «врага народа», в котором, по нашему мнению, определяющим является влияние мифологемы «персонификация пагубной силы». Обобщающие формулы кристаллизуются в конкретных образах. В тексте этот процесс осуществляется благодаря метафорам. Метафора социального мифа – это своего рода ярлык, который состоит из объекта и его оценки общественным сознанием.

Метафор, отражающих мифологему «заговора», достаточно много. Среди них: осколки эксплуататорских классов, выходцы из деревенской буржуазии, уголовные элементы, остатки разложившихся классов и т.д. Все они характеризуют объект только с точки зрения социальной принадлежности. Но иногда в газете для большего эффекта социальные характеристики скрещиваются с морально-психологическими, часто прошедшими уже литературное или культурно-историческое оформление. Так, в очерке «Похождения Ивана Петровича Хлопина» главный герой выступает в роли нового Чичикова и подобно гоголевскому герою невольно дает свою фамилию для обозначения мошенников. «А ведь Хлопиных у нас немало», - пишет автор. Встречаются и чисто литературные метафоры. Например, в статье «Хомяк» М. Вичужского. Хомяком автор называет «классового врага» Андрея Васильевича Рукина, воровавшего зерно. Он не отличается от обычных людей, чем «усыпляет классовую бдительность»: Предупреждаю, он не рычит, не кусается и не кидается на людей. Сидит себе смирнехонько на краешке стула, виновато, по-детски мнет казацкую шапку и мягким, вкрадчивым движением рук бережливо, осторожно разглаживает кучерявые ворсинки меха. В его голосе слышатся мягкие, подкупающие нотки душевной простоты, толстовского смирения. Тенорок приятно щекочет слух…

Метафоры социальных мифов формируют в нашем сознании набор общих сведений и оценок о том или ином объекте, которые складываются в типологические модели. Данный процесс является последним этапом в создании образа «врага народа».

Помимо совокупности определенных черт каждая типологическая модель содержит комплекс общественных мнений и суждений. Так модель образа «врага народа» оценивается обществом как опасная. Встречаясь с тем или иным образом в тексте, мы, зачастую бессознательно, подыскиваем ему типологическую модель. А. Гинзбург называет это «процессом узнавания». Социальные мифы для этого процесса используют слова, обозначающие социальную принадлежность: эксплуататор, бедняк, коммунист, буржуй и т. д. Принадлежность к капиталистическому лагерю автоматически причисляет индивида к образу «врага народа».

В современном демократическом обществе идеология также продолжает играть большую роль. Являясь частью духовной культуры, она оказывает значительное влияние на формирование современного «культурного каркаса». Однако уже несколько десятилетий на постсоветском пространстве отсутствует единая или хотя бы доминирующая идеология, которая формирует образ социального мира. В этой ситуации получают развитие прежде маргинальные идеологические системы (национализм, национал-коммунизм, религиозные секты, мистицизм разного рода), а крупные социальные группы начинают руководствоваться неосознаваемыми моделями общества, растворенными в обыденном сознании. Идеологическое многоголосие обусловливает отсутствие единой структурированной системы социальных мифов, хотя начало их формирования уже можно проследить.