Глава 9 о пределах верноподданства

Те политические писатели, которые пр¹¹^¹'™^к°^β· щанию, или к первичному договору, как^кисточнику нашего верноподданства правительству, намеревались установить вполне справедливый и разум¹™¹¹принцип, хотя рассуждение, посредством которого ί⁵¹¹¹¹старались его обосновать, было ошибочным и софис'!'¹¹⁴¹¹¹™·^ини хотели доказать, что наше подчинение Правительству допускает исключения и что чрезмерная тирания, проявляемая правителями, есть достаточно® [основание] для того, чтобы освободить подданныхof^всехУ³^Р ноподданства. По их словам, так какmPW¹входят в общество и подчиняются правительству в сялу свободного и добровольного согласия, то они должны при этом иметь в виду известные преимуще^™' которые надеются получить от этого и ради котор^ готовы отказаться от своей прирожденной свободы. Таким образом, и правитель со своей стороны прин^^ч'^насеоя известное обязательство, а именно оказав™ защиты и доставление безопасности; и только благодаря надежде на указанные преимущества он может убедить людей подчиниться ему. Но если вместо защить!^^ибезопасности последние встречаются с тираниейfiугнетением, они освобождаются от своих обещаний (^ак всегда бывает при условных договорах) и возвращ^¹⁰'"'"^ктому состоянию свободы, которое предшествов^⁰учреждению правительства. Люди никогда не моГУ¹' быть настолько безрассудны, чтобы войти в тако^ соглашение, которое может доставить выгоду исключи^в-^ьно другим и не дает им самим никакой надежды на улучшение их личного состояния. Тот, кто намеревается получить какую-нибудь выгоду от нашего подчин^™^ должен взять на себя обязательство, открыто выс^^3111111^^или

 

==709

же молчаливое, доставить и нам какую-нибудь выгоду от своей власти, и ему не следует ожидать того. что, если он не исполнит своей роли, мы все же будем пребывать в послушании.

Я повторяю: заключение это правильно, хотя принципы, на которых оно основано, ошибочны; и я льщу себя надеждой, что мне удастся основать то же заключение на более разумных принципах. Говоря об установлении наших гражданских обязанностей, я не стану утверждать, что люди усматривают преимущества правительства, что они учреждают правительство, рассчитывая на подобные преимущества, что данное учреждение требует обещания повиновения, причем это обещание до известной степени налагает на людей моральное обязательство, но, будучи условным, перестает связывать их, как только другая из договаривающихся сторон не исполнит своей доли уговора. Я нахожу, что само обещание всецело проистекает из людских уговоров и изобретено ради удовлетворения известного интереса. Поэтому я ищу, не связан ли с правительством более непосредственно какой-нибудь интерес, который мог бы быть одновременно и первичным мотивом его учреждения, и источником нашей подвластности ему. И я нахожу, что интерес этот заключается в безопасности и защите, которыми мы пользуемся в государстве и которых никогда не могли бы достигнуть, если бы были совершенно свободны и независимы. Итак, если интерес является непосредственной санкцией правительства, то последнее не может существовать без первого; и, как только правитель доведет угнетение до того, что власть его станет совершенно невыносимой, мы больше не будем обязаны подчиняться ему. Причина прекращается, должно прекратиться и действие.

Это заключение мы получаем непосредственно и прямо, поскольку речь идет о естественномобязательстве верноподданства. Что же касается связанного с нимнравственного¹⁷обязательства, то нужно заметить, что по отношению к нему правило, гласящее:когда прекращается причина, должно прекратиться и действие,было бы ложным. Ведь существует один принцип человеческой природы, который мы уже часто от-

 

К оглавлению

==710

мечали, а именно люди сильно привержены общим правилам,и мы часто распространяем свои принципы за пределы тех причин, которые первоначально заставили нас установить их. При наличии случаев, взаимно сходных во многих отношениях, мы склонны ставить их на одну доску, не обращая внимания на то, что они различаются друг от друга в наиболее важных обстоятельствах и что их сходство скорее кажущееся, чем реальное. Поэтому можно было бы думать, что в случае верноподданства наше нравственное обязательство [в силу] долга не прекращается, хотя бы прекратилась его причина, т. е. естественное обязательство [в силу] интереса, и что люди могут считать себяпо совести обязанными подчиняться тираническому правительству вопреки личному и общественному интересу. И действительно, я до некоторой степени подчиняюсь силе этого аргумента, поскольку признаю, что общие правила распространяются обычно за пределы тех принципов, на которых они основаны, и что мы редко делаем из них исключение, разве только само это исключение имеет свойства общего правила и обосновывается очень многочисленными и общими примерами. Но я утверждаю, что так именно и обстоит дело в настоящем случае. Когда мы подчиняемся чужой власти, то делаем это с целью до некоторой степени обезопасить себя от злобы и несправедливости людей, которые в силу необузданных аффектов и ради наличных, непосредственных интересов постоянно нарушают все общественные законы. Но так как указанное несовершенство присуще человеческой природе, то мы знаем, что оно должно проявляться у людей во всех их положениях и состояниях и что те, кого мы выбираем в качестве правителей, не становятся сразу по природе своей выше, чем остальное человечество, только вследствие того, что они обладают высшей силой и властью. То, чего мы от них ожидаем, зависит не от изменения их природы, но от перемены в их положении, в силу которой они приобретают более непосредственный интерес к сохранению порядка и осуществлению справедливости. Но помимо того, что данный интерес лишь постольку более непосредствен, поскольку дело касается осуществления спра-

 

==711

ведливости в среде их подданных, помимо этого, говорю я, мы часто можем ожидать, что они пренебрегут даже и таким непосредственным интересом и будут вовлечены своими страстями во все крайности жестокости и честолюбия. Наше общее знание человеческой природы, наше наблюдение прошлой истории человеческого рода, наш опыт настоящего — все эти причины должны склонить нас к тому, чтобы допустить исключения, и заставить нас прийти к выводу, что мы можем оказывать сопротивление насилиям высшей власти, не считая последние преступлением или несправедливостью.

Наблюдение показывает, что такого принципа человечество придерживается и на практике, и в теории и что еще ни одна нация, обладавшая средствами [самозащиты], никогда не терпела жестоких неистовств тиранов и никогда не подвергалась порицанию за свое сопротивление им. Те, кто поднял оружие против Дионисия, Нерона или Филиппа Второго, пользуются расположением всякого читателя, знакомящегося с их историей, и ничто, кроме крайнего извращения здравого смысла, не может заставить нас осудить их. Итак, несомненно, что среди наших моральных понятий нет такого нелепого понятия, как пассивное послушание, и что мы оправдываем сопротивление в самых ярких случаях проявления тирании и притеснений. Общее мнение всего человечества во всех случаях имеет известный авторитет, но здесь, в вопросах морали, оно, безусловно, непогрешимо. И непогрешимости его не мешает тот факт, что люди не могут в точности выяснить принципов, обосновывающих его. Лишь немногие могут последовательно осуществлять следующую цепь рассуждений: государственная власть является просто человеческим изобретением, преследующим интересы общества; если тирания правителя нарушает эти интересы, она нарушает также и естественное обязательство повиновения; нравственное обязательство основывается на обязательстве естественном и поэтому должно прекратиться тогда, когда прекращается это последнее, в особенности же если рассматриваемый факт таков, что заставляет нас предвидеть множество случаев, при которых естественное обязательство может прекратиться,

==712

и приводит нас к установлению чего-то вроде общего правила для регулирования нашего поведения в таких случаях.Но хотя такая цепь рассуждений слишком утонченна для толпы, несомненно, все люди имеют о ней смутное представление и сознают, что они обязаны повиноваться правительству только ради общественного интереса, а также что человеческая природа настолько подвержена слабостям и аффектам, что последние легко могут извратить институт государственной власти и превратить правителей в тиранов и врагов общества. Если бы сознание общественного интереса не было первичным мотивом нашего повиновения, то я бы охотно спросил: какой другой принцип человеческой природы способен подавить естественное честолюбие людей и принудить их к такому подчинению? Одного подражания и привычки недостаточно, ибо все еще остается вопрос: какой мотив впервые порождает те случаи подчинения, которым мы подражаем, и тот род действий, который образует привычку? Очевидно, что здесь не играет роли никакой иной принцип, кроме общественного интереса; но если интерес впервые вызывает подчинение правительству, то долг повиновения должен прекратиться, как только интерес будет нарушен в очень сильной степени и в значительном количестве случаев.