Удар кинжалом

…Есть расстоянье большое меж чашей и губ твоих краем.

Так сказал поэт, потому что он знал: и в такой мгновенный промежуток времени может случиться то, чего человек никак не предвидит.

Не предвидел и Филипп, что готовит ему этот роковой день.

Давно уже в Эгах не было такого пышного и веселого торжества. Всегда только жертвоприношения, только похороны царей с их печальными обрядами, только вековое молчание гор, шум дремучих лесов да грохот водопадов в каменистых ущельях.

А нынче здесь свадьба.

Прежде чем приступить к свадебным торжествам, отправили в Дельфы послов — надо было знать, как отнесется к этому божество.

Пифия изрекла:

— Видишь, бык увенчан, конец близок, жертвоприноситель готов.

Ответ был странным. Как его толковать? Кто жертвоприноситель и кто жертва?

Но думать много не стали, истолковали как хорошее предзнаменование.

Еще с утра начались жертвенные обряды, чтобы умилостивить богов. Пусть боги отнесутся благосклонно к этому союзу и пошлют счастье и благополучие дому новой семьи. Процессии, свадебные хоры, поющие эпиталамы.

На свадьбу в Эги съехались гости со всех сторон. Приехали и цари ближайших племен — агриан, пеонов и одризов.

Прибыли и старейшины из Афин — они привезли Филиппу золотой венок, какими эллины венчают своих героев. Несметные толпы народа переполнили старый город. И всюду на виду Филипп, веселый, успокоенный.

Перед этим Филипп съездил в Эпир, чтобы поговорить с Олимпиадой. Дом эпирских царей и дом царей македонских теперь связан союзом и для совместной войны, и для обороны. Так неужели, когда все так удачно сложилось, когда все счастливы, Олимпиада будет враждовать с Филиппом?

— Все счастливы? — Олимпиада, зло прищурясь, смотрела на Филиппа. — А счастлива ли Клеопатра — не та Клеопатра, которую ты привел в мой дом, а другая, твоя дочь, которую ты, не спросив ее согласия, выдаешь замуж?

— Она будет счастлива! — Филипп беспечно махнул рукой. — Она станет хозяйкой царского дома.

— А я тоже счастлива? Или смогу быть когда-нибудь счастливой?

— Если будешь благоразумна. Я же не обижаю тебя. Ты — мать моего наследника Александра.

— Ты меня не обижаешь. Потому что больше обидеть, чем ты меня уже обидел, невозможно. А что касается Александра, я не уверена, что он будет твоим наследником. Клеопатра — не дочь твоя, а та, другая, — и ее родня говорят иное — они прочат в наследники сына твоей молодой жены.

Филипп потерял терпение.

— Ну можно ли в такие дни сводить старые счеты? Надо забыть все это и веселиться. На свадьбах нельзя ссориться.

И он ушел от нее, самоуверенный, торжествующий, с поднятой головой. Олимпиада проводила его зловещими глазами.

— Для меня наши с тобой счеты никогда не станут старыми, — прошептала она, — и «все это» никогда не будет забыто.

Однако на свадьбу своей дочери она все-таки приехала.

В день свадьбы стояла солнечная, светлая погода. Щедрая осень Македонии украсила легкой желтизной и кармином окрестные леса, которые заглядывали с гор в шумящие весельем улицы.

На площади вокруг орхестры — утрамбованной круглой площадки — теснился народ, наслаждаясь зрелищем плясок. Мимы, изображавшие разные сценки, порой очень грубые, но всегда смешные, веселили толпу. Всюду слышались голоса аэдов и звон кифар, праздничные песни бродили по улицам…

Среди этого праздника, среди песен и смеха с утра полупьяных царских гостей Александру было невесело. Он недавно опять поссорился с отцом. И как-то глупо поссорился, по-мальчишески.

Есть в Азии государство Кария, подвластное персидскому царю. Пиксодару, сатрапу Карии, хотелось заключить военный союз с Филиппом. Пиксодар давно предвидел будущее могущество македонского царя.

Но как это сделать? Пиксодар решил, что самое простое и надежное дело — это породниться с Филиппом.

У Филиппа, кроме Александра, был еще сын, рожденный танцовщицей, Арридей. Слабоумный и тихий юноша жил в царском доме, никому не мешая, ни к чему не стремясь. И вот за этого Арридея Пиксодар задумал выдать свою дочь. С этим предложением он направил к Филиппу своего посла, эллина Аристокрита.

Друзей Александра это встревожило.

— Почему Пиксодар выбрал Арридея? — сказал, нахмурясь, Эригий. — Уж не хочет ли царь Филипп сделать его своим наследником?

— Откуда у тебя такие мысли? — удивился Филота.

— А что ж удивительного, — пожал плечами критянин Неарх, — я слышал, Пиксодар очень сильный сатрап, говорят, у него всюду друзья, связи всякие.

Смущенный Гефестион не знал, что думать.

— Зачем царю Филиппу такой наследник, как Арридей? Каким помощником он ему будет?

— Ну, мы знаем царя Филиппа, — мрачно сказал Лаомедонт, — и ты его, Александр, знаешь. Кажется, что он любит тебя. Но с Арридеем ему легче ладить… Как бы твой сводный брат не стал на твоей дороге!..

— Да, да, — повторял и Неарх, — тут что-то неладно. Пиксодар договорился с царем. Это так и есть!

Александр поверил всем подозрениям и недобрым догадкам своих испуганных друзей. Разве не было того вечера, когда Филипп бросился на него, на своего сына, с обнаженным мечом? Разве забудет он когда-нибудь, как блеснуло лезвие красным отсветом очага над его головой?

Отец разлюбил его.

Вгорячах, в гневе Александр послал к Пиксодару своего друга трагического актера Фессала, надеясь на его красноречие.

— Убеди его, пусть он отвергнет Арридея и пусть отдаст свою дочь мне, старшему сыну царя!

Фессал, гордый таким поручением, немедленно отправился к Пиксодару в Карию. Он предвидел, что Пиксодар придет в восторг от такого предложения.

Филиппу тотчас стало известно об этом. Он вошел к сыну вместе с одним из друзей Александра — Филотой, сыном полководца Пармениона. Он ворвался к нему, как сам Зевс с громами и молниями.

— Что я слышу? Ты ищешь себе жену в доме персидского сатрапа! Ты, сын македонского царя! Где твоя гордость? Где твое достоинство? О Зевс и все боги, за что я так наказан и унижен! Мой сын хочет стать зятем карийца, варвара, подвластного варвару! Клянусь, ты низкий человек, ты маргит¹, недостойный своего положения, — как ты мог это сделать? Ты, сын царя Филиппа македонского, — кто тебя натолкнул на это? Кто отнял твой разум, кто заставил тебя так унизиться и меня унизить вместе с собою?

Александр слушал молча, лицо его полыхало. Отец оскорблял его, но эти оскорбления не обижали. Он увидел, что отец любит его, любит до того, что впадает в безумие, потому что его сын так мало ценит себя. Значит, отец ценит его высоко! Отец бранился, а он облегченно переводил дух. В эти минуты он понял, как тяжко ему было безразличие отца, его отчужденность.

И вдруг, как проклятие, которое преследует человека, не давая успокоиться, в его памяти снова сверкнул красным пламенем выхваченный из ножен меч — меч, поднятый на него…

Александр нахмурился и опустил глаза. Он опять не знал, что ему делать и кому верить.

Филипп тотчас послал в Карию глашатая с приказом:

— Немедленно схватить Фессала, заковать его в цепи и отослать в Македонию.

И тут же, не раздумывая, изгнал из Македонии почти всех друзей Александра — Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта…

— Это они толкают тебя на безумные действия. Пусть идут куда знают, они не достойны ни Македонии, ни дружбы сына македонского царя!

С этой минуты Александр ни разу больше не улыбнулся отцу. Отец мог как угодно оскорблять и поносить его. Но отнять у него друзей и лишить их родины!..

И теперь здесь, в Эгах, ему было не слишком весело. Он как-то притих. Счастье, что Гефестион пока еще с ним. Филота тоже остался. Но почему он тогда пришел к нему вместе с царем? Может быть, это он, Филота, и донес ему о разговорах товарищей?

Нет, Александр не хотел жениться ни на какой карийской принцессе. Он вообще не хотел жениться. Просто глупый поступок — послать Фессала в Карию. От беспокойства, от тревоги, которую ему внушили… Отец прав, он маргит, он оскорбил отца своим недоверием. Но все-таки разве можно было отнять у него друзей?

Гефестион молча сочувствовал ему. Он не утешал его, но Александр и так знал, что Гефестион разделяет с ним и его горе, и его обиду.

В том настроении, в каком был Александр, трудно выносить праздники. Да еще такие пышные, такие шумные и такие длительные, как сегодня.

— Потерпи, — утешал его Гефестион, — скоро все это кончится. И мы все отправимся в поход. Я думаю, что царь Филипп вспомнит и о нас, как помнил при Херонее.

— Скорее бы!

Александр мгновенно увидел себя на могучей спине Букефала, в шлеме и панцире, во главе тяжеловооруженных отрядов, идущих в неведомую страну Азию за победами, за славой, за великой славой.

— Мы бы уже давно были там, — сердито сказал он, — но ему все нужны свадьбы, свадьбы!..

Праздник длился весь день с самого раннего утра. И вот уже солнце стало понемногу приближаться к вершинам гор. Снега на Олимпе с запада оделись в багряное сияние, а с востока на них, словно плащ, легла густая синева. Наверху, на склонах, вечерние лучи еще путались в хвойных лапах дремучих лесов. Но внизу, сбегая к стенах города, деревья тонули в лиловых сумерках, и сумерки эти уже переваливали через стены и незаметно ползли по улицам.

В старом дворце готовился ужин, звенела золотая и серебряная посуда, в очаге разгорался большой огонь… И когда все было готово, и столы накрыты, и гости, по эллинскому обычаю, увенчаны цветами и зеленью, начался пир. Но, прежде чем были подняты чаши с вином, вошли глашатаи и пригласили гостей на следующее утро в театр посмотреть комедию, подготовленную афинскими актерами.

И долго еще среди шума и песен праздничной толпы слышались по городу голоса глашатаев, объявлявших о том, что завтра с утра в театре будет представление и что зрители могут занимать места…

На рассвете, едва засеребрилась в лиловом небе вершина Олимпа, зрители в пестрых праздничных одеждах уже спешили в театр. Действо начиналось рано, чтобы успеть закончить представление до сумерек, пока темнота не повесит свой занавес. В театре, раскинувшем полукругом каменные скамьи, еще стояла предутренняя тишина. Но вскоре здесь загудела толпа. Зрители торопились занять места. Красная заря осветила город, когда открылись ворота царского дворца и царь Филипп появился на улице, окруженный этерами, телохранителями и знатными гостями.

Филипп много вина выпил вчера за ужином. Но короткий сон ободрил, освежил его. Он вышел из дворца веселый, благодушный, в белоснежных праздничных одеждах. Вдохнув полной грудью, он почувствовал, как душист августовский воздух, как прекрасен мир, созданный богами, и как хороша жизнь.

Все идет так, как хочет Филипп. Эпир у него в руках. Что может сделать теперь Олимпиада? И сколько еще она может негодовать, ненавидеть, проклинать его? Вздор! Время все загладит. А сейчас такая широкая дорога открыта перед македонским царем!

Филипп вспомнил Демосфена и усмехнулся. Да! Сколько первоклассного красноречия потратил человек — и все напрасно. Он не только не свалил Филиппа, но даже не пошатнул его. А вот когда Филипп вернется победителем из Азии, когда он станет властителем эллинских городов на азиатском берегу и будет диктовать свою волю Элладе, тогда он все припомнит Демосфену, за все с ним расплатится.

Филипп посмотрел на небо, на горы, на далекую вершину Олимпа, где, может быть, в эту минуту возлежат боги на своих драгоценных ложах и глядят на него, на его праздник. Боги должны быть довольны и сыты — столько обильных жертв принесено им вчера!

Вдруг сердце у него дрогнуло, сжалось от какой-то безотчетной тревоги. Филипп краем глаза уловил внимательный и недобрый взгляд из толпы своих этеров.

«Это Аррабей-линкестиец, — сказал себе Филипп, хотя зловещий взгляд только сверкнул и тут же исчез, — он стоит отвернувшись, будто и не думал смотреть на меня. Но он смотрел. Будь у меня оба глаза — я бы давно это заметил. Но он смотрел на меня с моей слепой стороны — и как!..»

Линкестийцы, сыновья Аэропа, все здесь: Аррабей, Геромен, Александр… Все три брата. Опасная семья старой родовой знати из Верхней Македонии. И хорошо, что они здесь. Филипп должен их держать при себе, иначе за его спиной они могут многое придумать и предпринять. Они все еще не примирились с тем, что Филипп стал царем, ведь их род такой же знатный и такой же древний.

Линкестийцы. Как трудно пришлось Филиппу с ними! Верхнемакедонские властители не желали признавать царей Нижней Македонии. Филипп силой заставил их признать его — он стремился объединить Македонию, расширить ее, усилить.

Но линкестийцы, как и другие родовитые македонские властители, не хотели слышать ни о каком объединении, ни о какой зависимости. Им было достаточно их владений в маленькой гористой Верхней Македонии, где они были полновластными владыками.

Но всем им, и линкестийцам тоже, пришлось покориться военной силе Филиппа, пришлось признать его царем. Правда, многие из них уже оценили силу объединенной Македонии, они богатели, грабя побежденные города. Но еще были живы те, которые не забывали о своей бедной, но гордой знатности, о своей неограниченной власти хотя и в нищей, но собственной вотчине. И Филипп знает: они воспользуются любым удобным моментом, чтобы вернуть эту власть и эту независимость.

«Только я этого момента не допущу, — думал Филипп, — нет, они этого не получат!»

Филипп улыбался. Но его единственный глаз остро и внимательно пробегал по лицам своих приближенных. Все были навеселе, шутили, смеялись. К кому бы ни обращался Филипп, все смотрели на него открыто и дружелюбно, все были его друзьями, товарищами, этерами, преданными своему царю.

И все-таки где-то здесь таилась угроза, как змея, которая спряталась за камнем и ждет момента, чтобы броситься и ужалить. Но где?

Филипп заметил, что около него, стараясь занять местечко поближе, все время оказывается молодой этер из знатной македонской фамилии Павсаний.

«Опять этот со своими жалобами, — с досадой подумал Филипп, — Аттал оскорбил его, Аттал обидел его… Так что ж мне теперь, ради этого мальчишки выгнать из Македонии моего родственника и полководца? Пора бы перестать лезть ко мне со своей чепухой!»

Филипп, избегая мрачного взгляда Павсания, отвернулся. И тотчас забыл о нем.

Но не прошло и пяти минут, как Филипп увидел, что Павсаний опять шагает рядом с ним.

«Вот привязался! — Филипп мысленно выругался. — Торчит перед глазами, как… не знаю кто!»

— Не надо омрачать праздника, Павсаний, — сказал он дружелюбно. — Ну можно ли из-за какой-то шутки, правда грубой шутки, — но ведь ты же знаешь Аттала! — так сильно огорчаться? Все уже давно забыли об этом. Забудь и ты.

— Никто не забыл, — с мрачным упорством возразил Павсаний, — надо мной смеются. Даже царица Клеопатра…

— Ты и к ней ходил с этим?

— Да, я просил…

— И что же она?

— То же, что все. Засмеялась.

— Ну вот видишь, никто этого не принимает всерьез.

— Поэтому я и жалуюсь, что моей обиды никто не принимает всерьез. И я еще раз требую, чтобы ты восстановил справедливость и наказал Аттала.

— Клянусь Зевсом, Павсаний, — нетерпеливо сказал Филипп, — я, кажется, многое сделал для тебя, чтобы загладить эту глупую выходку Аттала. Я приблизил тебя к себе, к своему двору. Неужто еще не довольно? Ты мало ценишь мои милости и чрезмерно мнишь о самом себе!

— Ты не накажешь Аттала, царь?

— Нет, я не сделаю этой глупости.

Филипп отвернулся и перестал замечать его.

Увидев царя с его роскошной свитой, с его знатными гостями, толпа тотчас собралась вокруг. Так они и шли все вместе к театру, среди песен, праздничной радости и веселья.

— Какое красное небо сегодня, — вдруг омрачившись, сказал Филипп. — Почему оно такое красное?

Они подошли к узкому проходу, ведущему в театр. Филипп обратился к своей свите:

— Проходите вперед, здесь тесно.

Гости и этеры царя прошли вперед. Рядом с Филиппом остались два Александра — его сын и его зять.

— А все-таки почему такое красное небо? — с внезапной тоской повторил Филипп. — Что оно предвещает?

— Вот что! — глухо сказал Павсаний, ударив царя кинжалом.

Филипп, хрипло и страшно вскрикнув, пошатнулся и упал.

Поднялись крики ужаса и смятения.

В то же мгновение Филипп, хрипло и страшно вскрикнув, пошатнулся, схватившись за грудь. Сквозь пальцы хлынула кровь.

Павсаний, бросив на пол окровавленный кинжал, убегал, расталкивая толпу.

Александр кинулся к отцу, но не успел поддержать его. Филипп упал. Поднялись крики ужаса и смятения. Стража гналась за Павсанием, который бежал, как-то странно извиваясь, чувствуя копья за своей спиной… Говорят, что на окраине города его ждали лошади и он мог бы спастись. Но, нечаянно споткнувшись, свалился, и копья стражников настигли его.

Филипп умер сразу.

Так окончил свою жизнь вождь эллинов, полководец и завоеватель Филипп, царь македонский.