2. Герой и автор. Амплуа чацкого

Такова сюжетная "схема" комедии, таков авторский замысел. А ведь между тем далеко не все читатели и зрители соглашались считать Чацкого умным героем. Так, А.С. Пушкин дважды негативно отозвался о Чацком. В письме П.А. Вяземскому от 28 января 1825 г.: "...много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек — но Грибоедов очень умён". И в письме к А.А. Бестужеву от конца января того же года:" В комедии Горе от ума кто главное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями".

Давайте чуть позже ещё раз вернёмся к этому пушкинскому суждению, задумаемся, отчего вдруг Пушкин так "ополчился" на Чацкого. А пока для нас важно другое: автор «Евгения Онегина» отказался ставить знак равенства между автором и героем, подчеркнул их различие. И ещё: он как читатель, как зритель болезненно отреагировал на то, что в образе Чацкого, в его сценическом типе, оказались резко и во многом рискованно совмещены несовместимые театральные амплуа. Что же это за амплуа?

Прежде всего, Чацкий — ГЕРОЙ-РЕЗОНЁР, рупор авторских идей. В этом смысле он очень похож на фонвизинского Стародума. Не есть и огромная разница между ними, их амплуа насколько схожи, настолько и различны. Стародум — государственный муж, служилый мудрец, его цель — лечить смехом раны общества, направлять мир ко благу. А Чацкий — пламенный говорун, язвительный обличитель, но никак не деятель, не "герой". В нём легко узнавались черты человека "разочарованного поколения" 1810—1820-х годов, умного скептика, который слишком хорошо понимает, что человеческое слово бессильно что-то реально изменить. Но при этом не может, не хочет молчать. Таким был знаменитый русский мыслитель, старший товарищ Пушкина Пётр Яковлевич Чаадаев (отзвук его фамилии слышен в "прозвании" Чацкого; а в первоначальных вариантах оно и вовсе писалось с оглядкой на Петра Яковлевича — "Чадский"). Таким был в молодые годы литературный товарищ Пушкина Пётр Вяземский. Таким был и сам Грибоедов.

С другой стороны, Чацкий всё время попадает в положение неудачливого ложного ЖЕНИХА, что более чем странно для ГЕРОЯ-РЕЗОНЁРА. Попадает — но ведёт себя при этом как ЗЛОЙ УМНИК! Причём его никак не назовёшь никчёмным "умником"! Этого мало; в образе Чацкого сквозь многочисленные комедийные амплуа просвечивает литературный тип Дон Кихота, тщетно идущего в бой за истину... И тут — ещё одна причина расхождения Пушкина с Грибоедовым. Автор считает своего героя трагическим проповедником истины в царстве глухих, возвышенным сатирическим персонажем, чьё пламенеющее слово адресовано не столько "фамусовскму" миру, сколько зрителю. Пушкин ждёт от комедии другого: он убеждён, что герой должен взаимодействовать не столько со зрителем, сколько с остальными персонажами. А если он остальных героев словно бы не замечает, стало быть, это герой скорее комический, чем трагический. Он ближе к "ложному жениху", чем к Дон Кихоту; он и впрямь скорее "злой умник", чем рупор авторских мнений.

Кто прав, кто виноват? Давайте перечитаем три очень важные сцены «Горя от ума» и попробуем понять — что вкладывал в них Грибоедов и что мог "вычитывать" из них такой критически настроенный читатель, как Пушкин. (Это вообще одна из самых главных проблем культуры — проблема понимания, проблема восприятия; понять произведение искусства — значит "уравновесить" своё личное, субъективное восприятие с замыслом автора, примирить их...) В этих эпизодах Чацкий попадает в такие 'сценические обстоятельства, которые могут поКазаться странными, почти разоблачительными для него. Так, во 2-м действии, 3-м явлении Фамусов, напуганный обличительными речами Чацкого, затыкает уши. И, стоя спиной к слуге, не слышит, не замечает, что его возмущённые реплики комически "повисают в воздухе":

Чацкий: « Пожаловал вам кто-то на дом.»

Фамусов: «Не слушаю, под суд!»

Чацкий: «К вам человек с докладом.»

Фамусов: «Не слушаю, под суд! под суд!»

Чацкий: «Да обернитесь, вас зовут.»

Фамусов (оборачивается): «А? бунт? ну так и жду содома.»

Но не тем же ли самым заканчивается и знаменитый монолог самого Чацкого во время бала в доме Фамусовых (действие 3-е, явление 22-е)?

Раздражившись речами "французика из Бордо", оскорбительными для национальной гордости россиянина, герой комедии обрушивается на салонное "варварство", дух подражательности, заранее соглашается на звание "старовера" (тем самым невольно подтверждая своё литературное происхождение от фонвизинского Стародума), воздаёт хвалу "умному, бодрому" русскому народу — и, наконец-то, оглянувшись, замечает, что "все в вальсе кружатся с величайшим усердием". Слушатели давно разбрелись! А самоослеплённый Чацкий этого даже не заметил, как Фамусов не услышал вести о прибытии Скалозуба... ^Больше того; эта сцена зеркально повторён|? в 4-м действии, 5-м явлении. Болтун Репетилов, начав плакаться Скалозубу на свою несчастную судьбу, неудачную женитьбу и т.д., так увлекается, что не замечает, что "Зарецкий заступил место Скалозуба, который покудова уехал".

С "пушкинской" точки зрения, с точки зрения художника (и читателя) другого круга, всё это полностью дискредитирует Чацкого: чем он умнее Фамусова, если не замечает происходяше-го вокруг? Чем он глубже пустослова Репетило-ва, если точно так же по-глухариному токует? Однако с точки зрения "грибоедовской" всё это ничуть не снижает образ страдающего героя-обличителя.

Чацкий никого (кроме разве что Софии) не хочет "обратить" в свою веру. Он вещает лишь потому, что дух правды вскипает в нем, заставляя пророчески изрекать истины.. И неважно, услышат ли его при этом; главное — чтобы слово правды прозвучало. Репетилов же служит пародийной тенью, сюжетным "двойником" Чацкого и призван своей ничтожностью_.додчеркнуть масштаб личности главного героя. Всё, что Чацкий выстрадал, Репетилов подхватил у моды. Чацкий — одиночка, бросающий вызов безличному обществу, чтобы не потерять собственное лицо. Репетилов — человек "толпы" ("шумим, братец, шумим!"). Общество, в которое он входит и о котором сообщает каждому встречному, — всего лишь одна из форм всеобщего безличия; лояльно оно правительству или оппозиционно — никакого значения не имеет. "Слепота" Чацкого, обличающего Москву и москвичей, указывает на высоту полёта его мысли; с такой высоты просто невозможно разглядеть Фамусова и его вальсирующих гостей. "Слепота" Репетилова, который никого не обличает, — не что иное, как следствие его самовлюблённости. К тому же Грибоедов сознательно ставит их в неравные сценические условия. Чацкий в 3-м действии должен произносить свой монолог ЛИЦОМ К ЗАЛУ, СПИНОЙ К СЦЕНЕ; он и впрямь не может видеть, что творится сзади, за ним. Последние слова монолога:

«В чьей, по несчастью, голове

Пять-шесть найдётся мыслей здравых,

И он осмелится их гласно объявлять, — Глядь…» -

- указывают: автор полностью на стороне "ослеплённого" героя. Напротив, Репетилов в 5-м явлении 4-го действия должен стоять ЛИЦОМ к своим меняющимся собеседникам, — сначала к Скалозубу, потом к Загорецкому. И потому особенно уничижительна для Репетилова параллель между его отъездом с бала (он приказывает лакею:

"Поди, сажай меня в карету,

Вези куда-нибудь!")

— и финальным монологом Чацкого: «...пойду искать по свету,

Где оскорблённому есть чувству уголок!

— Карету мне, карету!»

А с "пушкинской" точки зрения эти сцены с Репетиловым не столько возвеличивали Чацко- го по принципу "от обратного", сколько сцен чески разоблачали главного героя. А сам Репе- тилов представал сгустком отрицательных качеств, во многом присущих и положительному Чацкому, но как бы скрытых под маской благо родства...

Пушкин не был одинок в своём восприятии. Крикуном, фразёром, идеальным шутом называл критик Виссарион Григорьевич Белинский главного героя комедии в статье «Горе от ума» (1840). Впоследствии — вплоть до знаменитой статьи И.А. Гончарова «Мильон терзаний» — "сценические" недостатки образа Чацкого будут объяснены психологически: он ведёт себя не как "герой без страха и упрека", но как живой, пылкий и честный человек, на долю которого выпал "мильон 1 терзаний". А поколение публициста-демократа | Александра Ивановича Герцена объявит Чацкого I выразителем идей декабристов... I

Всё это — разные ИНТЕРПРЕТАЦИИ (то есть 1 истолкования) одного и того же произведения, в той или иной степени произвольные. Они более чем важны для культуры; год от года, десятилетие от десятилетия эти интерпретации словно бы наслаиваются на текст, увеличивают его смысловой объём. Невозможно быть настоящим читателем — и не интерпретировать полюбившиеся книги, не размышлять над ними, не оценивать по-своему. И всё-таки необходимо хотя бы иногда отрешаться от чужих (и — насколько это вообще возможно — своих собственных) интерпретаций, пытаться понять: что же обо всём этом думал сам автор... Именно этим занимается гуманитарная наука — история литературы; профессиональный историк литературы, привлекая самые разные материалы о творчестве писателя, слой за слоем "смывает" смыслы, намагниченные на текст интерпретаторами, реконструирует авторский замысел. А потом... потом появляются новые интерпретации, новые поколения читателей открывают что-то своё в прежних книгах. Живая жизнь культуры продолжается...