XVIII вв., когда эскимосы постепенно оставили обширные районы на побережье Чукотки, они сконцен-

трировались на двух гористых оконечностях полуострова. Причина этого не только преемственность

пунукской модели расселения, но и труднодоступность этих районов, их удаленность от основных

путей кочевания оленеводов-чукчей.

Сравнивая размещение древних и традиционных поселений азиатских эскимосов, можно с

определенностью выделить прибрежные ареалы, где население держалось постоянно и даже

концентрировалось в кризисной ситуации. В самом общем виде такими ареалами-«убежищами» на

протяжении всей истории азиатских эскимосов были севере- и юго-восточный выступы Чукотского п-

ова. Наряду с такими зонами существовали прибрежные районы, которые, видимо, осваивались

оседлыми охотниками только в определенные периоды. К ним относятся окраинные области древне-

эскимосского ареала вдоль берегов Чукотского и Восточно-Сибирского морей, северного и западного

побережий Анадырского залива и, возможно, низменный участок в районе Мечигменского залива.

Здесь мы вправе ожидать длительных перерывов в освоении территории, резких смен культурных

традиций.

Наличие свободных промысловых ниш, известных местному населению, было важным резервом

приморской системы жизнеобеспечения. В результате ареал оседлой зверобойной культуры на

побережье Чукотки как бы постоянно пульсировал. В благоприятные периоды происходило

расширение территории, занятой приморскими охотниками, а при ухудшении обстановки — напротив,

быстрая концентрация населения в самых продуктивных нишах, где располагались более крупные и

стабильные поселки. Цикл

173

миграций на этом мог не закончиться: при дальнейшем ухудшении промысловой ситуации

население могло вновь рассредоточиться по побережью мелкими группами для эффективного

использования всех доступных ресурсов. Такие поселения были, однако, недолговечны, и их

жители обычно опять собирались в немногих нишах-«убежищах». Отсюда при благоприятном

изменении обстановки они могли начать новый цикл расселения.

Несколько таких циклов миграций восстанавливаются по данным устной традиции эскимосских

общин Чаплина (Унгазика) и Сиреников (Сирыныха) в период конца XVIII — первой половины

XX вв.22 Многие древние и традиционные поселки на побережье Чукотки имели как минимум две

(Уэлькаль, Сянлик, Синрак, Кынлирак, Имтук и др.) или даже три (Сиклюк, Кигинин, Кивак,

Ырырак) волны заселения, разделенные продолжительными разрывами. Новые поселенцы при

этом, как правило, не осознавали прямой генетической связи с прежними обитателями.

Столь гибкая модель расселения — с постоянными миграциями, оттоками и переливами групп

приморских охотников вдоль побережья — могла быть весьма эффективной формой адаптации в

нестабильной арктической среде обитания. Неясно лишь, была ли она изначальной чертой

приморских систем природопользования или возникла на каком-то этапе при достижении

рнределенного уровня численности и плотности берегового населения.

То, что на протяжении истории азиатских эскимосов происходил рост численности населения,

менялись количество и размеры береговых поселков, мы хорошо знаем на примере наиболее

обследованного юго-восточного выступа Чукотского п-ова 23.

Древнеберингоморское население этого региона составляло, очевидно, всего несколько сотен

человек, т. е. было в два — три раза меньше чем в XVIII—начале XX в. Это население было

разбросано по нескольким далеко отстоящим поселкам среднего или даже малого размера. Значит,

мы можем предположить известную социальную и экономическую автономность небольших

древне-берингоморских общин, разделенных пустынными участками побережья на расстояние в

одно- двухдневное плавание.

Для периода развитого пунука (X — XII вв.) археологи единодушно отмечают заметный рост

берегового населения, увеличение размеров и общего числа приморских поселков 24. Появляются

крупные общины с устойчивой социальной организацией, прибавочным продуктом, способным

обеспечить культовое строительство и поддержание межобщинных ритуальных центров типа

«Китовой аллеи». Неслучайно на «Китовой аллее» мы обнаружили около 150 ям-хранилищ для

мяса, причем в некоторых из них даже сохранились остатки неиспользованных запасов пищи 25.

Но даже в пунукскую эпоху, при наличии крупных сгустков населения между ними, очевидно,

оставались обширные участки пустого побережья. Плотное и равномерное заселение юго-восточ-

ной Чукотки, с большим числом средних поселков и стойбищ, разделенных интервалами в 5—15

км, можно относить только к

174

концу XVIII — началу XIX в., т. е. к сравнительно позднему времени.

С этого периода численность берегового населения колебалась в пределах 800—1200 человек с

несколькими хорошо документированными спадами и быстрыми подъемами до прежнего или

близкого уровня.

Изменение промысловых орудий и методов охоты может считаться еще одним механизмом

адаптации оседлого зверобойного хозяйства в нестабильной среде обитания. Его конкретные

формы были в свое время рассмотрены С. А. Арутюновым и Д. А. Сергеевым на примере

эволюции наконечников гарпунов из Уэленского и Эквенского могильников 2б. Главный вывод

авторов, как известно, сводился к тому, что эволюция орудий и технологии эскимосского

зверобойного промысла имела спиралеобразный, а не однолинейно-поступательный характер.

Хотя весь комплекс традиционных промысловых орудий эскимосов сложился по сути еще в

древне-берингоморскую-оквикскую эпоху, за две тысячи лет наблюдалось несколько отчетливых

периодов его упрощения и даже возврата к исходным, более примитивным формам. Такая же

схема развития — с яркими вспышками, сменявшимися обращением к более примитивным,

казалось бы, давно пройденным вариантам, реконструируется и для истории эскимосского

декоративно-прикладного

искусства 27.

В самые тяжелые периоды у отдельных групп арктических приморских охотников была возможна

даже полная деградация некоторых видов промысла и утрата важнейших технологических

элементов полярной зверобойной культуры. Наиболее известный пример — полярные эскимосы

северо-западной Гренландии, утратившие в условиях полной изоляции «малого ледникового

периода» XVI — XVIII вв. кожаные каркасные лодки, лук и стрелы, остроги для лучения рыбы.

Потеря этих важнейших технологических достижений вызвала у них деградацию промысла

морских животных на открытой воде, охоты на диких оленей, летнего рыболовства 28. Резко

сократилось и число используемых пищевых продуктов, а мясо карибу и белой куропатки вообще

считалось у полярных эскимосов «нечистым» и непригодным в пищу людям.

Но тот же пример полярных эскимосов Гренландии свидетельствует, что с налаживанием

культурных контактов восстановление утраченных навыков и перестройка устоявшейся системы

жизнеобеспечения могли занимать всего несколько лет. Этнографические материалы XVIII—XX

вв. от Чукотки до Гренландии открывают удивительную восприимчивость эскимосских охотников

к новым, более совершенным орудиям труда и методам промысла. Так было в эпоху туле, когда

появление собачьих упряжек сделало возможным для эскимосов далекие передвижения в зимние

месяцы. Так было в XIX — XX вв., когда железные гарпуны, огнестрельное оружие, парусные

деревянные лодки, а затем и моторные суда были освоены при жизни одного поколения, вызвав

сложную

175

цепочку технологических и социальных инноваций, но не изменив самой сути аборигенного

жизнеобеспечения 29.

Мне самому во время работы в эскимосских поселках неоднократно доводилось слышать рассказы

пожилых охотников, как с появлением в 1930-е годы подвесных моторов они стали преследовать на

байдарах по открытой воде моржей, белух и серых китов. Догнать и убить этих животных на веслах

или под парусом прежде было невозможно, но потребовалось всего два—три года, чтобы успешно

освоить новые методы охоты. Столь быстрое восприятие технологических инноваций в традиционной

системе жизнеобеспечения говорит о каких-то глубинных особенностях местной культуры, ее

подготовленности к быстрой перестройке всем опытом предшествующих поколений.

Из подобных примеров мы видим, как в развитии приморских систем жизнеобеспечения постоянно

взаимодействовали три группы факторов: экологическая динамика среды обитания, внутренняя

эволюция технологии промыслов и «внешнее» влияние — либо прямо на коллективы морских

зверобоев, либо косвенно, на используемые ими ресурсы. При этом действие таких факторов было

зачастую разнонаправленным и независимым друг от друга. Динамика экологической обстановки в

целом имела циклический характер, так что относительно неблагоприятные периоды регулярно

сменялись более благоприятными. Внутреннее развитие технологической базы жизнеобеспечения

было, напротив, однолинейным и направленным на повышение продуктивности жизнеобеспечения и

оптимизацию использования ресурсов. Для азиатских эскимосов это развитие вело к увеличению роли

охоты на китов и моржей, что обеспечивало избыток продовольствия, рост населения и расширение

осваиваемого ареала.

Сложнее оценить действие «внешних» социальных факторов, особенно в условиях интенсивных

контактов приморских охотников с представителями неаборигенных культур. Чаще всего оно было

глубоко противоречивым, так как несло самые разные, зачастую непредсказуемые инновации. При

этом одновременно происходили освоение новых, более эффективных орудий промысла и гибель

населения от занесенных эпидемических заболеваний; появлялись дополнительные источники

продовольствия и хищнически истреблялись традиционно используемые ресурсы; распадались старые

формы социальной организации и развивались новые структуры для поддержания связей с внешним

миром. Все эти противоречивые процессы документированы историками XVII — XIX вв. в различных

районах Арктики, в том числе и на побережье Чукотки .

К сожалению* в нашем распоряжении нет разработанной исто-рико-этнографической методики для

оценки совокупного действия трех названных групп факторов — экологической динамики, внут-

реннего накопления технологии и внешнего социального влияния на аборигенные системы

жизнеобеспечения. Существуют, правда, несколько критериев, позволяющих отразить конечный

результат

176

такого многофакторного развития. Наиболее очевидные из них — движение численности населения,

динамика осваиваемого ареала и изменение продуктивности жизнеобеспечения (т. е. колебания баланса

потребностей и добываемой продукции человеческих коллективов) .

В табл. 28 для примера проанализирована история южной группы азиатских эскимосов в XVIII—

первой половине XX в. Она разбита на шесть периодов в соответствии с предложенной схемой

изменения климата Арктики, с учетом интенсивности «внешних» контактов, состояния

технологической базы промысла, динамики численности населения и т. п.

И вновь мы видим, что развитие приморских систем жизнеобеспечения не было однолинейным и

определялось сложением разных, порой противоречивых социальных и экологических тенденций. При

совпадении благоприятной социальной и экологической обстановки (как было в 1930-е годы)

наблюдался рост приморского населения, расширение осваиваемого ареала, быстрое увеличение про-

дуктивности жизнеобеспечения. При совпадении неблагоприятных тенденций (например, в первой

половине XVIII в.) происходило сокращение ареала, падение численности эскимосского населения.

Зато при действии разных «по знаку» экологических и социальных тенденций они как бы гасили друг

друга, хотя все же негативное влияние внешних социальных факторов, как правило, было более

заметным. Так, хищнический американский промысел морских животных в 1850—1890-х годах вызвал

кризис эскимосского жизнеобеспечения даже в сравнительно благоприятной экологической обстановке

и привел к катастрофическому голоду, охватившему около 1880 г. береговое население по обеим

сторонам Берингова пролива.

Такая особенность аборигенного зверобойного хозяйства вполне объяснима его привязанностью к

небольшим, интенсивно осваиваемым территориям и огромной зависимостью благосостояния от

коротких «пиков» производства продукции. Значит, по сравнению с кочевой внутриконтинентальной

моделью жизнеобеспечения приморские системы оказываются более уязвимыми в условиях интен-

сивных культурных контактов. Правда, освоение новых орудий и высокопродуктивных методов охоты

порой позволяло нейтрализовать или хотя бы отсрочить кризис аборигенных форм оседлого

природопользования. При временном ослаблении внешнего влияния (как было на Чукотке в начале XX

в.) аборигенные системы могли отчасти регенерироваться и тогда возникали «вторичные»

традиционные формы жизнеобеспечения. Они успешно использовали заимствованную промысловую

технологию при прежних методах освоения природных ресурсов. Примером такой регенерации можно

считать описанную в главе 2 систему жизнеобеспечения азиатских эскимосов начала XX в., где

аборигенная основа природопользования причудливо сочеталась с зависимостью от внешнего рынка,

применением европейского снаряжения и товарной ориентацией многих добываемых ресурсов.