Пушки Нючженя60

Генерал М. Иванин все‑таки верит, что монголы могли всему научиться у китайцев, в то время, как китайцы их били. Он пишет:

«При осаде монголами южной столицы гинов, называемой ныне Кхай‑Фынь‑Фу, в 1232 году, китайцы бросали в неприятеля чугунные горшки (т. е. гранаты), которые, разрываясь порохом на части, наносили большой вред монголам; бросали также огненные копья (может быть, конгревовы ракеты!) или стрелы более обыкновенной величины, к которым привязывали ракеты с зажигательным составом и пускали их потом из арбалетов».

Как после этого от монгольских войск вообще что‑то осталось – загадка. Но еще большая загадка – как, при таком состоянии военного искусства у китайцев и при обученных китайских войсках, монголы все‑таки победили их.

«И этими‑то усовершенствованиями и изобретениями по части военного искусства Чингисхан и его потомки умели воспользоваться, переняв их от китайцев, – пишет М. Иванин. – Вот главная причина исполинских успехов монголов и постоянных побед их».

Но генералу‑историку, в отличие от С. Лучицкой, не на что сослаться (не существует сочинений китайских хронистов, где они описывали бы удивительную и незнакомую им военную тактику монголов), и поэтому его утверждения относятся к области исторических фантазий. Ведь для того, чтобы победить многомудрых в военном деле китайцев, кочевникам надо было не просто перенять китайскую тактику, а противопоставить ей что‑то еще более совершенное.

Рассмотрим здесь одно из фантастических столкновений монголов и китайцев.

Во второй четверти XIII века на территории Малой Азии гремели Крестовые войны. Шла ссора Ватикана с германским императором Фридрихом II. Одновременно при Угедее, преемнике Чингисхана, произошла война монголов с Нючженским царством. Книга Гань‑Му под 1232 годом сообщает об осаде монгольским принцем Субутом города Бянь, столицы этого царства:

«И он поставил осадные машины, построил палисад на берегу городского водяного рва; заставил пленных китайцев, даже женщин, девиц, стариков и детей носить на себе хворост и солому, чтобы завалить городской ров. В несколько минут заровняли они около десяти шагов. Но так как решили договариваться о мире, то министр Ваньянь‑баксан не смел сражаться с Монголами».

В городе обнаружилось неудовольствие и ропот. Нючженский государь, услышав об этом, в сопровождении шести или семи конных поехал за ворота Дуань‑мынь и прибыл к судовому мосту. За это время от недавнего дождя сделалось грязно. Благодаря тому, что государь выехал неожиданно, жители столицы в изумлении не знали, что делать, они только становились на колена подле дороги. Старики и дети теснились перед ним; некоторые по ошибке касались его одеяния. В скором времени прибыли к нему министры и прочие чиновники. Подали ему параплюй, но он не принял и сказал:

– В армии все ходят под открытым небом: для чего же мне иметь параплюй?» (перевод Иакинфа Бичурина).

Позвольте! – пишет по этому поводу Н. А. Морозов. Ведь параплюй – это французское слово paraplui, зонтик! Значит, Нючженский царь говорил по‑французски? Или оригинал первоисточника этой китайской летописи был на французском языке? Ведь сам Иакинф Бичурин никогда не назвал бы зонтика параплюем, если б это слово не стояло в переводимой им летописи. Он так и перевел бы соответствующий китайский иероглиф русским словом «зонтик». Но, пропустив несколько страниц, продолжим далее.

«В столице строили баллисты во дворце. Ядра были сделаны совершенно круглые, весом около фунта; а камни для них брали из горы Гын‑ио… Баллисты, употребляемые Монголами, были другого вида. Монголы разбивали жерновые камни или каменные кашки (голыши) на два или на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были построены из бамбука, и на каждом углу городской стены поставлено их было до ста. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали.

В несколько дней груды камней сравнялись с внутреннею городскою стеной. Монгольские войска употребили огненные баллисты, и где был сделан удар, там по горячести нельзя было тотчас поправлять и помогать…

В сие время нючженцы имели огненные баллисты (то есть настоящие пушки‑мортиры), которые поражали, подобно грому небесному. Для этого они брали чугунные сосуды, наполняли их порохом и зажигали огнем. Горшки эти назывались чжень‑тьхянь‑лэй, потрясающий небо гром. Когда такая баллиста (пушка) ударит и огонь вспыхнет, то звук уподобляется грому и слышен почти за 100 ли. Они сжигали (все) на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню.

Монголы еще делали будочки из воловьих кож и, подойдя к городской стене, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому с городской стены ничем нельзя было вредить. Но нючженцы изобрели против этого способ спускать с городской стены на железной цепи горшки (бомбы) чжень‑тьхянь‑лэй, которые достигши выкопанного углубления, испускали огонь (взрывались), совершенно истреблявший человека, даже покрытого воловьей кожей. Кроме того, употребляли они (нючженцы) летающие огромные копья (ракеты), которые пускались посредством зажигания в них пороха и сжигали все на 10 шагов от себя. Монголы же только этих вещей и боялись. Они осаждали город 16 суток, денно и нощно. Около миллиона человек с обоих сторон было убито при той осаде. После этого и могила матери нючженского государя была раскопана.

Принц Субут видел, что невозможно взять города и потому, приняв ласковый тон, объявил, что открывает мирные переговоры и что военные действия прекращаются. Нючженское правительство согласилось на его предложения…

Но после этого открылась в городе зараза, продолжавшаяся 50 дней. В течение этого времени вынесено было из городских ворот около 900 тысяч (!) гробов, не считая тел бедных, которых не в состоянии были похоронить».

Таково описание осады города Бянь, столицы страны Нючжень. Переводчик этого Бичурин прибавляет от себя так: «Положение нючженского двора час от часу становилось хуже. Тщетно просил он мира у монголов. Олень, попавший в яму, может ли он убежать? Так как твердые полководцы и храбрые войска погибли, то уже невозможно стало помышлять об обратных завоеваниях… Хотя и так, но каждый, что делает, то и получает в возмездие. Таково есть взаимное соответствие небесного порядка. Нючженцы притесняли Срединное государство; хищнически овладели землями дома Сун. Точь в точь таким же образом и монголы поступали с ними».

Таково наивное объяснение китаеведа Бичурина к переводимой им «Всеобщей китайской истории». Но это и хорошо. Мы сразу видим, что имеем право, во‑первых, доверять искренности таких простодушных людей, а во‑вторых, критиковать их книги, зная, что простодушные люди легко поддаются обману и переводят подлинник как он есть, не замазывая словесной штукатуркой его щелей и трещин.

Европейцы принесли в Китай и компас, и порох, и пушки. Отвергать то, что в Европе огнестрельный порох был изобретен впервые немецким францисканским монахом Бертольдом Шварцем и применен к огнестрельному оружию впервые только в 1319 году, нет решительно никаких оснований, – хотя, возможно, в Византии он появился несколько раньше. А что же мы видим во «Всеобщей китайской истории»? Почти за сто лет до изобретения пороха Шварцем Угедей осаждает не существующую теперь в Китае нючженскую крепость Бянь (в которой зонтик назывался по‑французски paraplui), и осажденные нючженцы применяют массу пушек‑мортир и ракет, начиненных порохом, и бомбы, перебрасываемые туда‑сюда.

Все в этом описании так ярко, что сомнений быть не может: во дворце нючженского короля делали в 1232 году, за сто лет до европейцев, круглые каменные ядра для пушек и мортир, а монголы употребляли для своих огнестрельных орудий даже каменную картечь, разбивая жерновые камни‑валуны на два и на три куска.

И если верить всему этому, то, очевидно, порох и пушки были известны обеим воюющим сторонам уже давно, так как иначе одна из армий убежала бы моментально в паническом страхе (как оно бывало в Европе при первых применениях пушек).

Мы видим вполне разработанный артиллерийский бой, из тех, какие происходили впервые в Европе в конце феодального периода, когда дисциплинированные и хорошо вооруженные королевские войска (а не скопища кочующих скотоводов) осаждали неприятельский укрепленный город, каким тут обрисован нючженский Бянь.

Так почему же не употребили свою военную технику монгольские полководцы в битве на реке Калке в 1224 году, положившей начало «монгольскому игу» за восемь лет до только что описанной замечательной осады? Почему не употреблял их Батый в знаменитом сражении при реке Сити даже и через шесть лет после нючженской осады, в 1238 году?

Почему не научились у монголов этому искусству их соседи, азиатские магометане, хоть это было так им нужно в их борьбе с крестоносцами? Ведь пушки не иголки, чтоб их утаить, и порох слишком громкое средство для того, чтоб его «замолчать» после только что описанной осады столичного города Бяня, осады, при которой погибло уж никак не меньше двух миллионов человек – что немыслимо даже при применении атомного оружия.

Почему, во имя святых всех религий, после колоссальной артиллерийской битвы за нючженский Бянь вся Евразия дожидалась изобретения пороха Шварцем и литья пушек в Европе?

И вот еще вопрос: откуда брали кочующие монголы селитру и серу для приготовления пороха в таком огромном количестве? Хорошо, положим, селитру они могли покупать в Индии, где ее вплоть до ХХ века выщелачивали из селитроносных скоплений органических отложений. Но где же брали они серу? Ведь современное техническое получение ее из серного колчедана стало возможным только в новейшее время, а вплоть до возникновения научно обоснованной технологии и появления оборудованных техникой заводов ее получали только из богатейших залежей самородной серы в Сицилии, как результата деятельности ее вулканов. Так что подвиги кочующих монголов не выдерживают ни малейшей критики не только с технологической точки зрения, но и с точки зрения материальной культуры.