Концерт для клеток

— Учитель йоги, который для тебя подойдет, живет в Сан-Франциско, — написала мне Амрит Штайн, немецкая подруга Анджелы и поклонница всего индийского. Она часто там бывала и вдобавок отлично танцевала «катхак».

Бегать по утрам я больше не мог, и йога представлялась мне неплохой заменой зарядки. Очередные звонки, переписка, и вот у меня снова нити к людям и к местам. Впоследствии я окажусь далеко от йоги, первоначальной моей цели, но, если бы я не пустился на поиски учителя, все сложилось бы совсем по-другому.

Достаточно сделать первый шаг в нужном направлении, все остальное придет само собой. Или почти само собой. Йога так и не стала частью моей жизни, но, Боже мой, сколько произошло после моего первого появления как-то утром в чистеньком сан-францисском квартале. Казалось, из здешних обитателей что-то высосало всю жизнь, а бело-голубые дома их наводили на меня тоску. Есть же люди, обреченные всю жизнь прожить тут!

Я позвонил.

— А, Тициано, — сказал Рамананда, лысый человек лет шестидесяти, одетый в серую футболку и черные шорты.

Он мне понравился, но я сразу же за его улыбкой почувствовал глубокую печаль. У него было красивое чистое лицо, худощавое тело, широкие плечи. А ноги его мне показались тонковатыми и ненадежными. «Крепкий дом на слабом фундаменте», — подумал я. Мы поднялись по узкой лестнице. В доме было что-то вроде коммуны, ученики занимали нижние два этажа, а на третьем жил он, учитель.

Мы уселись на пол. Здесь царил порядок и уют, все здесь умиротворяло… если не считать фотографии Саи Бабы, вставленной за рамку зеркала. Эти самозваные «святые», особенно мультимиллиардеры, вызывают у меня подозрения, а приверженцы их наводят тоску своей слепотою.

Я не хотел смущать его вопросом, почитатель ли он «святого из Пут-тапарти», которому приписывают различные чудеса, включая даже материализацию из воздуха золотого «Ролекса». Вместо этого я попросил его рассказать о себе, а это люди делают охотно.

Рамананда был индийцем, но родился в Танзании в Дар-эс-Саламе, где отец работал учителем. Он-то и дал мальчику первые уроки йоги и с раннего возраста вложил в него истинно индийские идеи и ценности. У отца была эффективная методика: он читал мальчику на память «Бхагавадгиту» и Рамананда должен был следить по книге, не допущена ли ошибка. Рамананде приходилось напрягать внимание, и в итоге он выучил все правила Божественной Песни.

Следуя за отцом, которого часто переводили с места на место, из одного индийского учебного заведения в другое, Рамананда вырос в Африке, в мире, описанном В. С. Найпаулем в книге «Излучина реки». Потом он переехал в Англию, стал учиться машиностроению. Однажды к ним в университет зашел Б. К. С. Айенгар, знаменитый йог, и Рамананда стал его учеником. Рамананда восхищался Айенгаром; он говорил о нем, как о гении. Но когда я спросил, не следует ли мне обратиться к нему, ведь Индия была теперь моим домом, а Айенгар жил там на юге, Рамананда отрезал: «Если хочешь научиться йоге, попросись в ученики к любому, кто улыбается».

Мы поговорили о сложных отношениях между учителем и учеником. О том, как эти отношения в Индии усугубились тем, что ученик должен слепо покориться гуру. Я считал это опасным, ведь иногда учителя, я думал в этот момент о Саи Бабе, испорченные этой абсолютной преданностью, способны уверовать в собственную божественную природу, а ученики превращаются в живые привидения.

Он соглашался. По его словам, эта беспрекословность полезна вначале, чтобы вселить в ученика уверенность и помочь сделать первые шаги, но потом нужно дать ему волю, чтобы он проделал свой путь самостоятельно. «В конце концов главное — не гуру, а метод», — сказал он.

По его мнению, метод Айенгара был самым лучшим, но отношения с наставником не были идеальными. Рамананда заметил, что ученики приходят к нему полные энтузиазма и самоотвержения, но несколько месяцев спустя начинаются конфликты, напряжение. Каждый рвется стать любимцем. «Йога, — добавил он, словно желая развенчать иллюзии, — вовсе не делает людей лучше. Она просто усиливает определяющие черты характера. Если ты вор, то йога прибавит тебе воровской сноровки, а если ты завистлив по природе, станешь еще завистливее».

Он ничего не мифологизировал. Теперь мне не составило труда спросить его, не последователь ли он Саи Бабы. Ни в коей мере, заверил он меня. Портрет ему привез ученик, который недавно побывал в Путтапарти. Если у него, Рамананды, и был гуру, то это Свами Данаянда Сарасвати, преподаватель Веданты, древней индийской религиозной философии. У Свами, кроме ашрама в Индии, был еще один, прямо здесь, в Соединенных Штатах, и Рамананда туда ездил каждый год вести курс йоги.

Рамананда мне нравился. Он не пытался заставить меня ни во что поверить — ни в то, что йога исцеляет от болезней, ни в то, что она открывает путь к сверхъестественным способностям. Например, умению левитировать или становиться невидимым — а ведь еще в пятидесятые годы некоторые занимавшиеся хатха-йогой верили в это. Сам же Рамананда верил в упорство, силу воли, и мне было с ним легко. Я рассказал, что привело меня сюда.

— Значит, рак. Ты боишься?

Я ответил, что не боюсь.

— Мы все умрем. Речь идет о том, чтобы получить удовольствие от путешествия, — заметил он. — Йога может оказать очень большую помощь в том, чтобы сохранить и тело, и душу в хорошей форме, пока ты идешь этой дорогой. Потом, словно желая разрядить напряжение, он рассказал мне историю, с которой он охотно начинал свой курс.

Человек идет к зубному врачу. Тот осматривает его, находит, что зубы в порядке, но видит, как посетитель отправляет в рот кусочек шоколада.

— Если хотите сохранить хорошие зубы еще на сто лет, перестаньте есть шоколад.

— Все, уже перестал, — отвечает тот и отшвыривает плитку шоколада.

— Вот и молодец. Теперь считайте, что еще сто лет у вас будут великолепные зубы, — говорит зубной врач.

Человек выходит на улицу, и тут же его сбивает грузовик. Перед смертью он может сказать: «Пропади этот стоматолог, который помешал насладиться последним куском шоколада в моей жизни!» или: «Слава Богу, что хоть перед смертью я сделал то, что всегда хотел — отказаться от шоколада».

Потом Рамананда добавил:

— На протяжении жизни многое может пойти не так, причем чаще всего это и случается.

Мне показалось, что он имеет в виду себя.

Мы решили приступить к урокам на следующий день. Тем временем Рамананда пригласил меня пообедать с ним, потом мы пили чай и под конец я познакомился с остальными членами коммуны. Среди них был один пожилой индийский господин, пациент Рамананды. После несчастного случая его наполовину парализовало, и Рамананда взялся научить его ходить снова.

— Неужели это возможно? — спросил я, глядя, как бедняга с трудом волочит левую ногу, а левая рука бессильно болтается.

— Конечно. Главное, убедить разум в этой возможности, — сказал Рамананда и пригласил меня присутствовать на занятиях.

Рамананда был строг до жестокости. Он непреклонно заставлял беднягу, страдающего от боли, делать маленькие шажки и постоянно наклоняться, касаясь правой рукой носка левой ноги и наоборот.

После сеанса он рассказал, как Айенгару удалось вылечить двадцатидвухлетнего сына своего друга, который, умирая, взял с него слово поставить юношу на ноги. Тот после аварии передвигался в инвалидной коляске. Айенгар поднял юношу с кресла, велел Рамананде удерживать его в вертикальном положении, а сам встал у больного за спиной и, тыкая тростью ему в спину, начал подталкивать вперед. Он бранил юношу, кричал, осыпал угрозами (ученики решили, что наставник свихнулся) и все толкал его, пока тот мелкими шажками не пересек комнату.

— Я сдержал обещание, — сказал великий учитель и ушел.

— Секрет в освобождении разума от оков научных истин, которые его ограничивают и программируют, — объяснил Рамананда. Он рассчитывал через месяц-другой вернуть старому индийцу радость передвижения без палочки.

Этот день оказался исключительно полезным. Я составил мнение о Рамананде, он мне понравился, но печаль его меня тревожила. И у него тоже сложилось представление обо мне. Причем, как мне показалось, верное представление, потому что на следующий день первый урок он начал с замечания, что я глубоко зажат, непрерывно рассуждаю и взвешиваю, а в таком состоянии о занятии йогой нечего и думать.

Так. Но что же нам делать?

Прежде всего, я должен научиться упражнению на расслабление, с которого надо начинать каждое занятие. Он велел мне лечь на спину с закрытыми глазами, с ладонями, обращенными кверху. «Бог иногда роняет с неба маленькие золотые самородки, не упусти их», — сказал он, и эти самородки я вспоминаю до сих пор, когда ложусь на землю для этого упражнения или просто смотрю на облака. Рамананда учил меня технике релаксации, и это улучшало мое самочувствие.

— Ляг, расслабься, забудь о заботах, расслабь мышцы, распусти затянутые узлы. Дыши глубоко. Почувствуй свое дыхание; прислушивайся к тому, как оно проникает во все твое тело, предплечья, кисти, ноги, как это дыхание очищает, уносит все ненужное, исцеляет. Представь, что твое дыхание выметает из организма все нечистое. Позволь своему телу погрузиться в пол, освободи все органы, представь, что твои почки удобно расположились на полу. Позволь своей плоти соскользнуть с костей, и в уголках твоих глаз зародится глубокая радость. Ты свободен, тебя баюкает на коленях Мать-Земля. Оставайся в мировом пространстве, ничего не делая, не говоря, не думая. Избавься от комка в горле — обиды на то, чего тебе не удалось сделать. Вот он тает, исчезает, и ты счастлив, пусть даже и не понят. Это ты, со всей своей энергией, отпускаешь все, что занимало место в твоем теле, но уже ему не принадлежит. Прочь, прочь…

Четверть часа я провел в этом расслабленном состоянии. При этом некая часть моего разума все-таки не могла отключиться и перестать рассуждать. Потом Рамананда начал учить меня некоторым асанам — йоговским позам, которые, по его мнению, могли помочь мне с моей грыжей. Я болтался в воздухе, головой вниз, подвешенный на лямке, закрепленной на потолке, делал стойку у стены.

Вскоре я понял, что метод Айенгара, который так нравился Рамананде, вовсе мне не подходит. Великое изобретение Айенгара, как объяснил Рамананда, заключалось в том, что он первым в йоговскую практику ввел приспособления — пояса, лямки, подушки, стулья, деревянные чурки для опоры. То есть прямо противоположное тому, что я хотел. Я-то представлял себе, что для занятий йогой не нужно ничего, кроме собственного тела и свободного местечка, и от всех этих приспособлений меня просто воротило!

Более тридцати лет каждое утро я пробегал по несколько километров — это был мой способ медитировать. В путешествиях мне было достаточно иметь для этого пару кроссовок, майку и шорты: я мог совершать свои утренние пробежки где угодно, иногда, скажем так, в экстремальных условиях, как в Северной Корее, где приставленным ко мне агентам приходилось следовать за мной на машине по аллеям парка.

С этими же приспособлениями я бы не смог заниматься йогой, где захочу. Выходит, это не для меня. Но раз я договорился с Раманандой о недельном курсе, то остался, и хорошо сделал. Если бы я тогда, после первого же часа, прервал занятия, я бы очень многого лишился. Все в моей жизни пошло бы по-другому, да и продолжение этой книги было бы совсем другим.

За неделю в состоянии полупарализованного пожилого господина наметились значительные улучшения. Это укрепило мою убежденность в том, что сознание (для меня источник смятения и возбуждения) — это источник невероятной силы, в существование которой я все больше верил, той силы, что способна влиять на материю.

На этой неделе Рамананда рассказал мне о семинаре, посвященном необычной теме, «Йога и звук», который он должен был провести вместе с одним музыкантом из Калькутты в ашраме своего гуру в Пенсильвании. Как мне объяснил Рамананда, они хотели изучить возможное лечебное действие асан в сочетании с классической индийской музыкой. Это меня заинтересовало; заодно хотелось познакомиться со Свами Даянандой, знатоком Веданты и того, что прошло мимо меня за годы жизни в Дели, а именно, индийской философии.

Семинар должен был начаться через несколько недель. Недолго думая, я попросил Рамананду записать меня.

Из Сан-Франциско я отправился в Нью-Йорк на свидание с «ремонтниками». Результаты обследований были готовы через неделю: мне подарили еще один кусочек вечности. На следующий осмотр предстояло явиться через три месяца. Примерно к этому времени заканчивался семинар Рамананды в Пенсильвании. Все сходилось.

Я использовал время, чтобы сделать передышку, успокоиться, почитать немного о йоге и особенно о древней практике «музыкотерапии». Недавно она пережила свое второе рождение и стала модным направлением альтернативной медицины. В Соединенных Штатах есть уже примерно полсотни школ, где преподают музыкотерапию, и около сотни центров, в которых при помощи музыки лечат ряд функциональных расстройств, к примеру, мигрень, ожирение, насморк.

Мысль о том, что звук обладает огромной и таинственной силой, стара, как сам человеческий род, и не случайно в разных мифах о сотворении мира, начиная с библейского, о звуке говорится как о начале начал, источнике всего сущего: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», — читаем мы в Евангелии от Иоанна.

Для индийцев таким звуком является слог «Ом», изначальный звук, тот, в котором соединяются все звуки. Тот звук, в котором Брахман, Абсолют, проявляется до того, как проявиться в форме. Вот и для современной науки Вселенная началась со звука: Большого Взрыва.

Предполагаемая Божественная природа звука привела к тому, что во многих древних цивилизациях человек видел в звуке связь с богами. Колокола, колокольчики, цимбалы, барабаны и гонги до сих пор присутствуют в церемониях разных верований, а бубны, раковины и рога до сих пор используются шаманами всех континентов для контакта с духами.

В культуре различных народов есть легенды, согласно которым звуком (если научиться управлять его мощью) можно убить или воскресить человека, вызвать дождь или бурю, сотворить образы из ничего или раздробить материю — как случилось со стенами Иерихона.

В древнем Китае музыке приписывали способность делать землю плодородной и менять характер людей. В Древнем Египте музыку использовали, чтобы облегчать страдания рожениц. В Индии хранятся древние санскритские тексты, в которых описываются целебные свойства музыки. Подобные трактаты существуют и на арабском. Известно, что сам Гиппократ иногда прибегал к помощи музыки, чтобы лечить своих пациентов на острове Кос.

Теория целительного воздействия звука родилась как плод мистической интуиции, но современная наука, похоже, сейчас нашла ей подтверждение. Согласно новым гипотезам, каждое живое существо и каждый предмет, представляя собой совокупность частей, находящихся в постоянном движении («постоянном танце», как говорили древние), производит вибрацию, отражающую его природу. Нарушение вибраций, дисгармония в этом звучании становятся причиной болезни. Больного можно вылечить, если восстановить первоначальную гармонию «правильным» звуком, который создаст нужное созвучие.

— Безумие? Может быть, и нет. Если подумать, как музыка влияет на наше настроение, как военные марши подбадривают солдат на поле боя, как нас трогают песни о любви, нетрудно представить себе воздействие музыки, звуки которой сквозь барьеры наших эмоций проникают в тело так, что заставляют клетки вибрировать в нужном ритме.

Опираясь на эту теорию, некоторые современные индийские музыканты пытаются определить, какие именно «раги» — классические музыкальные структуры — обладают подходящим ритмом для лечения конкретных болезней. Уже создан длинный перечень соответствий. «Раги» используются для лечения самых разных патологий, от анорексии до ревматической лихорадки. Омкарнатху Тхакуру, например, была известна «рага», помогающая от бессонницы. Рассказывают, что во время своего приезда в Рим он произвел большое впечатление на Муссолини. Своей музыкой Тхакуру удалось вылечить «дуче» от этого недуга.

С самого начала, еще во времена «риши», йога признавала огромное значение звука, и одна из йоговских дисциплин, цель которой — помочь индивиду выйти за пределы своего тела и слиться с Абсолютом, так и называется — «нада-йога», то есть «йога звука». Постигая сознанием тот момент, когда мысль Бога становится словом, то есть звуком и актом творения, йог может услышать (не физическим слухом, а слухом внутренним, духовным) этот Божественный звук и соединиться с этой трансцендентной действительностью, что и является конечной его целью.

Философия йоги, конечно, была интереснее, чем все изгибы и закручивания, которым Рамананда пытался меня обучить. Мне было любопытно посмотреть, как же на семинаре в Пенсильвании удастся все это объединить и какую пользу я из этого извлеку.

Увиденное сразу напомнило мне беседы с Леопольдом о «детерри-ториализации», о дисгармонии объекта и среды. В ельнике, среди сугубо американской пенсильванской равнины сиял нетронутой белизной индуистский храм. Его окружали ряды сборных бунгало — когда-то здесь был мотель, но прогорел, и теперь его переоборудовали под ашрам. И вот в этом кемпинге, за воротами которого разбивали свои палатки торговцы с воскресного блошиного рынка, начинался семинар по йоге!

Йога… Одна из самых древних и непроницаемых эзотерических доктрин Индии, один из великих секретов, передаваемых новым, особо достойным «посвященным» только после тяжелых испытаний и многочисленных ритуалов инициации. Еще в тридцатые годы один европейский путешественник отправился в Бенарес к знаменитому йогу, чтобы убедить его дать несколько уроков, но услышал в ответ: «Обучать йоге вас, европейцев? Никогда! Дай вам волю, вы даже из йоги сделаете бизнес».

В семинаре участвовало с полсотни человек, главным образом женщины. Все здесь друг друга знали, я был единственным чужаком. Все они в свое время учились у Рамананды, сами стали преподавателями, и у каждого из них в каком-то уголке Америки теперь был свой «бизнес» — школа йоги. Все они великолепно выполняли асаны и лихо пользовались приспособлениями Айенгара. Мне никогда еще раньше не доводилось бывать в окружении таких продвинутых специалистов по йоге, но этот опыт лишь укрепил меня в моем предубеждении. Я оглядывался по сторонам и не видел ни одного спокойного лица, ни одной хорошей, открытой улыбки, ни от кого здесь не исходило ощущение умиротворенности. Каждый сам по себе, все старательно делают упражнения, стараясь еще более усовершенствовать все эти свои выверты — и что же в результате? Печальные лица одиноких людей, много худых, бледных женщин с запавшими глазами. Что-то здесь не ладилось, но я толком не мог разобраться, что именно.

Конечно, есть глубинное противоречие между той индийской культурой, где йога зародилась несколько тысячелетий тому назад, и нашим современным обществом, в которое йогу совсем недавно внедрили. Индийская традиция полагала своей целью обретение контроля над самым нематериальным в человеке — его сознанием. А вот нас интересует прямая противоположность: контроль над материей при помощи науки и технологий. Целью йоги (слово это означает «единство») было освобождение человека от иллюзии, что он существует сам по себе, независимо от Вселенной, во имя его слияния с Богом. Можно ли преследовать такую цель в таком обществе, как наше, полностью подчиненном принципам индивидуализма и разобщенности? Может, одна только попытка это сделать и приводит к внутреннему конфликту, шизофрении, к той тоске, которой было наполнено все вокруг.

Но во всем можно найти и положительные стороны. И радость не заставила себя ждать. В тот же вечер Рамананда представил участникам семинара щуплого индийца в белой «курта-пиджаме»: это был его партнер-музыкант Мукеш Десай. Он сидел на помосте перед клавиатурой. Справа от него расположился юноша-аккомпаниатор на «табла» — парных барабанах. Поздоровавшись, Мукеш Десай сказал, что его музыку нужно слушать так, будто мы пьем из родника. Пить, пока хочется, и прекращать, когда утолишь жажду.

— Я торгую водой на берегу реки, — добавил он с улыбкой, подстраивая инструмент под «табла». Или он уже начал играть? Потому что у этой музыки, непрерывно звучавшей больше двух часов подряд, казалось, не было ни начала, ни конца: она просто струилась, текла, как вода, как жизнь. Слова, которые пел Мукеш Десай, не имели смысла, часто это были просто эквиваленты наших до, ре, ми, фа, соль, но его голос с тысячью модуляций и оттенков наполнял жизнью весь зал и проникал в грудь каждого из нас. Он, Мукеш Десай, был инструментом, а то, что слетало с его губ, и было тем магическим звуком, который мы должны были сочетать с асанами. После концерта все мы расходились в приподнятом настроении.

На протяжении последующих дней Мукеш Десай приходил в спортзал каждый день после обеда, и, когда Рамананда оставался доволен позой каждого из нас, меня избавили от необходимости выполнять все в точности, он начинал напевать свои «раги». И я убеждал себя, что они входят в мое тело, добираются до раковых клеток и заставляют их вибрировать таким образом, чтобы они не воспроизводились больше этим своим безумным способом. Здесь была сила звучания или сила сознания?

Рамананда был на высоте. Он не пытался рационализировать эту связь между асанами и музыкой или объяснять ее мистическими терминами, как в некоторых книгах. Он полагался на интуицию. Рамананда «чувствовал» наши тела и знал, что музыка каким-то образом влияет на нас. Он знал и о давних экспериментах и о тех, которые вошли в моду недавно, но сейчас он проводил собственный эксперимент с полусотней продвинутых учеников.

Со мной это сработало. В один из последних дней, во время сеанса пранаямы, упражнений по контролю над дыханием, когда не надо было пользоваться приспособлениями, а можно было просто расслабиться и лежать неподвижно, я ощутил, как убедительные модуляции голоса Мукеша Десая проникают во все поры и мое тело охватывает радость, которую я никогда раньше не ощущал ни на одном концерте.

Музыка ли пробуждала во мне скрытую силу, которая, казалось, могла стать целительной? Или мое сознание наделяло звуки некоей силой, создавая впечатление, что музыка властна над материей? Какая, в сущности, разница? Это было удивительно само по себе, и никакое объяснение ничего нового не добавило бы.

Другим сюрпризом оказался Свами. Семидесятилетний, высокий и тощий, сутуловатый, закутанный в оранжевую тунику, он приехал в середине недели, но уже первое его выступление придало семинару новый масштаб. Он был умен, образован, необычайно проницателен, но не ощущал ни малейшей необходимости это показывать. Он вообще был далек от суетности.

— Духовный поиск — это поиск познания, а единственное познание, к которому стоит стремиться, — это познание самого себя.

Он хорошо знал, с кем говорит, и вскоре затронул с заметной иронией тему, которая привела нас всех сюда.

— Йога? Действительно, она полезна для тела, — сказал он. — Приятно, когда можешь наклониться за упавшим листом бумаги, никого не прося о помощи. Но цель йоги — не тело. Йога — это контроль над сознанием, это единство тела и сознания. Не для того, чтобы стать атлетом, а для того, чтобы тело оставалось здоровым. Тело — средство передвижения, как например, автомобиль. За ним нужно следить, потому что оно может привести вас к цели. Ошибка в том, когда путают цель со средством.

Было очевидно, что он без особого уважения относится и к модной йоге, и к тем, кто ею занимается. Это стало ясно, когда он заговорил о западной одержимости понятием «собственности», о стремлении определить все при помощи слов «я», «мое». У него была своеобразная, забавная манера объяснять.

— Вот вы говорите: «Моя квартира». Но если присмотреться, ваш пол — это еще и потолок соседа снизу, а стена — стена соседа сбоку. Ничто на самом деле не полностью ваше. Абсолютно ничего… даже ваше тело. Столько людей могут заявить на него права: ваша мать, ваш отец, ваш супруг или супруга на основании таинства брака, государство, по отношению к которому у вашего тела есть гражданские обязанности. Да и земля, по которой вы ходите, огонь, вас согревающий, вода, которую вы пьете, плоды, которыми питаетесь, — все они могут о вас сказать: «Мое». Только вам не принадлежит ничего. Не принадлежат вам Даже ваши знания — или то, что вы считаете таковыми. Вы взяли их из книг или получили от учителя. И все-таки вы упорно твердите: «Мое тело». Тело вам кажется настолько «вашим», что вы себя с ним отождествляете. Вы говорите «я» и думаете о своем теле. Но если «я» — тот, кто видит тело, значит, «я» не может быть этим телом. Субъект, наблюдающий объект-тело, не может одновременно быть этим объектом.

Еще он говорил: «Быть йогом означает осознавать себя ежесекундно, осознавать каждый свой жест, каждую мысль». Тот, кто не уделяет внимание каждому мгновению своей жизни, рискует оказаться в том же положении, что и герой притчи, которую он рассказал нам в сопровождении чарующей музыки.

Один человек прослышал о волшебном камне, прикосновение которого превращает железо в золото. Он опоясывается железной цепью и пускается на поиски. Каждый камень, который попадается ему на дороге, он поднимает, чтобы ударить о свою цепь. Но железо остается железом, и он камень отшвыривает. Потом подбирает новый, снова ударяет о цепь и тоже выбрасывает и так далее. Так проходит неделя за неделей, месяц за месяцем. Человек становится все более отрешенным, и вот он слышит голос какого-то мальчика:

— Эй, старик, откуда у тебя эта прекрасная золотая цепь?

Старик смотрит на цепь. Да, она стала золотой! Но который же из тысяч и тысяч камней, которые он поднял и отбросил, — тот самый?

Свами очень критически относился к западным ценностям, особенно американским. Он говорил, что на Западе все обязано приносить выгоду, а если от чего-то ощутимой выгоды нет — значит, с западной точки зрения, оно лишено ценности.

«Это образ мыслей стервятника, который летает высоко, но не отрывает глаз от земли, чтобы не пропустить то, что можно ухватить когтями». В сущности Свами все время говорил о йоге. Хотел, чтобы мы поняли главное: в этой практике заключено куда больше, чем асаны и пранаяма, что это только два аспекта из восьми, которыми должен овладеть йог. Будто бросая вызов серьезности участников семинара, он заговорил об остальных шести аспектах — это отказ от насилия, лжи, отрешенность от материального, от ощущений и, наконец сосредоточенность и медитация. Только сочетание всех этих аспектов и есть йога.

— Йога — это путь, это средство, при помощи которого человек может соединить свое ограниченное «я» с бесконечным Бытием. И путь этот — внутренний. Цель — достичь совершенства, но совершенства отнюдь не физического. Цель йоги вовсе не лечение той или иной патологии. Это освобождение от всех страданий материального мира, страданий, возникающих всякий раз, когда «я» отделяется от своей сущности, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях и на том, что приходит через ощущения. Поэтому йога стремится к слиянию «я» с Абсолютом как к излечению от всего и освобождению от всего.

Но мне казалось, участников семинара не особенно интересовало такое видение того, что стало их ремеслом. Они съехались сюда, чтобы еще чему-нибудь научиться, найти что-нибудь для рекламы нового курса, привлечь новых учеников. Таков мир, в котором мы живем. Этот семинар был для них «капиталовложением».

Со мною было иначе. Я и сам толком не знал, что именно ищу, и этот человек, явный «пришелец», вызывал у меня живейшее любопытство. Однажды он рассказал нам о своем детстве, о том, как мать посылала его в поле — поговорить с рисом, чтоб он быстрее рос. Он вспоминал, с какой радостью он видел, как растения отвечали ему, слегка покачиваясь на ветру. У Свами было целостное восприятие природы и Вселенной.

Его образ мыслей интересовал меня, и мне хотелось узнать о нем больше. Я попросил о встрече. В ответ он пригласил меня запиской на субботу, после завтрака.

Бунгало Свами было сборным, как и другие, зато это был единственный двухэтажный домик. У подножия лестницы я увидел целую груду туфель, сандалий и шлепанцев, оставленных теми, кто уже поднялся к нему. Большинство посетителей были проживающими в Америке индийцами, которые пришли за советом, наставлением, благословением или просто побыть рядом и поглядеть на него в экстазе. Он восседал в кресле. Среди сидевших на полу людей я заметил нескольких с европейской внешностью.

Я стал в сторонке, наблюдая за перемещениями гостей, которые благоговейно подходили к Свами, склонялись к его ногам, прикасались к ним и потом подносили ко лбу или к груди руки, заряженные «святостью» учителя. Многие заговаривали с ним. Он был внимателен, слушал, отвечал, улыбался и из корзины, которая стояла рядом, давал что-нибудь каждому: виноград, карамельку, мандарин.

Потом Свами поднялся и жестом пригласил меня следовать за ним, а остальных, тоже знаком, попросил подождать. Мы вошли в маленькую комнатку с голыми стенами, в которой ничего не было, кроме кресла и стула. Ясно было, что кресло предназначалось не для меня, но отрадным было уже то, что мне не пришлось садиться на пол у его ног.

Я подумал, что времени у нас мало, и в нескольких словах рассказал, кто я, объяснил, что я поселился в Индии, полагая, что там существует еще цивилизация, способная сопротивляться западному материализму, но что теперь у меня появились сомнения. Я хотел понять, действительно ли его страна — хранилище древней мудрости, как верят еще многие, или со временем и тут все изменилось.

Он очень заинтересовался. Мы говорили о мифе, представляющем Индию как гуру наций и получившем распространение на Западе более века тому назад благодаря такой великой личности, как мистик Вивекананда, об индийской атомной бомбе, испытания которой прошли незадолго до нашей встречи. Я сказал ему, что занимался политикой много лет, но теперь ею пресытился. Сейчас я хотел целиком посвятить себя поиску того, что могло еще сберечься в Индии и из чего прочий мир мог бы извлечь большую пользу.

Свами ответил, что именно эту задачу поставил перед собой и он. Поэтому он и преподает Веданту, источник той мудрости, которую я ищу. Он добавил, что индийская духовность не связана с каким-то народом или страной, она годится для всех, ибо сохранила свою самобытность и в отличие от других религий, таких как христианство и ислам, не дала себя задушить теологии.

Его удивило и позабавило то, что я оказался здесь, на семинаре. Я рассказал все в обратном порядке, «отмотав ленту назад»: Рамананда, йога, грыжа, рак…

Рак? Услышав это, он остановил меня. Он захотел узнать подробности: где, когда, как я лечился? Я заметил, что Свами мысленно что-то подсчитывает; потом он сказал, что каждый год, весной, в своем ашраме, расположенном на холмах Анайкатти, возле Коимбаторе, на юге Индии, он проводит трехмесячный курс Веданты. Если я хочу, то могу присоединиться.

— В твоем возрасте, с твоим жизненным опытом ты бы смог извлечь из этого пользу, — сказал он.

— Потом я сведу тебя с одним врачом-аюрведистом. Кто знает, вдруг он сможет тебе помочь.

Он остановился, будто о чем-то задумавшись. Потом взял лист бумаги, ручку.

— Скажи мне, в какой день ты родился. Дату, точное время суток.

Он понял, что я слегка насторожился, услышав этот вопрос, и добавил:

— Я не настоящий астролог, но интересуюсь духовной астрологией.

— А что это такое? — спросил я.

Честно говоря, я был слегка раздосадован. После путешествия, описанного мною в книге «Прорицатель мне поведал…», я шарахался от всяких ясновидцев и астрологов, и у меня не было ни малейшего намерения снова во все это ввязываться.

— Это способ понять духовную предрасположенность человека, — ответил Свами. — Знаешь, одних добрых намерений ведь недостаточно. И раз уж ты встал на путь поиска, неплохо бы тебе было заглянуть в свой духовный гороскоп.

Ясно, это было что-то вроде вступительного экзамена. Я вспомнил, что Рамакришна тоже очень скрупулезно подходил к отбору учеников и что самому Вивекананде пришлось пройти ряд испытаний, прежде чем тот его принял. Такова была традиция: сперва следовало тщательно изучить потенциального ученика, понаблюдать за тем, как он ходит, ест и даже иметь представление о том, как он переваривает пищу. Тело ученика осматривали, чтобы выяснить, есть ли на нем божественные знаки предрасположенности к духовной жизни.

Свами пользовался гороскопом, но цель была все та же: понять, стоит ли тратить силы на мое обучение. Мысль о том, чтобы стать его учеником, меня позабавила: занятная получается история с моим образованием. Юридический колледж в Пизе; потом Англия, университет в Лидсе; затем Колумбийский университет; и теперь, наконец, я кандидат на обучение в ашраме и мне предстоит пойти астрологический тест!

Свами позвал ассистента и дал ему лист с подробными данными о моем рождении. Когда дверь комнатки открылась, я услышал гомон людей, которые сидели в ожидании на полу, и собрался уйти. Но нет, он хотел еще поговорить об Индии, о политике, хотел знать, что я думаю о Китае, о Пакистане, о конфликте в Кашмире, однако мне было неловко. Я чувствовал, как на меня давит досада его учеников там, снаружи; я не удержался и спросил его, как он может всегда быть таким терпеливым, таким доступным для всех и вообще как его на всех хватает. Я видел, сказал я, как он часами принимает людей, как выслушивает их. Здесь каждый претендует на его внимание, на его время.

Свами ответил мне фразой, которая стала решающей в наших отношениях:

— Мне больше не нужно время, — сказал он. — Я уже сделал все, что хотел, а время, которое мне осталось, принадлежит всем. Ты тоже приближаешься к возрасту, когда сможешь свое оставшееся время отдавать другим.

Господи, как бы мне этого хотелось, но как я был еще от этого далек!.. Я вслушивался, как он говорит:

— Вот увидишь, и с тобой будет так же. Когда тебе откроется, что ты — это Абсолют и в тебе заключено все, никто ничего у тебя никогда не отнимет.

Неужели он может научить меня этому? Наконец-то я действительно нашел себе настоящего учителя!

Он добавил еще кое-что о покое, который надо искать внутри себя, а не вокруг, и в заключение сказал:

— Вечером… Увидимся сегодня вечером после сеанса музыки. Когда я шел через приемную, она была битком набита народом.

Был конец недели, и многие индийские семьи приехали издалека, преодолев немало километров. Все они вздохнули с облегчением, когда я ушел, хотя им было и любопытно знать, кто этот иностранец, которому посчастливилось так долго общаться со Свами.

Вечером я подождал, пока мои товарищи не разошлись по своим бунгало, выскользнул из дома и зашагал к Свами. В еловом лесу вовсю квакали лягушки и пели сверчки. Мне хотелось смеяться: вот-вот я узнаю, прошел ли я испытание.

У подножия деревянной лестницы, где днем разувались гости, было пусто. Свами был один, в руках он держал кипу бумаг.

— Прекрасно. Прекрасно. Просто замечательный гороскоп, — сказал он, указывая на монитор компьютера, на котором, год за годом, была отражена вся моя жизнь на фоне движения светил. Он улыбался. Ему было радостно сообщить мне «хорошую новость»:

— Твое рождение было безоблачным. Ты родился, не отягощенный ничем из прошлых воплощений, и это делает тебя необыкновенно приспособленным для духовной жизни. Ты можешь даже стать духовным лидером. Все возвращается. Ты никогда не преследовал материальные цели, поэтому можешь сейчас стремиться к окончательному освобождению.

Свами был возбужден. Он листал страницы, вновь и вновь просматривая историю моих решений, переломных моментов моей жизни, моей болезни. Но я не захотел запоминать, не стал ничего записывать. Он сказал, что до марта 2003 года со мной будет все в порядке и, возможно, даже позже речь тоже не пойдет о моей смерти. Я не стал задумываться об этой отсрочке. Меня больше интересовала встреча, которую Свами мне назначил в Индии, где через несколько месяцев мне предстояло начать курс изучения Веданты в его ашраме.

Когда я вышел из бунгало Свами, стояла прохладная лунная ночь. Домой мне не хотелось, и, прежде чем вернуться к себе, я еще долго бродил по лесу.