Микроистория

Важнейшие изменения в исторической науке произошли в результате её контактов с этнографией, исторической и культурной антропологией. Этнокультурные исследования способствуют пониманию образа повседневной жизни людей определённого географического ареала, выявлению основных универсалий культуры, куда вошли не только знания и духовные достижения, но и казавшиеся ранее экзотическими традиции, стереотипы, верования и ритуалы. Возникает качественно новое, междисциплинарное по своей сути, научное направление, которое можно дефинировать ³ как микроистория.

Развитие исторической мысли также проявляет все признаки диалектического развития: сначала изучается событийная история, затем социальная, затем снова событийная. Переключение на микроисторию отражает требования сегодняшнего дня: уяснение роли личности в истории. Простое изучение смены событий, эволюции социальных структур, изменения ментальностей не даёт результата, удовлетворяющего современным требованиям. Поэтому появляется микроистория. История всё чаще исследует то, что человекоразмерно. Если раньше ставился вопрос – почему произошли те или иные события? То теперь ставится вопрос – почему и как люди в своей деятельности приходили к тому или иному результату?

Исследовательская модель микроистории – статья Симоны Черутти «Социальный процесс и жизненный опыт: индивиды, группы и идентичности в Турине XVII века» ¹. Отличие подхода заключается в понимании того, что социальные структуры сами по себе не существуют: они создаются и трансформируются в процессе деятельности; в зависимости от ситуации мы идентифицируем себя по-разному. Один и тот же человек, живший в средневековом городе, был горожанином, членом религиозного братства, семьянином и так далее. Всякое социальное взаимодействие – процесс.

В научном труде – другая логика, исходящая из определённой модели исторического исследования. Отсюда неизбежная схематизация общественных отношений, отрыв одних сторон жизни от других. «Микроисторики» предложили нетрадиционную модель исследования, направленную на преодоление этого недостатка. Например: от изучения семьи к более широким процессам: место, семья, приход, взаимодействие на среднем уровне. Изменяется и характер изложения: если раньше историк при оценке событий исходил из знания конечного результата, то теперь предъявляется требование следовать процессу изменений во взаимодействии людей, чтобы проследить их действия с точки зрения их представлений о происходящем. Получается своеобразная игра историка с самим собой, проистекающая из нежелания заранее загонять своё исследование в определённую схему.

Микроистория – «пилюля» от модернизации, от попыток представить исторический процесс как однонаправленный и заранее предопределённый. Пример – отношение к изучению английской революции XVII века. События не были запрограммированы изначально, были альтернативы. По выражению Ю.Л. Бессмертного произошло отторжение предопределённости. Историки не должны становится рабами собственных классификаций. Любые разграничения носят вспомогательный характер. Необходимо научиться по возможности полно восстанавливать образ «другого», не приписывать ему свои суждения и оценки. Отсюда, из этой посылки началось становление «иной» социальной истории. Лепети, Жак Ревель и Роже Шартье (современные представители школы «Анналов») занимаются сегодня «социокультурной историей».

Центральной проблемой для классической социальной истории был анализ социальной стратификации: по каким критериям относить жителей данного региона или города к тому или иному социальному слою или социопрофессиональной группе? Каковы были размеры каждого слоя или класса?

Симона Черутти подступает к проблеме с противоположной стороны. Она отправляется от биографий отдельных индивидов и задаётся вопросом об их социальных связях, об их месте в производственных и торговых структурах, в сообществе соседей и родственников, в городской политической жизни. Она пытается выяснить, что приводило ремесленников и купцов к тому, чтобы объединяться в корпорации, цеха, гильдии; как они создавали и трансформировали эти институции; каким образом и с какими целями они объединяли свои действия.

Динамика активности корпораций не была связана с ритмами экономического и производственного развития города. Речь идёт не об отрицании связи между совершенствованием техники работы и изменением структуры общества, а о признании того, что отношения между ними не настолько прямые, как заставляет думать наша «старая рыночная психология». Разделение на основе техники работы долгое время играло лишь очень ограниченную роль в определении личной идентичности горожан и их социального статуса. Лишь на определённом этапе истории города оно превратилось в «идиому стратификации».

Изменение подходов к решению проблемы происходило постепенно. Первоначально критерием классификации считались различные социально-экономические переменные. Сфера занятий, уровень дохода, значимость или второстепенность отдельных профессий.

Критики отмечали неспособность социопрофессиональных категорий отразить региональные особенности, которые оказываются сведены к общим понятиям и лишены своей уникальности. Так парижские мастера как квалифицированные ремесленники не имели ничего общего с лондонскими мастерами, занимавшимися торговлей. Дело не в формализации как таковой, но скорее в формализации при помощи понятий, совершенно чуждых опыту людей прошлого. Стала очевидной необходимость реконструировать социальную стратификацию с учётом языка людей того времени.

Натали Земон Дэвис смогла увеличить количество действующих лиц путём углублённого изучения источников. Возраст и пол больше не рассматривались как социальные категории, не имеющие отношения к производственной деятельности. Язык людей прошлого был выбран отправной точкой анализа социальной стратификации.

Изучение мыслительных категорий людей прошлого превратилось в нечто само собой разумеющееся. В этом случае используются подходы американской культурной антропологии, и особенно Клиффорда Гирца. Главный постулат интерпретативной антропологии – инаковость предмета изучения может быть постигнута историком через расшифровку систем значений, заключённых в поведении, текстах, во всякой форме жизненного опыта. Поэтому во многих работах внимание фокусировалось на использовании людьми прошлого языка и на том, как они называли предметы окружающего мира.

Анализ представлений стремится замкнуться на них самих. В основе этого подхода лежит убеждение, что каждое отдельно взятое явление общественной жизни может создать доступ в особый культурный мир, который необходимо воссоздать в его целостности путём углублённого изучения источников. Источники анализируются, но без учёта породивших их социальных процессов. В результате изучение «представлений» превращается в средство превращения «дискурсов» в реальность, в слепое следование за источником без попытки широких обобщений.

Одно лишь принятие в качестве инструмента анализа языка действующих лиц, не позволяет приблизиться к изучаемому обществу. Понятия, которыми пользуются и люди прошлого и историки возникли в результате переосмысления окружающего их мира, и с определённого момента они начинают применяться к реальности, которая уже стала другой. Отказываться от рассмотрения возникновения классификационных схем в динамике – значит способствовать сохранению неподвижной картины. Профессиональные и социальные группы не могут быть описаны до того, как будет описана сеть породивших их межличностных отношений.

Вместо того чтобы рассматривать принадлежность индивидов к социальным группам как самоочевидную надо исследовать, как социальные отношения создают социальные общности, объединения и группы.

Ролан Мунье одним из первых пытался выявить социальную стратификацию на основе систематического анализа карт, на которых были графически отображены брачные связи.

Анализ системы связей может стать путём описания, позволяющего увидеть такие интересы людей, которые не были связаны с профессиональными занятиями и социальным статусом. Такой анализ позволит избежать смешения индивида и группы, которое может возникнуть при использовании социопрофессиональных понятий; одновременно это позволяет сделать предметом обсуждения то, что допускает такое смешение: понятие интересов которое сужается использованием классификации лишь по профессиональному признаку. Именно это понятие оправдывает идею неразрывности индивида и группы и таким образом делает классификацию инструментом достоверного отображения общества.

Понятие интерес гораздо шире, чем стремление к наживе или власти. Об этом писал Альберт Хиршман в книге «Страсти и интересы» (Париж, 1980). Интересы людей средневековья тем более не сводились к ним, так как это были люди верующие. Только на рубеже XVII –XVIII веков понятие интереса утратило широкий спектр значений и стало рассматриваться лишь как получение материальной и экономической выгоды. Этот семантический сдвиг создал новое моральное оправдание для обогащения: «Едва «интерес» появился на свет, как стяжательство под этим новым именем вновь вступило в состязание с другими страстями, добилось успеха и даже было призвано искоренить другие склонности, долгое время считавшиеся гораздо менее пагубными». Использование понятия «интерес» для интерпретации человеческих поступков было воспринято со всеобщим воодушевлением прежде всего потому, что оно обладало необычайной способностью внушать людям уверенность в себе: они полагали, что открыли наконец, реальное основание управляемого общественного порядка». Этот порядок основывался на том, что поступки людей предсказуемы, поскольку они должны вести себя одинаково в схожих ситуациях. Идея, что поведением руководят интересы, должна была стать формулой успеха, позволяющей преодолеть беспорядок чувств, делающих людей неуправляемыми. Даже если слово «интерес» не используется в тексте, оно имплицитно подразумевается в используемой классификации: «адвокат», «должностное лицо», «торговец». Уравнивание профессионального, жизненного опыта людей и их личных интересов является точной интерпретацией общественной жизни и отношений между нормами и поведением. Оно постулирует существование нормативных структур, то есть профессиональных групп или социальных статусов, в рамки которых вписывается поведение индивида и которыми это поведение определяется. Таким образом, индивидуальный опыт становится субъективным переживанием объективных условий жизни, в которых находятся все члены одной группы. Такой подход характерен для всех трудов, в которых «класс» рассматривается как «вещь». Получается, что «класс» присутствует в структуре экономики независимо от того, обладают ли трудящиеся классовым сознанием.

Попытка иначе взглянуть на процесс классообразования – статья Е.П. Томпсона «Представление английской толпы о моральной экономике» в №50 за 1971 год журнала «Паст оф Презант». Народу были присущи свои представления о «справедливой цене». Другой пример – статья Ренаты Аго о функционировании рынка зерна в Риме XVIII века (1985). Наибольшая часть населения выступала и в роли продавцов и в роли покупателей попеременно. Принятие одной из ролей определяло поведение человека на рынке. Моральная экономика была в этом случае не выражением опыта социальной группы, а требованием, которое кажется обоснованным или нет в зависимости от положения человека на рынке в данный момент. Люди придерживаются определённых практик, которые могут меняться в течение их жизни и даже одного дня. Законы рынка не существуют вне конкретного опыта рыночных отношений. Они зависят от нестабильных и меняющихся связей между покупателями и продавцами, хотя воздействие этих связей трудно поддаётся научному описанию и предвидению.

Ограничения или, лучше сказать правила игры, возникают в самих социальных отношениях, даже если люди не желают или не осознают силы и последствий этих обстоятельств.

Обнаружение этого является важным достижением процессуального анализа, и именно здесь «интерпретативная парадигма» оказалась противопоставлена в социологических и этнологических дискуссиях 1950-х годов «нормативной парадигме». Р. Дарендорф и Э. Гидденс утверждали даже, что борьба этих двух моделей исследования на Западе изменила социальную теорию в целом.

Человек может быть рассмотрен как рациональное и социальное существо, преследующее свои собственные цели; его возможности выбора имеют ограничения и пределы, однако они являются составной частью поддерживаемых социальных связей. Их можно найти в связывающих людей нитях обещаний, ожиданий, взаимных обязательств, которые характерны для жизни общества. С такой точки зрения в центре анализа оказывается, прежде всего, социальный процесс. С такой точки зрения в центре внимания оказывается социальный процесс, то есть индивидуальные взаимодействия в различных сферах жизни общества, а не одни лишь социальные институты. От структур и институтов внимание смещается к процессам и взаимодействиям. Преодолевается то, что считалось основным противоречием западной науки, а именно тенденция к выделению ложных единиц анализа индивидуального: отдельных индивидов, а не важных для индивидов систем отношений или же статичных объединений людей, а не систем связей между их составляющими, а также между ними и окружающим их миром.

Такой подход, имеющий в своей основе анализ связей, позволяет переосмыслить существующие отношения между нормами и поведением. Прежде всего, он расширяет наше понимание норм, которые не определены раз и навсегда формальным положением индивидов в социальной иерархии, а возникают и изменяются в отношениях этих людей. Воссоздание взаимоотношений подразумевает невозможность априорного разделения уровней исследования (на одни лишь производственные отношения или на рыночные отношения и т.д.); анализ ситуации будет зависеть от поведения индивидов в различных сферах жизни общества (работа, рынок, но также семья или круг общения). Необходимо пересмотреть понятия нормы и опыта. В конечном счете, необходимо включить понятие «интерес» в контекст конкретной ситуации.

Как общество организуется вокруг профессиональных объединений на примере Турина. Значение корпораций определялось их отношениями с другими объединениями. Исследователи ограничивались сферой производства и экономики. Однако в корпорациях присутствовала социальная мобильность, члены одной социальной группы могли принадлежать и к другой.

Люди, прибывая в город, создавали объединения, следуя не логике профессиональных связей, а тем возможностям, которые предоставляются в городской жизни. Большая часть семей горожан включала в себя представителей разных и даже соперничающих друг с другом профессий. Живя в условиях многолетнего конфликта между центральным правительством и местными властями, семьи стремились к тому, чтобы их члены обладали и теми профессиями, которые защищались герцогскими привилегиями, и теми которые поддерживались привилегиями городских властей. Возникали группы, основанные на общности имеющихся возможностей, специфические группы, которые остались бы незамеченными, если придерживаться анализа на основании социопрофессиональных категорий. Поэтому анализ любого конфликта должен учитывать логику поведения смешанных по профессиональному признаку семей.

Такая стратификация объясняла слабость корпораций: нечёткое профессиональное разделение делало ненужным поддержку основанных на общности ремесла организаций. Любая попытка введения ремесленных корпораций грозила разделить организм, считавший и представлявший себя единым. В этом случае надо говорить о группах, основанных на общности имеющихся возможностей, что гораздо ближе опыту жизненному опыту людей того времени, чем понятия «богатство» или «профессия». Поэтому были обречены на провал все попытки герцога создать ремесленные объединения.

Социальное поведение и институциональное развитие не совпадают по времени. Они не были симметричны. Жизнеспособность корпораций проявляется в тот момент, когда корпорации становятся для торговцев и ремесленников носителями политической власти, а другие институты утрачивают для них былое значение. Неспособность социологических теорий совместить анализ межличностных отношений с исследованием социальных групп послужила причиной успеха культурной антропологии среди историков.

Настоящая проблема заключается в том, чтобы понять, как индивиды, судьбы и жизненный опыт которых различны, могут решить объединиться, и более того, начать осознавать себя как составную часть общности.

Разделение исторических явлений по их функциям или же по функциям, которыми их наделяют исследователи, при ближайшем рассмотрении исчезает, особенно если мы исследуем их возникновение. Именно в этом заключаются возможности процессуального анализа. Чтобы проанализировать возникновение социальных групп С. Черутти проследила за тем, в каких ситуациях выбора оказываются люди во внутригородской жизни, воссоздать их опыт, а не приписать им его, исходя из положения в социальной и экономической иерархии. В этом смысле социальные связи стали контекстом, в который вписывались индивидуальные биографии.

В случае Туринских торговцев производственные и экономические связи не были достаточным условием для возникновения группового сознания. Социальный опыт этих людей был шире и неоднозначней. Групповое сознание у них проявлялось лишь перед угрозой ограничения их прав. Социальная стратификация в этом случае выглядит, таким образом, не как шкала, структура которой является раз и навсегда определённой, а как непрекращающееся соперничество за определение её формы и составляющих. При этом социальные процессы, вызванные уменьшением возможностей представлять свои интересы в старых органах власти, не были результатом воздействия каких-либо внешних по отношению к действующим лицам сил; их не предвидели и к ним не стремились, жертвой их стали как раз те люди, в ходе соперничества которых они возникали.

Групповая идентичность у туринских торговцев формировалась постепенно. По мере сокращения возможности участвовать в управлении городом в семьях стало сокращаться число людей не занятых в торговле. Единство семей сменилось стремлением к индивидуализации, расширением системы патроната, в вертикализации прав наследования. Появилось стремление отстраниться от социальной группы, не быть больше отождествляемым с ней.