Дмитрий плетнёв

Английский историк Р. Конквест назвал профессора Д. Плетнёва «самой траги­ческой фигурой всех трёх процессов».

Медик с 40-летним стажем, Д. Плетнёв считался одним из лучших врачей Рос­сии, гордостью её медицины. До 1917 г. он состоял в кадетской партии, но по­том отошёл от политической деятельно­сти. К внутрипартийной борьбе в ВКП(б) Плетнёв не имел никакого отношения.

Несколько лет он был лечащим врачом Горького. Во время встречи Горького с Роменом Ролланом Плетнёв попытался наедине рассказать французскому писа­телю о тёмных сторонах советской жиз­ни. Тот встретил это неодобрительным молчанием.

8 июня 1937 г. «Правда» поместила боль­шую статью без подписи, озаглавленную «Профессор — насильник, садист». В ней говорилось, что три года назад про­фессор Д. Плетнёв якобы укусил одну из своих пациенток, после чего она «ли­шилась трудоспособности, стала инвали­дом в результате раны и тяжкого душев­ного потрясения».

«Правда» цитировала письмо «поруган­ной женщины». «Будьте прокляты, под­лый преступник, наградивший меня не­излечимой болезнью, обезобразившей моё тело! Пусть позор и унижения па­дут на Вас, пусть ужас и скорбь, плач и стенания станут вашим уделом, как они стали моим. Я проклинаю Вас», — пи­сала гражданка Б. Газета называла это письмо «потрясающим человеческим документом» и призывала советских врачей вынести «свой суровый приго­вор преступнику».

Сразу после появления статьи по всей стране от Киева до Магадана в больни­цах и институтах стали проходить соб­рания медицинских работников, клеймящие позором профессора Плетнёва. Письма с осуждением Плетнёва подпи­сали его коллеги М. Вовси, Б. Коган — в 1953 г. сами объявленные «убийцами в белых халатах» (см. ст. «Оттепель»).

Писательница Евгения Гинзбург в своих воспоминаниях приводит такой случай: «В 37-м вольные врачи Магадана были призваны выразить на собрании своё гневное возмущение аморальными по­ступками профессора Плетнёва. И то­гда доктор Уманский, приехавший на Ко­лыму с целью скопить приданое дочкам,

и ссыльнопоселенцев. В конце 30-х гг. в ВКП(б) откровенно говорили, что старым партийцам, вплоть до участников граждан­ской войны, «больше нет доверия». «В посадке рядовых членов партии, видимо, был секретный, нигде прямо не названный мо­тив: преимущественно арестовывать членов партии со стажем до 1924 года», — замечал писатель А. Солженицын.

Официальная история партии сделалась почти «безлюд­ной». «Краткий курс истории ВКП(б)» на страницах, посвящённых советскому периоду, поимённо называл 96 большевиков, из которых ко времени выхода книги 80 уже умерли, причём из них 57 погибли как «враги народа». Конечно, у многих «идейных» партийцев происходящее вызывало сомнения. Например, старая коммунистка О. Никитина, работница Трёхгорной мануфакту­ры, недоуменно спросила на собрании в июне 1937 г.: «Говори­те, все предатели. Что же, Ленин-то совсем без глаз был, не ви­дел людей, которые вокруг него жили?». (За это она получила десять лет заключения.)

Б. Карпов и В. Викторов. Плакат 1949 г.

368

Но большинство старых партийцев перед собственной гибе­лью сами требовали в выступлениях или печати «сурово покарать» других «врагов народа». Узнав об аресте видного большевика Ста­нислава Косиора, незадолго до того проклинавшего в газетах дру­гих «врагов», поэт Осип Мандельштам заметил: «Сталину не нуж­но рубить головы, они слетают сами, как одуванчики».

Лев Троцкий написал своеобразную эпитафию поколению «старых большевиков»: «В жизни этого поколения был свой ге­роический период: подпольные типографии, аресты, ссылки. К октябрьскому перевороту эти люди, уже потрёпанные жизнью и уставшие, примкнули в большинстве своём со сжатым сердцем. После военной победы над врагами им казалось, что впереди предстоит мирное и беспечальное житие. Но главные трудно­сти оказались впереди. Чтобы обеспечить миллионам больших и малых чиновников бифштекс, бутылку вина и другие блага жизни, понадобился тоталитарный режим...».

Массовые репрессии 1937—1938 гг. завершили процесс преобразования партии большевиков, начавшийся после её при­хода к власти. Идеология перестала играть определяющую роль в её политике. Теперь политику диктовали только реальные ин­тересы аппарата. Идеология заняла подчинённое, чисто служеб­ное положение. Партия уже не напоминала «союз единомышлен­ников», оставшись только частью государственного аппарата. Воз­никновение идейной оппозиции (подобной оппозиции Троцко­го или Рютина) в такой партии стало совершенно невозможным. Все эти черты партия сохранила и позднее, в эпоху Хрущёва, а поз­же — Брежнева.