Ценность человека и его самоидентификация в первобытных сообществах

Для людей первобытного сообщества факт собственной окультуренности имел громадное значение. По-видимому, основная причина этого состояла в понимании того, что только этот путь позволит выжить. И потому, кроме подчеркивания своей особости сравнительно с остальными, это понимание рождало еще и столь долго сохраняющийся у человечества настрой на неизменность, неизменяемость, принципиальную консервативность бытия. Основным аргументом для утверждения истинности того или другого положения, действия, обычая долгое время в жизни человечества оставался аргумент, что так заповедано предками.

Это же составило и основу общей нелюбви человечества ко всякого рода новизне. Не только традиционное общество имеет такую тенденцию, но и до сегодняшнего дня новое, в особенности в сфере взаимоотношений людей, принимается чрезвычайно трудно, если вообще принимается. Так, например, такая развитая страна как Япония всеми силами противится хотя бы каким-то изменениям в области межличностных взаимоотношений, да и вообще во всей сфере быта и культуры страны, стремясь сохранить тот тип жизни, что был у народа многие и многие века. Сопротивление настолько мощное, что создаются

школы для научения тех японцев, которые в силу обстоятельств, либо довольно долго прожили вне своей страны, либо, что значительно хуже, родились за ее пределами. Когда они возвращаются, их ждут эти школы, для того чтобы сделать из них настоящих японцев. А именно, – насадить, привить им те нормы бытия, что существуют неизменно вот уже многие тысячелетия.

В первобытности эта тенденция понятна: слишком большой риск. Ведь то, что от нового будет какой-то толк еще неизвестно, а вот разрушить основы социальности, которые только и составляют возможность существовать в этом мире, оно может. Потому человечество так медленно развивалось, в особенности в рассматриваемую эпоху, и потому же долгое время человечество вынуждено было камуфлировать новое под старое. Камуфляж шел отнюдь не как сознательное действие обмана. Только то новое могло быть принято, которое сумело проявить и доказать свою теснейшую связь и единосущность с уже утвержденным.

Общая консервативная установка человека первобытности есть то основание, на котором произрастает и такая характерная норма, как уважение к старости. Во-первых, потому что старики были носителями социальности, а еще потому, что любое традиционное общество имеет единственный источник научения уму-разуму, – это собственный опыт. Потому, – чем старше, тем мудрее, а, следовательно и уважение выше. И потому в те времена в моде была солидность как свидетельство прожитых лет.

Ценность собственной социальности была столь высока, а консервативность столь сильна, что она не позволяла признать нечто другое в той же мере ценным. Только то, что есть здесь и сейчас может быть принято как истинное, любое отклонение – негативно. Это стало основой требования неизменности, жесткой затвержденности поведения человека того времени. Вариативность деятельности не только не приветствовалась, но жесточайшим образом каралась по вышеприведенным причинам. Канон поведения и деятельности был не просто жестким, он был единственно возможным. Всякая норма бытия была не просто единственной, она была единственной в том виде, в котором она задавалась. Насаждение именно такого типа поведения было основой воспитания достойного члена общины. И именно в этом жестко затверженном виде ценность того или иного действия расшифровывалась членами сообщества. Иначе, любое, даже малое изменение в действии, делало воплощенную в нем ценность неузнаваемой.

Не нужно понимать это так, что будто кто-то в общине насаждал жестко заданные нормы, тогда как остальная часть стремилась к более свободным формам самовыражения. Вовсе нет. Способы реализации были очень небогаты, и они и мыслились единственно возможными. И нарушения, если они происходили, носили совершенно случайный характер. Сами эти нарушения были просто убийственны для нарушителя. Особенно выразительно это видно в случае нарушения табу. Человек, сотворивший это по неведению, переносил совершенно невероятные муки, которые иногда даже вели к смерти.

Другим следствием такой жесткости была полная неспособность восприятия иного типа бытия, а потому и негативное отношение представителей одного племени к представителям другого племени. Общий тип отношений между племенами был таков: мы – хорошие, культурные, они – плохие, некультурные. Некультурность других состояла только в том, что они были не таковы как мы. Неважно, может эта их инаковость способствовала выживанию и укоренению человека в большей степени, чем привычный для данного племени тип бытия. Это не имело значения. Плохи уже потому, что другие. Думается, что именно этот тип восприятия, родившийся в столь отдаленные времена и сохранившийся до сих пор, и составляет основу всякого национализма и расизма.

Самовосприятие человека данной эпохи носило совершенно специфичный характер. Кроме отмеченного ранее стремления слиться с природой, что было характерно на “макроуровне”общины, в индивидуальном плане человек не отделял себя от родовой общины. Он был в социальном плане с нею слит. Не просто представитель данной общины (в таком случае есть уже понимание индивидуальной жизни), а именно слиянный с нею во всех аспектах своей жизни человек. Первое деление общества на “мы”и “они”именно это и фиксирует. Индивида еще нет, он всеми своими помыслами, действиями, ожиданиями, чувствами, и прочее и прочее, – есть “орган” рода. Нет смысла говорить о порабощении индивида или о коллективизме, что иногда еще встречается в литературе. Ни того, ни другого здесь нет. Ибо порабощение предполагает некое насилие над человеком, тогда как здесь эта слиянность столь естественна, что если бы можно было представить первобытному человеку ту свободу, которой пользуется современный человек, то он воспринял бы ее как кошмар. Первобытному человеку комфортно в тех условиях, он не просто не хочет других, он и помыслить их себе не в состоянии. Ему совершенно необходима та слиянность, в которой он пребывает. Наверное, это возможно – представить процесс становления человека в истории как аналогию процесса индивидуального становления человека. Как маленькому ребенку для своего развития некоторое время совершенно необходима слиянность его с матерью, отцом, семьей, так и всему человечеству, чтобы прийти к человеку, как отдельному автономному существу, нужно было пройти стадию вот такой слиянности. Стадию, когда по словам А. Ф. Лосева, “личность еще не проснулась”. Не могло быть речи и о коллективе, так как последний предполагает единение отдельных личностей по тому или иному поводу. Здесь же совершенно нерасчленная форма. Она как кокон, в котором человек в качестве личности вызревает, чтобы потом, когда это свершится, отделиться и навеки потерять благостное ощущение слиянности и единения. Уже в античности раздадутся голоса, тоскующие о “золотом веке”, когда все были вместе и не противостоял человек человеку.

Не нужно думать, что это было совершенно беспроблемное, в плане взаимоотношений людей, время. Нет, конечно. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что нормы взаимоотношений уже существовали. Но регулировали они

отношения людей, имея в виду не интерес отдельного человека. Они были достаточно ритуализованы. Основные значимые в жизни общины действия были строго очерчены, по большей части по существу, но и довольно часто по форме проявления. Смысл заданного значения действия имел в виду интерес сообщества, а не отдельного человека. И регуляция поведения предполагала, что люди будут и должны себя вести таким образом и порядком, чтобы интерес всех был соблюден. Можно подумать, что это очень жесткое давление на человека, но между тем, интерес общины в целом состоял, в первую очередь, в том, чтобы сохраниться, а значит и сохранить жизни ее членов. В сферах же, где интерес сообщества не был четко выражен, или вовсе не был выражен никак (в понимании современников), вариативность и индивидуальность поведения вовсе не подавлялась. Выше уже говорилось о способах украшения себя, которые для определенных церемоний были жестко фиксированы, так как определенные виды украшений несли в себе смысловую нагрузку. И в сакральное время вольности были недопустимы. Тогда как обычное время позволяло действовать с большей свободой.

Что-то похожее выразилось и в развитии так называемого первобытного искусства. Никакого искусства в нашем понимании тогда не было и быть не могло. Характер изобразительной, песенно-танцевальной (если ее можно так назвать) и иной прахудожественной активности, видимо целиком, определялся ритуально-магическими представлениями и необходимостью практической. Обрядовые пляски первобытных людей, наскальные изображения животных, орнаменты, театрализованные действа – явно связаны с производственно-охотничьей магией, с культом плодородия (женские статуэтки – “неолитические Венеры”). Во всем этом недаром видится синкретизм религиозного, практического и зачатков эстетически-художественного начал. Последнее есть, ибо есть зримый, слышимый механизм передачи духовного опыта. Есть эмоциональная окрашенность изображений, их выразительность, выразительность движений, ритмичность, образность, иногда, пожалуй, даже поэтичность И, по-видимому, наряду с очевидной традиционностью изображений, движений, образов – во всем этом проявлена и первичная потребность в самовыражении, удовлетворяя которую человек развивает художественные средства, художественные и иные языки. Создавая их, сохраняя и их и результаты деятельности (осуществленной с их помощью), как ценности, значимые даже более, чем современные музейные, человек начал утверждать таким образом свою ценность, ценность своей человеческой сущности.

Конечно, ценность человека в первобытности определялась именно в связи с ценностью той общины, к которой он принадлежал. “Патриотизм” покоился на определении собственной значимости в связи с чем-то, какой-то организационной структурой, к которой “я” принадлежу. И чем в большей степени человек соответствовал стандартам, задаваемым данным сообществом, тем в большей степени он был ценен не только в восприятии современников, но и в собственном. Ценность личности таким образом, определялась внешним образом. Но надо

иметь ввиду, что община – это единственное, что действительно было ценно для человека того времени. То единственное, где он становился человеком, хотя бы и в формах, которые будто бы отрицали в нем и человеческое и индивидуальное, так как стандартизировали его проявления, четко задавали набор определенных функций, которые были необходимы человеку в его служебной, по отношению к общине, деятельности. Тем самым человек как бы оказывался в совершенно сервильной позиции, где не могло быть и речи об индивидуальном развитии.

А между тем, только таким путем и могло что-то состояться в плане индивидуального развития. Человек ведь становится человеком только на пути служения чему-то большему его самого. Этот путь есть путь созидания не только того большего, чему человек служит, что он силою своего духа созидает, но это тот же путь на котором он может состояться сам, на котором он самосозидается. Только в контексте значимого действия реализуется человеческое в человеке.

Заканчивая рассмотрение древнейшей эпохи с точки зрения развития культуры, можно подвести следующие итоги. Во-первых, первобытность, будучи первой стадией развития человека, задала основные формы культурной реализации человека. Именно здесь были созданы важнейшие механизмы самосозидания человека и общества.

Долгим и тяжким путем наши прародители создали механизм веры, позволивший людям создать все, что было создано. Далее, громадную роль играет конструкт, который не совсем точно можно было бы назвать системой ценностных ориентаций в мире, позволяющий человеку выяснить для себя степень значимости того или иного действия или вещи. Механизм передачи опыта и знаний, структурирование времени на будни и праздники, создание запредельных для опыта, но ценностно-значимых форм опознания мира природы и мира человека, начальные еще смутные и амбивалентные формы эстетического освоения мира, становление норм взаимоотношений между людьми, – взаимоотношений между людьми и созданными ими же богами, – не только создали человека, но и оставшись базовыми, задали определенный путь становления человечества в целом.

Когда мы в конце ХХ века рассматриваем период становления культуры, надо помнить об опасностях, которые подстерегают исследователя на этом пути, о чем предупреждал еще Тайлор. Во-первых, об опасности недооценки архаических культур, когда европейцам индейцы или бушмены кажутся людьми, которые ниже их по культурному развитию. Во-вторых, об опасности и переоценки, когда идеализируют первобытную в основе “мораль”, создавая образ суперблагородного индейца. Воспевают естественную простоту нравов и красоту “райской”жизни в нетронутой природе. Тайлор, например, писал о племени караибов, которое отличали одновременно и поражающая европейца честность и настолько же поражающая утонченная жестокость в мучении военнопленных. Что касается вообще ценностей культуры, всегда надо помнить о том, что их реализация в первобытности настолько непохожа на нашу, что иногда их просто трудно узнать.

Тем не менее, становление культуры, появление ее ценностей – относятся именно к первобытности. Конечно, культура, рождаясь, очевидно проявляется на своем низшем витальном уровне, когда у людей естественно доминирует потребность в собственной жизни. Но если сравнивать с цивилизованными народами, и эта потребность существенно иная – не столько в жизни отдельного человека, сколько – рода, племени. И ценности начальной ступеньки культуры выступают как значимости, значимые для рода (племени) нормы жизни, поведения, отношений.

Конечно (еще и потому, что мало достоверного материала) очень трудно судить о проявленности высших уровней, тонкостей культуры: о зачатках любви, совести, деликатности, тактичности, о действительной ценности добра, красоты в нашем современном их понимании. Однако наследие архаических культур, первые шаги цивилизации в жизни первобытных племен – очевидны. Это ведь и амулет в космическом корабле и татуировки и боязнь темноты. Вообще, чем большее значение имеет жизненная ситуация (роды, похороны, заключение брака, смерть, болезнь), тем заметнее следы первобытности: ее обрядов, ритуалов, символов. Люди и сейчас создают мифы, пляшут над трупами врагов, преклоняются перед кровавыми вождями, падают ниц перед чудотворцами, якобы дающими мгновенное исцеление, внимают гадалкам.

В известных смыслах архаичное в жизни (и в цивилизации и в культуре) сохранилось, изменяясь. И это тем более заметно при рассмотрении особенностей культуры древних цивилизаций, самых близких к архаике, тех сообществ, в которых уже можно увидеть то, что относится к цивилизующим действиям и то, что представляет собой собственно культуру, притом, что то и другое остается тесно взаимосвязанным.

1. Ильин И. Основы христианской культуры // Собр.соч. М.: Русская книга, 1993. Т.1. С.291.

2. Цит. по: Пушкин в портретах и иллюстрациях. М., 1953. С.145.

3. Мамардашвили М. Введение в философию. – В кн.: Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.10.

4. Там же. С.19.

5. В философии и культурологии давно муссируется мысль о том, что вообще автором текста является не сам создатель (писатель, драматург, композитор), а читатель, зритель, слушатель, создающий на основе первичного текста и своего жизненного опыта новый действительный текст, новый смысловой образ.

6. Мамардашвили М. Введение в философию - В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.24.

7. Муравьев В. Внутренний путь // Вопросы философии. 1992. № 1. С.107.

8. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.111–112.

9. Там же.

10. Леви-Строс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984. С.154.

11. Там же.

12. Лосева И. Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии, 1992. №7. С. 64.

13. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

14. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. М. Мамардашвили. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.18.

15. Цит. по: Лосева И.Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии. 1992. №7. С.65.

16. Лосев А. Ф. Диалектика мифа. – В кн.: А. Ф. Лосев. Миф – Число. – Сущность. М.: Мысль, 1994. С.14.

17. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. М. Мамардашвили. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.13.

18. Там же. С.14.

19. Об этом подробнее в кн. Дж. Фрезер Золотая ветвь. М., 1986.

20. Элкин А. П. Австралийские аборигены. – В кн. Магический кристалл. М., 1994. C.135.

21. Вильчек Вс. Алгоритмы истории // Нева. 1991. №7.

22. Фрезер Дж. Цит. соч.

23. Малиновский Б. Магия, наука и религия. – В кн. Магический кристалл. М., 1994. С.96.

24. Там же. С.97.

25. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.39–40.

26. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.130.

27. Элкин А. П. Указ.соч. С.161.

28. Там же. С.161.

29. Элкин А. П. Указ.соч. С.166.

30. Малиновский Б. Указ.соч. С.89.

31. Там же.

32. Эванс-Причард Э. Колдовство. Оракулы и магия у азанде. - В кн.: Магический кристалл. М., 1994. С.64.

33. Бакли У. Австралийский Робинзон. М., 1966.

34. Леви-Строс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984. С.155.

35. Риттер Э.А. Зулус Чака. М., 1989. С.38.

36. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.170.

37. Там же. С.97.

38. Леви-Строс К. Цит. соч. С.157.

39. Леви-Строс К. Цит. соч. С.109.

40. Там же. С.154.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

СВОЕОБРАЗИЕ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

ОСОБЕННОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ

РЕЧНЫХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИХ КУЛЬТУР

Общественные образования, которые называют древними, или древнейшими, цивилизациями, стали появляться в разных регионах Земли не ранее чем 10 тыс. лет назад. Примерно с этого времени в истории человечества наметились три “русла” развития. Часть племен продолжает традиции древнекаменного века. Некоторые из них – вплоть до 20 столетия (бушмены, пигмеи, аборигены Австралии, многие жители Океании, крайнего Севера, бассейна Амазонки, отдельные горские народы и т. д.). Они остаются в основном собирателями, охотниками, рыболовами. Но в разных регионах Земли происходило стихийное открытие возможностей активного скотоводства и целенаправленного земледелия. На той и на другой основах возникают более или менее крупные объединения племен, начинается формирование этносов и становление (хотя бы в зачаточном виде) принципиально новой организации общественной жизни – государственных устройств. И скотоводы и земледельцы для своего специфического производства и для жизни, иной, чем у родоплеменных общностей нуждаются (хотя и в разной степени) в развитии ремесел.

Но скотоводческие объединения исходно менее устойчивы, нежели земледельческие. Развитое скотоводство требует постоянного передвижения скота (на новые пастбища). Скотоводы – это кочевники. У них слабо оформляются центры объединений и ремесла. Да и само ремесло ограничено нуждами скромного быта, приспособленного для перемещений, а также – потребностями ведения войн, изготовления оружия. Перемещаясь, скотоводы, неизбежно сталкивались с другими скотоводами и вторгались во владения земледельцев. При серьезных вторжениях происходила ассимиляция, формировались новые общности людей. Нередко победившие скотоводы, становясь элитой смешавшегося (с частью побежденных) общества, усваивали обычаи, традиции, культуру покоренных земледельцев, хотя вносили во все это и что-то свое. Собственно скотоводческие объединения (царства, ханства) как скифское, гуннское или монгольское, были временами очень мощными прежде всего в военном отношении. Они породили некоторые ценности своих цивилизаций, своей скотоводческой культуры: сами приемы одомашнивания и разведения скота, выделки кожи, эпос, песни, нормы отношений и т. д. И все-таки эти объединения оказались менее устойчивыми, чем земледельческие – осёдлые, ценности их культур – менее овеществленными, не столь разнообразными.

Все объединения людей, позже получившие название древних культур или древних цивилизаций, были главным образом земледельческими, хотя они испытывали воздействия скотоводов и сами занимались ограниченным скотоводством, наряду с земледелием. Причем, первобытных культур, использовавших земледелие, было видимо довольно много. Но цивилизовались только некоторые из них, попавшие в особые условия, в которых земледелие могло стать основным фактором коренных изменений жизни людей. Это произошло там, где земледелие оказалось эффективным видом хозяйственной деятельности (даже при примитивной обработке земли), видом хозяйства, создающим существенные излишки производства. Для этого подходили не любые климатические зоны. Все древние земледельческие цивилизации появились в достаточно теплом климатическом поясе. Кроме этого, все они возникли в долинах крупных рек или лощинах межгорий. Вода и природный речной ил или естественные минеральные удобрения (в горных районах), давали возможность, при определенной технологии, получать урожаи зерновых до 200, а то и до 300 зерен на одно посеянное зерно.

На базе земледельческого производства с такими богатыми возможностями развились все особенности и достижения древних цивилизаций, древних культур. Их называют и цивилизациями и культурами. И это вполне оправдано. Ибо различие между тем, что мы сегодня считаем цивилизованностью и культурностью, в то время только начинает проявляться. Достижения ранних цивилизаций, в том числе и использование созданного (открытого) людьми первобытными (освоенный ими огонь, созданные искусственные орудия и приемы деятельности, те или иные навыки), – все это выступало не только в собственно цивилизующей функции, но и в окультуривающей, хотя бы на витальном уровне культуры. И все это также создает возможности для порождения и развития культуры духовной, для хранения и передачи духовного опыта.

Переход к цивилизации был связан с отходом от естественного существования, с созданием искусственной среды обитания, с расслоением населения, с появлением в жизни людей организованного насилия, рабовладения. Но зато этот переход позволил создать организованное общество, дал возможности использования все более разнообразных ресурсов для повышения комфортности жизни и для появления знания, просвещения, для духовного роста, расцвета строительства и архитектуры, для становления художественной деятельности.

Вместе взятые взаимосвязанные цивилизационные и культурообразующие процессы стали возможными и реализовались там, где сложились общества осёдлых земледельцев. Это произошло в долинах таких великих рек (с мощными разливами) как Тигр и Евфрат (Древняя Месопотамия), Нил (Древний Египет), Инд и Ганг (Древняя Индия), Хуанхэ (Древний Китай). Недаром эти культуры часто именуют земледельческими речными. Несколько позже по времени подобные цивилизации сложились в лощинах гор Мезоамерики. Все названные и

некоторые другие древние цивилизации своеобразны, во многом непохожи одна на другую. И все они, в плане цивилизационного и культурного развития, явно сходны, имеют общие черты.

Прежде всего, земледелие, давшее возможности становления древних цивилизаций – это ирригационное земледелие, требовавшее объединения усилий многих людей, населявших долину одной реки (или одну местность в лощине гор). Ирригационные устройства, обеспечивающие полив земельных участков, распределение воды, ее сохранение в засушливые времена (специальные водохранилища), – эти сооружения сложны, требуют постоянного ухода за собой и четкого властного управления.

Одна река – одна власть. Ирригационное земледелие предопределило процессы централизации, объединения разрозненных племен и их союзов. Создавались центры управления, возникали города.

Вообще цивилизация – это такой тип развития общества, который связан с наличием двух взаимодействующих факторов – фактора города и фактора сельской местности (у кочевников – первый фактор очень слабо оформлялся, у них не было городов). Город у земледельцев становился средоточием управленческих структур, концентрировал армию, богатства, ремесла, торговлю. Сельская местность решала вопросы производства продуктов сельскохозяйственных. Области сельской местности (периферия) и города связываются водными и сухопутными путями передвижения.

В древних цивилизациях передвижение и ограничивалось в основном своей замкнутой территорией. Одна из общих черт всех древних культур – их относительная замкнутость. И в связи с этим – доминирование вертикали над горизонталью, и в устройстве общества, и в мышлении. Древние культуры, таким образом, – это культуры земледельческие, речные и “вертикальные”.

Цивилизации эти складывались вдоль рек (или в межгорье), и обычно узкая полоса среды обитания была окружена пустыней, степью, горами. Это (в отдельных случаях и море или океан) ограничивало передвижения по горизонтали. И мысль устремлялась вверх и вниз. Все мировоззрение жителей древних цивилизаций – космогонично. Весь мир запредельного существования – уходил вверх и вниз. Боги располагались в небесном мире. И или само Небо (как в Древнем Китае) оказывалось божественным, или, что чаще всего, – главное божество данной цивилизации отождествлялось с Солнцем, которое давало людям все. От Неба и от Солнца зависели урожаи, солнце давало свет и тепло. Но оно же могло и сжечь посевы. Небо и солнце – чрезвычайно важны для земледелия. Столь же важна и земля. Зерно сеется в землю и прорастает из земли. Человек после смерти уходит в землю. И если Боги – наверху, то предки (и некоторые Боги) – существуют в подземном мире, или проходят через него, прежде чем попасть на небо.

Вертикальность древних культур выражалась и внешне: в тенденции к строительству все более высоких сооружений, храмов и пирамид; в устройстве

земной жизни, общества, в его иерархичности. Одним из оснований последней стало возникновение разделения труда. А именно, появление управленческого труда, возникновение ремесел, также выделение в особый вид деятельности служения богам, интеллектуальный труд. Важно еще и то, что на территорию цивилизации с момента ее образования обычно притекают новые народы, поскольку существование в рамках такой организации дает очевидные преимущества. Среди них, пожалуй, важнейшим выступает защита от бесконечного перманентного состояния войны всех со всеми, столь характерного для первобытности. Оказываясь в новой обстановке, пришедшее племя должно было найти хозяйственную лакуну, которая бы позволила вновь прибывшим существовать безбедно. Но основные виды деятельности – те, что считались наиболее престижными, уже были заняты коренным населением. Следовательно требовалось что-то изобретать самим. Изобретения вели к большему разнообразию как мира товаров, так и мира услуг. Но ранее прибывшее племя, “застолбив” свой участок деятельности, не допускало на него прибывших позднее, создавая тем самым замкнутую общность, недоступную для других. Чем ранее прибыло племя, тем более высоким социальным статусом обладало сословие, которое оно образовывало. Так создавалась иерархическая лестница, существование которой способствовало утверждению вертикали как основного смыслообразующего конструкта древности.

Причем иерархия носила обычно довольно жесткий характер: движение вверх в ней было невозможно, тогда как вниз – довольно свободно. Например в Китае в эпоху Цинь, если в семье было несколько сыновей, только старший оставался в том сословии, к которому принадлежал по рождению. Остальные спускались на одну ступеньку вниз. Вообще сохранение иерархии почиталось делом первостепенной важности, ибо порядок мыслился только в таком виде. Это был не просто основной, но единственный, мыслимый в качестве организующего, принцип бытия. В первобытности человек ощущал себя некоей слиянной с сообществом частицей, практически неотличимой и равной другим таким же. Теперь же самоощущение человека пошло по пути определения своего места в мире, в строго организованной системе. Очень важно, что это место не просто занимаемое мною, но оно представляет собой детерминирующий меня как члена сообщества и человека фактор. То есть место в иерархии сущностно значимо для человека. Оно существенно организовывает человека для жизни.

И действительно, общество, образованное по иерархическому принципу отличается особой стройностью и устойчивостью. Но не только в организации общества работал этот принцип, любая организация строилась именно таким образом. Даже семья, которая мыслилась как аналогия государства, и соответственно, наоборот. Так, в Китае император был не только главой иерархической лестницы, но и рассматривался как отец и мать народа. И ему следовало подчиняться столь же безоговорочно, сколь безоговорочна власть отца в семье. Более того, любое покушение на власть отца каралось самым

жесточайшим образом, именно потому, что мыслилось как попытка подорвать власть императора, к которому полагалось проявлять сыновнюю почтительность. Он считался неограниченным властелином подданных и их собственности. “Нет земли, которая бы не принадлежала императору; тот, кто есть плоды этой земли, – подданный императора” [1]. Вся страна мыслилась как одна большая семья, где отец – император. Потому злодействовать против отца, значит злодействовать против императора. Такого рода преступления карались с невероятной жестокостью. И дело не только в том, что власть носила деспотичный характер. Просто общество защищало себя от тех, кто способен был столкнуть его на уровень бесструктурного состояния, на доцивилизационный уровень. Одно время были установлены такие наказания за отцеубийство: убийцу четвертовали, его младших братьев обезглавливали, дом разрушали, его главного учителя казнили через удушение, соседей, живущих справа и слева наказывали, отрезая им уши (Они должны были слышать и донести куда следует), другим выкалывали глаза (они должны были видеть и предотвратить преступление) [2]. Убийство отца, конечно, страшное преступление, но жестокость наказания была связана именно со страхом вернуться в бесструктурное состояние, “коммунитас”.

Самоощущение древним человеком самого себя как человека цивилизованного, культурного воплощалось во многих, создаваемых им самим, факторах его бытия. Но главным оказывалось вертикальное строение мира и определение своего места на определенной ступени в этом мире. Это вносило в жизнь порядок, внутри которого человек мог ориентироваться и как-то устраиваться. Очень важно было, что этот порядок приобрел внешний, и потому авторитарный, характер. Все древнейшие государственные образования были по преимуществу тираническими или тоталитарными. Одной из причин этого было то, что для древнего человека чрезвычайно важен оказался авторитет некоего высшего в отношении к нему порядка. Некий идеально-связующий пласт бытия, в соответствии с которым человек и жил. Иначе он чувствовал себя потерянным, все было не так. У китайцев есть поговорка: “Ни старшего, ни младшего”. Смысл ее в том, что в таком случае – все перемешалось и испортилось, то есть сломались структурирующие общество нормы и градации. Именно поэтому во всех древних цивилизациях устанавливалась четкая иерархия, и в осуществлении власти, и в положении слоев населения в отношении друг к другу. Деление на варны (или касты) в Древней Индии – только самый выразительный пример иерархии сословий. Их соотношение должно было сохраняться, ибо иначе рушилась упорядоченность жизни, основанная на общих закономерностях вселенной. Поэтому несправедливости в том, что были высшие и низшие слои, не ощущалось. Наоборот, как это выражено в одном из древнеегипетских текстов: несправедливо, если в жалкое рубище одет царевич, а сын бедняка и голодранца облечен в роскошные одежды. Важно именно сохранение положения каждого, ибо жизненно значима упорядоченность бытия. Жители древних государств знали, что нарушения этой упорядоченности вели к страшным бедствиям. Ведь при этом

обычно разрушались, переставали действовать ирригационные сооружения, рвались торговые связи. В стране начинали царить опустошение и голод.

Весь мир, в том числе и собственно человеческий, социальные и бытовые отношения, должен был быть упорядоченным. И мир этот был вытянут по вертикали, представляя собой фактически три мира: подземный (мир предков, куда уходили умершие); срединный (собственно мир живых, от рабов до полубожественных императоров или фараонов); запредельный, небесный – мир Богов, который стал крайне важным в цивилизационном плане, в плане окультуривания жизни.

В общем, в ходе развития древних цивилизаций постепенно изменялась жизнь людей, она по-новому упорядочивалась, оформлялась. Появлялись новые виды и устойчивые формы деятельности, поведения, отношений между людьми. В чем-то долго сохранялись черты первобытности. Но все более уходило то, что сближало людей с окружающей их природой (когда они были вполне органичными частями ее). Все более появлялось искусственных, неприродных форм и результатов жизнедеятельности. Создавалась вторая, искусственная среда обитания, существенно преобразовывалась естественная среда. И вырабатывалось отношение к природе как к средству достижения целей человека, то есть, – деятельное отношение. В долине и дельте, например Нила, фактически создался “большой дом”, искусственный оазис. В Древнем Египте это были возделанные поля, ухоженные луга, сады с водоемами прямоугольной формы, с деревьями по берегам, виноградники. Древние города, которые давно превратились в пыль, были великолепны, храмовые культовые сооружения – величественны. Быт состоятельных людей становился все более комфортным: дома знати с ванными, гардеробными, уборными, с красивой мебелью, складами для вещей и продуктов. Всеми этими достижениями цивилизации обеспечивался витальный уровень культуры. Искусственная среда – конечно функциональна, вещи служат людям. Но и человек начал испытывать потребность в новых вещах, в удобстве, комфорте. Изменялась потребность в собственной жизни, появлялось стремление к хорошей, богатой своей жизни. И начала ощущаться ценность жизни: ее удобств, особо приготовленной еды, и т. д. Труд рабов и зависимых общинников-земледельцев давал небольшому, но активному слою знати, жречества, чиновничества – возможности и для отдыха и для “интеллектуального”труда и для духовного развития. В жизни людей стали появляться ценностные ориентиры, ценности жизни, цивилизации и становящейся культуры. Ценности, с которыми уже жизнь начала соотноситься, в плане которых она стала оцениваться как хорошая или плохая жизнь.

ЦЕННОСТИ ЖИЗНИ И КУЛЬТУРЫ

В ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЯХ

Вещные “ценности”

Уже было отмечено, что в древних цивилизациях жизнь начала ощущаться и осознаваться в качестве ценности, или, может быть точнее сказать, – значимости. Правда, значимость ее была различной, в зависимости от того, как в данной цивилизации люди представляли себе загробную жизнь. Или, как в древней Месопотамии, в качестве ухудшенного мучительного аналога земного существования. Или, как в древней Индии, – виделась возможность и ухудшения и улучшения существования в новой (загробной) жизни, в сравнении с этой жизнью на земле. Однако, в том и в другом случаях земная жизнь должны была быть прожита хорошо. В ней виделись возможные удовольствия, радости, блага, ценности.

Примечательно, что главной ценностью жизни во всех древних цивилизациях (в отличие от первобытности) оказалось имущество, богатство. Материально-вещная сторона жизни древнего человека занимала важнейшее место в его бытии. Вся жизнь понималась как имеющая смысл при том условии, что человек создавал и приумножал материальное благосостояние: свое, своей семьи, своего рода. Материальное благополучие создавало ощущение укорененности, незыблемости пребывания на земле и обеспечивало (скажем по древнеегипетским представлениям) правильное погребение, а значит и хорошую жизнь после смерти. Это вполне понятно. И в современности ощущение устойчивости бытия есть прежде всего у тех, у кого имущественное положение достаточно прочно. А в древние времена само состояние неустойчивости жизни воспринималось гораздо острее. Материальное благосостояние позволяло притупить чувство неустроенности человека на земле.

Обладание вещами, землей, скотом, домом в те времена имело еще один смысл, почти исчезнувший сейчас. Владение вещью означало и владение качествами, присущими этой вещи. В книге, посвященной Месопотамии И. С. Клочков отмечал: “между человеком традиционного общества и тем, чем он владеет, существовала тесная связь” [3]. Здесь осуществлялось просто и естественно распредмечивание вещи, снимающее ее чисто функциональное потребление. Отношение к вещи носило личностный характер. И сама вещь не была просто чем-то неодушевленным; призванным исполнять вполне определенные функции, нет. Она была личностным представителем своего владельца. Хорошая вещь могла быть и изготовлена хорошим человеком и принадлежать только хорошему человеку. Клочков утверждал, что “имущество в древней Месопотамии являлось одной из важнейших величин, конституирующих человеческую личность, своеобразным “продолжением” человека за пределами тела” [4].

В одном из древневавилонских текстов отец писал сыну: с хорошо устроенным имуществом, сынок, ничего не сравнится.

В разных цивилизациях шли сходные в этом плане процессы. Сформировалось особое отношение к вещам, которыми владеешь. Чем лучше вещь, – тем благороднее человек, ею владеющий. При этом устанавливалась

специфическая роль золота, серебра, драгоценных камней. Золотое имя фараона, золотая маска мумии фараона в Египте. Желтый цвет, цвет золота – принадлежность императора Поднебесной в Древнем Китае, нефритовое (цвета плевка, который считался самым благородным) надгробие Будды. Кроме того, – многочисленные статуэтки богов из драгоценных камней, а также многочисленные украшения из благородных металлов и самоцветов во всех культурах. Качество вещи ценилось во всем, а не только в вещах созданных из этих дорогостоящих материалов. Самые простые вещи, – как то: глиняная посуда, металлические инструменты, деревянная мебель, да и все остальное, что использовали в быту, – делалось очень хорошо и качественно. “Положительность” (по терминологии И. П. Вейнберга) вещи было свидетельством положительности”человека [5].

Важно было не только качество вещи, но и количество вещей. Как отмечает И. П. Вейнберг, есть прямая зависимость “между статусом человека и количеством вещей, его окружающих; количество вещей воспринималось как показатель положительных качеств человека” [6]. Значит, чем большим количеством вещей человек обладает, тем более он укоренен в жизни, тем устойчивее его положение, в мире, тем надежнее закрепился род в этой жизни. В известном сюжете из Библии об Иове, когда Бог, уверившись в преданности Иова, возвратил ему свое расположение, то он не просто вернул все, что “забрал” (а там была и семья и дом, и имение Иова), но удвоил возвращенное против того, что отнял, когда испытывал его. Очень важен момент этого дважды увеличенного имения; он есть показатель того, что значило для древнего человека владение им. Потому и грабеж в те времена мыслился как дело героическое, грабеж ведь не только решал экономические проблемы грабителей, но едва ли не в первую очередь, был лишением человека его ценности, его человеческой ценности. Личность оказывалась ограбленной тогда, когда человек терял все свои вещи. В особенности тяжело было терять своих идолов. Морально человек (или народ) оказывался совершенно раздавленным, и потому его легче было обратить в рабство. Социальная ценность и значимость человека без вещей, терялась, пропадала, и человек, становясь никем, был готов к рабскому положению.

Что-то от этого сохранилось и в ХХ веке. В фильме А. Тарковского “Иваново детство” в самом начале есть эпизод, когда в разбитом в результате военных действий деревенском доме, совершенно потерянный старик, очевидно, в шоке, пытается как-то восстановить былое привычное жизненное пространство, и при разбитых стенах, разрушенной печи прибивает фотографию в рамке на дверь.

Видимо, действительно, человек не есть только отграниченное кожей от мира тело человека. И даже если присоединить к этому душевный мир, окажется, что это далеко не все. Человек для себя – значительно больше и шире. Весь освоенный человеком мир есть человек. И разрушение мира есть разрушение самого человека. М. М. Бахтин, рассуждая о принципиальной различности восприятия человеком себя и другого, отмечал, что себя человек видит

неотделенным от мира, воплощенным, вложенным (хотя и не до конца) в этот мир [7].

Отзвуки такого архаического воззрения до сего дня присутствуют в сознании современного человека. Показательны в этом отношении так называемые писатели – “деревенщики” [8].

Можно провести мысль даже дальше: человек всеми силами стремится создать “механизмы”своего утверждения в мире. Эти механизмы, будучи созданы самим человеком, выступают посредниками, связывая человека и чуждый ему мир, утверждая своим действием человека в нем. Одним из таких механизмов выступает и мир вещей. Притом что вещей было, сравнительно с современностью, значительно меньше, и они далеко не всегда имели функциональный характер. Часто вещь появлялась, как отмечала О. М. Фрейденберг, “у человека не в силу потребностей” [9]. Конечно, какую-то функциональную нагрузку вещь несла. Но, по всей видимости, эта функциональность не была основной в значимости вещи для человека.

В другой своей работе О. М. Фрейденберг проводит интересное рассуждение. Она пишет, что такое простое, казалось бы, дело как потребление еды, как насыщение несет в себе сакральный смысл жертвоприношения. Довольно подробно разбирая обычай “агап” – совместных вечерних трапез в церквях, совместной трапезы в первобытности, пасхальной литургии как движения к хлебу, – автор говорит об “увязке еды с воскресением и о преломлении и вкушении хлеба как спасении” [10]. Но еда, в данном случае хлеб и вино, – первые вещи, к которым люди сознательно стремились. Это первые сознательно созданные или найденные вещи, значимость которых невозможно переоценить, ибо они действительно, напрямую спасают человека от смерти. И вот эта функция спасения от смерти от исчезновения, в какой-то мере присуща всем вещам. Именно создание вещей, их значимость в жизни человека создает тот культурный слой, который опосредует уничтожающее человека воздействие естественной среды. Потому и значение вещи в древности было качественно иным, настолько иным, что нам приходится в этом специально разбираться.

Из “вещей” же, обрабатываемых и создаваемых человеком, выделялись земля и жилище.

Земля занимает совершенно особое место в жизни человека. Связь ее с человеком обрабатывающим неразрывна. К земле питают особые чувства, ибо она кормилица. Даже родина во многих языках в дословном переводе звучит, как земля рождения. Кроме того, что земля еще и рождает урожай, она всегда мать, которая терпеливо делает свою тяжкую работу. Потому земля для древнейшего человека – почти интимная ценность. Она настолько близка и понятна, человек настолько чувствует себя единым с нею, что он в ряде довольно живописных обрядов, протекающих по большей части в начале и в конце земледельческих работ, как бы помогает ей совершить те дела, которые она должна сделать. Так, весенние празднества обычно приуроченные ко времени окончания сева, связаны

со стремлением понудить землю принять в себя семя, брошенное в нее человеком. Поскольку человек от природы не отделен, то, как мыслили наши далекие предки, возможна аналогия. Посему и весенние праздники обычно сопровождались свободным сексуальным поведением, снятием (только на время праздника) традиционных сексуальных табу. Праздник Ивана Купалы у славян, Лиго у прибалтийских народов – как раз и есть эти самые весенние праздники, призванные помочь земле зародить в себе жизнь.

В Древнем Египте в конце последнего зимнего месяца и начале первого весеннего совершались мистерии Осириса. Осирис – бог производительных сил природы и бог подземного царства. У него был довольно трудный жизненный путь, который привел к тому, что он занял такое положение. Он считался сыном бога земли Геда и богини неба Нут, мужем и братом Исиды. Осирис первым, согласно легенде, царствовал над Египтом, учил египтян разного рода искусствам и ремеслам, в том числе врачеванию, строительству, религии. Его брат Сет из зависти решил извести Осириса, и ему это удалось. Он убил его. Жена Осириса, Исида, нашла тело мужа, чудесным образом извлекла из него жизненную силу и зачала от мертвого бога сына, названного Гором. Когда Гор вырос он вступил в бой против убийцы своего отца Сета, победил последнего и смог оживить своего отца. То есть, вся эта история повествует о том, как из неживого возможно произойти живому, что выступает очевидной аналогией возрождения всего на земле весной после зимнего анабиоза природы.

Французский исследователь Древнего Египта П. Монтэ склонен считать, что при посевах древний египтянин акцентировал свое внимание не на моменте зарождения жизни, а на уходе семени под землю, что означает захоронение, погребение. И это тоже вело к мысли об Осирисе, боге, который дал людям полезные растения, да и сам символизировал возрождение после смерти [11]. И. С. Клочков отмечает, что: “Связь между землей и владельцем... была очень сильна... на периферии Месопотамии собственность на землю оставалась исключительным правом коллектива общины; отчуждение земли за пределы общины или круга кровно связанных родственников было невозможно .... Та же картина просматривается и на материале, происходящем из других областей и относящимся к другим эпохам” [12].

Тот же автор пишет о социальном институте “мишарум” – справедливость. Смысл его состоял в том, что время от времени месопотамские правители объявляли Справедливость, то есть издавали указы, по которым прощались некоторые долги, а проданные земли и дома возвращались к прежним владельцам [13].

В этой же работе И. С. Клочков подробно останавливается на доказательстве того, что вещи не имели “голой”экономической или потребительской ценности, рассматривая процедуру купли-продажи. Процедура эта была сложна, цена вещи не была чем-то простым и ясно выраженным в деньгах. Кроме денег, за вещь отдавалась еще так называемая “приплата”, размер которой устанавливался

покупателем и которая выражала и оцениваемую покупателем степень привязанности хозяина к вещи и стремление приобрести ее. Но был еще и подарок, который делался не только продавцу, но и его домочадцам, что может быть понято как компенсация за то, что вещи теперь у них не будет, и, что они не просто обеднели, но, лишившись ее, как бы в чем-то потеряли себя: “... для обитателей Месопотамии вещи, тесно связанные с жизнью индивида, имели некую внутреннюю ценность и смешивались с личностью владельца” [14].

В связи с этим такая форма взаимоотношений между людьми как дарение приобретает совершенно особый смысл. Подарок не просто нужная и ценная вещь, но вместе с подарком передается как бы часть души от дарителя к одаряемому. И она не просто передается, но подарок устанавливает именно взаимоотношения зависимости и уже ненарушаемой связи между двумя людьми. Где-то здесь можно проследить элементы, следы первобытной магии, когда вещь оказывалась навечно связанной со своим владельцем.

Качество и количество вещей были настолько важны, что этим определялось положение человека не только в земной жизни, в отношениях с другими людьми, но и в отношениях с запредельными силами. Вполне естественным казалось то, что если человек имеет хорошо устроенное имущество, владеет многим, – значит ему покровительствуют Боги. Недаром и в русском языке слово “богатство” имело смысл имущества, Богом данного. Кроме имущества, и наряду с ним, Боги могли обеспечить и иные ценности жизни, особо значимые в древних цивилизациях: здоровье, долголетие, здоровое и большое потомство.