Гастрономический дискурс в русской литературе эпохи застоя.

Гуманитарные науки

Бочарова Дарья Константиновна, Палешева Виктория Андреевна

Факультет филологии и журналистики, кафедра истории русской литературы, специальность "Филология", специализация "Русский язык и литература":

Бочарова Д. К. (4 курс),

Палешева В. А. (библиотека БФУ им. Канта, библиотекарь)

Бочарова Д. К. 89114990106 vvedharms@gmail.com

Палешева В. А. 89521134947 vvedharms@gmail.com

Цвигун Татьяна Валентиновна

Факультет филологии и журналистики, кафедра истории русской литературы, 10.01.08 – теория литературы, текстология, 10.02.19 – теория языка.

89114638393, TTSvigun@kantiana.ru

Русская литература эпохи застоя (середина 1960-х — начало 1980-х годов) отличается системным обращением ряда ведущих писателей к изображению процесса приема пищи в неклассическом ключе.

Особенности гастрономического дискурса русской литературы эпохи застоя являются следствием общественно-политической и историко-культурной ситуации. В частности, в литературе происходит отказ от эстетизации¹ приема пищи, что составляет оппозицию классической поэтике приема пищи как знакового ритуала² (ср., напр., А. С. Грибоедов «Горе от ума», Н. В. Гоголь «Старосветские помещики», «Мертвые души», А. С. Пушкин «Дубровский», «Капитанская дочка», «Евгений Онегин» и др.).

Эволюционируя, процесс приема пищи перестает быть церемониальным, его значимость, исключительность, событийность переосмысляются. Отметим, что переосмысление этого процесса в женской и мужской литературе в ряде случаев различается. Оба гендерных пласта приходят к следующим заключениям: 1. антиэстетизации процесса приема пищи; 2. подмене гастрономических изысков алкогольными.

Однако если мужская литература связывает алкоголический дискурс с пафосной героикой, которая может рассматриваться как проявление бунтарства³: «С первой дозы по пятую включительно я мужаю, то есть мужаю неодолимо, а вот уже начиная с шестой и включительно по девятую — размягчаюсь…»⁴; «О, свобода и равенство! О, братство и иждивенчество! О, сладость неподотчетности! О, блаженнейшее время в жизни моего народа — время от открытия и до закрытия магазинов!..»⁵, то в женской не находится подобных оправданий: «Зачем уходить от реальности, если реальность такова, что мы просто любим пить, любим это дело, а не из каких-то высших соображений что-то забыть. Зачем всё время прикрываться какими-то пышными фразами. Пьём, потому что это прекрасно само по себе — пить! Свой праздник мы оправдывать ещё должны. Да кому какое дело, перед кем оправдываться?»⁶.

«Алкоголизация»⁷ как необходимая составляющая гастрономического дискурса в литературе данного периода начинается с поэмы Вен. Ерофеева «Москва – Петушки». Основу сюжетной линии произведения составляет путешествие главного героя из Москвы во Владимирскую область. Во время путешествия Веничка неоднократно выпивает, таким образом выказывая предпочтение в пользу алкоголя. Кроме того, он охотно делится рецептами приготовления различных коктейлей: «я создам коктейль <...> Я назову его «иорданские струи» или «звезда Вифлеема»; «У меня богатый опыт в создании коктейлей. От Москвы и до Петушков пьют эти коктейли до сих пор, не зная имени автора, пьют «ханаанский бальзам», пьют «слезу комсомолки»⁸, основные компоненты которых вводят ряд оппозиций 1. гастрономический дискурс классической / актуальной литературы; 2. съедобное / несъедобное: денатурат, политура очищенная, шампунь «Садко – богатый гость», резоль для очистки волос от перхоти, дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых и др.

Замена общепринятых, «классических» продуктов питания на «несъедобные» эквиваленты наблюдается практически во всех анализируемых текстах. Так, например, в ряде текстов В. Сорокина персонажи употребляют в пищу или одновременно с пищей человеческие экскременты («Сергей Андреевич», «Норма»). В романе Ю. Мамлеева «Шатуны» Петенька варит суп из «различных колоний грибков, лишаев и прыщей», разводимых на его теле. В романе Э. Лимонова «Дневник неудачника» Эдичка употребляет совместно с алкоголем сперму: «Я глотал собственную сперму, перемежая ее глотками вина — нектар и амброзия богов»⁹, У Л. Петрушевская в пьесе «Три девушки в голубом» наряду с классической пищей и алкоголем персонажи употребляют лекарства, которые в данном случае субституируют последнее: «В а л е р а (берет). Ну! Грамм сто пятьдесят! Ф е д о р о в н а. Алтейного корня настойка. (Протягивает свою десертную ложку.)»¹⁰

Все это утверждает мысль об отвращении от нормальной пищи. Она воспринимается персонажами иронически (ср., напр, у Л. С. Петрушевской иронический тон разговора о питании по системе йогов в пьесе «День рождения Смирновой»).

Ироническое восприятие классической или здоровой пищи практически во всех текстах вводится параллельно с темой голода: герои неспособны приобретать достаточное количество еды, они напрямую зависят от невысокого материального положения, которое, по их мнению, является основной причиной их полуголодной и полутрезвой жизни¹¹.

Неизменной во всех произведениях остается тяга персонажей к алкоголю: отказывая себе в нормальной еде, персонажи стремятся к приобретению дорогого и качественного алкоголя (Петрушевская Л. С. «Чинзано», «День рождения Смирновой»; Лимонов Э. «Это я, Эдичка» и т.д.). Алкоголь вводит (параллельный объективному) хронотоп сознания персонажа в парадигму повествования. Спиртное является наиболее адекватным заменителем традиционной еды (в отличие от экскрементов и спермы). Алкоголь подается не в качестве классической добавки к пище, а призван полностью заменить ее: ряд персонажей в драмах Петрушевской изображается исключительно в тех случаях, когда они употребляют алкоголь и никогда - во время принятия пищи (напр., «День рождения Смирновой», «Три девушки в голубом», «Уроки музыки»). Вместе с тем, он является органическим компонентом оппозиции твердое / жидкое. Нетрудно заметить, что персонажи произведений эпохи застоя отдают предпочтение преимущественно жидкой пище¹²: суп, который варит Петенька в повести Ю. Мамлеева «Шатуны», щи Эдички (Лимонов Э. Это я, Эдичка), борщ (Тридцатая любовь Марины), вчерашний суп и супы в пакетах (Петрушевская «Три девушки в голубом», «День рождения Смирновой») и алкоголь либо лекарственные настойки на спирту (Лимонов, Сорокин, Ерофеев, Петрушевская)

Нормальная, традиционная пища обычно связывается с тремя категориями персонажей: родителями, детьми и домашними животными (суп для кошки в «Три девушки в голубом») ,\сноска: адекватная пища оказывается нехарактерной для настоящего времени, она возможна либо в прошлом, либо в будущем/. При этом сам главный герой зачастую довольствуется предельно малым объемом пищи или только алкоголем. Родители практически во всех анализируемых текстах являются своего рода источником питания, дети — источником заботы об их правильном питании. Зачастую высказывается неспособность персонажа прокормить ребенка: «Я к вам пришла жить. Он у меня родился без головы, его не прокормишь» (Петрушевская Л. С. Квартира коломбины. СПб, 2007. С. 150)

Анализ гастрономического дискурса предполагает обращение ряду деталей, сопровождающих прием пищи, а именно — характеристики локуса и бытовых элементов. Как отмечалось, локус в данном случае разделен на «объективный» локус и локус сознания персонажа. Объективные характеристики локуса у большинства представителей описываемой эпохи способствуют подавлению аппетита: буфет расположен на Новодевичьем кладбище (Петрушевская Л. «День рождения Смирновой»), персонажи питаются из мусорных корзин: «Ночует он у друзей, а питается... из мусорных корзин на улице он вынимает то кусок пиццы, то еще какую-то пакость»¹³ и т.д.

Локус сознания персонажа тяготеет к именно к «аппетитным» картинам: «Иногда мне кажется, что я ем голландские натюрморты. Не все, конечно, но те, что победнее — ем. Вареная неочищенная холодная картофелина одиноко и сладостно лежит на бледном овальном блюде, соседствуя с куском серого хлеба и неожиданно, безобразно зеленым луком и искрящейся солью»¹⁴.

Оппозицию объективному антиэстетическому локусу обычно составляет ресторан или квартира, но оказывается, что в данных местах отсутствует основной сопровождающий прием пищи элемент — алкоголь (ср., напр., Вен. Ерофеева «Москва — Петушки», где в ресторане не оказывается алкоголя и Веничка вынужден его покинуть; Петрушевской Л. С. «Уроки музыки» - Иванов «гуляет все поближе к гастроному. Где вся эта шарашка»¹⁵.

Действия, совершаемые героями во время приема пищи направлены на отдаление от классической модели поведения человека за столом. Так, например, в рассказе В. Сорокина «Разговор по душам» во время обеда хозяева дома сталкивают гостя-интервьюера в погреб: «— Замечательный? — вяло спросил Коврижин и вдруг ногой в спину толкнул Мокеева. – Пшшшел… — Что! — выдохнул Мокеев и с грохотом упал на баки и бидоны, сильно стукнувшись головой о край невысокой бочки»¹⁶.

В пьесе Л. С. Петрушевской «Уроки музыки» персонажи, собираясь на вполне «классическое» застолье по поводу возвращения сына из армии, постоянно ссорятся, сводя прием пищи к разговору, абсолютной гастрономической доминантой которого являются алкоголь и табак.

Потребление пищи другими особями вызывает у персонажа отрицательные эмоции: «Больше всего не люблю старых богатых леди <…> И когда едят не люблю. Впрочем, и молодые женщины, когда едят — противны»¹⁷.

Посуда и ее субституты в произведениях указанного времени зачастую оказываются (в традиционном понимании эстетики быта) отталкивающими: газета («...вынул из кармана сверток с бутербродами и, разложив их на газетке, у головы покойного, с аппетитом, не спеша стал ужинать... »¹⁸); ночной горшок («для еды почему-то приспособила — наверное из-за крепости — новый, сверкающий ночной горшок »¹⁹). Все это противопоставляется тем редким случаям, когда герою удается использовать обычную, классическую посуду. Повествуя о подобных нечастых ситуациях в произведениях, Лимонова изменяется тон повествования: «Мы пьем из изящных, хрустальных, оправленных в серебро рюмок, а не из пластмассового дерьма - и хотя только закусываем — перед каждым стоит тонкая хорошая тарелка»²⁰.

Таким образом, в литературе эпохи застоя можно наблюдать разрушение типичной для классики семиотической системы гастрономического дискурса. Нарратив текстов рассмотренных авторов отвергает сложившуюся в литературе систему пищевых компонентов и общепринятую эстетику. В данных текстах не реализуются установленные конвенции приема пищи. Произведения Э. Лимонова, Л. Петрушевской, Ю. Мамлеева, В. Сорокина, Вен. Ерофеева высмеивают гастрономические традиции, изображают акт приема пищи с позиции антиэстетики, что связано с тотальной невозможностью насыщения персонажа (?).