РЕФЕРАТЫ.

1. Вступление.

В 1918 году вышла в свет работа Шпенглера “Закат Европы” и сразу же стала знаменитой. В истории культуры найдется не так много случаев, когда научный труд вызывает не только реакцию научного сообщества, но и широчайший отклик в умах людей, далеких от сферы научного исследования культуры. Но, впрочем, книга Шпенглера была не только исследованием. Это была книга-диагноз, книга- пророчество. Автор не только изучает историю культуры, но и ставит вопрос о будущем европейской культуры, - вопрос, на который сам автор дает неутешительный и горький ответ. И в этом своем качестве книга Шпенглера - это предостережение. Обдумывая огромный историко-культурный материал, Шпенглер предлагает отказаться от привычной для нас схемы “Древний мир - Средневековье - Новое время”, в рамках которой обычно прослеживались основные этапы развития мировой культуры.

2. Философия культуры О.Шпенглера.

Шпенглер отказывается от стремления свести весь культурно-исторический процесс к одной стержневой логике, пронизывающей всю историю и находящей свое завершение в некоей высшей точке. Для Шпенглера нет единой мировой культуры. Есть лишь раличные культуры, каждая из которых имеет свою собственную судьбу (...) Вместо безрадостной картины линеарной всемирной истории ... я вижу настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них строго привязана всем ходом своего существования, чеканящих на своем материале - человечестве - собственную форму и имеющих каждая собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, воление, чувствование, собственную смерть”.

Но и собственная “идея” каждой культуры, о которой говорит Шпенглер, вовсе не аналогична идее культуры, как ее понимает например Гегель. Если у Гегеля первичной была логика, то у Шпенглера первичной является душа культуры. Логика же, как впрочем и искусство, наука, политика, всегда вторичны по отношению к этой душе. В шпенглерском понимании культура - это символически выраженная система , в которой реализует себя соответствующая душа : “Культура как совокупность чувственно-ставшего выражения души в жестах и трудах, как тело ее, смертное, переходящее ...; культура как совокупность великих символов жизни,

чувствования и понимания : таков язык, которым только и может поведать душа, как она страждет”.

Термин “душа культуры” есть яркое и в то же время точное выражение того обстоятельства, что основание культуры несводимо к разуму. У каждой культуры есть своя собственная “душа” реализующаяся во множестве индивидуальных жизней. Душа каждой культуры уникальна и не может быть до конца выражена рациональными средствами. Поэтому так трудно вникнуть во внутренний мир людей иной культуры, понять природу их символов, чувств, верований : “... Кадой великой культуре присущь тайный язык мирочувствования, вполне понятный лишь тому, чья душа вполне принадлежит этой культуре”.

Шпенглер останавливается на рассмотрении трёх исторических культур : античной, европийской и арабской. Им соответствуют три “души” - аполлоновская, избравшая в качестве своего идеального типа чувственное тело; фаустовская душа, символом которой является беспредельное пространство, динамизм; магическая душа, выражающая постоянную дуэль между душой и телом, магические отношения между ними. Отсюда вытекает содержание каждой из культур. Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека : детство, юность, возмужалость и старость. Для Шпенглера все культуры равноправны; каждая из них уникальна и не может быть осуждена с внешней позиции, с позиции другой культуры. “Феномен других культур говорит на другом языке. Для других людей существуют другие истины. Для мыслителя имеют силу либо все из них или не одна из них”. Сконцентрировав своё внимание не на логике, а на душе культуры, он сумел точно подметить своеобразие европейской души, образом которой может (как считает сам автор) являться душа гётевского Фауста - мятежная, стремящаяся преодолеть мир своей волей.

Шпенглер считает, что каждая культура имеет не только своё искусство, но и своё собственное естествознание и даже свою уникальную природу, т.к. природа воспринимается человеком через культуру. “Каждой культуре присущ уже вполне индивидуальный способ видения и познания мира - как природы, или - одно и то же - у каждой есть своя собственная, своеобразная природа, каковой в точно таком же виде не может обладать ни один человек иного склада. Но в ещё более высокой степени у каждой культуры... есть... собственный тип истории, в... стиле которой он непосредственно созерцает, чувствует и переживает общее и личное, внутреннее и внешнее, всемирно-историческое и биографическое становление”.

Я уже писал, что, по Шпенглеру, в основе каждой культуры лежит душа, а культура - это символическое тело, жизненное воплощение этой души. Но ведь всё живое когда-нибудь умирает. Живое существо рождается, чтобы реализовать свои душевные силы, которые затем угасают со старостью и уходят в небытие вместе со смертью. Такова судьба всех культур. Шпенглер не объясняет истоки и причины рождения культур, но зато их дальнейшая судьба нарисована им со всей возможной выразительностью. “Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека. У каждой есть своё детство, своя юность, своя возмужалость и старость”. “Культура рождается в тот миг, когда из пра-душевного состояния вечно-младенческого человечества пробуждается и отслаивается великая душа... Она расцветает на почве строго отмежеванного ландшафта, к которому она остаются привязанной чисто вегетативно. Культура умирает, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств, наук...”.

Но что значит - умирает ? Смерть культуры есть исчерпание её души, когда её смыслы уже не вдохновляют людей, обращённых теперь не к осуществлению культурных ценностей, а к утилитарным целям и благоустройству жизни. Этот период Шпенглер связывает с наступлением эпохи цивилизации. “Цивилизация есть неизбежная судьба культуры, Будущий Запад не есть безграничное движение вперёд и вверх, по линии наших идеалов... Современность есть фаза цивилизации, а не культуры. В связи с этим отпадает ряд жизненных содержаний как невозможных...Как только цель достигнута, и... вся полнота внутренних возможностей, завершена и осуществлена вовне, культура внезапно коченеет, она отмирает, её кровь свёртывается, силы надламываются - она становится цивилизацией. И она, огромное засохшее дерево в первобытном лесу, ещё многие столетия может топорщить свои гнилые сучья”.1

В чём же различия между культурой и цивилизацией? Очень хорошо различия между ними сформулировал Н.Бердяев, основную мысль из работы которого вывел профессор И.Я.Левяш : “Он был солидарен с О.Шпенглером, который “признал цивилизацию роком всякой культуры... Культура не развиавется бесконечно. Она несёт в себе семя смерти. В ней заключены начала, которые неотвратимо влекут её к цивилизации... Цивилизация же есть смерть духа культуры... динамичное движение внутри культуры с её кристаллизованными формами неотвратимо влечёт к выходу за пределы культуры... На этих путях свершается переход культуры к цивилизации”. Чем объяснить такую глубокую метаморфозу? “Культура, - отмечал мыслитель, - есть творческая деятельность человека. В культуре творчество человека получает свою объективацию”. Цивилизация же “есть переход от культуры, от созерцания, от творчества ценностей к самой жизни”. И наконец : “Культура - религиозна по своей основе, цивилизация - безрелигиозна... Культура происходит от культа, она связана с культом предков, она невозможна без священных преданий. Цивилизация есть воля к могуществу, к устроению поверхности земли. Культура - национальна. Цивилизация - интернациональна. Культура - органична. Цивилизация - механична. Культура основана на неравенстве, на качествах. Цивилизация проникнута стремлением к равенству, она хочет обосноваться на количествах. Культура - аристократична. Цивилизация - демократична””.

Различия между культурой и цивилизацией вызваны “... во многом потребностью расширить перспективы исторического видения, включить в объект теоретического исследования сферы материальной жизни, которая не укладывалась в традиционные рамки анализа философии культуры и игнорирование которой всвязи с научно-техническим развитием означалобы дискредитацию социально-философских построений”.

Поче му же цивилизация, несущая человеку социальное и техническое благоустройство жизни вызывает у Шпенглера ощущение гибели культуры? Ведь сохраняются прекрасные произведения искусства, научные достижения, мир культурных символов. Но Шпенглер увидел более глубокую и неочевидную сторону дела. Культура жива до тех пор, пока она сохраняет глубоко интимную, сокровенную связь с человеческой душой. Душа культуры живёт не сама по себе, а лишь в душах людей, живущих смыслами и ценностями данной культуры. “Всякое искусство смертно, не только отдельные творения, но и сами искусства. Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последнй такт моцартовской музыки - хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, и останутся, так как исчезнет последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык их форм. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угаснуть умам, которые с необходимостью ощущали миры своих “вечных истин” как истинные”.

Если культура перестанет притягивать и вдохновлять человеческие души, она обречена. Отсюда Шпенглер видит опасность, которую несёт с собой цивилизация. Нет ничего дурного в благоустройстве жизни, но когда оно поглощает человека целиком, то на культуру уже не остаётся душевных сил. Он ничего не имеет против удобств и достижений цивилизации, но он предупреждает против цивилизации, вытесняющей подлинную культуру : “Культура и цивилизация - это живое тело душевности и её мумия”.

Шпенглер не отрицает цивилизацию, но он и не “человек цивилизации”, способный откинуть в сторону старый “культурный хлам” ради того, чтобы уютно чувствовать себя в мире обыденных забот. Отсюда вытекает его двойственное мироощущение, которое блестяще охарактеризовал Н.Бердяев : “Своеобразие Шпенглера в том, что ещё не было человека цивилизации... с таким сознанием, как Шпенглер, печальным сознанием неотвратимого заката старой культуры, который обладал бы такой чуткостью и таким даром проникновения в культуры прошлого. Цивилизаторское самочувствие и самосознание Шпенглера в корне противоречиво и раздвоено. В нём нет... цивилизаторского самодовольства, нет этой веры в абсолютное превосходство своей эпохи над предшествующими поколениями и эпохами. (...) Шпенглер слишком хорошо всё понимает. Он не новый человек цивилизации, он... - человек старой европейской культуры”. Шпенглер был одним из первых, кто почувствовал эту трагедию, и он первый, на мой взгляд, с изумительной силой и выразительностью выразил её в формах теоретической мысли.

3. Заключение.

Основную идею концепции “заката Европы” выразил И.Я.Левяш : “Циклы развития культур, их взлёты и падения создают впечатление ряда сосуществующих или сменяющих друг друга круговых изменений”.

Из идей Шпенглера развилось новое направление в культурологии и философии науки. После его работ исследователи стали замечать то, что раньше ускользало от их внимания. Теперь уже нельзя обойтись без исследования того, как, каким образом внерациональные смысловые основания культуры детерминируют развитие не только религии и искусства, но и науки и техники. И заслуга открытия этой проблемы принадлежит Шпенглеру. Его “Закат Европы” стал не только событием культурологии, но и событием европейской культуры. Конечно не всё в его книге совершенно. Но, пожалуй, Шпенглер и не стремился к этому, так как для него главное было теоретически полнокровно выразить болевые проблемы эпохи, и это ему вполне удалось.

РЕФЕРАТ 2

Введение

Культурологическая концепция Шпенглера строится на сопоставлении и в большей части на противопоставлении культуры и цивилизации. Поэтому, прежде чем приступить к анализу самой концепции, необходимо определить эти понятия. В мировой истории Шпенглер выделяет восемь типов культур, достигших полноты своего развития, - это античность и Западная Европа, арабская культура, Египет, Вавилон, Индия, Китай и культура майи. Для Шпенглера их существование в разные времена на самых отдаленных территориях планеты – свидетельство не единого мирового процесса, а единства проявления культуры во всем ее многообразии. Культура у Шпенглера – сложившийся в веках исторический индивидуум, историко-культурная целостность, сущность которой образует религия.

Термином цивилизации Шпенглер обозначает последнюю, неизбежную фазу всякой культуры. Цивилизация как исключительно технико-механическое явление противоположна культуре как царству органически-жизненного. Цивилизация, обладая одними и теми же признаками во всех культурах, есть выражение отмирания целого как организма, затухание одушевляющей его культуры, возврат в небытие культуры.

Концепция культуры

Кризис в культуре наступает тогда, когда ее душа осуществит всю совокупность своих возможностей, в виде народов, языков, религиозных учений, искусств, государств и наук. Вследствие этого культура вновь возвращается в объятья первобытной души. Однако протекание культуры не есть плавный, спокойный процесс. Это живое бытие есть напряженная страстная борьба: внешняя – за утверждение ее власти над силами хаоса и внутренняя – за утверждение ее власти над бессознательным, куда этот хаос, злобствуя, укрывается.

Переход культуры к цивилизации

Смерть культуры есть исчерпание её души, когда её смыслы уже не вдохновляют людей, обращённых теперь не к осуществлению культурных ценностей, а к утилитарным целям и благоустройству жизни. Этот период Шпенглер связывает с наступлением эпохи цивилизации. “Цивилизация есть неизбежная судьба культуры, Будущий Запад не есть безграничное движение вперёд и вверх, по линии наших идеалов... Современность есть фаза цивилизации, а не культуры. В связи с этим отпадает ряд жизненных содержаний как невозможных... Как только цель достигнута, и вся полнота внутренних возможностей завершена и осуществлена вовне, культура внезапно коченеет, она отмирает, её кровь свёртывается, силы надламываются - она становится цивилизацией. И она, огромное засохшее дерево в первобытном лесу, ещё многие столетия может топорщить свои гнилые сучья”.Так было с Египтом, Китаем, Индией и с миром ислама. Так торчала, по словам Шпенглера, исполинская по территории античная цивилизация имперской эпохи, с виду исполненная юношеской силы, заглушая собой мировую арабскую культуру востока.

“Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека. У каждой есть своё детство, своя юность, своя возмужалость и старость”.

“Чем более приближается культура к полудню своего существования, тем более мужественным, резким, властным, насыщенным становится ее окончательно утвердившийся язык форм, тем увереннее становится она в ощущении своей силы, тем яснее становятся ее черты. В раннем периоде все это еще темно, смутно, в искании, полно тоскливым стремлением и одновременно боязнью… Наконец при наступлении старости начинающейся цивилизации, огонь души угасает. Угасающие силы еще раз делают попытку, с половинным успехом – в классицизме, родственном всякой умирающей культуре – проявить себя в творчестве большого размаха; душа еще раз с грустью вспоминает в романтике о своем детстве. Наконец, усталая, вялая и остывшая, она теряет радость бытия и стремится – как в римскую эпоху – из тысячелетнего света обратно в потемки перводушевной мистики, назад в материнское лоно, в могилу…”

В чём же различия между культурой и цивилизацией? Очень хорошо различия между ними сформулировал Н. Бердяев. Он был солидарен с О. Шпенглером, который “признал цивилизацию роком всякой культуры. Культура не развивается бесконечно. Она несёт в себе семя смерти. В ней заключены начала, которые неотвратимо влекут её к цивилизации. Цивилизация же есть смерть духа культуры… динамичное движение внутри культуры с её кристаллизованными формами неотвратимо влечёт к выходу за пределы культуры. На этих путях свершается переход культуры к цивилизации”. Чем объяснить такую глубокую метаморфозу? “Культура, - отмечал Бердяев, - есть творческая деятельность человека. В культуре творчество человека получает свою объективацию”. Цивилизация же “есть переход от культуры, от созерцания, от творчества ценностей к самой жизни”.

Цивилизация как гибель культуры

Почему же цивилизация, несущая человеку социальное и техническое благоустройство жизни, вызывает у Шпенглера ощущение гибели культуры? Ведь сохраняются прекрасные произведения искусства, научные достижения, мир культурных символов. Но Шпенглер увидел более глубокую и неочевидную сторону дела. Культура жива до тех пор, пока она сохраняет глубоко интимную, сокровенную связь с человеческой душой. Душа культуры живёт не сама по себе, а лишь в душах людей, живущих смыслами и ценностями данной культуры. Если культура перестанет притягивать и вдохновлять человеческие души, она обречена. Отсюда Шпенглер видит опасность, которую несёт с собой цивилизация. Нет ничего дурного в благоустройстве жизни, но когда оно поглощает человека целиком, то на культуру уже не остаётся душевных сил.

Для Шпенглера в современном мире культура сохраняется лишь в крестьянстве, которое подвергается давлению со стороны цивилизации. “Крестьянство, связанное корнями своими с самой почвой, живущее вне стен больших городов, которые отныне – скептические, практические, искусственные – одни являются представителями цивилизации, это крестьянство уже не идет в счет. “Народом” теперь считается городское население, неорганическая масса, нечто текучее. Крестьянин отнюдь не демократ - ведь это понятие так же есть часть механического городского существования – следовательно, крестьянином пренебрегают, осмеивают, презирают и ненавидят его. После исчезновения старых сословий, дворянства и духовенства, он является единственным органическим человеком, единственным сохранившимся пережитком культуры”.

Заключение

Закат Европы ознаменовался победой техники над духовностью, мировых городов над провинцией, плебейской морали над трагической. “Жизнь была чисто органической, необходимейшим и осуществленным выражением души: теперь она становится неорганической, бездушной, подчиненной опеке рассудка. Это признавали – и тут лежит наиболее типическая ошибка самочувствования всякой цивилизации – как некоторое завершение. Однако этот дух человечества мировых городов являет собой отнюдь не возвышение душевной стихии, а некоторый остаток, который обнаруживается после того, как вся органическая полнота остального умерла и распалась”. Культура не способна развиваться вечно по единой, универсальной схеме. В ее развитии наступают сложности, коллизийные феномены. Они могут, по мнению Шпенглера, свидетельствовать только об истечении времени данной культуры.

Далеко не все в культурологической теории Шпенглера правильно, но его предостережение о том, сто массовая бездуховная враждебна культуре, остается актуальным и по сей день.

РЕФЕРАТ № 3.

Освальд Шпенглер (1880-1936) – немецкий философ и историк культуры, автор сенсационного в свое время труда « Закат Европы», который принес ему сенсационную славу пророка гибели западной цивилизации. Только за 20-е гг. первый том этого культурологического бестселлера выдержал на многих языках 32 издания.

Необычная творческая биография немецкого мыслителя. Сын мелкого почтового служащего, Шпенглер не имел университетского образования и смог закончить лишь среднюю школу, где изучал математику и естественные науки; что касается истории, философии и искусствознания, в овладении которыми он превзошел многих своих выдающихся современников, то Шпенглер занимался ими самостоятельно, став примером гениальной самоучки. Служебная карьера Шпенглера ограничилась должностью учителя гимназии, которую он добровольно оставил в 1911г.

Философия культуры О. Шпенглера

Подобно Ницше, он был ярким представителем философии жизни. Также он считался классиком цивилизационного подхода к истории, т.е. такого ее рассмотрения, когда историчискими субъектами выступают не отдельные народы и государства, а их обширные многовековые конгломераты, объелиненные общей, прежде всего духовной культурой. Именно в этом Шпенглер повторял нашего соотечественника Н.Я. Данилевского и так же, как он, был одним из самых последовательных критиков европоцентризма и теории непрерывного прогресса человечества, считая Европу уже обреченным и умирающим его звеном. Шпенглеру принадлежит распространенная трактовка различий между понятиями “культура” и “цивилизация”, подробно развитая им в книге «Закат Европы». В этой книге он рассматривает историю, как чередование культур, каждая из которых представляется им в виде неких изолированных друг от друга организмов, коллективных личностей каждая из которых, подобна людям, их составляющим, обладает некой символической «прадушой», «генетическим кодом»; из них развивается, расцветает, стареет и гибнет. Помимо «души», каждая культура имеет свою «физиогномику», т.е. меняющееся выражение «лица» и «жестов», отражающих в ходе истории своеобразие этой «души» в виде искусства и особенностей народной жизни.

В истории человечества он выделяет 8 культур; египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, греко-римскую, византийско-исламскую, западноевропейскую и культуру майя в Центральной Америке. В качестве новой культуры, по Шпенглеру, грядет русско-сибирская культура. С наступлением цивилизации начинает преобладать массовая культура, художественное и литературное творчество теряет свое значение, уступая место бездуховному техницизму и спорту. В 20-е годы «Закат Европы», по аналогии с гибелью Римской империи, воспринимался как предсказание апокалипсиса, гибели западноевропейского общества. История, как известно, не подтвердила пророчеств Шпенглера, а новой «русско-сибирской» культуры, под которой подразумевалось так называемое социалистическое общество, пока не получилось. Показательно, что некоторые консервативно – националистические идеи Шпенглера широко использовались идеологами фашисткой Германии.

Работа Шпенглера “Закат Европы” вышла в свет в 1918 году и сразу же стала знаменитой. Книга открывается слова: «В этой книге будет сделана попытка, определить историческое будущее». Немецкий теоретик создает свой метод исследования истории, в рамках которого рассматривает ряд культурных формаций древности, и на основе проводимых им параллелей с современностью пытается определить судьбу Запада. Не случайно во введении к своему творению Шпенглер говорил о важности использования аналогий, замечая при этом, что "Техники сравнения еще не существует", и утверждает, что "здесь-то и скрыт корень, из которого только и может последовать широкое решение проблемы истории". В истории культуры найдется не так много случаев, когда научный труд вызывает не только реакцию научного сообщества, но и широчайший отклик в умах людей, далеких от сферы научного исследования культуры.

В то же время справедливая критика традиционных теорий, исследование современной социокультурной ситуации, попытка проанализировать истоки культурного кризиса делают "Закат Европы" чрезвычайно актуальным.

Сделанные О. Шпенглером выводы о неизбежной гибели Запада оспариваются многими исследователями его творчества; его критикуют за чрезмерный пессимизм и недостаток фактического материала, но вместе с тем никто не сомневается в ценности.

Книга Шпенглера была не только исследованием. Это была книга-диагноз, книга- пророчество. Автор не только изучает историю культуры, но и ставит вопрос о будущем европейской культуры, - вопрос, на который сам автор дает неутешительный и горький ответ. И в этом своем качестве книга Шпенглера - это предостережение. Обдумывая огромный историко-культурный материал, Шпенглер предлагает отказаться от привычной для нас схемы “Древний мир - Средневековье - Новое время”, в рамках которой обычно прослеживались основные этапы развития мировой культуры.

Шпенглер отказывается от стремления свести весь культурно-исторический процесс к одной стержневой логике, пронизывающей всю историю и находящей свое завершение в некоей высшей точке. Для Шпенглера нет единой мировой культуры. Есть лишь различные культуры, каждая из которых имеет свою собственную судьбу: «У “человечества” нет никакой идеи, никакого плана ...»

Душа культуры

Собственная «идея» каждой культуры, о которой говорит Шпенглер, вовсе не аналогична идее культуры, как ее понимает например Гегель. В шпенглерском понимании культура - это символически выраженная система, в которой реализует себя соответствующая душа: “Культура как совокупность чувственно ставшего выражения души в жестах и трудах, как тело ее, смертное, переходящее; культура как совокупность великих символов жизни, чувствования и понимания: таков язык, которым только и может поведать душа, как она страждет”.

Большое значение имеет, какой смысл у Шпенглера приобретает термин “душа” применительно к культуре. Для него термин “душа культуры” есть яркое и в то же время точное выражение того обстоятельства, что основание культуры несводимо к разуму. У каждой культуры есть своя собственная “душа” реализующаяся во множестве индивидуальных жизней. Душа каждой культуры уникальна и не может быть до конца выражена рациональными средствами. «Каждой великой культуре присуще тайный язык мирочувствование, вполне понятный лишь тому, чья душа вполне принадлежит этой культуре».

Переход культуры к цивилизации

Здесь мы подходим к рассмотрению внутреннего содержания понятия цивилизации. В общепринятом понимании слово "цивилизация" близко по значению к "культуре" (в понимании О. Шпенглера), но автор "Заката Европы" подразумевает под этим термином нечто другое. Как ни парадоксально это звучит, в определенном смысле Шпенглер противопоставляет культуру и цивилизацию, и название "теория локальных цивилизаций" применительно к нему следует преобразовать в "теорию локальных культур".

Сама идея разделения культуры и цивилизации не нова, но Шпенглер нетрадиционно подошел к этому вопросу, гармонически объединив терминологию со своей концепцией. Немецкий теоретик под цивилизацией понимает итог, завершение и исход всякой культуры. "Цивилизация - это те самые крайние и искусственные состояния, осуществить которые способен высший вид людей". О. Шпенглер называл цивилизацией одряхлевшую культуру, реализовавшую свои цели, подошедшую к концу своего существования.

“Культура, - отмечал мыслитель, - есть творческая деятельность человека. В культуре творчество человека получает свою объективацию”. Цивилизация же “есть переход от культуры, от созерцания, от творчества ценностей к самой жизни”.

Реферат 3

Состояние в котором Шпенглер пишет свою книгу чувство одержимости своим открытием. Он убежден, что говорит вещи, которые никому не снились, никогда никому не приходили на ум, что он ставит проблему, которую в ее немом величии еще никто никогда не чувствовал, что он высказывает мысли, которые до него никем еще не были осознаны, но в будущем неизбежно заполнят сознание всего человечества.

В Закате Европы Шпенглер в рамках своей концепции определенного жизненного цикла любой культуры говорит о неизбежной, по его мнению, гибели европейской культуры, о растущем господстве техницизма, перерождающем е в цивилизацию Первое, что сразу же бросается в глаза Шпенглер отказывается от стремления свести весь культурно- исторический процесс к одной стержневой логике, пронизывающей всю историю и находящей свое завершение в некой высшей точке.

Для Шпенглера нет единой мировой культуры. Есть лишь различные культуры, каждая из которых имеет свою собственную судьбу У человечества нет никакой идеи, никакого плана Вместо безрадостной картины линеарной всемирной истории я вижу настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них строго привязана всем ходом своего существования, чеканящих на своем материале - человечестве - собственную форму и имеющих каждая собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, чувствование, собственную смерть. Но и собственная идея каждой культуры, о которой говорит Шпенглер, вовсе не аналогична идее культуры, как ее понимает, например Гегель.

Душа каждой культуры уникальна и не может быть до конца выражена рациональными средствами. Судьбы культур аналогичны, но души культур бесконечно различны. Поэтому так трудно вникнуть во внутренний мир людей иной культуры, понять природу их символов, чувств, верований. Каждой великой культуре присущ тайный язык мирочувствования, вполне понятный лишь тому, чья душа вполне принадлежит этой культуре. Убеждение Шпенглера в том, что души культур, свершают каждая свой одинокий круг, кружат каждая над своею собственною смертью, не связанные друг с другом сквозным историческим процессом, не объединенные в единое человечество. Шпенглер считает, что каждая культура имеет не только сво искусство, но и сво собственное естествознание и даже свою уникальную природу, т. к. природа воспринимается человеком через культуру. Каждой культуре присущ уже вполне индивидуальный способ видения и познания мира - как природы, или - одно и то же - у каждой есть своя собственная, своеобразная природа, каковой в точно таком же виде не может обладать ни один человек иного склада. Но в еще более высокой степени у каждой культуры есть собственный тип истории, в стиле которой он непосредственно созерцает, чувствует и переживает общее и личное, внутреннее и внешнее, всемирно-историческое и биографическое становление. По Шпенглеру, в основе каждой культуры лежит душа, а культура - это символическое тело, жизненное воплощение этой души. Противоположность культуры и цивилизации главная ось всех размышлений Шпенглера. Культура, это могущественное творчество созревающей души, расцвет высокого искусства, исполненного глубокой символической необходимости. Цивилизация это умирание созидающих энергий в душе.

Сущность всякой цивилизации в атеизме в умирании мифа, в распадении форм символического искусства, в механизации жизни. Для Шпенглера цивилизация лицо, но не лицо жизни а живое лицо смерти. Он твердо знает, что Европе осталось одно смерть что в Европе возможна только цивилизация и не возможна культура.

Надо выяснить, что он разумеет под западной культурой. В противоположность обычным историческим концепциям, западная культура у Шпенглера не совпадает ни с культурой европейского запада в широком смысле слова, как ее обычно выводят из римской культуры и западно-европейского средневековья, ни с более узким понятием новой западной культуры, начало которой обыкновенно видят в ренессансе и реформации. Географическая Европа из которой он категорически исключает Россию пережила, по Шпенглеру, три великих культуры античную греко-римскую аполлоновская, закончившуюся около Р. Х арабскую или магическую в состав которой входит и первая стадия христианства, вплоть до крестовых походов и западную или фаустовскую, которая начинается в 11-12 веке и заканчивается на наших глазах ее окончательную гибель Шпенглер предвидит в течение текущего столетия, приблизительно, к 2000 году.

С этой точки зрения совершаемое Шпенглером раздробление исторического процесса, который объемлет и объединяет так называемые эпохи античности, средневековья и нового времени, на три совершенно разнородные, замкнутые в себе и отрешенные друг от друга культуры аполлоновско-античную, арабско-магическую и западную-фаустовскую. Мы имеем теперь опорные точки для оценки темы Шпенглера его учения о роковом падении или закате западной культуры.

Припомнив, что германский философ старался создать общий метод исследования мировой истории, который позволил бы спрогнозировать будущее Запада, мы сможем прийти к выводу, что такое толкование цивилизации вызвано современной социокультурной ситуацией. Ряд исследователей отмечает, что Тема общего кризиса западной культуры - одна из главенствующих и наиболее устойчивых в философско-исторической литературе нашего столетия, и О.Шпенглера не миновала эта тенденция.

Рим для него - классическая цивилизационная модель, завершение античной культуры, и на этом примере философ показывает Европе ее судьбу. По его мнению, стадия завершения всех культур протекает аналогично, и это утверждение нередко называют одной из ошибок Шпенглера. Действительно, если применительно к Риму понятие империализма еще имеет какой-то хотя и значительно искаженный смысл, то словосочетание египетский империализм вызывает у большинства историков усмешку. Вместе с тем, Шпенглер полагает империализм неотъемлемой частью цивилизационной стадии всех рассматриваемых им формаций. Идея завершаемости, гибели непосредственно вытекает из убежденности Шпенглера в неизбежности прохождения каждой культурой определенных стадий развития. Неминуемость и закономерное наступление, чередование этих стадий делает периоды развития всех культур абсолютно тождественными, длительность фаз и срок существования самой культуры - отмеренными, нерушимыми.

Как же рисует Шпенглер возникновение, эволюцию и гибель культур Зарождение культур, говорит он, происходит в тот момент, когда из первобытно-душевного состояния вечно детского человечества пробуждается и выделяется великая душа, некий образ из безобразного Гибель культуры происходит после того, как эта душа осуществит полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств и, таким образом, вновь возвратится в первичную душевную стихию.

Ранний период существования культуры - время поисков средств выражения время определения, формулировки идей. Чем более приближается культура к зрелости, тем более мужественным, резким, властным, насыщенным становится ее окончательно утвердившийся язык форм тем яснее становятся ее черты. Наконец, завершив все, что можно было сделать, усталая, вялая и остывшая, душа теряет радость бытия и стремится из тысячелетнего света обратно в потемки перводушевной мистики

Говоря о стадиях развития культуры, О.Шпенглер немедленно проводит параллели с античностью, Египтом и в первую очередь с Европой. Для него не подлежит сомнению то, что Запад давно превратился в цивилизацию, что душа его, которую он называет фаустовской, находится в стадии завершения. Из этого положения и вырастает его тезис о неизбежной гибели Запада. Блестящие аналогии, проводимые Шпенглером, заставляют нас увидеть в современности те явления, которые предшествовали исчезновению великих культур древности. Наиболее наглядно завершение внутренней идеи, создание стройной концепции, означающей конец творчества, показано на примере двух математик античной и западной. Теперь на этой высочайшей точке - истощив все свои внутренние возможности и исполнив сво назначение быть отражением и чистейшим выражением идеи фаустовской души - математика Запада заканчивает свое развитие, совершенно так же, как это сделала математика античной культуры в 3 веке. Выдвигая тезис о том, что нынешняя эпоха иррелигиозности есть одновременно период упадка, О.Шпенглер замечает, что не мы выбирали это время. Все сводится к тому, чтобы уяснить себе это положение, эту судьбу, и понять, что, как бы мы ни обманывали себя относительно действительного положения вещей, мы не можем перешагнуть через него.

Освальд Шпенглер создает концепцию, направленную на выявление исторического будущего Запада. Неминуемое последовательное наступление всех стадий различных формаций приводит нас к мысли о своеобразной повторяемости их развития. Идея повторяемости, и, следовательно равнозначности, обращена к Европе множество культур повторяют, показывают гибнущей Европе ее судьбу.

Заключение.

Немецкий мыслитель путем ряда аналогий с культурами прошлого доказывает неизбежную гибель Западной культуры. Падение Западного мира представляет собой ни более, ни менее как проблему цивилизации. Европа давно уже перешла в цивилизационную стадию, и ее окончательная гибель - только вопрос времени. Этим О.Шпенглер объясняет все кризисные явления, охватившие современное общество. Глубокая эрудированность, смело проводимые параллели, широта рассматриваемых вопросов и почти поэтическая напряженность повествования делают обоснование высказанной в Закате Европы концепции чрезвычайно убедительным и зачастую маскируют недостатки аргументов. Но, хотя философ говорит о закате Европы, его работу нельзя назвать проникнутой ощущением смерти, завершения. Каждый период существования любой культуры имеет свой смысл, свои цели, и Запад в этом смысле не стал исключением. Шпенглер был одним из первых, кто почувствовал эту трагедию, и он первый с изумительной силой и выразительностью выразил е в формах теоретической мысли.

Реферат 5

Основные работы

«Закат Европы»: Работа над первым томом продолжалась около шести лет и была закончена в апреле 1917 года. Его публикация в мае следующего года вызвала настоящий фурор, первый тираж был раскуплен моментально, в мгновение ока из безвестного отставного учителя, изредка публиковавшего статьи об искусстве, Шпенглер превратился в философа и пророка, имя которого было у всех на устах. Только в 1921-1925 годах и только в Германии вышло 35 работ о Шпенглере и об этом его произведении.

«Закат Европы» -- одно из первых произведений, открывших тему кризиса культуры. Трансформация науки и философии в абстрактные и самодостаточные игры «чистыми» понятиями и функциональными числами («утончение интеллекта»), по Шпенглеру, -- пагубна для Запада.

Краткая социокультурная характеристика периода творчества О.Шпенглера

Мировой экономический кризис 1929 года стал началом конца Веймарской республики. Летом 1932 года количество безработных достигло 6 миллионов. Политическая ситуация в стране сильно радикализировалась. Большинство простых немцев хотело сильной власти в стране, но опасалось коммунистов, находясь под впечатлением от «красного террора» и раскулачивания в России. Кроме этого, немцы хотели восстановления национальной гордости. Поэтому и выросла популярность Национал-социалистической немецкой рабочей партии (NSDAP).

1 февраля 1933 года рейхстаг был распущен. Декрет рейхспрезидента «О защите немецкого народа» от 4 февраля 1933 года стал основанием для запрета оппозиционных газет и публичных выступлений. Использовав в качестве предлога поджог Рейхстага 27 февраля 1933 года, Гитлер приступил к массовым арестам. Ввиду нехватки мест в тюрьмах, были созданы концентрационные лагеря. Были назначены перевыборы.

Из выборов в рейхстаг, проходивших 5 марта 1933 года, НСДАП вышла победительницей. Голоса, поданные за коммунистов, были аннулированы. Новый Рейхстаг на своём первом заседании 23 марта задн. В творчестве Шпенглера можно выделить влияние некоторых идей А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, А. Бергсона, а также эстетического учения В. Воррингера. Гораздо существеннее влияние на Шпенглера творчества и теоретических воззрений Гете, хотя учение гениального мыслителя о жизни, о живом Шпенглер подчас интерпретирует весьма субъективно.

Он любил русскую литературу, изучал русский язык, мог (как отмечает его биограф А. Коктанек) читать в подлиннике Л. Толстого, Ф. Достоевского; в последнем он видел глубочайшего выразителя русской души. Не петровский Петербург, а "азиатская" Москва, с подспудно дремлющими в ней силами -- вот будущая культура, девятая в обозримой истории; Шпенглер называет ее русско-сибирской культурой.

Сторонники идей О.Шпенглера

Идеи Шпенглера оказали влияние на Тойнби, Ортегу-и-Гассета и др. Бердяев полагал гениальной мысль Шпенглера о том, что буддизм, стоицизм и социализм «фазисно однородны».

Концепция культуры

Прежде чем приступить к анализу историко-культурной концепции Шпенглера, необходимо определить объем самого понятия "культура", которое у Шпенглера выступает как бы в двух масштабах. Шпенглер выделяет в мировой истории восемь культур, достигших зрелости: это египетская, индийская, вавилонская, китайская, "магическая" (арабо-византийская), "аполлоновская" (греко-римская), "фаустовская" (западноевропейская) культуры и культура майи. Это культуры "завершенные", полностью исчерпавшие свои возможности. (В дальнейшем Шпенглер собирался направить свое внимание на будущую русско-сибирскую культуру.) Их существование в разные времена на самых отдаленных территориях планеты для Шпенглера -- отнюдь не свидетельство единства мирового исторического процесса (напротив, оно неоспоримо доказывает бессмысленность самого этого понятия, отсутствие истории в этом смысле, истории как процесса), а свидетельство единства проявлений жизни во Вселенной во всем ее многообразии. Итак, в большем объеме, в наиболее обобщенном употреблении "культура" у Шпенглера -- это сложившаяся в веках историко-культурная целостность(Синонимом культуры в этом ее значении - пожалуй, даже более употребительным - является термин "цивилизация". Например: крито-микенская цивилизация (или: культура). В последующем за подобными историко-культурными единицами закрепляется название "цивилизация", как мы это видим, например, у А. Тойнби, который во многом следуя Шпенглеру, выделяет около тридцати подобных комплексов.).

Шпенглер останавливается на рассмотрении трёх исторических культур: античной, европейской и арабской. Им соответствуют три “души” - аполлоновская, избравшая в качестве своего идеального типа чувственное тело; фаустовская душа, символом которой является беспредельное пространство, динамизм; магическая душа, выражающая постоянную дуэль между душой и телом, магические отношения между ними. Отсюда вытекает содержание каждой из культур. Для Шпенглера все культуры равноправны; каждая из них уникальна и не может быть осуждена с внешней позиции, с позиции другой культуры. Феномен других культур говорит на другом языке. Для других людей существуют другие истины. Для мыслителя имеют силу либо все из них или не одна из них. Сконцентрировав своё внимание не на логике, а на душе культуры, он сумел точно подметить своеобразие европейской души, образом которой может (как считает сам автор) являться душа гётевского Фауста - мятежная, стремящаяся преодолеть мир своей волей.

По Шпенглеру, в основе каждой культуры лежит душа, а культура - это символическое тело, жизненное воплощение этой души. Но ведь всё живое когда-нибудь умирает. Живое существо рождается, чтобы реализовать свои душевные силы, которые затем угасают со старостью и уходят в небытие вместе со смертью.

Такова судьба всех культур. Шпенглер не объясняет истоки и причины рождения культур, но зато их дальнейшая судьба нарисована им со всей возможной выразительностью. “Культура рождается в тот момент, когда из первобытно-душевного состояния вечно-детского человечества пробуждается и выделяется великая душа, некий образ из безобразного, ограниченное и переходящее из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго ограниченной местности, к которой она и остается привязанной, наподобие растения”. Кризис в культуре наступает тогда, когда ее душа осуществит всю совокупность своих возможностей, в виде народов, языков, религиозных учений, искусств, государств и наук. Вследствие этого культура вновь возвращается в объятья первобытной души. Однако протекание культуры не есть плавный, спокойный процесс. Это живое бытие есть напряженная страстная борьба: внешняя - за утверждение ее власти над силами хаоса и внутренняя - за утверждение ее власти над бессознательным, куда этот хаос, злобствуя, укрывается.

Переход культуры к цивилизации

Смерть культуры есть исчерпание её души, когда её смыслы уже не вдохновляют людей, обращённых теперь не к осуществлению культурных ценностей, а к утилитарным целям и благоустройству жизни. Этот период Шпенглер связывает с наступлением эпохи цивилизации. Так было с Египтом, Китаем, Индией и с миром ислама. Так торчала, по словам Шпенглера, исполинская по территории античная цивилизация имперской эпохи, с виду исполненная юношеской силы, заглушая собой мировую арабскую культуру востока. “Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека. У каждой есть своё детство, своя юность, своя возмужалость и старость”.

Сравнительный анализ культур, как считает Шпенглер, обнаруживает единство их судьбы: каждая культура проходит одну и ту же последовательность фаз развития, и основные черты каждой фазы тождественны во всех культурах; все культуры сходны по длительности существования (около 1000 лет) и темпам своего развития; исторические события, относящиеся к одной культуре, имеют соответствия (гомологии) во всех других. «Я надеюсь доказать, -- писал Шпенглер, -- что все без исключения великие создания и формы религии, искусства, политики, общества, хозяйства, науки во всех культурах одновременно возникают, завершаются и угасают; что внутренняя структура одной вполне соответствует всем другим, но нет ни одного, имеющего в исторической картине глубокое физиогномическое значение явления одной из них, к которому бы не нашлось параллелей во всех других, притом в строго показательной форме и на вполне определенном месте». Каждая культура, исчерпывая свои внутренние творческие возможности, мертвеет и переходит в фазу цивилизации («цивилизация», по Шпенглеру, есть кризисный исход, завершение любой культуры), для которой свойственны атеизм и материализм, агрессивная экспансия вовне, радикальный революционизм, сциентизм и техницизм, а также урбанизация. Согласно Шпенглеру, «в мировом городе нет народа, а есть масса. Присущее ей непонимание традиций, борьба с которыми есть борьба против культуры, против знати, церкви, привилегий, династий, преданий в искусстве, границ познаваемого в науке, ее превосходящая крестьянский ум острая и холодная рассудочность, ее натурализм совершенно нового склада, идущий гораздо дальше назад, чем Руссо и Сократ, и непосредственно соприкасающийся в половых и социальных вопросах с первобытными человеческими инстинктами и условиями жизни, то „panem et circenses“, которое в наши дни оживает под личиной борьбы за заработную плату и спортивных состязаний, -- все это признаки новой по отношению к окончательно завершенной культуре и к провинции, поздней и лишенной будущего, однако неизбежной формы человеческого существования». Шпенглер отказался от идей всемирного единства истории и прогресса как общей направленности исторического развития, отрицал какой бы то ни было высший смысл истории, а также опровергал гипотезу об эпохальном ее членении.

Цивилизация как гибель культуры

Тем не менее на определенном этапе -- начинающегося упадка культуры -- культура и цивилизация сосуществуют. При всей их антагонистичности, по Шпенглеру, наступление эпохи цивилизации -- момент органический, момент, несмотря на превращенность форм, продолжения жизни. Происходит последовательное неизбежное обеднение жизненных содержаний эпохи культуры, их упрощение, омассовление, демократизация. Это не просто последняя стадия существования культуры, но и новая жизнь, с собственным содержанием, во всякую эпоху охватывающая по меньшей мере два столетия. Конец нынешней, "фаустовской" эпохе, тысячелетию западноевропейской культуры, по убеждению Шпенглера, будет положен катастрофами -- следствием экологических результатов развития технической цивилизации -- и войнами с использованием новейшей "американо-западноевропейской" техники

Заключение

Закат Европы ознаменовался победой техники над духовностью, мировых городов над провинцией, плебейской морали над трагической. “Жизнь была чисто органической, необходимейшим и осуществленным выражением души: теперь она становится неорганической, бездушной, подчиненной опеке рассудка. Это признавали - и тут лежит наиболее типическая ошибка самочувствования всякой цивилизации - как некоторое завершение. Однако этот дух человечества мировых городов являет собой отнюдь не возвышение душевной стихии, а некоторый остаток, который обнаруживается после того, как вся органическая полнота остального умерла и распалась”.

Культура не способна развиваться вечно по единой, универсальной схеме. В ее развитии наступают сложности, коллизийные феномены. Они могут, по мнению Шпенглера, свидетельствовать только об истечении времени данной культуры.

Шпенглер выделил семь типов культур:

· Египет-- культура смерти и времени· Китай-- культура потока жизни (Дао)· Индия-- антиисторическая культура будды· Европа-- «культура воли»· Россия-- соборная культура «бесконечной равнины»· Греция-- аполлоническая культура· Арабский мир-- магическая культура

Шпенглер отрицает идею преемственности культур, их смысловую диалогичность. Все эти культуры имеют одинаковое строение и одинаковую деятельность.

Каждому культурному "организму", по мысли Шпенглера, заранее отмерен определенный (1200-1500 лет) срок; умирая культура перерождается в цивилизацию, в которой невозможны рождения каких-либо великих произведений искусства, науки, религии. Завершается этот период либо войнами, либо превращением народов в простых крестьян - "феллахов". Ученый считал, что Европа уже вступила в стадию цивилизации. Эта стадия характеризуется высоким уровнем развития науки и техники, огромным ростом городов и упадком в духовной культуре. В этот период, по мнению Шпенглера, народ теряет "душу культуры", происходит "омассовление" всех сфер жизнедеятельности, а значит и их омертвление.

В основе каждой культуры лежит душа, а культура - это символическое дело, жизненное воплощение этой души. Культуры рождаются в этот мир из таинственного хаоса душевной жизни.

Реферат № 6

Шпенглер бесконечно у ч е н; он сам говорит, что сделанное им открытие запоздало потому, что со смерти Лейбница ни один философ не владел всеми методами точного знания. Математика и физика, история религий и политическая история, все искусства, в особенности архитектура и музыка, судьбы народов и культур – все это странно сплетаясь друг с другом, составляет единый предмет Шпенглеровских размышлений.

Его книга дышит полным презрением ко всем вопросам современной научной философии, к вопросам методологии и теории знания. Некоторым уважением отмечено разве только имя Канта. Системы Фихте, Гегеля, Шеллинга прямо названы нелепицами. Из новейших мыслителей вскользь и полупрезрительно упоминаются лишь Эйкен и Бергсон. Всего неокантианства для Шпенглера просто не существует: это мертвый остаток некогда живой мысли: профессорствующая философия и философствующие профессора.

Кто же подлинные философы XIX-го века? Выбор странен и вызывающе привередлив: – Шопенгауэр, Вагнер и Ницше, Маркс и Дюринг, Геббель, Ибсен, Стриндберг и Бернард Шоу.

В свете такой ненаучности большая ученость Шпенглера производит на современный научный взгляд странное впечатление чего-то тщетного, неиспользованного, неприкаянного, чего-то эмпирически живого, но трансцендентально мертвого, какой-то трагически праздной красоты пышных и нарядных похорон.

К этому первому противоречию Шпенглеровской книги присоединяется второе: Шпенглер выраженный скептик, понятия абсолютной истины для него не существует. Абсолютная истина – абсолютная ложь, пустой лживый звук. Идеи так же смертны, как души и организмы. Истины математики и логики так же относительны, как биологии и богословия. Трансцендентальная вечность знания так же химерична, как вечность трансцендентального бытия.

Но безусловный скептик, Шпенглер одновременно мужественный пророк. Содержание его пророчества – смерть европейской культуры. Пройдет немного столетий и на земном шаре не останется ни одного немца, англичанина и француза, как во времена Юстиниана не было больше ни одного римлянина.

Настроение, которое остается от нее, настроение тяжести и мрака. “Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому наслаждался каждым предсмертным днем, как подарком богов. Но наш дар – дар предвидения своей неизбежной судьбы. Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взором опытного врача”.

ИДЕИ ШПЕНГЛЕРА

Исходным пунктом философии Шпенглера выступала противоположность истории и природы: " Математика и принцип причинности ведут к естественному упорядочиванию явлений, хронология и идея судьбы - к историческому" . Шпенглер определил проблему тем, что философы, пытаясь дать характеристику чего-либо, не учитывают, нет общей связи с их понятиями и культурой других народов, времен. Таким образом, можно узнать только то, что является истинным для самого себя, для своего времени, и то не все. Критики Шпенглера особое внимание уделяли схожести его концепции со взглядами Данилевского в книге "Россия и Европа", вышедшей в 1871 г. Действительно, схема русского мыслителя предвосхищала построения Шпенглера. Однако, во-первых, Шпенглер навряд ли был знаком с малоизвестной не только в Европе, но и в самой России книгой Данилевского, переведенной в Германии только в 1920 г., во-вторых, Данилевский принципиально отличается от Шпенглера тем, что, выделив 10 культур, он положил в их основу присущие только им ценности: например, для Древней Греции - идею прекрасного. А Шпенглер настаивал на том, что любая культура - это геометрическое целое с присущим только ему собственным миром ценностей. И это весьма важное различие. К тому же и сам Данилевский обязан своей концепцией немецкому историку Г. Рюккеру.

Освальд Шпенглер и Закат Европы.

В основе “Заката Европы” не лежит аппарата понятий, в основе его лежит организм слов. Понятие – мертвый кристалл мысли, словно ее живой цветок. Понятие всегда одномысленно, самотождественно и раз навсегда определено в своей логической емкости. Слово всегда многомысленно, неуловимо, всегда заново нагружено новым содержанием.

“Закат Европы” сработан Шпенглером не из понятий, но из слов, которые должны быть читателем прочувствованы, пережиты, увидены. Слов этих в “Закате Европы” в сущности очень немного.

Каждое бодрствующее сознание различает в себе “свое” и “чужое”. Все философские термины указывают по Шпенглеру на эту основную противоположность. Кантовское “явление”, Фихтевское “я”, “воля” Шопенгауэра – вот те термины, нащупывающие в сознании некое “свое”. “Вещь же в себе”, “не я”, “мир как представление”, указывают, наоборот, на некое “чужое” нашего сознания.

Шпенглер не любит терминов и потому он “покрывает различие “своего” и “чужого” многомысленной противоположностью многомысленных слов, называя свое – “д у ш о ю”, а чужое – “м и р о м”.

На слово “души” наслояется затем Шпенглером слово “с т а н о в л е н и е”, а на слово мир слово “с т а в ш е е”. Так слагаются два полюса, – полюс становления души и полюс ставшего мира. Мир возможностей и мир осуществленностей.

Между ними жизнь, как осуществление возможностей.

Вслушиваясь затем в природу становящегося мира, Шпенглер чувствует его таинственно наделенным признаком н а п р а в л е н и я, тем несказуемым в сущности признаком, который на всех высоко развитых языках был указуем термином “время”. Сращивая, таким образом, время со становящеюся жизнью, Шпенглер в противоположном полюсе сознания, в полюсе “чужого”, сращивает ставший мир с пространством, ощущая пространство, как “мертвое время”, как смерть. Так ветвится в “Закате Европы” организм роковых для Шпенглера слов.

Что такое время? – Шпенглер отвечает: “время не форма познания, все философские ответы мнимы. Время – это жизнь, направленность, стремление, тоска, подвижность”.

Что такое причинность? – мертвая судьба. Что такое судьба? – органическая логика бытия.

Вот таким способом сигнализирует Шпенглер в душу читателя о том, что он знает о жизни, мире и познании.

К “чужому” моего сознания, т. е. к миру, я могу отнестись двояко. Я могу избрать детерминантою моего отношения или становление, направленность, время, – или ставшее, протяженность, пространство.

В первом случае я как бы возвращаю мир себе в душу – получаю историю. Во втором – наоборот: я на век закрепляю дистанцию между душою и миром и получаю природу.

История есть мир цветущий в образе. Таким знали мир Платон, Рембрандт, Гете.

Природа – есть мир, увядший в понятии.

Созерцать – значит добывать из мира историю.

Познавать – значит добывать из мира природу.

Природа живет в понятии, в законе, в числе, в причинности, в пространстве.

История всецело покоится по ту сторону всех этих понятий, по ту сторону всякой науки.

Научный подход к истории является потому для Шпенглера методологической бессмыслицей. В истории нельзя искать не только законов, но и никаких причинных рядов. Историю нужно творить. Все остальные точки зрения не чистые решения вопроса.

Всякое природоведение завершается научной систематикой.

Всякое историческое постижение завершается “ф и з и о н ом и к о й”.

Шпенглер убежден, что будущее принадлежит открытой им физиономике, что через сто лет все науки превратятся в куски единой физиономики. Шпенглеровская физиономика – артистическая практика духовного портретирования. Шпенглер берет науку, искусство, религию, политику, быт, пейзаж определенной эпохи и, освобождая все эти ценности от ярма объективной сверхъисторической значимости, рассматривает их исключительно как символические образы переживаний портретируемой им исторической души. В результате применения этого метода, религия, философия, наука, как таковые, т. е. как некие преемственно развивающиеся, одним народом завещаемые другому ценностные ряды, решительно уничтожаются Шпенглером. Всякая религиозная догма, всякое философское утверждение, всякий эстетический образ, всякая математическая формула – все эти разнообразнейшие закрепления истины, ощущаются и раскрываются Шпенглером, как иероглифы народных душ и судеб.

Писать историю, как философ, говорит Шпенглер, значит писать ее так, как Шекспир писал трагедии своих героев. Историк-физиономист – биограф отдельных культур, т. е. отдельных духовных организмов. Мыслить потому в качестве историка-физиономиста какие-то сквозные, т. е. сквозь все народы и эпохи, проходящие логические или эстетические ценности, мыслить какую-то единую философию, единую логику, или хотя бы объективную единую математику, – значит обезличивать индивидуальные образы отдельных культур мертвыми схемами вымышленных общезначимостей.

В каждом сознании Шпенглер отличает душу и чужое этой душе, т. е. – мир. Душа у каждого своя, потому и чужое этой души у каждого свое. Это значит что у каждого свой мир. Шпенглер так и говорит: “есть столько миров, сколько людей”. Но если у каждого свой мир, то ясно, что и оба производных этого мира, история и природа у каждой духовной индивидуальности: у человека, народа, семьи народов, у всякой эпохи, у всякой культуры свои. И действительно, цитируя Гете, Шпенглер утверждает, что об истории никто не может судить, кто сам в себе не переживет истории.

Заостряя Шпенглера до последнего предела можно правомерно утверждать, что для каждой души всемирная история есть в конце концов ни что иное, как история ее же собственной судьбы.

Ошибка всех историков, их субъективная аберрация, заключается по Шпенглеру прежде всего в том, что все они писали историю с точки зрения современного человека, деля ее в связи с этим на совершенно несоизмеримые по удельному весу куски древности, средневековья и нового времени, постигая то великое, что было, через то малое, к чему юно будто бы привело. Задача Шпенглера – покинуть эту Птолемеевскую точку зрения, стать Коперником от истории, перестать вращать историю вокруг мнимого центра западно-европейского мира, обрести по отношению к ней пафос дистанции, взглянуть на все явления истории, как на горную цепь на горизонте.

В конце концов объективное созерцание сводится им к прозрению идей в явлениях и прозрению родства среди идей, к своеобразной Гетеански окрашенной практике феноменологического созерцания. Особенно существенно в “Закате Европы” и характерно для Шпенглера провидение внутреннего духовного сродства между душами или идеями явлений: эпохами, культурами, народами, личностями. На протяжении всей своей книги Шпенглер непрерывно аналогизирует, тщательно противополагая свои субъективные, морфологически точные уподобления поверхностному импрессионизму так называемых исторических сравнений и параллелей.

Для него бессмысленно, например, сближение буддизма и христианства, или Гете и Шиллера, но обязательно утверждение морфологического родства буддизма и социализма в противовес христианству, Гете и Платона в противовес Шиллеру.

Душа каждой эпохи неизбежно совершает свой круг от жизни к смерти, от культуры к цивилизации. Противоположность культуры и цивилизации – главная ось всех Шпенглеровских размышлений. Культура, – это могущественное творчество созревающей души, – рождение мифа, как выражения нового богочувствования, – расцвет высокого искусства, исполненного глубокой символической необходимости, – имманентное действие государственной идеи среди группы народов, объединенных единообразным мирочувствованием и единством жизненного стиля.

Цивилизация – это умирание созидающих энергий в душе; проблематизм мирочувствования; замена вопросов религиозного и метафизического характера вопросами этики и жизненной практики. В искусстве – распад монументальных форм, быстрая смена чужих входящих в моду стилей, роскошь, привычка и спорт. В политике – превращение народных организмов в практически заинтересованные массы, господство механизма и космополитизма, победа мировых городов над деревенскими далями, власть четвертого сословия.

Цивилизация представляет собой, таким образом, по Шпенглеру неизбежную форму смерти каждой изжившей себя культуры. Смерть мифа в безверии, живого творчества в мертвой работе, космического разума в практическом рассудке, нации в интернационале, организма в механизме.

Судьбы культур аналогичны, но души культур бесконечно различны. Каждая культура, как Сатурн кольцом, опоясана своим роковым одиночеством.

Кто понимает сейчас греческую лирику? Кто знает, кто чувствует что она значила для людей античного мира?” Никто не знает, никто не чувствует. Нет никакого единого человечества, нет единой истории, нет развития, нет и прогресса.

Творения каждой культуры понятны только в ее собственной атмосфере, только среди объединенных ею людей. Для будущих культур Бетховенская мелодика будет идиотическим карканьем. Греческую лирику сейчас никто не понимает. Такова теория.

Разрешить это противоречие за Шпенглера, очевидно, нельзя, но искать таковое разрешение у него можно, и можно в двух противоположных направлениях: в направлении мистическом и в направлении скептического релятивизма.

Скептически-релятивистическое разрешение заключалось бы в неожиданном для Шпенглера признании, что его проникновение в души древних культур является в сущности проникновением иллюзорным, не размыкающим по-настоящему одиночества его западно-европейской души. Оно заключалось бы в утверждении, что познавая Грецию, Египет и Индию, Шпенглер в конце концов своими химерическими гаданиями об этих культурах реально познает только свою собственную душу европейца двадцатого Все эти наши Греции, Индии, Египты, все это только наши тени, нами же созданные призраки. Но жизнь среди призраков не есть ли самая одинокая жизнь? Но если так, почему же Шпенглер так страстно отдается изучению умерших культур, отошедших миров! Очевидно потому, что он любит эти миры, эти культуры, и все еще не верит н иллюзионизм своей любви, мнящей владеть предметом, но владеющей только своею мечтою о нем. Р о м а н т и к и л л ю з и о н и с т, не разгадавший этой своей природы, вот первый облик Шпенглера, в котором психологически разрешимы противоречия его книги, если акцентуировать ее релятивистические мотивы.

Но Шпенглер вообще никуда не идет и никуда не ведет; он убежденно стоит на перекрестке многих путей, стягивая в роковой узел своего многосмысленного существа все противоборствующие мотивы современности. Он не только романтик иллюзионист вчерашнего дня, и не только мистик-гностик вечного дня человечества, он кроме того еще и современный человек, отравленный всеми ядами всеевропейской цивилизации. Разгадав с пророческою силою образ этой цивилизации, как образ уготованной Европе смерти, он в каком-то смысле все же остался ее мечом и ее песнью. Он верит, что в каждом собрании акционеров большого предприятия вращается несоизмеримо больше ума и таланта, чем во всех современных художниках, взятых вместе. Он твердо знает, что Европе осталось одно – смерть;

На три знакомых лица – романтика, мистика и человека современной цивилизации расслоятся.

Античная Греция – это расчлененное бухтами, реками и горами побережье, это изолированные тела островов Эгейского моря.

Этот стиль материнского ландшафта таинственно передался стилю всей античной культуры. Для древнего грека мир – сумма отдельных тел, изолированных вещей. Для античного человека, для аполлинической души бесконечное пространство то, чего нет. Для него реальны только тела. Это так для античной математики и так для античного искусства.

Пифагорейское число, лежащее в основе всех вещей, ничто иное, как мера и пропорция, как чувственная плоскость античной статуи голого человека. Античное число и античная скульптура означают страстное обращение аполлинической души ко всякому “здесь” и “сейчас”. Пафос дали, пафос бесконечности абсолютно чужд аполлинической душе, потому античная математика никогда не могла бы принять концепции иррационального числа. Иррациональное число является расторжением связи между числом и телом и созданием связи между числом и бесконечностью. Поздний миф рассказывает о гибели человека, открывшего иррациональное начало.

Страх дали постоянно мешал грекам расширять свои крохотные государства. Он постоянно держал их паруса недалеко от побережий. Открытого моря они не любили, как любили его египтяне и финикияне. Они не строили дорог, боялись перспектив убегающих вдаль аллей, как образа непонятной и враждебной им бесконечности.

В Афинах Перикла было запрещено распространять астрономические теории. В них никогда не возвышалась обсервационная башня. Ни один из греческих философов не имел собственных мыслей о звездных мирах. Египетская, Вавилонская, Арабская культуры постоянно мучились над разрешением астрономических вопросов. Античный же человек все время жил без единого взора в бесконечное пространство, всецело сосредоточенный на своем Евклидовском бытии. Что земля шар, повисающий в бесконечном пространстве было ни раз доказано грекам. Уже Пифагор знал эту истину. Но мысль эта была чужда и враждебна аполлинической душе, и потому она упорно забывалась; ее забывали, потому что ее не хотели знать. Даль, бесконечность всюду и всегда враждебны аполлинической душе, потому она строит свою математику без понятия пространства, свою физику без понятия силы и психологию без понятия воли.

Античные боги – идеальные человеческие тела; место их пребывания видимый, географически-реальный Олимп; культы связаны с определенными местностями; боги, прежде всего, боги городов, домов, полей.

Догмы не важны; они живут в бесконечных просторах мысли. За искажение догмы античный закон никогда никого не преследовал. Важны и обязательны культы: видимости, чувственные акты. Характерно, что античность не знала богов звезд. Гелиос поэтическая метафора, не больше. Бога Гелиоса не было; Гелиос не имел своего храма, своей статуи, своего культа. Так же и Селена не богиня луны.

Отсутствие чувства пространства как образца дали – основная черта античного искусства. Никогда ни в Коринфе, ни в Афинах, ни в Сикионе не было написано пейзажа с изображением гор, облаков, дали. Тема горизонта не тема античной живописи. Краски античной палитры: черная, желтая, красная, белая – краски земли, тела, крови. Нет голубого, зеленого – красок дали, красок небес и зеленеющих полей. Не живопись, но скульптура – верховное искусство аполлинической души. Искусство, изображающее прежде всего уединенное тело, для которого границы мира совпадают с границами его самого. Как характерно, что классическая античная скульптура уравнивает по пластической трактовке лицо и тело, превращая лицо всего только в одну из частей тела, игнорируя в нем судьбу и характер, – эти феномены духовной бесконечности, столь важные в искусстве Тициана, Рембрандта и Шекспира. Не знает античная скульптура и изображения зрачка. Зрачок превращает глаз во взор; но взор – это глаз, брошенный вдаль. Античность же боится дали. Античная скульптура одинокое тело. Взор же как бы общение скульптурного изображения со зрителем, общение в едином для обоих пространстве. Но античность не знает единого пространства, в котором находятся все тела, она знает только всегда индивидуальное пространство, живущее в каждом из тел. Законы скульптуры аполлиническая душа естественно распространяет и на все другие виды искусств. Закон античной трагедии, закон единства времени, действия и места сводится в конце концов к единству места, т. е. к закону пластической статуарности.

Античная сцена – плоская сцена; она боится глубины и не знает перспективного пейзажа в качестве задника. Отдельные сцены античной трагедии всегда задуманы, как сменяющиеся фрески. Этой внешней статуарности строго соответствует статуарность внутренняя. Античная трагедия в отличие от трагедии Шекспира и всей новой трагедии, не трагедия характера, но трагедия ситуации. В ней герой не слагается, но в сущности только раскрывается. Она требует от него не столько борьбы с судьбою, сколько последовательного поведения, определенного идеалом душевной пластичности. Как античная этика она проповедует человека как статую и ценит возвышенный жест. Эдип, говоря о себе, неоднократно употребляет то же слово (s o m a ) сома, каким математики называют предметы своего изучения – тела.

Не зная дали пространства и дали судьбы, античность не знает и третьей дали, дали времени. Она обходится без часов и на ее фресках ни одна деталь не поможет определить зрителю высоты солнцестояния: нет тени, нет звезд, господствует вечный вневременный свет.

Вне чувства времени нет и внутреннего строя заботы. В то время как египтяне бальзамируют своих покойников, греки сжигают своих мертвецов. Аполлиническая душа Греции – это телесность, статичность, природность, законченность, это мир, чуждый всякой динамике и истории, всякому порыву к бесконечному, безграничному и потустороннему.

Полную противоположность аполлинической душе древней Греции представляет собою умирающая ныне по Шпенглеру фаустовская душа западно-европейской культуры. Душа эта родилась в Х-м столетии вместе с романским стилем в северных равнинах между Эльбой и Тахо, что задолго до того, как в них вступила нога первого христианина, жили тоской по бесконечности. Как вся культура Антики родилась из ощущения измеряемого тела, так из чувства бесконечного пространства родилась культура фаустовской души. Не унаследованную античную геометрию углубил и продолжил Декарт, но независимо от нее создал совершенно новое учение, порывавшее античную связь числа и тела и создававшее невозможную в аполлинической душе связь числа и бесконечности.

Символический смысл Декартовской геометрии тождественен по Шпенглеру с символическим смыслом Кантовской трансцендентальной эстетики. И тут и там ощущение бесконечного пространства, как основы всего конечно существующего. И тут и там безграничный фаустовский порыв.

Ощущение мира, как совокупности тел естественно рождало политеизм аполлинической культуры. Ощущение единого бесконечного пространства столь же естественно рождает монотеизм фаустовской души.

В античности постепенное распыление богов: для римлянина Юпитер Латиарский и Юпитер Феретрийский – два разных бога. В фаустовской душе наоборот, постепенное собирание Бога. Чем больше созревает фаустовский мир, тем определеннее меркнет магическая полнота небесных иерархий. Ангелы, святые и три лица Божества постепенно бледнеют в образе Единого Бога; ощущение Бога все больше сливается с ощущением бесконечного пространства, все крепче связывается с ощущением бесконечного одиночества фаустовской души, затерянной в бесконечном пространстве. Образ дьявола тоже бледнеет. Еще Лютер запустил в него своею чернильницей, но протестантские богословы о дьяволе стыдливо умалчивают. Он несовместим с одиночеством фаустовской души, с ощущением бесконечного пространства и Единого Бога; Единый Бог одинокий Бог, при нем не мыслим дьявол, как его сосед и собеседник.

Ясно, что мироощущение фаустовской души не могло раскрыться в античном искусстве, в пластике, что оно должно было создать совершенно иные формы эстетического самоутверждения: эти формы, формы контрапунктической музыки.

Однако музыка фаустовской души не сразу нашла себя в великой европейской музыке: перед тем, как зазвучать музыкой Глюка, Баха и Бетховена, она должна была прозвучать музыкой готических соборов, музыкой судьбы в портретах Рембрандта и Тициана.

Еще Гете, увидя Страсбургский собор, назвал готику застывшей музыкой. Шпенглер подробно развивает это сравнение. Готический собор – весь музыкальный порыв к бесконечности. Музыкой бесконечности дышит взлет его башен, музыкой бесконечности бег пилястр от главного входа к далекому алтарю. Пространство под сводами готического собора дышит желанием разомкнуть эти своды, раздвинуть стены и слить свое дыхание с Божием дыханием единого бесконечного пространства. Своды готического собора живут предчувствием той контрапунктической музыки, что со временем вознесется к ним и замрет под ними.

Живопись громадных цветных окон дематериализует массивы каменных стен: образы ее словно повисают в просторах; дыша свободою звуков органа.

Так раскрываются в готической архитектуре формы контрапунктической музыки. Это утверждение для Шпенглера больше чем удачное сравнение. В нем основная эстетическая мысль Шпенглера, что разграничивать искусства по материальным признакам и в связи с органами восприятия, явная методологическая незакономерность. Такой подход означает страшную переоценку техники и физиологии. Совершенно незакономерное внесение природы в историю.

Рисунки Рафаэля, представляющие собою линии и очертания, принадлежат по Шпенглеру к совершенно другому роду искусства, чем рисунки Тициана: пятна света и тени. Ватто объединяется Шпенглером с Бахом и Купереном и противополагается Рафаэлю.

Инструментальная музыка и живопись после 1720 г. являются по его мнению п о ф о р м е тождественными искусствами: их формы – формы аналитической геометрии.

После бессильной попытки Возрождения задержать самостоятельность эстетического воплощения фаустовской души, начинается углубленное развитие фаустовской живописи. Она решительно освобождается от опеки скульптуры и становится под знак полифонической музыки, подчиняя искусство кисти стилю фуги.

Фон как феномен дали, горизонта, как голос бесконечного пространства впервые становится содержанием пейзажной живописи. В полотнах Рембрандта в сущности вообще исчезает передний план.

Облака. Античное искусство вообще не изображало облаков. Классическое Возрождение трактовало их поверхностно декоративно. У венецианцев Джорджоне и Веронезе начинаются правда, постижения их символики. Но только нидерландцы возносят их изображение на подлинно трагическую высоту.

Парки барокко и рококо. Большие парки ХVII столетия. Не тою же ли они исполнены тоскою, что и нидерландская живопись. Желание остаться наедине со своим Богом, наедине с бесконечным пространством – в этом тоска фаустовской души, которою дышит великое искусство.

Дали, просторы, горизонты – все это голоса бесконечности внешней; – чем более, однако, вызревает фаустовская душа, тем страстнее отдается она чувству бесконечности внутренней, ощущению вечности.

Портреты ХVII столетия, прежде всего портреты Тициана и Рембрандта, живут ощущением этой вечности, они изображают человека не так, как его изображала античность, но как внешнее, природное лицо, но как внутренне становящуюся личность. В портретах Рембрандта постоянно звучит великая тема судьбы человека. Они исполнены музыки вечности.

Портрет – характернейшая эстетическая категория фаустовского творчества. Фаустовский портрет всегда автопортрет. Все великие портреты фаустовского искусства: Парсифаль, Фауст, Гамлет – исповеди, биографии, автопортреты. Исповедь была введена в церкви в IХ столетии. Окончательно установлена в 1215 году. ХVIII столетие эпоха дневников, писем, автобиографий, исповедей. Эпоха предельного отклонения фаустовского искусства от искусства аполлинической души. Нельзя представить себе автопортрета Скопаса и нельзя не мыслить нового искусства иначе, как в образе постоянно переписываемого автопортрета фаустовской души.

И все же портрет не высшее ее выявление. После открытия Ньютоном и Лейбницем дифференциального счисления, этой глубочайшей формулы фаустовской души, умирают последние великие живописцы. В 1660 – Веласкес, в 1665 – Пуссен, в 1666 – Гальс, в 1669 – Рембрандт, в 1681 – Рюисдаль и Лоррен. Ватто и Гогарт – уже падение. Почти одновременно в 1685 г. рождаются Бах и Гендель, вместе с которыми вырастают Стамиц, Корелли, Тартини и Скарлатти. Контрапунктическая музыка расцветает в великое искусство фаустовской души.

Музыка, и, прежде всего, быть может, музыка Баха остается, таким образом, непревзойденною вершиной фаустовского искусства. Уже с Бетховена начинаются признаки ее падения. Гендель был прав, обвиняя Бетховена в неверии. Бетховен романтик, романтическая нерелигиозность всюду и всегда, как в Александрии, так и в кругах Тика и Шлегелей была лишь утонченною религиозно-стилизованною формою тайного неверия. По сравнению с Бетховеном Вагнер представляет собою еще более глубокую степень культурного dйcadence’а<7> Европы. В Тристане умирает последнее фаустовское искусство – музыка.

Смерть Европейской музыки – верный симптом начала конца: гибели европейской культуры, сопровождаемой расцветом цивилизации.

Сущность всякой цивилизации в атеизме: в умирании мифа, в распадении форм символического искусства, в замене вопросов метафизики вопросами этическими и практическими, в механизации жизни. Все эти мотивы явно присутствуют в господствующих течениях современной мысли: – в дарвинизме и социализме.

Несмотря на провозглашенный Кантом примат практического разума, мироощущение Канта насквозь космично и метафизично. Несмотря на глубочайшее отрицание воли Шопенгауэром, его система все-таки насквозь этична; так как, хотя и отрицаемая воля (принцип этики) все же лежит в основе его мироощущения. Задрапированная в ткани кантианства и восточной мудрости, система Шопенгауэра все же является предвосхищением дарвинизма. Борьба с природой и самоутверждение индивида, интеллектуализм, как фактор этой борьбы, половая любовь, как биологический интерес – все эти элементы дарвинизма явно присутствуют у Шопенгауэра уже в его “Воле в Природе”. В системе Шопенгауэра человек как бы сосредоточивается на самом себе.

Дальше Шопенгауэра на путях цивилизации продвигается его ученик Ницше. Отрицаемая Шопенгауэром воля к жизни является у Ницше объектом страстного утверждения. Еще живой у Шопенгауэра интерес к вопросам метафизики становится для Ницше предметом ненависти. Разрыв Ницше с Вагнером – это последнее великое событие в духовной жизни Германии – означает со стороны Ницше предательство Шопенгауэра Дарвину.

Эта подмена смысла слова жизнь превращает Ницше в дарвиниста, которого договаривает Бернард Шоу, превращающий с мужеством безвкусия, не хватавшего Ницше, проблему развития человечества в разветвление проблемы животноводства.

Так перерождается в философии ХIХ века идея великого порыва фаустовской души к бесконечному в программу бескрылого продвижения на бесконечных путях эволюции. В этом перерождении религиозный вертикал фаустовской души, вокруг которого строилась и вращалась европейская культура, превращается в горизонтально расположенную атеистическую ось европейской цивилизации. Мертвою маскою фаустовского пафоса дали смотрит на нас господствующая ныне вера в бесконечную эволюцию и социалистический прогресс. Вера эта – не вера: она только механический остаток умершей фаустовской веры в бесконечное пространство, в бесконечность времени и судьбы.

Слепы мечты о родстве христианства и социализма. Всякий дух гуманности и сострадания чужд социализму. В основе социализма лежит дурная бесконечность воли к власти во имя власти. В основе его лежит изуродованная фаустовская “am Anfang war die Tat”<8>; не творчество, но труп творчества – мертвая работа. В социалистическом мире не будет творчества и не будет свободы. Все будут повелевать всеми и все будут механически работать на всех. Силою природного закона будет всех давить и угнетать воля большинства. Так в странном оцепенении, в своеобразном китайском окостенении встретит высоко цивилизованная Европа уже приближающуюся к ней смерть.

В ней три основных темы: тема истории, как физиономики, тема отдельных культур, – индусской, египетской, арабской, аполлинической, фаустовской и отчасти китайской, – и тема скорбной аналогии их круговращения от весны к зиме, от культуры к цивилизации, от жизни к смерти. Тема трагической судьбы каждой культуры, тема предопределенного в ней круга: весна, лето, осень, зима [–] проводится Шпенглером сквозь души всех культур и зорко выслеживается им во всех разветвлениях человеческого творчества и природного бытия – в религии, философии, искусстве, науке, технике, быте и пейзаже. Из всех получающихся, таким образом, аналогий, параллелей, связей, перекличек и противоположностей.

Проблема портрета – проблема двойного сходства. Всякий портрет должен быть похож не только на свой оригинал, но и на подписавшегося под ним автора. Проблема портрета есть потому, с психологической точки зрения, проблема встречи в одном эстетическом образе двух человеческих душ.

Главное явление, очевидно, очень глубоко пережитое Шпенглером – это влияние Гете. Сколько ни билась европейская мысль над определением Гетевского миросозерцания, миросозерцание Гете все еще не определено. Неопределено потому, что оно не определимо, неопределимо потому, что в отношении его верны решительно все определения. Гениальность Гете в отсутствии такого постоянного наблюдательного пункта. Каждое явление он созерцает как бы приблизившись к нему, как бы проникнув в его сердце. Его требование, чтобы историк физиономист изъял бы из себя современного человека и созерцал бы историю, как горную цепь на горизонте взором беспристрастного божества – требование Гетевской объективности, объективности Гетевских глаз. Чистым гетеанством дышит и главная идея Шпенглера, идея морфологизирующей физиономики. В сущности она представляет собою ничто иное, как результат переноса Гетевского метода созерцания живой природы на историческую жизнь. Такое рождение физиономики из глубин Гетевского отношения к природе своеобразно сказывается внутри Шпенглеровской концепции роковою для Шпенглера невозможностью увести творимую им историю от образа природы.

Итак, ясно, что Гетевский интуитивизм был главною моделью Шпенглеровской физиономики. Разница только в том, что Шпенглер, как безусловный романтик явно перенес свой интерес с природы на историю. Но история не переносит того равнодушно справедливого к себе отношения, которое не оскорбляет природы; потому она и отомстила Шпенглеру тем, что обязала его к глубоко минорной транскрипции светоносного гетеанства. Второе решающее влияние – безусловно испытанное Шпенглером – влияние Ницше.

Если у Гете Шпенглер заимствовал метод, то Ницше дал ему его главную тему, тему европейского “dйcadence'а”, тему цивилизации и гибели. Но если отношение Шпенглера к Гете есть положительная зависимость, то с Ницше Шпенглер глубоко связан формулой противоположности и, поскольку это возможно для Шпенглера, формулой противоборства. Оба чувствуют, что корабль гибнет, но Ницше жаждет спасения, а Шпенглер ждет гибели, Ницше одержим безумною мечтою взрастить у себя за спиною крылья, улететь самому и унести на себе душу гибнущего человечества. В этой вере в чудо – христианский пафос антихриста Ницше. Его трагедия только в том, что он не видит, что для людей христианского пафоса это чудо уже свершено Христом. Иной пафос у Шпенглера. Пафос капитана на вышке гибнущего корабля: ни на что не надеяться, до конца делать свое дело и мужественно пойти ко дну. У Ницше пафос подвига, у Шпенглера пафос позы, в том высоком смысле, в котором он применяет этот термин к героям античной трагедии.

Но Шпенглер связан не только с такими вершинами как Гете и Ницше. В постановке проблемы культуры и цивилизации он созвучен с целым рядом так глубоко презираемых им профессоров философии, с Зиммелем, Эйкеном, Коном, Эвальдом.

Все эти ученые и целый ряд других много писали в последнее время о вопросу культуры и цивилизации. 0 русской философии не приходится и говорить, она вся, от Ивана Киреевского до Владимира Соловьева и Льва Толстого, посвящена вопросу обезбоженья Европейской культуры, т. е. вопросу Европейской цивилизации. Можно без преувеличения сказать, что вряд ли мыслим современный философ, равнодушный к вопросам философии истории, которому вопрос культуры и цивилизации не казался бы ее главным вопросом.

Не нова и основная метафизическая мысль Шпенглера. Его убеждение, что души культур свершают каждая свой одинокий круг, кружат каждая над своею собственною смертью, не связанные друг с другом сквозным историческим процессом, не объединенные в единое человечество. Эту мысль еще в начале ХVIII столетия высказывал и прочно обосновывал Вико, ее варьировал немецкий историк Рюккерт, передавший ее Данилевскому, который в книге “Россия и Европа” теоретически очень близко подходит к Шпенглеру.

Трактовка противоположности природы и истории не как противоположности двух миров, а как противоположности двух точек зрения на единый мир, также не может претендовать на безусловную оригинальность; она очевидно представляет собою ничто иное, как сильно упрощенную и как бы эмоционализированную главную мысль методологии Виндельбанда и Риккерта.

Не без участия Бергсона выработалось далее в Шпенглере его понимание времени, как направленности переживания и пространства, как мертвого времени.

Оригинальность Шпенглера, как философа культуры заключается в том, что он не принадлежит к тем мыслителям позитивистам, которые склонны видеть в цивилизации наиболее совершенное лицо культуры, но не принадлежит и к тем религиозно настроенным философам, к которым принадлежат почти все русские мыслители, что видят в цивилизации маску умершей культуры. Для Шпенглера цивилизация лицо, но не лицо жизни; а ж и в о е л и ц о с м е р т и. Но смерть не имеет своего лица. В лице близкого умершего мы не можем оторваться не от лица смерти, а от лица умершей в нем жизни. В лице современной цивилизации Шпенглер бесконечно любит какой-то страстный предсмертный порыв европейской культуры, этот его душе, быть может, самый дорогой ее жест. Как всякий романтик, Шпенглер любит смерть, как эстетическое a priori жизни. В этом смысле он любит и цивилизацию, как скорбное a priori культуры.

Глава 4

Кризис Западной культуры.

Основное философское миросозерцание Шпенглера может быть определено, как исторический релятивизм. Все, чем живет, во что верует, что видит и сознает человек – будь то религия или искусство, наука или государственная жизнь, основные логические понятия и числа, законы природы и Бог, образы искусства и нравственные идеалы, пространство и время – все это, без исключения, есть лишь греза, “хорошо упорядоченный сон” коллективной “души” определенной культурной эпохи. С несравненной художественной яркостью изображает он, как “душа” культуры в определенный момент, пробуждаясь от хаоса и мрака “Urseelentum'a” – из темных бессознательных глубин “перводушевности” – и озираясь на бытие, которое дано ей только, как бесформенный и бессмысленный материал, начинает – гонимая исконным с т р а х о м перед бытием и своей творческой мечтой – воплощать свое существо в мировых образах и грезах, и тем творит не только свою собственную духовную жизнь в искусстве, религии, науке, общественности, но в ней и через нее с в о й мир – с в о е пространство и с в о е время, с в о и числа и с в о и логические отношения, с в о е г о Бога и с в о и законы природы. Поэтому каждая “великая культура” имеет свой особый мир, своеобразный и неповторимый. Не существует ничего “общечеловеческого” – не только искусство, религия, нравственность у каждой культуры свои особые, но не существует также ни чисел “вообще”, ни истины “вообще”, ни пространства и времени – все это коренным образом различно в каждой культурной эпохе, все это столь же разнородно по с т и л ю, по принципу оформляющего единства, сколь разнородны, например, статуя Фидия и картина Пикассо. Можно установить только формальное сходство в законе развития каждой культуры: а именно, к а ж д а я культура имеет свое первое пробуждение, свою утреннюю зарю в лице своей наивной и смелой “готики” – не только в искусстве, но и в науке, религии, нравственности, общественности, – свою зрелость и завершенность “классического периода”, свою преизбыточность знойной роскоши, уже близящейся к упадку, свой “барокк[о]”, свой старческий упадок и свою роковую смерть в лице “цивилизации”, этого окостенения и помертвения культурного организма, так сказать, его старческого склероза. Прошедшая такой цикл культура умирает, погружается снова в темное растительное лоно хаоса “перводушевности”, и на смену ей возникает из тех же недр новая младенческая культура, которой нет дела до старой, отжившей, которая не знает и не понимает ее и начинает опять заново творить с в о й мир, единственный и неповторимый, свой собственный смысл и образ бытия.

Теория Шпенглера, последовательно проведенная – теория замкнутости и отрешенности “душ” отдельных культур, их совершенной несравнимости, непроницаемости и непонятности друг для друга – опровергается лучше всего духовной личностью самого Шпенглера. Есть, значит, в глубине всех отдельных культур какая-то общая точка, что-то общечеловеческое и вечное, в чем они все сходятся – именно та сфера духовного творчества или культурного духа вообще, в которой живет мысль самого Шпенглера. Как бы различны, несходны, своеобразны ни были эти культуры, их последнее духовное е д и н с т в о доказывается, вернее сказать, реально обнаруживается, вопреки всем рассуждениям и иллюстрациям Шпенглера, в самом факте, что европеец ХХ-го века с любовью и чутким пониманием проникает в своеобразный дух индусской и египетской, античной и арабской культур. Пусть сам Шпенглер пытается объяснить этот факт тем, что западная, “фаустовская”, культура искони проникнута “историзмом” (в отличие, например, от античной “аполлоновской” культуры, живущей мигом настоящего), и что в особенности переживаемая нами эпоха упадка этой культуры есть наиболее благоприятный момент для возникновения таких ретроспективных обзоров культур, – эти психологические доводы недостаточны, ибо не объясняют возможности подлинного о с у щ е с т в л е н и я таких замыслов.

Основная интуиция Гете, к которой Шпенглер, по его собственным уверениям, примыкает – интуиция, для которой “все преходящее есть только символ” – эта интуиция остается лишь замышленной, но не осуществленной у Шпенглера. Философия истории или философия культуры, проникающая в абсолютное существо бытия, должна, напротив, постигать преходящие исторические формы, лишь как внешнее выражение вечных и неизменных моментов жизни, как жизни самого абсолютного. Настоящая чуткость к исторически своеобразному, совершенно конкретному, настоящее живое знание достигается не релятивизмом, не блужданием в хаосе изменчивости и разрозненного многообразия, а проникновением в абсолютное и вечное ж и в о е е д и н с т в о б ы т и я и ж и з н и, из которого впервые становится понятной необходимость этого многообразия и этой изменчивости. Так релятивизм Шпенглера и в этом философском смысле предполагает то единство – здесь уже не психологическое, а онтологическое, – которое он пытается отрицать. Эта двойственность и незавершенность мысли Шпенглера сказывается и на его отношении к проблемам и с т о р и и – самой жгучей и заманчивой теме современных философских исканий.

Идея с у д ь б ы, которую Шпенглер тонко противопоставляет, как основную категорию исторически-жизненного постижения, идее “закона”, как категории отвлеченного знания – эта идея судьбы оказывается совершенно неприменимой к человечеству, потому что нельзя назвать “судьбой» бессвязный и бессмысленный ряд пробуждений и замираний. Но, в сущности, не имеет с у д ь б ы и каждая отдельная культура, потому что роковой, неизменный, предопределенный путь от младенчества, через зрелость, к старости и умиранию не есть с у д ь б а в духовном смысле слова; это – биологический закон природы, а не осмысленное, определенное внутренними духовными силами, драматическое единство жизни. Мы опять наталкиваемся здесь на шаткость позиции Шпенглера, на какое-то неразрешенное колебание между в н е ш н и м и в н у т р е н н и м подходом к истории.

Замысел Шпенглера в известном смысле направлен на преодоление столь популярного в наше время в н е ш н е г о и с т о р и з м а. Едва ли не таково то “объективное”, “коперниканское” воззрение на историю, которое дает нам Шпенглер. Для истинно-“коперниканского” исторического мировоззрения нужна совершенно иная установка сознания, подход к истории с той внутренней ее стороны, в которой она действительно имеет о б ъ е к т и в н ы й ц е н т р, – а это значит, ориентировка в истории с позиции ее с в е р х в р е м е н н о г о е д и н с т в а. каждый момент которого имеет свою самодовлеющую ценность и постигается из его связи с всеединством сверхвременного бытия. Шпенглером раздробление того исторического процесса, который объемлет и объединяет так называемые эпохи “античности”, “средневековья” и “нового времени”, на три совершенно разнородные, замкнутые в себе и отрешенные друг от друга культуры – “аполлоновско-античную”, “арабско-магическую” и “западную-фаустовскую”, содержит явное умаление и искажение уже достигнутого исторического знания. Шпенглеру не удается нас переубедить, напр.[имер], в том, что миросозерцание Бл. Августина, которое по его концепции относится к магической “арабской” культуре, не содержит моментов того “фаустовского” томления духа по бесконечности, которое, по Шпенглеру, впервые зарождается в эпоху крестовых походов, или в том, что в известном смысле уже древний Гераклит полон этого “фаустовского” духа . С другой стороны, он не может нас убедить в том, что ренессанс не положил грани между новым временем и т.[ак] называемым “средневековьем”, что различие между « магическим» человеком скажем, девятого или десятого века и “фаустовским” человеком двенадцатого или тринадцатого века (между, напр.[имер,] Скотом Эриугеной и Данте) неизмеримо более велико и принципиально, чем различие, напр.[имер,] между Данте и Гете (которые суть оба – представители “фаустовской” культуры). И наконец, – что самое важное – весь блеск художественных интуиций Шпенглера бессилен убедить нас в том, что христианство – которое в его концепции вообще совершенно исчезает, как особое культурное начало, и раздробляется между “арабско-магической” и “западно-фаустовской” культурами, – не было особым культурным началом, внесшим в дух человечества какой-то новый момент

Эта абсолютизация по существу относительных категорий – дань, которую релятивизм Шпенглера (как и всякий релятивизм) платит абсолютизму, который он тщетно пытается подавить – особенно явственно сказывается в том, что религиозный дух культуры, не укладывающийся в его схемы, оказывается у него совершенно затушеванным, оттесненным куда-то на периферию жизни. Он много и, как всегда, умно и тонко говорит о с т и л я х различных культов и догматов, но собственно живое религиозное начало, как носитель и сила культурного творчества, у него совершенно отсутствует. Мы уже указывали, что христианство вообще исчезает у него, не находя себе места в его схемах; оно разрезывается пополам двойственностью между “магической” и “фаустовской” культурой; причем одна половина его сливается в культурное единство с исламом, или с средневековым арабским пантеизмом, а другая половина растворяется в одно целое вместе с ренессансом, и даже эпохой просвещения и современным капитализмом. Точно также он признает и отчасти с большей тонкостью изображает индийскую, вавилонскую, египетскую, даже китайскую культуру, но культурно-историческая роль иудейского монотеизма даже не поминается у него. Его исторические, как и его философские интуиции суть интуиции художественные, эстетические; религиозной интуиции он лишен, а потому лишен и религиозно-исторического чутья. Где он говорит о религии, она является у него либо только в роли духовного м а т е р и а л а, формируемого силами эстетического порядка, либо подменяется э с т е т и ч е с к о й м е т а ф и з и к о й. Та сила, которая у него творит культуру есть, собственно, х у д о ж е с т в е н н а я сила духа; тот духовный порыв человеческого духа, который творит статую и картину, музыку и поэзию, у Шпенглера творит также и Бога, и народный быт, и государственный порядок. Или, если Шпенглер намекает на силу более глубокого, целостного порядка – в указании на метафизический с т р а х и метафизическую м е ч т у в душе, творящей культуру, – то этот намек только остается намеком, а в осуществлении его идея целостного религиозного духа подменяется идеей художественного духа, который находит свое выражение и удовлетворение в пластическом формировании мировых образов. Религия – как, с другого конца, и наука – есть для Шпенглера только одна из духовных сфер, подчиненных творящему художественному началу, а не средоточие и глубочайший корень жизни и творчества.

“западная культура” у Шпенглера не совпадает ни с культурой европейского запада в широком смысле слова, как ее обычно выводят из римской культуры и западно-европейского средневековья, ни с более узким понятием “новой” западной культуры, начало которой обыкновенно видят в ренессансе и реформации. Географическая Европа (из которой Шпенглер категорически исключает Россию) пережила, по Шпенглеру, три великих культуры: античную греко-римскую, закончившуюся около Р. Х., арабскую или “магическую” (в состав которой входит и первая стадия христианства, вплоть до крестовых походов) и “западную” или “фаустовскую”, которая начинается в ХI-ХII веке и заканчивается на наших глазах (ее окончательную гибель Шпенглер предвидит в течение текущего столетия, приблизительно, к 2000 году). В противоположность античной “аполлоновской” культуре, дух которой есть погружение в единичное, в конкретную телесность, пафос ограниченности и пластической оформленности, жизнь в самодовлеющем настоящем, в противоположность сменяющей ее арабской или “магической” культуре, существо которой лежит в ощущении тайны или духовного начала в н у т р и конкретного, вещественного бытия (эту “магическую” культуру Шпенглер, по крайней мере, в вышедшем первом томе своей книги, характеризует лишь вскользь, недостаточно обстоятельно), – западная культура есть культура “фаустовская”. В основе ее лежит интуиция бесконечности, жажда преодоления всего ограниченного и конкретно-наглядного, острое чувство временной длительности и изменчивости, и интенсивное волевое напряжение. Крестовые походы, вызванные устремлением народа вдаль, и готическая архитектура, с ее устремленностью ввысь, суть первые яркие ее выражения. Ренессанс, по Шпенглеру, не имеет для нее основополагающего значения: это есть только эпизод борьбы с готикой, лишенный положительных идеалов, и уже в лице Микеланджело переходящий в барокк[о], в фаустовскую необузданность и безмерность, так сказать, трансцендентность духовных влечений. Свое высшее, художественное выражение эта культура находит сначала в живописи ХVII-го века, у Рембрандта, растворяющего пластическую оформленность телесного бытия в неуловимую непрерывность светотени, а затем, после неизбежного упадка живописи, в великой контрапунктической музыке ХVIII-го века, у Баха, Моцарта и Бетховена. Свое научное выражение эта культура находит в “фаустовской» математике ХVII и ХVIII в., в открытии Ньютоном и Лейбницем дифференциального исчисления и в процессе выработки чисто отвлеченного понятия числа, в создании идеи непрерывности и бесконечности, в противоположность конкретно наглядному и “телесному” числу античной культуры – в математических открытиях Ферма, Эйлера, Лагранжа, д’Аламбера и последнего “великого математика” Гаусса, – и в преодолении наглядной геометрии Евклида. Аналогичное значение имеет западное естествознание: в лице Коперника открывается астрономическая бесконечность мира, развитие физики и химии идет в направлении перехода от качественно-наглядных античных понятий к понятиям отвлеченным и количественным. Высшее свое общественное выражение это “фаустовская” культура получает в национальной монархии ХVII-ХVIII в. Во всех областях жизни мы имеем один и тот же процесс: контрапунктическая абсолютная музыка, новая живопись с бесконечностью перспектив и непрерывностью световых нюансов, дифференциальное исчисление и метагеометрия, отвлеченная математическая механика, растворяющая в себе физику и химию, трансцендентность национально-государственной идеи – все это проникнуто одним и тем же фаустовским духом. Эпоха наполеоновских войн, примерно, около 1800 года, есть момент, с которого эта фаустовская культура клонится к упадку, переходит в омертвение “цивилизации”. Культурное творчество иссякает, заменяясь тенденцией экстенсивного расширения (империализм). Большие города поглощают деревню, столица – провинцию, жизнь становится все более однообразной и механической, идейный уровень понижается, искусство полно старческого духа. Философия, как это было и в эпоху упадка античной культуры, становится преимущественно этикой, а позднее общественная мысль подчиняется уже чисто экономическим мотивам. Фаустовский дух окончательно опознает себя (и вместе с тем свою тщету) в философии воли Шопенгауэра; “дарвинизм” превращает эту волю в хозяйственно-биологическую “борьбу за существование”, социализм – соответствующий античному стоицизму – утрачивает метафизически-духовный корень фаустовской культуры и преобразует ее в идею космополитического хозяйственного устроения (переход, символически предуказанный 2-ой частью “Фауста” Гете). Техническое преодоление пространства и времени, лихорадочная острота и напряженность чисто внешней жизни, телеграф и мировая журналистика, безыдейность столичного общественного мнения – суть признаки последнего, старческого вырождения фаустовского духа. Ницше в последний раз открывает его тайну в понятии “воли к власти”, Вагнер дает последнее, совершенно трансцендентное и проникнутое непрерывностью музыкальное выражение этого фаустовского томления. Последние научные идеи и открытия – принцип энтропии, предрекающий смерть вселенной, принцип относительности, растворяющий механико-математические основы космического бытия в неуловимости, зыбкости, вечном трепете невообразимого, почти духовного начала – суть последние, предельные выражения умирающего “фаустовского” духа, который перед смертью как бы подводит итоги своей мировой картины, узнает в ней самого себя и в этом последнем самосознании возвращается в то исконное лоно духовности, из которого он некогда исшел. Свой собственный исторический релятивизм Шпенглер считает последней и единственно адекватной у. Правда, ч т о - т о о б щ е е между этим культурным творчеством позднего средневековья и фаустовским духом все-таки есть, и мысль Шпенглера не абсолютно лишена основания. Но наряду с этим общим есть и что-то глубоко различное, и тут надо отдать себе ясный отчет как в том, так и в другом. Концепции Шпенглера мы можем здесь только противопоставить иное понимание истории западной культуры, не имея возможности подробнее обосновать его<*>* .

В эпоху так называемого позднего средневековья, начиная, примерно, с ХII-ХIII века, в европейской культуре намечается великий духовный сдвиг, в известном смысле определивший собою все ее дальнейшее развитие. В противоположность одностороннему аскетически-дуалистическому направлению, по которому – по причинам, – пошло религиозное развитие первого периода средневековья, возникает великий замысел и великое влечение к оправданию, религиозному осмыслению и озарению конкретных “земных” начал жизни – живой человеческой личности со всем богатством ее душевного мира, природы, рационального научного знания. Это есть попытка, не отрываясь от целостного духовного центра, преодолеть его замкнутость, распространить его лучи на всю конкретную периферию жизни. Величайшее, самое глубокое и целостное свое выражение он получает у Данте. Данте есть луч света, открывающий совершенно новый мир, истинно новую жизнь, какой она могла бы быть, какою она должна быть. Величайшее н а у ч н о е выражение этот дух получает позднее, в ХV веке, в великой философской системе Николая Кузанского, которая, предвосхищая все основные идеи позднейшей науки – Коперниканское мировоззрение, новую математику и математическое естествознание, дифференциальное исчисление – и все основные устремления позднейшей общественной нравственной мысли, вплоть до идеи народоправства – с величайшей естественностью вмещает их в целостное, глубоко-органическое и традиционное религиозно-духовное миросозерцание. Это сочетание величайшей духовной свободы с глубочайшей непосредственностью и органической укрепленностью в духовной почве, сочетание, которое изумляет нас в особенности в Данте и в Николае Кузанском, длилось недолго. По причинам, которые лежат в таких глубинах творящего духа, что их, быть может, вообще нельзя анализировать и выразить в определенных понятиях, эта великая попытка н е у д а е т с я. В глубинах духа совершается какой-то надлом; он отрывается от корней, прикрепляющих его к его духовной почве, связывающих его с объединяющим центром духовного света. Стоит сравнить, например, Данте уже с Петраркой или Фра Анджелико с Боттичелли и Леонардо, или Николая Кузанского с его учеником и последователем Джордано Бруно, чтобы непосредственно увидеть, что здесь случилось что-то роковое и непоправимое, что духовная свобода куплена здесь какой-то очень дорогой ценой. С этого момента начинается то, что называется ренессансом или – что то же – “новой историей”. Фауст, в своем порыве изведать всю жизнь, слиться со всей вселенной, отчаявшись в возможности сделать это силой своего целостного духа, внутренне связанного с Богом, продал свою душу дьяволу. Жизнь расцветает пышным цветом, развивается свободная наука, овладевающая миром, свободная личность начинает перестраивать весь мир по-своему – но корни этого роскошного цветка засыхают и понемногу отмирают. Отсюда неизбежное томление духа, подлинно фаустовская тоска, сопровождающая это блестящее развитие. В ХVIII веке философия окончательно обездушивает мир и жизнь, но именно на пороге ХVIII и ХIХ веков – в тот момент, который Шпенглер считает н а ч а л о м умирания западной культуры – начинается кризис р е а к ц и и п р о т и в этого духа “новой истории”. Огромное потрясение Великой Французской Революции было главным толчком к ней. Величайшим выразителем этой реакции против обездушения жизни и томления по новой духовности был Байрон. В романтике и немецком идеализме мы замечаем не одну лишь тоску по духу, но и начало истинного его воскрешения. С тех пор это течение, медленно и с трудом пробиваясь сквозь толщу более поверхностных сил, ему противодействующих, и по временам как будто исчезая с поверхности исторической жизни, подземной струей доходит до наших дней и образует теперь самую глубокую и духовно-влиятельную силу внутреннего идейного творчества. Правда, общественное развитие еще более столетия идет, по инерции, по направлению, по которому его погнала сила “ренессанса” и “новой истории”, но оно уже давно лишено подлинного духовного творчества, которое его изнутри питало бы. Даже социализм, как и д е й н о е движение, имеет двойственные истоки.

Таким образом, несомненная “гибель западной культуры” есть для нас гибель лишь одного ее т е ч е н и я, хотя и объемлющего несколько веков. Это есть конец того, что зовется “новой историей”. Но этот конец есть вместе с тем и начало, эта смерть есть одновременно рождение. И здесь книга Шпенглера опять самым фактом своего возникновения и необычайного успеха свидетельствует п р о т и в его теории. То, что переживает в духовном смысле Европа, есть не гибель западной культуры, а глубочайший ее к р и з и с, в котором одни великие силы отмирают, а другие нарождаются. И мы кончаем тем, с чего мы начали: если не самым глубоким и плодотворным, то во всяком случае, самым замечательным и ярким симптомом этого кризиса является книга Шпенглера.

Предсмертные мысли Фауста.

Судьба Фауста – судьба европейской культуры. Душа Фауста – душа Западной Европы. Душа эта была полна бурных, бесконечных стремлений. В ней была исключительная динамичность, неведомая душе античной, душе эллинской. В молодости, в эпоху Возрождения и еще раньше, в Возрождении средневековом, душа Фауста страстно искала истину, потом влюбилась в Гретхен и для осуществления своих бесконечных человеческих стремлений вступила в союз с Мефистофелем, с злым духом земли. И фаустовская душа постепенно была изъедена мефистофелевским началом. Силы ее начали истощаться. Фаустовская душа пришла к осушению болот, к инженерному искусству, к материальному устроению земли и материальному господству над миром. Так кончается вторая часть « Фауста» .

И осушение болот лишь символ духовного пути Фауста, лишь ознаменование духовной действительности. Фауст в пути своем переходит от религиозной культуры к безрелигиозной цивилизации. И в безрелигиозной цивилизации истощается творческая энергия Фауста, умирают его бесконечные стремления. Гете выразил душу западно-европейской культуры и ее судьбу. Мы, русские, уже долгие годы оторваны от Западной Европы, от ее духовной жизни. И потому, что нам закрыт доступ в нее, она представляется нам более благополучной, более устойчивой, более счастливой, чем это есть в действительности. В нашу эпоху, на историческом переломе, мысль обращается к проблемам философии истории. То же было в эпоху, когда Бл. Августин создавал свой первый опыт христианской философии истории. Можно предвидеть, что философская мысль отныне будет заниматься не столько проблемами гносеологии, сколько проблемами философии истории.

Шпенглер может произвести впечатление крайнего релятивиста и скептика. Даже математика для него относительна. Существует античная аполлоновская математика, – математика конечного, и европейская фаустовская математика, – математика бесконечного. Наука не безусловна, не абсолютна, она есть лишь выражение душ разных культур, разных рас. Но в сущности Шпенглера нельзя причислить ни к какому направлению. Ему совершенно чужда академическая философия, он ее презирает. Он прежде всего своеобразный интуитивист. И в этом он родствен духу Гетевского созерцания. Гете интуитивно созерцал первофеномены природы. Шпенглер интуитивно созерцает историю первофеноменов культуры. Он также, как и Гете, символист по своему миросозерцанию. Он отказывается мыслить отвлеченными понятиями, не верит в плодотворность такого мышления. Ему совершенно чужда всякая отвлеченная метафизика. От мертвящего методологизма и гносеологизма, в который выродилась некогда великая германская мысль, от болезненной и бесплодной рефлексии обращается Шпенглер к живой интуиции. Он знает лишь бытие, явленное в культурах, отраженное в культурах Первооснова бытия и смысл бытия остаются для него закрытыми. Морфология истории для него – единственная возможная философия. У него нет даже философии истории, а исключительно – морфология истории. Все истины, истины науки, философии, религии – для Шпенглера только истины культуры, культурных типов, культурных душ. Истины математики – символы разных стилей культурных душ. Такое отношение к познанию и бытию характерно для человека поздней, закатной культуры. Он, прежде всего, – парадоксолист. Для него, как и для Ницше, парадокс есть способ познания. Обречена и наша европейская культура. Но нужно принять судьбу, не противиться ей и жить до конца, до конца осуществляя волю к могуществу. И он принимает смерть культуры. Он переносит понятия из математики и физики в живопись и музыку, из искусства в государство, из государства в религию.

Шпенглер – арелигиозная натура. В этом его трагедия.

Шпенглер чувствует и познает мир прежде всего как историю. Это он считает современным чувством мира. Только такому отношению к миру принадлежит будущее. Динамизм характерен для нашего времени. И только постижение мира, как истории, есть динамическое постижение. Мир, как природа, статичен. Шпенглер противополагает природу и историю, как два способа рассмотрения мира. Природа есть пространство. История есть время. Нам мир предстоит, как природа, когда мы его рассматриваем с точки зрения причинности, и он нам предстоит, как история, когда мы рассматриваем его с точки зрения судьбы. Что история есть судьба, это очень хорошо у Шпенглера. Судьба не может быть понята, посредством причинного объяснения. Только точка зрения судьбы дает нам постижение конкретного. Очень верно утверждение Шпенглера, что для античного человека не было истории. Грек воспринимал мир статически, он был для него природой, космосом, а не историей. Он не знал исторической дали. Мысли Шпенглера об античности очень остры. Нужно признать, что греческая мысль не знала философии истории. Ее не было ни у Платона, ни у Аристотеля. Точка зрения философии истории противоположна эстетическому созерцанию эллина. Мир был для него завершенным космосом. Эллинская мысль создала элейскую метафизику, столь неблагоприятную для понимания мира, как исторического процесса. Сам Шпенглер чувствует себя европейским человеком с фаустовской душой, с бесконечными стремлениями. Он не только противополагает себя античному человеку, но он утверждает, что античная душа для него непонятна, непроницаема. Это, впрочем, не мешает ему притязать на ее понимание и проницание. Не случайно назвал он свою книгу морфологией всемирной истории. Морфологическая точка зрения взята из естествознания. Историческая судьба, судьба культуры существует для Шпенглера лишь в том смысле, в каком существует судьба цветка. Исторической судьбы человечества не существует. Не существует единого человечества, единого субъекта истории. Христианство впервые сделало возможным философию истории тем, что раскрыло существование единого человечества с единой исторической судьбой, имеющей свое начало и конец. Так для христианского сознания открывается впервые трагедия всемирной истории, судьба человечества. Шпенглер же возвращается к языческому партикуляризму. Для него нет человечества, нет всемирной истории. Культуры, расы – замкнутые монады с замкнутой судьбой. Для него разные типы культуры переживают круговорот своей судьбы. Он возвращается к эллинской точке зрения, которая была преодолена христианским сознанием. С Шпенглера как будто бы сошла вода крещения. Он отрекается от своей христианской крови. И для него, как для эллина, не существует исторической дали. Историческая даль существует лишь в том случае, если существует историческая судьба человечества, всемирная история, если каждый тип культуры есть лишь момент всемирной судьбы.

Фаустовская душа с ее бесконечными стремлениями, с раскрывающейся перед ней далью, есть душа христианского периода истории. Это христианство разорвало грани античного мира, с его ограниченными, сдавленными горизонтами. После явления христианства в мире раскрывается бесконечность. Христианство сделало возможным фаустовскую математику, математику бесконечного. Этого совсем не сознает Шпенглер. Он не ставит явление фаустовской души ни в какую связь с христианством. Он просмотрел значение христианства для европейской истории, для судьбы европейской культуры. Судьба эта – христианская судьба. Он хочет оттеснить христианство исключительно к магической душе, к типу еврейской и арабской культуры, к Востоку. И он обрекает себя на непонимание смысла европейской истории. Для Шпенглера вообще не существует смысла истории. Смысла истории и не может быть при таком отрицании субъекта исторического процесса. Круговорот разных типов культуры, несвязанных между собой единой судьбой, совершенно бессмыслен. Но отрицание смысла истории делает невозможной философию истории. И остается лишь морфология истории. Но для морфологии история есть явления природы, в ней нет своеобразия исторического процесса, нет судьбы, как явления, смысла. В Шпенглере фаустовская душа окончательно теряет связь с христианством, которое ее породило, и в час заката фаустовской культуры она пытается вернуться к античному чувству жизни, приобщив к нему и тему истории. Фауст не выносит времени исторической судьбы, он не хочет до конца ее изживать. Он – усталый и истощенный новой историей, соглашается лучше умереть, пережив краткий миг цивилизации, явленной на вершине культуры. Его пленяет мысль, что дано это последнее облегчение и утешение смерти. Но смерти нет. Судьба продолжается и по ту сторону того, что фаустовская душа признала единственной жизнью. И бремя этой судьбы должно быть перенесено в даль вечности. Для фаустовской души Шпенглера закрыта даль вечности, историческая судьба за гранью этой жизни, этой культуры и цивилизации; он хочет до конца дней своих ограничиваться кругозором умирающей цивилизации. Он предвидит возникновение новых культур, которые тоже перейдут в цивилизацию и умрут. Но эти новые души культур ему чужды и он считает их для себя непроницаемыми. Эти новые культуры, которые, может быть, возникнут на Востоке, не будут иметь никакой внутренней связи с умирающей европейской культурой. Фауст теряет перспективу истории, исторической судьбы. Культура для него – лишь рождающаяся, расцветающий и отцветающий цветок. Гегель принадлежит культуре, имеющей религиозную основу, Шпенглер чувствует себя уже перешедшим в цивилизацию, утерявшую религиозную основу.

Всякая культура неизбежно переходит в цивилизацию. Цивилизация есть судьба, рок культуры. Цивилизация же кончается смертью, она есть уже начало смерти, истощение творческих сил культуры. Это – центральная мысль книги Шпенглера. “Мы цивилизованные люди, а не люди готики или рококо”. Чем отличается цивилизация от культуры? Культура – религиозна по своей основе, цивилизация – безрелигиозна. Это для Шпенглера – основное различие. Он считает себя человеком цивилизации, потому что он безрелигиозен. Культура происходит от культа, она связана с культом предков, она невозможна без священных преданий. Цивилизация есть воля к мировому могуществу, к устроению поверхности земли. Культура – национальна. Цивилизация – интернациональна. Цивилизация есть мировой город. Империализм и социализм одинаково – цивилизация, а не культура. Философия, искусство существуют лишь в культуре, в цивилизации они невозможны и ненужны. В цивилизации возможно и нужно лишь инженерное искусство. И Шпенглер делает вид, что принимает пафос инженерного искусства. Культура – органична. Цивилизация – механична. Культура основана на неравенстве, на качествах. Цивилизация проникнута стремлением к равенству, она хочет обосноваться на количествах. Культура – аристократична. Цивилизация – демократична. Различие культуры и цивилизации чрезвычайно плодотворно. У Шпенглера есть очень острое чувство неотвратимого процесса победы цивилизации над культурой. Закат Западной Европы для него есть прежде всего закат старой Европейской культуры, истощение в ней творческих сил, конец искусства, философии, религии. Цивилизация еще не кончается. Цивилизация будет еще праздновать свои победы. Но после цивилизации наступит смерть для западно-европейской культурной расы. После этого культура может расцвести лишь в других расах, в других душах.

Оригинальность Шпенглера не в постановке этой темы. Эта тема была поставлена с необычайной остротой русской мыслью. Оригинальность Шпенглера в том, что он не хочет быть романтиком, не хочет тосковать по умирающей великой культуре прошлого. Он хочет жить настоящим, хочет принять пафос цивилизации. Он хочет быть гражданином мирового города цивилизации. Он проповедует цивилизаторскую волю к мировому могуществу. Он соглашается променять религию, философию, искусство на технику, на осушение болот и сооружение мостов, на изобретение машин. Своеобразие Шпенглера в том, что не было еще человека цивилизации, осушителя болот, который обладал 6ы таким сознанием, как Шпенглер, печальным сознанием неотвратимого заката старой культуры, который обладал бы такой чуткостью и таким даром проникновения в культуры прошлого. Он не новый человек цивилизации, он, умирающий Фауст – человек старой европейской культуры. Он – романтик эпохи цивилизации. Он хочет сделать вид, что интересуется инженерным искусством, осушением болот, сооружением мирового города. В действительности он пишет замечательную книгу о закате европейской культуры и этим делает дело культуры, а не цивилизации. Он необыкновенно культурный человек, перегруженный культурой человек. Такие люди плохо строят мировой город цивилизации. Они лучше пишут книги. Фауст вряд ли может быть хорошим инженером, хорошим цивилизатором. Он умирает в тот момент, когда решает заняться осушением болот. Шпенглер не человек цивилизации, как хочет уверить себя и нас – он человек поздней, закатной культуры. Наша эпоха имеет черты сходства с эллинистической эпохой. Эллинистической эпохой кончилась античная культура. И по мысли Шпенглера это был переход античной культуры в цивилизацию. Таков рок всякой культуры. И для нашей эпохи, и для эпохи эллинистической одинаково характерно взаимодействие Востока и Запада, встреча и сближение всех культур и всех рас, синкретизм, универсализм цивилизации, ощущение конца, заката исторической эпохи. И в нашу эпоху цивилизация Запада обращается на Восток, и перекультурные люди этой цивилизации ищут света с Востока. Индивидуальность культур переходит в универсальность цивилизации.

Мировая война вывела Западную Европу из ее привычных, установившихся берегов. Серединная Европа внутренно разбита. Силы ее не только материально, но и духовно подорваны. Цивилизация через империализм и через социализм должна разлиться по поверхности всей земли, должна двигаться и на Восток.

И истины физики связаны с душами культуры. Очень замечательна глава о фаустовском и апполоновском естествознании. Для нашей научной эпохи характерно могучее развитие физики. В физике происходит настоящая революция. Но открытия, которые делает физика нашей эпохи, характерны для заката культуры. Энтропия, связанная с вторым законом термодинамики, радиоактивность и распадение атомов материи, закон относительности – все это колеблет прочность и незыблемость физико-математического миросозерцания, подрывает веру в длительное существование нашего мира. Я бы сказал, что все это – физический апокалипсис, учение о неизбежности физического конца мира, смерти мира. Лишь в эпоху заката европейской культуры возникает такое “апокалиптическое” настроение в физике. Мир погибнет в равномерном распределении тепловой энергии во вселенной, энергии необратимой в другие формы энергии. Энергии творческие, создающие многообразие космоса, идут на убыль, Мир погибнет от неотвратимого и непреодолимого стремления к физическому равенству.

Есть основание думать, что Шпенглер в русском Востоке видит тот новый мир, который идет на смену умирающему миру Запада. Россия для него – таинственный мир, непостижимый для мира западного. Душа России еще более далекая и непроницаемая для западного человека, чем душа Греции или Египта. Россия есть апокалиптический бунт против античности. Россия – религиозна и нигилистична. В Достоевском открывается тайна России. На Востоке можно ожидать появления нового типа культуры, новой души культуры. Для нас западная культура проницаема и постижима. Душа Европы не представляется нам далекой и непонятной душой. Мы с ней во внутреннем общении, мы чувствуем в себе ее энергию. И в то же время мы русский Восток. Поэтому кругозор русской мысли должен быть шире, для нее виднее дали. Философия истории, к которой обращается мысль нашей эпохи, должна с большим успехом разрабатываться в России. Россия – посредница между Востоком и Западом. В ней сталкиваются два потока всемирной истории, восточной и западной.

Непреодоленный рационализм.

Размышляя так над миром, п о н и м а е м ы м к а к и с т о р и я, Шпенглер опирается на Гете. Великий художник, описывая возникавшие у него образы в их развитии, изображал то, что становится, а не то, что завершилось. Гете ненавидел математику, потому что в математике – миру, как организму, противопоставляется мир, как механизм, живой природе – мертвая природа, форме – закон. Гете-естествоиспытатель изображал отчеканенную форму в процессе ее развития, наблюдал развитие форм растений, происхождение позвоночных животных, отложение геологических пластов, – словом, с у д ь б у п р и р о д ы, а н е е е п р и ч и н н ы е с в я з и. Вот эти способы, к которым прибегал Гете, чтобы проникнуть в тайны явлений – способы наблюдения, переживания, сравнения, непосредственной внутренней достоверности, точного чувственного воображения.

Шпенглер отрицает существование человечества, как с у б ъ е к т а и с т о р и ч е с к о г о п р о ц е с с а. Человечества нет; есть – египтяне времен Рамзеса II, лангобарды VI-IХ века, франки, саксонцы, арабы. Человечество для Шпенглера есть лишь “зоологическая величина”.

Наконец, нет е д и н с т в а и с т о р и ч е с к о г о п р о ц е с с а; есть лишь одинокие, замкнутые, завершенные круги, организмы отдельных культур, их души.

Государственная идея древности и современности – совершенно разные вещи, и бесплодно трактовать о задачах государства, как такового.

Точно также нет единой математики. Число, как величина, мера – в античном мире совсем не то, что число, как функция – в современности.

Или – этика… Нет единой общечеловеческой этики. Каждая культура имеет свой собственный этический критерий, действие которого с нею начинается, с нею кончается.

Наконец, – философия… нет философии вообще; каждая культура имеет свою собственную философию, которая есть часть ее общего символического выражения, – кусок ее осуществленной душевности.

Шпенглер не жалеет резких слов по адресу современных мыслителей с их “узким историческим горизонтом”, с их “шаблонным кругом идей”, который не идет дальше римлян, греков, ренессанса, современности, короче говоря, зиждится на схеме: древний мир – средневековье – новое время.

Он чистейший ф е н о м е н о л и с т. Оставляя позади “этически завершенную философию”, он ставит новую возможность, соответствующую греческому скептицизму, которую характеризует, как неизвестный до сих пор метод с р а в н и т е л ь н о и с т о р и ч е с к о й м о р ф о л о г и и. Замечательно то, что морфология здесь дается б е з с и с т е м а т и к и, оставляя какую-то методологическую неудовлетворенность всей архитектоникой Шпенглеровской мировой истории.

Если можно говорить о системе у Шпенглера, то, конечно, не о системе понятий; было бы неверно сказать также – слов. Мы входим с ним в систему символов, образов, и в этом смысле релятивиста и скептика Шпенглера можно назвать великим с и м в о л и с т о м… М о р ф о л о г и я м и р о в о й и с т о р и и н е о б х о д и м ы м о б р а з о м с т а н о в и т с я у н е г о у н и в е р с а л ь н о й с и м в о л и к о й.

Систему Шпенглеровских двухрядных образов можно сравнить с Ницше, которого он так критикует и которым он так напитался.

Душа – Мир.

Возможность – Действительность.

Становление – Ставшее.

Устремленность – Протяженность.

Органическое – Механическое.

Судьба – Причинность.

Символ, образ – Число, понятие.

История – Природа.

Физиономика – Систематика.

Религия – Наука.

Искусство – Физика.

и т. д. Можно варьировать эту двойную механику образов, служащую Шпенглеру аппаратом познания, ключом к тайнам мира.

Здесь нет ни тоски, ни борьбы, ни трагичности Ницше; наоборот, полное успокоение, Формы “становления”, “жизни”, например, так относятся к формам “ставшего”, “познания”, как “органическое” относится к “механическому”, как “физиономика” – к “систематике”, “судьба” – к “причинности”, “время” – к « пространству» , как “этика” к “логике” и т. д. Вот этот ряд:

Этика = Органическое = Судьба = Физиономика,

Логика - Механическое - Причинность- Систематика

Судьба = Время.

Причинность - Пространство

Культура – Цивилизация.

Становление – Ставшее.

Прочувствованная история – Познанная природа.

Организм – Механизм.

Душа – Мозг.

Этическое – Логическое.

Одухотворенное тело – Мумия.

В наших городских душах прежняя религиозность давно превратилась в интеллектуальные проблемы. Церковь кончилась Тридентинским Собором. Из пуританизма возник капитализм, из пиетизма – социализм. Англо-американские религиозные секты обнаруживают лишь душевную потребность нервных деловых людей в занятиях богословскими вопросами» .

Шпенглер не понимает смысла Петербургского периода русской истории и по-видимому не знает Пушкина, по крайней мере, о нем не упоминает. Петровский период русской истории и связанные с ним культурные начала он считает не русскими, чуждыми России, враждебными русскому духу. Россия, является ныне, пожалуй, единственным близким к Богу христианским государством”. И выход из кризиса современной культуры он видит в религии.

Лекция:

Отрекается от единства человечества, это ответ на европоцентризм.

Сорокин и Тоинби - локальные цивилизации, единый процесс эволюции.

Связь с идеями Ницше и Гете - предвещающее гибели Западной цивилизации, под впечатлением первой мировой войны.

Культура живой организм развивается как времена года (рождение, становление, увядание, гибель)

Жизнь - исходное понятие. Ч. - высшая форма жизни и уникальный творец культурно-исторического мира. Перед человеком открывается конечность бытия, потребность в создании миров-я.

Мир - своеобразная добыча. - возм. Ч. Культура.

Возникает дистанция от природы.

Существует многообразие культур - нет общегуманистических ценностей.

Не принимал исторический подход к изучению культур, т.к. Он забыват об уникальности культур.

Критиковал схему делания человечество на Древний мир- Средневековье - Новое время.

Отрицает культурную историю единства ч-ва.

Герметичная непроницаемость отдельных культур - претендует на их описание.

(Тойнби не исключао взаимосвязь с культурами)

Рассмотрим созревшие образования: В истории человечества он выделяет 8 культур; египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, греко-римскую, византийско-исламскую, западноевропейскую и культуру майя в Центральной Америке. Русская в процессе зрелости.

Культуры - органические существа. Каждая обладает специфической душой. Душа - ядро культуры. Символически культура есть становление души. Культура обречена, она живет 1000лет.

Морфология всемирной истории - ищет основной символ каждой культуры. 3 стадии культуры: 1) органическая (преобладает природное начало); 2) культурная(обособление духа от тела) 3) цивилизация (технократическая).

У Шпингалета в центре внимания: греко-римская, западно-европейская, византийско - арабская. Но не объясняет происхождение символов. Изучает культуры через их погруженность в становление «жиз». Жизнь есть политика. Творческое семя порождает локальные культуры - 2 сословия феодализма(дворянство и духовенство). Крестьянство за рамками истории. В жизни поляризация м(дворянство) и ж(духовенство) начал. Это 2 первосословия. Созидает духовное единство народа. Третье сословие - печальная необходимость в развитых культурах. «Отрицательное сословие» - ведет борьбу на низвержение феодальных сословий. С его победы начинается эпоха расцвета к.

Буржуазия принадлежала к 3ему сословию. Но продолжательница дела дворянства - остаток 2ух первосословий.

3 стадии культуры:

Гибнущая к. Становится цивилизацией. Изменение отношения к природе(отчуждение). Цивилизация - совокупность искусственных состояний, к которым способны люди, достигшие последнии стадии развития. Цивилизация - есть завершение.

Каждая культура проводит стадии по-своему и у каждого своя цивилизация.

Культура символична, цивилизация рационалистична.

Неизбежная судьба западной культуры.

4ое сословие: «массел» - ..., бродячие - ненависть к традициям старой культуры-возможны в поздних состояниях культуры.

Шпенглер - свидетель цивилизации. Зап. Культура - «фаустовкая» - символ ее души беспредельное пространство и время. Для нее стадия цвилизации - техническая машина восстанет против человечества. При цивилизации - социализм (идея мировой революции). Начало упадка когда от осознается. Западная цивилизация единственная на Земле - в периоде завершения. Переход от культуры к цивилизации происходил в 4ом веке (греч. культура и римская цивилизация) и в 19в - западная культура. Во времена цивилизации арена духовной жизни в нескольких городах.

Индийскую (5-0), античную (2-0), арабскую (0-), западную (2-)-(эпохи духовной жизни)

1. Весна - интуитивный период. Сознание пробуждающейся души. Рождение мира и его боязнь.

2. Лето - близко к зрелости сознания. Начало число философской формулировки. Мировозрение - рационалистическо -мистически религиозное начало

3. Осень - вершина умственного творчества. Просвещение, вера во всемогущество рассудка. Разумная религия.

4. Зима - начало цивилизации. Мирового города. Угасшие творческой силы. Материалистичность мира. Практические опыты. Эпоха без математики, завершающие идеи.

2 Различных способа при помощи которых подчиняет себе мир. - мир как история: мир как природа.

Например у эллинов не было восприятия истории, грек не становился. Он всегда прибывал. Соответственно всемирная история, наша картина мира не принадлежит человечеству.

Культура в отличии от цивилизации: Греческая душа, римский интеллект. Государство, культура, народ. Общество, цивилизация, масса.

Душа - то подлежит осуществлению - будущее; мир - осуществленное - прошедшее; Жизнь - осуществление - настоящее.

Число - принявшая образ - идея причинной необходимости. Приводит мир в порядок, разделяет его на части. Число в себя не существует, есть несколько миров чисел (т.к есть несколько культур), у каждой культуры свой числовой тип. Выражение особого мирочувствования. - у каждой к. Своя математика.

Пробуждающаяся душа начинает внутреннююю жизнь- познает мир при помощи чисел - подчиняет себе чуждый мир. Больше зрелой культуры.

История - первоначальная форма мира, требует поэтического творчества. . Природа - позднейшая для людей , трактуется научно.

Морфология - все способы понимать мир.

Культура умирает после того как душа осуществит полную сумму сох возможностей.(традиции, вероучения. Народы,) вновь возродится в первую душевную стихию.

HABITUS - сов-ть жизненных проявлений ор]дна. - предпочтение определенных видов и отвращение к другим. Склонность к речи или письму. Тип гос. Образования, ден. Систем.

Все эти великие создания возникают, завершаются и угасают. Каждая из форм имеет параллели в др. Культурах. Судьба и причинность относ. Др к др. Как время и пространство. Пространство противоречит времени. Хотя время лежит в основе первого.

Сначала мы имеем идею судьбы, как возрождение против нее, попытка рассудка победить смерть - принцип причинности. Судьба господствует, причинность образует alter-lego, ставшую природу. Судьба=время.

Необратимость жизни - ядро трагических конфликтов. Трагедия у греков и запад.к.

Символ - часть действит-ти образ для телесного или умственного глаза определенным значением. Человек тоже символ совокупно своей душевной жизни. Жизнь осуществл. С внутри. возм. В каждой душе.(с моментп рождения и угасания) живет стремление себя осуществить, создать свой мир.

Символы - нечто осуществленное, они встречаются в разных культурах но каждый раз имеют разное значение. С душой кончается и мир. Мир у каждого свой. Протяженность - вид пространства, прасимвол культуры. Не может быть познн, но Гете и Платону «Идея», осуществляется прафитомен?

Культура - цивилизация; душа - интеллект.

Стиль - в культурах один: 1) только что пробудившаяся душа установивш. Связь с миром 2) подъем в высшей готике- понимание бытия достигнуто, величеств. Символика 3) возрождение - возмо-ть души, возвышенная символика угасает. - мягкие светские искусства. 4) осень? Стиля - возвращение к природе и предчувствие конца. Стиль угасает. Выводятся искусственные стили, с мертвыми фигурами.

Каждая культура имеет свои виды исткусства и принципы композиции: В античности - совершенное передача формы тела. В зап к. - портрет.

Фауст - обреченый образ души. Моралей столько же сколько культур.

Лики россии.

Хотя О. Шпенглер нигде открыто не ссылается на книгу Н. Данилевского, известно, что он ее читал на русском языке и в французском переводе. Во всяком случае у него обнаруживаются не только общие темы, изложенные еще Н. Данилевским ― отрицание мирового единства человечества и обоснование локальной дискретности культур, их контакты и гибель.

Душа европейской культуры (О. Шпенглер называет ее “Фаустовской”) отождествляет себя с безграничным пространством, ее принцип ― устремленность вдаль, активное погружение в бесконечность. И образ Бога для нее есть космическая персонификация бесконечности. Вот почему он вечен, бесконечен, всесилен. Отсюда, по О. Шпенглеру, жестокость, фанатизм и нетерпимость европейцев в делах веры.

Символ бесконечности, по Шпенглеру, находит себе подтверждение во всех сферах деятельности европейцев. Природа для них “не храм, а мастерская”. Промышленная экспансия и бесконечно увеличиваемая по объему переделка природы, экономический рост провозглашены важнейшей жизненной целью. Бесконечность постоянно принуждала европейцев к целенаправленным скитаниям. Отсюда походы крестоносцев, великие географические открытия, заселение Америки и Австралии. Отсюда изобретение компаса и флота, автомобиля и самолета, телескопа и телеграфа. Мечта о создании мировой социальной системы не оставляет ни философские, ни милитаристские умы Европы. Именно европейцы изобрели социализм как заботу о “дальнем”, а не о “ближнем”. Ни одна другая культура не может похвастаться таким обилием утопий и фантастических романов, как европейская. Европеец живет не “теперь и здесь”, как античный грек, а в прошлом и будущем. Это обусловило глубочайший историзм европейской культуры, культивируемый археологией, историей, нумизматикой, мемуарами, музеями.

Внимание к ходу времени реализовано в широком распространении механизмов― хронометров, секундомеров, часов и т. п. [3]. Как и Н. Данилевский, О. Шпенглер опирался на аналогию культуры и организма. Старческий период организма в применении к культуре он называл “цивилизацией”.

Это кризисный, предсмертный период, что нашло отражение и в названии книги― “Закат Европы”, он награждает ее следующими чертами: уродливой и гигантской урбанизацией, необузданным милитаризмом, тотальной бюрократией, распространением эрзац-искусства, невиданным культом денег, разрушительными войнами.

Если при определении западной, фаустовской культуры он категоричен, резок и четок, то когда он говорит о славянстве, становится неопределенен, осторожен.

НОВЫЙ реферат:

Прежде всего, Шпенглер отбросил установившуюся схему периодизации истории на древний мир, средние века и новое время и отказался считать Европу эталоном исторического измерения.

Шпенглер показал, что для истории человечества арабская, индийская, вавилонская, мексиканская, китайская и египетская культуры имеют такое же значение, что и античность и западный мир.

 В качестве средства познания истории Шпенглер принял метод аналогии: "Средство для познания мертвых форм - математический закон. Средство для понимания форм живых - аналогия". Таким образом, культуры представляют собой "живую природу", а растения, животные и человек подчинены ее "органической логике". Поэтому "юность, подъем, расцвет, упадок" - это не выражение субъективных оценок, а "объективные определения органического состояния". Душа каждой эпохи неизбежно совершает свой круг от жизни к смерти, от культуры к цивилизации.  Этот параллелизм привел Шпенглера к выводу об "одновременности", согласно которой стадии развития одного культурного мира можно определить по аналогии с существовавшими. И для раскрытия развития и будущей картины западного культурно-исторического мира такой меркой стала у Шпенглера античность, в которой его эрудиция была потрясающей. Гораздо меньше уделил он внимания расположенной между античностью и западным миром "магической" арабской культуре. О культурах Египта, Индии, Китая, о Вавилонии и культуре майя, Шпенглер упоминал только в коротких пассажах. И это вызвало ряд обоснованных критических замечаний в его адрес. В основе любой культуры лежит, по Шпенглеру, некий прасимвол, который можно обозначить как судьбу, в каждом случае неповторимую. Это делает культуры непроницаемыми друг для друга. Так, прасимвол египетской, арабской, античной и западной культур - соответственно путь, пещера, отдельное тело и бесконечное пространство. К оценке судьба каждой культуры невозможно подходить с позиций доказательств и объяснения: это область мифа, с которой научное мышление несовместимо.

По мнению Шпенглера, рациональное мышление и, следовательно, естественные науки доступны каждому. Но истинный историк прежде всего чувствует, переживает ход исторического процесса, а такая интуиция - доля избранных.

Итак, жизненный путь каждой культуры запрограммирован судьбой, а ее конкретное содержание определяется специфической душой, внешним выражением которой и является эта культура. Для античной культуры это аполлоновская душа, для арабской - магическая душа, для западной - Паустовская. "В основе "Заката Европы" не лежит аппарата понятий, в основе его лежит организм слов". Эти слова читатель должен не понять, а прочувствовать, пережить. Понятия "свой" - "чужой" Шпенглер называет "душой" и "миром". Для души характерно "становление", для мира - "ставшее". Время в таком пространстве - это "направление". Причинность событий в этом пространстве - "судьба".

Шпенглер вообще считал своими предшественниками и вдохновителями только Гете и Ницше и в чем-то Лейбница. Но уже через Нищие он должен был соприкоснуться с "философией жизни".

о выборе Шпенглера: "Кто же подлинные философы XIX-го века? Выбор странен и вызывающе привередлив: - Шопенгауэр, Вагнер и Ницше, Маркс и Дюринг, Геббель, Ибсен, Стриндберг и Бернард Шоу. Исходным пунктом философии Шпенглера стала, как отмечалось выше, противоположность истории и природы. Ее отмечали уже неокантианцы Виндельбанд и Риккерт, а до них Дильтей. Соответствующее разведение творческой интуиции и разума, как бы скользящего по внешней поверхностт объекта, было характерно и для него. В гораздо большей степени, чем "философии жизни", Шпенглер, по его собственному признанию, был "обязан философии Гeте... и лишь в гораздо меньшей степени - философии Ницше". Особенно подкупало Шпенглера то, что в естественно-научных сочинениях Гeте нельзя обнаружить никаких законов, формул, причинно-следственных связей. Его восхищало и учение Гете о прафеномене, лежащем в основе всего сущего [1]. Но если у Гете Шпенглер взял (или мечтал взять) метод, то Ницше дал ему тему исследования: тему цивилизации и гибели. Свои взгляды Шпенглер стремился доказать методом аналогий, часто весьма условных и не всегда убедительных, но показал себя здесь "подлинным виртуозом". В основе концепции Шпенглера лежала идея циклического развития истории по замкнутым и несоприкасающимся кругам. Сама эта идея уходит корнями в столь глубокую древность.

У Шпенглера - с его принципом культурно-исторического круговорота и идеей обособленности культурных образований - имелось множество предшественников, среди них европейские философы и историки Никколо Макиавелли и Фрэнсис Бэкон, Николай Данилевский и Константин Леонтьев, многие античные и восточные мыслители. Все они в той или иной форме придерживались идеи не прямолинейного, а циклического или спиралеобразного течения истории. Данилевский также отличается от Шпенглера тем, что, выделив 10 культур, он положил в их основу присущие только им ценности: например, для древней Греции - идею прекрасного. Да и сам Данилевский обязан своей концепцией немецкому историку Генриху Рюккерту, в 1857 г. опубликовавшему "Учебник мировой истории в органическом изложении". Специфической чертой его теории было приложение циклической модели не к народам, нациям, государствам и цивилизациям, а к культурно-историческим мирам, понимаемым весьма оригинально.

Мысль о невозможности сравнивать отдельные культуры одновременно очерчивала для Шпенглера и границы их понимания: "Основные черты мышления, жизни, осознания мира столь же различны, как черты лица отдельных людей ... общая символика - прежде всего, языка, - питает иллюзию однородноустроенной внутренней жизни и идентичной формы мира.

В таком случае, почему же сам Шпенглер, будучи представителем западной культуры, считал вправе описывать иные исторические миры, более того, давать характеристики их таинственной и - согласно его же теории - непроницаемой для него души?

Переход от культуры к стадии цивилизации для Запада он датировал рубежом XVIII-XIX вв. Цивилизация, охватывающая, по теории Шпенглера, последние 200-300 лет существования культуры, характеризуется бесцельностью и окостенением. На первый план он выдвигает антагонизм мирового города и провинции. Для первого характерен космополитизм, для второй - чувство родины: "К мировому городу принадлежит не народ, а масса. Ее непонимание всякой традиции, означающее борьбу против культуры... ее натурализм совершенно нового смысла, опирающийся на первобытные человеческие инстинкты и состояния". Смерть мифа в безверии, живого творчества в мертвой работе, космического разума в практическом рассудке, нации в интернационале, организма в механизме.  Шпенглер, а до него Буркхардт и Ницше уловили тенденцию к созданию массовой культуры с ее культом потребления. ти чувства уводили от удручающей реальности в мир души, воспринимавшийся Шпенглером во многом через книги Достоевского. А.И. Патрушев приводит цитату (она приведена и во втором томе "Заката Европы" [14, стр. 248]), в которой Иван Карамазов произносит эпитафию старой Европе, куда собирается поехать: "И ведь знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что!". Достоевский считал западную культуру умершей, поскольку она забыла христианские истины, еще хранимые простым народом, и попала в оковы рационализма и интеллектуализма. И когда Шпенглер говорил о грядущей с Востока "второй религиозности", он шел по следам Достоевского. Если в цивилизации и остается что-либо ценное, так это принцип полезности: "Всякая строка, не предназначенная служить активной жизни, кажется мне ненужной".

Отвергая ярлык пессимиста, Шпенглер писал: "Нет, я не пессимист. Пессимизм означает: не видеть более никакой задачи. Я же вижу еще столько нерешенных задач, что, боюсь, для их решения нам не хватит ни времени, ни людей" .  Итак, для Шпенглера характерен "исторический релятивизм". Нет ничего "общечеловеческого", каждая культура творит свой мир, свое пространство, свое время, свои числа, свою логику... Но ведь любой релятивизм абсурден: Франк легко приводит логическое рассуждение, которое убеждает нас в том, что релятивизм возможен лишь относительно некоторого абсолюта. "В отношении Шпенглера это основное возражение должно прежде всего приводить к уяснению противоречия, заключающегося между содержанием еории Шпенглера и самим фактом возможности такого синтезирующегося обзора разных культур, который дан в его книге". По мнению Франка, сам факт того, "что европеец 20-го века с любовью и чутким пониманием проникает в своеобразный дух индусской и египетской, античной и арабской культур".

Статья Николая Бердяева, как многие его произведения, оказывается удивительно искрящимся и блестящим нечто. Начав с цитат из "Фауста" Гете, он присоединяется к признанию мыслей Шпенглера "своими" для русских мыслителей, перечисляя свои статьи с похожими мыслями, а то и названиями - "Конец Европы", "Конец Ренессанса". И снова взгляд со стороны: "Книга Шпенглера - замечательная книга, местами почти гениальная, она волнует и будит мысль. Но она не может слишком поразить тех русских людей, которые давно уже ощутили кризис, о котором говорит Шпенглер" [5].

  Не стремясь классифицировать философию Шпенглера, Бердяев, однако, называет его "интуитивистом" в гетевском смысле, отчего его взгляд на историю чем-то напоминает изучение живой природы: "У него нет даже философии истории, а исключительно - морфология истории". Шпенглер очень произволен, он не считает себя связанным никакой общеобязательностью. Он, прежде всего, - парадоксолист. Для него, как и для Ницше, парадокс есть способ познания". Однако Шпенглер - не пессимист, разве что идея прогресса вызывает у него неприятие: он возвращается к идее о круговороте. Он не только сам нерелигиозен, но он и не понимает религиозной жизни человечества. Он просмотрел роль христианства в судьбе европейской культуры. Это - самая поражающая сторона его книги. В этом ее духовное уродство, почти что чудовищность ее. Не нужно быть христианином, чтобы понять значение христианства в истории европейской культуры".   Бердяев ставит философу в вину то, что он, так точно описывая стремление фаустовской души к бесконечности, совершенно "просмотрел значение христианства для европейской истории, для судьбы европейской культуры. Судьба эта - христианская судьба. Он хочет оттеснить христианство исключительно к магической душе, к типу еврейской и арабской культуры, к Востоку. И он обрекает себя на непонимание смысла европейской истории.

Цивилизация еще не кончается. Цивилизация будет еще праздновать свои победы. Но после цивилизации наступит смерть для западно-европейской культурной расы. После этого культура может расцвести лишь в других расах, в других душах.

Нас, русских, нельзя поразить этими мыслями. Мы давно уже знаем различие между культурой и цивилизацией. Все русские религиозные мыслители утверждали это различие. Все они ощущали некий священный ужас от гибели культуры и надвигающегося торжества цивилизации. Борьба с духом мещанства, которое так ранило Герцена и К. Леонтьева, - людей столь разных укладов и направлений, основана была на этом мотиве. Цивилизация по существу своему проникнута духовным мещанством, духовной буржуазностью. Капитализм и социализм совершенно одинаково заражены этим духом", - пишет Бердяев и приводит соответствующие идеи у К. Леонтьева, Вл. Соловьева, Достоевского. Их отношение к Западной Европе проникнуто сочувствием к ней и неприязнью к бездушной цивилизации, что роднит их с европейскими романтиками и символистами.

Отмечая интернационализацию, исчезновение замкнутости стран и народов (и это за сто лет до нынешней "глобализации"!), Бердяев предсказывает "новое средневековье", когда духовным и культурным проявлениям, возможно, предстоит изгнание посреди всеобщего варварства - как бы мы сейчас сказали, среди варварства высоких технологий. И тем не менее Бердяев верит, что эта культура найдет новое христианское Возрождение. По его мнению, "духовная культура, если и погибает в количествах, то сохраняется и пребывает в качествах", и в этом заключается полемика Бердяева со Шпингалетом. Шпенглер критикует современных мыслителей с их "узким историческим горизонтом", с их "шаблонным кругом идей" о прогрессе. "Шпенглер утверждает, что одной из главных причин - почему в хаотической картине исторических явлений не была выяснена истинная структура истории, заключается в неумении отделить один от другого взаимно друг друга проникающие комплексы форм культурного и цивилизованного существования.

Судьба есть слово, которое постигается чувством. Время, тоска, жизнь - эти слова тесно связаны друг с другом. От судьбы ведет путь к очень трудно уловимому переживанию, которое я называю переживанием глубины. С временем связана судьба, а с пространством - причинность. Третьим и весьма трудным понятием является понятие физиономического такта.

Тем, что я разумею под этим словом, в действительности обладает всякий человек. Он живет с ним, он непрестанно применяет его на практике. Но здесь мы имеем в виду очень высокую форму развития этого такта, непроизвольный и бессознательный метод инстинктивного прозрения не в повседневную жизнь, а в ход мировых событий, - метод, которым действительно владеют немногие. Это как раз то, в чем совпадают, несмотря на всю противоположность практики и теории, прирожденный государственный деятель и подлинный историк. Особенность моего учения в том, что оно совершенно сознательно построено на этом методе действительной жизни. Оно получает благодаря этому внутренний порядок, но не превращается в систему.

Релятивизм в истории, как я его понимаю, есть одно из выражений судьбы.

Однократность, непоправимость, невозвратимость всего совершающегося есть та форма, в которой судьба является человеку. Показываю при помощи того опытного факта, что мировая история не есть какой-нибудь единый процесс, а группа, состоящая пока из восьми высоких культур. Этим вскрывается различие между фактами и истинами. Факт есть нечто однократное, что было или будет в действительности. Истина есть нечто, что вовсе не нуждается в действительном осуществлении для того, чтобы существовать в качестве возможности. Судьба имеет отношение к фактам, связь причины и действия есть истина.

"Исторический взгляд" есть нечто, возможное только для западно-европейского человека, да и для него лишь с сегодняшнего дня; еще Ницше говорил об исторической болезни. Он имел при этом в виду то, что видел тогда повсюду вокруг себя: чуждающуюся жизни романтику литераторов, мечтательное погружение филологов в какое-нибудь далекое прошлое, робость патриотов с их постоянной оглядкой на предков, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг, сравнение за недостатком самостоятельности.

сторический взгляд есть нечто прямо противоположное. Он означает знание, уверенное в себе, строгое, холодное знание. Тысячелетие исторического мышления и исследования накопило для нас необ'ятную сокровищницу не знания - это было бы не так важно, - а опыта. Это жизненный опыт в совершенно новом смысле, - разумеется, если взглянуть на него в той перспективе, которую я здесь наметил. Мы, и немцы больше, чем какой-нибудь другой народ, видели до сих пор в прошлом образцы, по которым следует жить. Но образцов не существует. Существуют только примеры, - примеры того, как развивается, достигает своего завершения и склоняется к своему концу жизнь отдельных людей, целых народов и целых культур, как относятся друг к другу характер и внешнее положение, темп и продолжительность жизни. Мы видим в них не то, чему мы должны подражать, а ход развития, который учит нас, как из наших собственных предпосылок разовьются наши собственные дальнейшие пути.

В первый раз мы усматриваем, как факт, что вся литература идеальных "истин", все эти благородные, благодушные, вздорные замыслы, проекты и решения суть нечто вполне бесполезное, что повторялось и во всех других культурах в соответствующие периоды и всегда имело только тот результат, что какой-нибудь маленький ученый в своем углу мог впоследствии написать об этом книгу. И поэтому еще раз: для чистого созерцателя истины, может быть, и существуют, но для жизни никаких истин нет, а есть только факты.

Ответ на гос экзамен.

Морфология культуры Освальда Шпенглера(1880-1936). Скандальная известность после первой мировой войны. «Закат Европы»(1818)- самая большая теория европейского сознания того периода - «Апокалипсис Европы».

Основа - различие между пониманием действительности как природы и как истории, кот. возводится в ранг метафизического. Эти понимания базируются на разных гештальтах, представляющих действительность в виде той или иной целостности: природы и истории. Феноменальность природы базируется на принципе механической необходимости(становящееся подчиненно ставшему), а истории на органической(подчиненность ставшего становящемуся). Именно поэтому история не может быть понята естественнонаучным методом, исходя из знания ее элементов, структуры, способов ее внутреннего функционирования. Она не расчленима. Критикует линеарную схему истории «Др. Мир - Среднвек. -Н.в.». Она может быть понята лишь на «феноменальном» уровне, посредством дескрипции ее форм(тех или иных цивилизаций) и их компаративного анализа - отсюда морфология культур. Как исходные данные эти формы не сводимы к чему-то одному как и друг к другу. Каждая цивилизация/культура самодостаточна и герметична. Культура возникает тогда, когда из первоначального хаотического состояния человечества возникает «великая душа» как некий образ, идея в опред. местности в виде народов, языков, вероучений, искусств, наук. Идея - изобилие внутр. потенций. Когда культура полностью их расходует, осуществляется во внешнем, она становится цивилизацией. В ее пространстве мораль, философия, право несут абсолютный смысл, но за ее пределами не имеют никакого смысла. Релятивизм Шпенглера. Культура проходит два этапа развития - собственно развитие культуры, внутренних возможностей. Характеризуется как латентное развитие не направленное на политическую сферу, само в себе. Но за достижением высшего подъема следует кризис - преображение культуры в цивилизацию. Здесь интерес к внешним моментам развития - техника, политика. Проявляется как осознание своей мессианской роли, экспансия цивилизации на других - цезаризм, имперализм. Отрыв от земли, Жизнь сосредотачивается в городах. Отрыв от отчизны - городское сознание космополитично. Это моральный и религиозный кризис. Торжествуют эгалитарные тенденции, стремление к демократии и социализму, политизация человека. Стремление цивилизовать другие народы, донести «мировую культуру», подчинить их себе. Это все является симптомом гибели Западной цивилизации.

История - закономерный круговорот, понятый физико-биологически - закономерность конца. Фатализм. Слияние идеи круговорота и идеи судьбы.

«Человечество» - зоологическая величина. Нет прогресса, нет цели, единой истории, закона исторического развития. Есть лишь существование отдельных замкнутых культур. Налично жизнь существует в одной конкретной культуре, без взаимосвязей. Спорадическая жизнь. «Морфология культуры» - всякая культура переживает свои опред. Возрасты, как человек. Культуры порождаются и умирают как целое. Они не претерпевают исторических изменений в своем изолированном существовании. Нет ни конфликтов, ни противоречий, ни прогресса, ни регресса. Это опред. форма существования чел. зоолог. массы. Т.о. налицо редукция культурного к биологическому, вульгаризация понимания истории и культуры. Быстрое затухание скандального интереса.

Морфология культуры - культура существует не в мировом масштабе, а в ограниченных ореолах и временах. То или иное состояние культуры выражается «душой», «общественным сознанием».

Апполоническая душа - античность, магическая душа - возрождение, фаустовская душа(поиск, стремление) - Новое время.

Формы культуры: китайская, вавилонская, египетская, индийская, античная, западная, майя, арабская. Между существующими культурами может идти внешний обмен, но в нем не может быть заимствование и присвоение. Изолированность и самодостаточность, собств. основа рождения, жизни и смерти - характеристики культуры.

Философские взгляды(википедия)

Предметом философско-культурологических исследований Шпенглера была «морфология всемирной истории»: своеобразие мировых культур (или «духовных эпох»), рассматриваемых, как неповторимые органические формы, понимаемые с помощью аналогий. Решительно отвергая общепринятую условную периодизацию истории на «Древний мир — Средние века — Новое Время» (поскольку она никакого значения не имеет для неевропейских обществ), Шпенглер предлагает другой взгляд на мировую историю — как на ряд независимых друг от друга культур, проживающих, подобно живым организмам, периоды зарождения, становления и умирания.

Нивелирующее единство идеи всемирно-исторического процесса Шпенглер предлагает заменить более богатой содержанием картиной — циклической историей возникновения, расцвета и гибели многочисленных самобытных и неповторимых культур. К числу «великих культур», вполне реализовавших свои потенции, Шпенглер относит китайскую, вавилонскую, египетскую, индийскую, античную, византийско-арабскую, западную, культуру майя, а также «пробуждающуюся» русско-сибирскую. Уникальность каждой культуры обеспечивается своеобразием её «души»: в основе античной культуры лежит «аполлоновская» душа, арабской — «магическая», западной — «фаустовская» и т. д.

Умирание всякой культуры, будь то египетской или «фаустовской» (то есть западной культуры XII—XVIII вв), характеризуется переходом от культуры к цивилизации. Отсюда ключевое в его концепции противопоставление на «становящееся» (культура) и «ставшее» (цивилизация).

Так, культура Древней Греции находит своё завершение в цивилизации Древнего Рима. Западно-европейская культура, как неповторимый и ограниченный во времени феномен, зарождается в IX веке, переживает свой расцвет в 15—18 вв. и с 19 в., с наступлением периода цивилизации, начинает «закатываться»; конец западной цивилизации (с 2000 г.), по Шпенглеру, проделавшему колоссальную работу по сбору фактического материала о различных мировых культурах, сопоставим (или «одновременен») с 1—2 вв. в Древнем Риме или 11—13 вв. в Китае.

Последовательно проводимый Шпенглером тезис об уникальности культур, их сменяемости (не преемственности) вел к признанию их ценностной эквивалентности: все они равны по своему историческому значению и должны сопоставляться вне всяких оценочных категорий.

Сравнительный анализ культур, как считает Шпенглер, обнаруживает единство их судьбы: каждая культура проходит одну и ту же последовательность фаз развития, и основные черты каждой фазы тождественны во всех культурах; все культуры сходны по длительности существования (около 1000 лет) и темпам своего развития; исторические события, относящиеся к одной культуре, имеют соответствия (гомологии) во всех других.

Каждая культура, исчерпывая свои внутренние творческие возможности, мертвеет и переходит в фазу цивилизации («цивилизация», по Шпенглеру, есть кризисный исход, завершение любой культуры), для которой свойственны атеизм и материализм, агрессивная экспансия вовне, радикальный революционизм, сциентизм и техницизм, а также урбанизация («в мировом городе нет народа, а есть масса» («Закат Европы»).

В качестве фундамента исторического метода Шпенглера выступал концепт «смысла чисел», ещё более дистанцирующий друг от друга природу и историю. По мысли Шпенглера, духовная жизнь человека, наделённого «бодрствующим сознанием», разворачивается во времени и в определенном направлении. Как результат, в сознании индивида конституируется присущая только ему, его личная картина мира: либо образно-символическая, либо рационально-понятийная. Посредством типа математического числа или слова фиксируется образное мирочувствование уже ставшего, осуществленного — «природа», согласно Шпенглеру, «исчислима». История же как динамичное осуществление возможной культуры сопряжена с хронологическими величинами и чужда однозначным расчетам.[2]

При этом, согласно Шпенглеру, саморазвитие культуры возможно лишь в контексте осознания её субъектами значимости процедур измерения, счёта, формирования и фиксации образов внешнего мира и т. д. Так, в контексте концепции «смысла чисел», античная культура, базирующаяся, по Шпенглеру, на конечности, телесности числового ряда, противоположена цивилизации современного Запада, фундируемой числовой идеей бесконечности.

Свое собственное видение истории Шпенглер определил как критику классического историзма: по его мнению, именно хронология и «глубинное переживание» судеб культур обуславливают систематизацию явлений по историческому методу — культурология в таком контексте выступает в качестве «морфологии» истории.

По схеме Шпенглера, все способы познания суть «морфологии»; морфология природы — это обезличенная систематика; морфология же органического — жизни и истории — есть «физиогномика» или перенесенное в духовную область подчеркнуто индивидуализированное искусство «портрета культуры». Постижение культурных форм, по мнению Шпенглера, в корне противоположно абстрактному научному познанию и основано на непосредственном «чувстве жизни». Проявления той или иной культуры объединяет не только общая хронологическая и географическая отнесенность, но, прежде всего, тождество стиля, которое обнаруживается в искусстве, политике, экономической жизни, научном видении мира и т. п.

Культуры, по мнению Шпенглера, возникают «с возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле», и столь же бесцельно уходят со сцены («…лишь живые культуры умирают», не оставляя после себя ничего. Морфология культуры Шпенглера сообщила западному миру, что он неудержимо клонится к закату: по убеждению Шпенглера, рационалистическая цивилизация означает деградацию высших духовных ценностей культуры, обреченной на гибель. Великие культуры прошлого, по мысли Шпенглера, как бы демонстрируют Западу его собственную судьбу, его ближайшее историческое будущее. Шпенглер негативно относился как к социалистическим идеям «социализм, вопреки внешним иллюзиям — отнюдь не есть система милосердия, гуманизма, мира и заботы, а есть система воли к власти… „благоденствие“ в экспансивном смысле… Все остальное самообман» так и к национал-социализму — открыто отказался от сотрудничества с нацистами в Германии. Идеи Шпенглера оказали влияние на Тойнби, Ортегу-и-Гассета и др.

Историческими псевдоморфозами Шпенглер называл «случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот — её родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания»[4]. К числу исторических псевдоморфозов Шпенглер относит арабскую культуру и Петровскую Русь

Книги вкратце:

Речь идет о том, чтобы проследить судьбу культуры, именно, единственной культуры, которая нынче на этой планете находится в процессе завершения, западноев-ропейско-американской4 культуры, в ее еще не истекших стадиях.

Средство для познания мертвых форм—математический закон. Средство для

понимания живых форм — аналогия. Таким образом различаются полярность и

периодичность мира.

Том 2

Дом — это самое чистое выражение породы, которое вообще существует. Достаточно сопоставить строй старосаксонского и римского дома, чтобы почувствовать, что душа этих людей и душа их дома — одно и то же. Когда исчезает орнамент, всего-навсего меняется некоторый язык; когда исчезает тип дома — вымерла некоторая человеческая порода.

В начале любой культуры над крестьянским двором поднимаются две четкие формы высшего ранга, одна — как выражение существования, другая — как язык сознания: замки и соборы. В них противоположность тотема и табу, вожделения и страха, крови и духа обостряется до грандиозной символики.

В пласте горной породы заключены кристаллы определенного минерала. Возникают трещины и разломы; вода просачивается вовнутрь и вымывает с течением времени кристаллы, так что остаются лишь пустоты, сохраняющие их форму Позднее в игру вступают вулканические явления, взрывающие породу: расплавленные массы пробиваются вовнутрь, застывают и в свою очередь кристаллизуются Но им уже не дано образовать свою собственную форму — они должны заполнить наличную, так возникают поддельные формы, кристаллы, внутренняя структура которых противоречит их внешнему строению, один вид минерала с внешними чертами другого. Минералоги именуют это псевдоморфозой

Исторические псевдоморфозы — так называю я случаи, когда чужая старая культура так властно тяготеет над страной, что молодая и родная для этой страны культура не обретает свободного дыхания и не только не в силах создать чистые и собственные формы выражения, но даже не осознает по-настоящему себя самое.

Таков случай арабской культуры. Ее предыстория лежит всецело в регионе древнейшей вавилонской цивилизации, которая уже два тысячелетия была добычей сменявших друг друга завоевателей.

Магическая культура занимает географически и исторически наиболее центральное место в группе великих культур — единственная, которая в пространстве и времени соприкасается почти со всеми остальными. Ибо нация магического стиля не имеет своего родного языка. Существует талмудическая, манихейская, несторианская и даже неопифагорейская национальные литературы, но нет греческой или еврейской. История религии разлагает эту область на отдельные дисциплины в соответствии с западноевропейскими вероисповеданиями, причем для христианской теологии решающей была и по сей день остается “филологическая граница” на востоке. Персидский мир достался иранской филологии. Перенос столицы в Византию был грандиозным символом . Но этот акт совершился с опозданием на целых три века, а это были решающие века ранней магической культуры. Псевдоморфоза начинается с битвы при Акциуме —здесь должен был победить Антонии. Решалась совсем не борьба между Римом и эллинизмом, эта борьба была доиграна при Каннах. При Акциуме нерожденная арабская культура стояла против дряхлой античной цивилизации. Дело шло об аполлоновском или магическом духе, о богах или едином боге, о принципе или халифате. Победа Антония освободила бы магическую душу, его поражение подчинило регион этой души окаменевающему цезаризму. Единственная в своем роде особенность, благодаря которой христианство поднялось над прочими религиями этой богатой архаики,— образ Иисуса. Среди всех великих творений этих лет не было ничего, что можно было бы поставить рядом с ним. Здесь нет философии. Его изречения — это слова ребенка, окруженного чуждым, дряхлым и больным миром. Никаких социальных размышлений, никаких проблем, никакого умствования.

Мир, раскрывающийся перед магической бодрственностью, обладает особым родом протяженности, которую можно назвать протяженностью пещеры — с той оговоркой, что западному человеку очень трудно найти в своем запасе понятий хотя бы слово, сколько-нибудь намекающее на смысл магического “пространства”. Ибо “пространство” обозначает для воспринятия обеих культур совершенно разные вещи. Мир как пещера — это столь же отлично от фаустовского мира как дали с его страстным устремлением в глубину, сколь и от античного мира как средоточия телесных вещей.

Свет светит в Пещере и борется с тьмой (Ио. I, 5). Свет и тьма — магические субстанции. Так идея Логоса вновь и вновь возвращается к интуиции света, из которой она была извлечена магической мыслью. Мир магического человека наполнен настроением сказки. Дьявол и злые духи угрожают человеку, ангелы и феи защищают его. Существуют амулеты и талисманы, таинственные земли, города, постройки и существа, тайные сочетания букв, печать Соломона и Камень Мудрецов. И на все это изливается мерцающий свет Пещеры, который постоянно может быть поглощен привиденческой ночью. Тот, кому это богатство образов покажется причудливым, должен подумать о том, что в таком мире жил Иисус и что его учение должно быть понято лишь отсюда. Первое, что чувствует над собой в качестве кисмета человек этой культуры от беднейшего раба и носильщика вплоть до пророка и халифа включительно, есть не безграничный бег времен, недопускающий вернуться раз потерянному мгновению, но начало и конец “дней сих”, которые незыблемо утверждены и между которыми человеческое существование занимает свое от века уготованное место. Не только мировое пространство, но и мировое время имеет форму пещеры, и из этого вытекает глубокая, истинно магическая убежденность: “всему свое время”, от пришествия Искупителя.

Арабское слово для этого — “ислам”, покорность, но “ислам” представляет собой также и постоянное настроение Иисуса, как и любой другой религиозно гениальной личности, выступившей в пределах этой культуры Готическая набожность есть нечто совсем иное, и если мы попытаемся мысленно элиминировать из набожности святой Терезы, Лютера или Паскаля Я, утверждающее себя перед божественно-бесконечным, ничего не останется Фаустовское первотаинство покаяния предполагает сильную и свободную волю, которая преодолевает самое себя. чисто магическая идея благодати. Она лежит в основе всех таинств этой культуры, прежде всего в основе магического глубочайшую антитезу к покаянию в фаустовском смысле. Божество излучает благодать, человек воспринимает ее, но не добивается ее. ем самым августиновская постановка вопроса незаметно подменяется другой, которую сам Августин никогда не понял бы: представляют ли из себя воление и мышление свободные силы или нет? Как ни отвечать на этот вопрос, ясно одно: эту борьбу единичное Я должно вести, а не претерпевать. Фаустовская благодать относится к успеху воления, а не к роду субстанции.

Философия истории О. Шпинглера

Итак, творчество Освальда Шпенглера (1880— 1936) посвящено философии истории, которая, по его мнению, и есть подлинная философия. Главное произведение его — «Закат Европы», первый и второй тома которого вышли соответственно в 1918 и 1922 гг. Другие работы его меньшего объема: «Пессимизм ли это?», «Пруссачество и социализм», «Человек и техника» и др.

Центральная тема произведений Шпенглера — это история. Но сама история конкретизируется для него в понятии культуры. Поэтому Шпенглера в еще большей степени, чем Ницше, можно назвать философом культуры. В своих произведениях он затрагивает множество философских, а также социально-политических и социологических проблем; все они так или иначе связаны с его пониманием культуры.

Это прежде всего крайний субъективизм и релятивизм, воинствующий антиинтеллектуализм. Как и для всей философии жизни, исходным понятием для Шпенглера выступает «жизнь». он утверждает, что природа и история в одном отношении не отличаются друг от друга: природа и история свою действительность получают только в сознании, в переживании субъекта. Сами они лишены самостоятельной реальности и существуют только в духе.

Он не прибегает к понятию «гносеологического субъекта» или «сознания вообще», с которыми мы встречаемся у субъективных идеалистов других школ, — он объявляет, что «в основе мира, как действительности, лежит я, как возможность, которая в нем нашла свое осуществление».

главная идея Шпенглера — это история как смена отдельных замкнутых культур, исключающая единый исторический процесс, исключающая исторический прогресс. Именно этой идее подчинено у него все.

Шпенглер говорит, что для западного человека, находящегося на высоте своей давно ставшей городской интеллектуальной культуры, существует определенная картина истории. Ее центром являются шесть столетий «мировой истории» на одной малой планете, в то время как горизонт незаметно теряется в астрономических, геологических или мифологических деталях. Эта картина, согласно Шпенглеру, есть, по сути своей, результат нашего бодрствующего бытия. Лишь на ее фоне только и может понять себя западная душа. Она есть необходимая нам форма восприятия всего того, что действительно существует. С этой твердой точки зрения мы взираем на прошлое и будущее. По-видимому, говорит Шпенглер, нет ничего реальнее этой перспективы. Первобытному человеку, рассуждает он далее, такое воззрение незнакомо, а античный и восточный человек хотя и переживал нечто похожее, но во-всяком случае совсем по-иному. Оказывается, таким образом, что эта ясная «мировая история» принадлежит только нам. уша и мир: этой полярностью исчерпывается сущность нашего сознания, подобно тому, как феномен магнетизма исчерпывается в противоположном притяжении двух полюсов. И эта душа, притом душа каждого отдельного человека, переживающая в себе и, следовательно, творящая весь этот мир исторического становления.

Вещи, явления, процессы объективного мира, включая и исторических личностей и исторические события, существовали (и существуют) не для кого-нибудь, не для того, чтобы их кто-нибудь воспринимал, а сами по себе, поскольку они возникают в объективном процессе естественноисторического развития. Пока мы о них еще не знаем, можно сказать,— и это допускает наш язык, — что они существуют «в себе»; когда же мы о них узнали, опять-таки можно сказать, что они начали существовать и «для нас». Выражения «в себе» и «для нас» имеют лишь гносеологическое значение, и их правомерно употреблять только в этом смысле. Вкладывать в них онтологический смысл значит неправильно пользоваться языком и придавать двусмысленный характер выражению «для нас». Но в этом злоупотреблении повинны практически все субъективные идеалисты.

Фактически Шпенглер пытается подменить науку истории мифотворчеством, действительный ход исторического процесса фантастическим, существующим лишь в его воображении. Но для того, чтобы это сделать, нужно не только отказаться от науки — нужно подменить объективную природу и объективную историю субъективным представлением о природе и жизни. Если нет объективной реальности, если нет объективной истины, открываемой наукой, то можно отстаивать любую, самую произвольную, субъективную картину мира, любой миф.

Вот, собственно, почему субъективистская гносеология так необходима Шпенглеру. Он пишет: «Существует столько же миров, сколько людей и культур, и в существовании каждого отдельного человека этот мнимо единственный самостоятельный и иечный мир,— про который каждый думает, что он существует в том же виде и для других, — есть вечно новое, однажды существующее и никогда не повторяющееся переживание».

Значит, нет никакого объективного реального мира, мира «в себе». Есть только субъективное, индивидуальное представление о мире, меняющееся от человека к человеку, от культуры к культуре. Каждый человек, иногда совместно с другими, создает свой собственный, личный мир, в котором находит выражение его собственная душевность. Поэтому-то, согласно Шпенглеру, «научное познание есть самопознание».

Согласно Шпенглеру, только профаны и обыватели считают природу некоей объективной реальностью. На самом деле «природа — это переживание, насквозь насыщенное совершенно личным содержанием». Шпенглер подменяет действительность представлениями о ней. Поскольку представления о мире изменяются с развитием науки, философии и человечества вообще, поокольку они были неодинаковыми у различных народов в одно и то же время, Шпенглер утверждает, что никакого мира самого по себе нет, а есть только различные физические теории природы; нет мира, а есть только сменяющие друг друга и всегда относительные системы мира. На том основании, что древние представляли себе звездное небо иначе, чем мы, Шпенглер заключает, что сам звездный мир стал другим.

Таким образом, теория познания Шпенглера представляет собой крайнюю форму релятивизма и скептицизма. Для него принципиально не существует знания об объективном мире, а следовательно, и объективной истины. Согласно Шпенглеру, поэтому для подлинного мыслителя нет абсолютно правильных или абсолютно неправильных точек зрения. Все относительно, все изменчиво, все преходяще. Но мало того, что Шпенглер субъективный идеалист и агностик — он еще и воинствующий иррационалист. Он продолжает ту линию критики разума, которую до него вели Ницше.

Из этих слов ясно видно, против кого направляет Шпенглер свой главный удар. Это научный подход к истории, это ее материалистическое понимание. Шпенглер хочет отделить историю от науки, убедить в недопустимости применения к истории такого метода, которым пользуются ученые, изучая природу. Мы знаем, что общественную жизнь отождествлять с природой, конечно, нельзя, что пытаться объяснять общественную жизнь только законами природы — значит преградить себе путь к правильному ее пониманию. Диалектический материализм не приемлет натуралистического объяснения общественной жизни, он считает необходимым изучение общественной жизни в ее качественной специфике. Различие между естествознанием и историей состоит в том, что они изучают качественно разные области действительности, различные, не сводимые друг к другу явления и их специфические законы. История и естествознание — равно науки, только изучают они разные объекты.

Но для Шпенглера, как и для Шопенгауэра, история— это вовсе не наука. Наука, говорит он, всегда есть естествознание. История же — это вообще не знание, а переживание. С точки зрения Шпенглера, природа и история это полярные противоположности и познание их ничего общего друг с другом иметь не может. Противоположность природы и истории для Шпенглера — это противоположность мертвого и живого, покоя и движения, ставшего и становления. Природа— это область мертвого, застывшего, неподвижного; соответственно этому в ней господствуют механизм, закон, причина и действие, число, пространство, рассудок, логика. История, напротив, — это движение, становление, жизнь. История, по Шпенглеру, это само живое бытие. Жизиь есть первое и последнее; жизнь лишена системы, программы, разума; она существует через себя и для себя; и глубочайший порядок, в котором она себя осуществляет, можно лишь созерцать и чувствовать и лотом, может быть, описать. «Познавание, — пишет Шпенглер, — ...есть тот акт переживания, результат которого называется «природа». Познанное и природа идентичны.

Природа, как нечто застывшее, мертвое, выступает раз и навсегда в пространстве, но не во времени. Все познанное, рассуждает Шпенглер, находится вне времени, оно не принадлежит ни прошлому, ни настоящему, ни будущему. Оно обладает надвременным значением. Таково внутреннее свойство законов природы. Закон, коль скоро он установлен, не имеет отношения ко времени. Он аисто- ричен. Поэтому природа, как совокупность закономерностей, не исторична, находится вне времени. Напротив, жизнь, история, становление подчинены принципу направления. В основе их лежит время как необратимый процесс. Здесь, в этой противоположности, говорит Шпенглер, «мы имеем перед собой соотношение жизни и смерти, рождения и разрушения. Рассудок, понятие, «познавая», убивает... Художник, равно как и настоящий историк, созерцает, как нечто становится».

«все логическое — пространственно, неподвижно, механистично». Итак, согласно Шпенглеру, наука, логика убивают жизнь. Зачем же нужна наука? Для чего человек прибегает к двум способам «упорядочения действительности», создает не только историю,, но и природу? Интеллект и опирающаяся на него наука имеют вовсе не теоретическое, а практическое, техническое значение. Со времени своего возникновения наука стала «служанкой технической воли к власти». Мы находим в нем субъективно-идеалистичеокое восприятие мира, релятивизм, скептицизм, интуитивизм — все необходимое для того, чтобы отказаться от науки, начать конструировать мифы. метод аналогий. Шпенглер пишет: «Средством для понимания мертвых форм служит математический закон. Средством для понимания живых форм — аналогия». Следовательно, не анализ исторических событий, их закономерных связей, не изучение исторического процесса в его внутренней закономерности должно быть содержанием исторического исследования. Им должно быть отыскание аналогий, проведение исторических параллелей и на этой основе — создание мифа.

Философоко-историческая концепция Шпенглера создается в противовес прежде всего материалистическому пониманию истории. Шпенглер подменяет идею поступательного развития общества идеей круговорота, а идею закономерности—идеей судьбы. Он иронизирует и издевается над теми, кто верит в безграничное развитие человеческого общества, кто рассматривает всемирную историю как единый процесс. «Никто, — говорит Шпенглер,— не будет ожидать от тысячелетнего дуба, что именно теперь должно начаться его подлинное развитие. Никто не ожидает от гусеницы, с каждым днем растущей на его глазах, что этот рост может продолжиться еще несколько лет. Каждый в этом случае в полной уверенности чувствует определенную границу, и это чувство является ничем иным, как чувством органической формы. Гусеница имеет определенный предел для своего роста, и, следовательно, человеческое общество в качестве организма также должно иметь предел для своего развития. Такова логика Шпенглера.

Шпенглер говорит и о морфологии истории, изучающей развитие культурных организмов. Эта морфология истории устанавливает для каждого культурного организма определенные этапы, фазы. «Всякая культура, — говорит Шпенглер, — переживает возрасты отдельного человека. У каждой имеется свое детство, юность, возмужалость и старость». «Центром моего построения служит идея судьбы» (83, 20). Такова была судьба всех прошлых, уже погибших культур, такова же судьба и нашей, западной культуры — она также обречена на гибель. Если судьба направляет жизненный путь каждой культуры, то конкретное содержание культуры, согласно Шпенглеру, определяется ее душой. Согласно концепции Шпенглера, «культура зарождается в тот момент, когда из первобытно-душевного состояния вечно-детского человечества пробуждается и выделяется великая душа, некий образ из без-образного, ограниченное и преходящее из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго ограниченной местности, к которой она и остается привязанной/ наподобие растения. Культура умирает после того/, как эта душа осуществит полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств и наук и таким образом вновь возвратится в первичную душевную стихию».

У Шпенглера каждая душа, следовательно каждая культура, замкнута в себе. Она ничего общего не имеет с другими культурами. Точка зрения Шпенглера — это солипсизм культурно-исторических типов, культурных кругов. Но критика Шпенглером европоцентризма обманчива. Шпенглер настаивает на необходимости изучения истории культуры других, неевропейских народов только для того, чтобы доказать их абсолютную отчужденность от западноевропейской культуры; а вовсе не для того, чтобы выяснить, какой вклад они внесли в общечеловеческую культуру. Западноевропейская культура, согласно Шпенглеру, не имеет никаких точек соприкосновения с культурами стран Востока. Религиозные, философские, этические взгляды, наука, искусство — все у них совершенно различное. Западноевропейская и восточная душа отделены друг от друга «епроходимой пропастью. Таким образом, в действительности Шпенглер усугубляет концепцию европоцентризма, он отбрасывает неевропейские народы куда-то на периферию всемирной истории, в центре которой по-прежнему возвышается западный мир.

Шпенглер абсолютизирует эти черты своеобразия настолько, что видит лишь то, что отличает культуры различных народов, но он отказывается видеть то, что у них есть общего. И прежде всего, он игнорирует общие черты материальной культуры.

Следует особо отметить, что Шпенглер иногда склоняется к тому, чтобы выделить в качестве особой культуры также и русизм ( Russentum ), разумеется, со своей особой русской душой, противоположной фаустовской. Шленглер, видимо, слишком мало знает о России — о ее истории и культуре, чтобы высказать какое-либо твердое мнение. В то же время он определенно считает «русский дух» весьма отличным от западного, обусловленным своеобразными историко-гео- графическими особенностями. Так, он говорит, что для русской души пространство предстает как поверхность, ибо его прообраз — степь, уходящая за горизонт.

Если взять искусство, то здесь статуя в своей замкнутой телесности является художественным выражением или символом аполлоновской души, а фуга — символом души фаустовского человека.

Вопреки действительной истории науки Шпенглер, например, утверждает, что наша современная математика вовсе не есть дальнейшее развитие математических знаний, которые имелись у греков, арабов и других народов; современная математика для Шпенглера представляет собой совершенно самостоятельный мир математических символов, этот мир символов развивается из глубин фаустовской души и выражает только ее сущность.

Аналогично обстоит дело с астрономическими, физическими и иными науками, а также философскими теориями. Понятия, например, массы, скорости, атома, которыми оперирует современная физика, не имеют, согласно Шпенглеру, никакой модели в действительности, никакого объективного прототипа. Они представляют собой только символы, из которых современный человек конструирует свой мир.

Шпенглер утверждает, что профаны наделяют законы природы каким-то самостоятельным существованием, подобно тому, как дикари верили в существование духов земли или огня. Но законы природы это просто такие формы духа, в которых фаустовский человек утверждает свою волю к власти, свое господство над природой. «Античный человек, по Протагору, был только мерой, а не творцом вещей» (82, 398). Наоборот, современный человек творит мир, мир есть его представление, функция собственного Я.

Релятивистские рассуждения Шпенглера о том, что понимание пространства и времени, равно как и научные и философские теории, являются специфическими для каждой культуры и не имеют точек соприкосновения с соответствующими взглядами, развитыми в рамках других культур. «В основании всякого «знания природы,— пишет Шпенглер,— хотя бы и самого точного, лежит религиозная вера... Нет естествознания без предшествовавшей ему религии. С этой точки зрения, — продолжает он, — нет разницы между католическим и материалистическим природосозерцанием: они говорят одно и то же разными словами. Атеистическая наука также имеет религию; современная механика есть точь-в-точь сколок с христианских догматов, Он заявляет, что каждая наука, как и всякая религиозная вера, в своей глубочайшей сущности есть только миф, она обладает только внутренней достоверностью. И все-таки религиозная вера, по Шпенглеру, является наиболее глубоким проявлением жизни души, жизни духа.

Шпенглер полагает, что именно религиозное чувство наилучшим образом выражает отношение человека к окружающему его миру. Согласно Шпенглеру, с возникновением первых проблесков сознания как ребенка, так и первобытного человека зарождается ощущение непреодолимой противоположности внешнего мира и человека, зарождается пра-чувство, как он говорит, тоски и стремления в этой душе, внезапно осознавшей свое одиночество в мире. Эта тоска, это стремление выступают в сознании, как чувство неизбежности направления, как жуткая и неразрешимая загадка времени. Человеком овладевает безотчетное чувство страха перед миром, перед тем миром, который полагает предел его собственному существованию, возникает страх перед неумолимым течением времени, которое безжалостно превращает будущее в прошедшее и невозвратимое, которое поглощает жизнь человека.

Здесь, в этот решительный момент существования, «...когда человек становится человеком и узнает свое ужасающее одиночество во вселенной, перед ним открывается боязнь мира, как боязнь смерти, предела, пространства. Здесь заложено начало высшего мышления, которое в начале есть размышление о смерти. Каждая религия, каждая философия имеют здесь свой источник... Смысл всякой настоящей-—бессознательной и внутренне необходимой — символики коренится в феномене смерти... Всякая символика проистекает из страха. Она знаменует защиту. Она есть выражение глубокого страха в старом двойном значении слова: ее язык форм говорит одновременно о враждебности и ^благоговении».

Это чувство тленности всего, этот страх перед миром ни на минуту не оставляют человека на протяжении его жизни; но в то же время, согласно Шпенглеру, «боязнь мира, несомненно, есть наиболее творческое ,из всех исконных чувствований»

Боязнь мира вызывает потребность овладеть им, познать его и примирить его враждебность.

Так возникают многообразные системы символик, знаков, имен, которые и служат для заклятия мира. Так возникает культ какой-то высшей силы как первая попытка самозащиты души.

Не подлежит сомнению, что проблема смерти волновала людей с возникновения их сознания. Выступая в той или иной форме, она остается вечной проблемой для человека. В настоящее же время вопрос «быть или не быть» превратился в главный вопрос для всего человечества. Шпенглер заслуживает осуждения не за то, что заговорил о ней, а за то, что у него она стала фокусом всего существования людей, а сознание ее неизбежности — источником всей культуры. Но главное в человеке — не сознание своей смертности, а его созидательные потенции, его способность к физическому и духовному труду, к творчеству, в котором сформировались его человеческие качества и которое представляет собой адекватную форму реализации его «сущностных сил».

Только в периоды глубоких социальных кризисов, когда рушатся или кажется, что рушатся привычные устои всей общественной жизни, в культурном сознании человека может произойти смещение ценностных основ и на первый план, затмевая все другое, выступают обычно более или менее скрытые негативные чувства, мистические переживания, мотивы неотвратимой гибели. И конечно, конец второго десятилетия нашего века в Европе предоставлял буржуазному мыслителю идеальные условия для подобных настроений.

Однако Шпенглер стремится выйти за рамки своей эпохи к более широким обобщениям. Он заявляет, что «человеческое Я, затерявшееся в глубоком одиночестве, в пространстве — вот фаустовское жизнечувствова- ние».

Из этого первоначального, по сути дела, глубоко религиозного настроения, согласно Шпенглеру, и рождаются наука, философия, искусство, рождается и развивается вся культура. Все эти порождения культуры суть создания духа или души культуры, как бы само произвольно принявшие те или иные формы, характерные именно для данной души и, следовательно, для данной культуры. Все они развертывают свое специфическое содержание в бесчисленных вариациях на одну и ту же тему, заданную душой этой культуры.

Первый, наиболее длительный этап представляет собой своего рода подготовительный период: это первоначальное состояние хаоса, период детства и накопления сил. Затем, после него, наступает фаза собственно культуры: это период выявления и осуществления всех потенций, заложенных в душе данной культуры, период интенсивного творчества. В этот период создаются все духовные ценности, расцветают религиозные верования, появляются метафизические системы, создаются величайшие шедевры искусства.

Затем культура вступает в свою последнюю фазу—: начинается период упадка, период цивилизации. На этом этапе духовная жизнь постепенно начинает замирать, религиозная вера падает, философские учения становятся плоскими, искусство вырождается. Сухой рационализм и материализм становятся основой мировоззрения. Внешние стороны жизни берут верх над внутренними.

Достижения недавней культуры некоторое время еще продолжают вызывать интерес, но постепенно забываются. Люди окончательно возвращаются к внеис-торическому, чисто биологическому существованию. «Бессмыслица, зоология начинают господствовать. Становится безразличным — не для отдельных действующих личностей, но для мира — каков будет исход данного события». Культурный организм, как историческое явление, умирает. Это не значит, конечно, что все люди физически гибнут — нет, люди остаются существовать, но они ведут уже не культурное, но лишь биологическое существование!

Весь период жизни каждой культуры определяется Шпенглером приблизительно в 1000 лет, последняя стадия цивилизации продолжается 200—300 лет.

Что это так, станет ясным, как только мы обратимся к оценке Шпенглером общественных классов и его анализу политического положения Западной Европы. Оказывается, прежде всего создателями и носителями культуры являются сословия феодального общества: это — дворянство и духовенство. Именно эти два сословия, как полагает Шпенглер, представляют собой творческую силу всякой культуры; в них, в этих двух сословиях, концентрируется весь смысл исторического процесса.

В этом положении Шпенглера ярко сказывается полная антиисторичность его взглядов, всей его концепции. Дворянство и духовенство (особенно дворянство) — это сословия, принадлежащие к одной вполне определенной, а именно феодальной формации. Шпенглер же превращает их во внеисторические явления, якобы присущие каждому культурному типу вообще. Шпенглер полагает, что творческая сила дворянства вытекает из его кровной связи с землей, а земля — это основа всего человеческого бытия. В этом смысле он считает, что дворянство есть лишь более высокая ступень крестьянства.

Что же касается буржуазии или третьего сословия, то, как говорит Шпенглер, третье сословие уже представляет собой не сословие, а остаток, некое многообразное скопление людей, которое, как таковое, не имеет значения для культуры. Буржуазия, по Шпенглеру, уже покидает область культуры. Культура связана с землей, с деревней, с дворянством, с духовенством, а место деятельности буржуазии — это город, время ее действия — фаза цивилизации. Вот почему Французская буржуазная революция означала уже начало культуры в собственном смысле слова.

И наконец, четвертое сословие — пролетариат или «масса», как выражается Шпенглер, находится уже совершенно за пределами культуры. Шпенглер утверждает, что пролетариат принципиально отвергает культуру с ее зрелыми формами. Он изображает пролетариат как безликую, бесформенную массу, злобно ненавидящую все духовные и культурные ценности и стремящуюся к их уничтожению. «Четвертое сословие,— пишет Шпенглер,— становится выражением истории, переходящей во внеистори- ческое. Масса есть конец, радикальное ничто». Кстати, это тот мотив, который в известной мере получит свое дальнейшее развитие в философии экзистенциализма. Политическое лицо Шпенглера здесь полностью раскрывается. Презрение к народным массам, страх перед рабочим классом, перед пролетарской революцией, которая грозит положить конец эксплуататорским классам и их культуре,— вот что образует социально-психологическую подоплеку концепции «Заката Европы».

Откровенная неприязнь Шпенглера к пролетариату с головой выдает его как идеолога реакционных классов. Но спрашивается: интересы какого именно класса выражает Шпенглер? Шпенглер не скрывает своих симпатий к дворянству, к феодальной культуре. Он отказывает буржуазии в способности культурного творчества, он говорит, что буржуазия не способна создавать новые культурные ценности. Он пишет, что бессмысленно мечтать о возрождении большого искусства или великих метафизических систем. Современное философствование жалко и ничтожно, современное искусство свидетельствует о полном истощении творческих сил. эпоха буржуазии, эпоха совершенно новых задач и новых свершений. Новые люди выступают теперь на исторической арене. Их поприщем становится не живопись, не философия, а хозяйство, техника, политика.

Люди нового поколения возьмутся за технику вместо лирики, за мореходное дело вместо живописи, за политику вместо теории познания, они поступят так, как я того желаю, и ничего лучшего нельзя им пожелать.

Не интенсивная внутренняя работа духа, как в эпоху культуры, а внешняя экстенсивная деятельность— вот характерная черта цивилизации, по Шпенглеру. И сущностью этой деятельности является империализм. «Империализм,— говорит он,— это чистая цивилизация. В его появлении лежит неотвратимая судьба Запада. Энергия культурного человека устремлена во внутрь, энергия цивилизованного —на внешнее.

«Мировая история — это история государств,— пишет Шпенглер. История государств — это история войн». ем более, это относится к эпохе империализма. «Кровь и раса» должны решить судьбу будущего, судьбу будущих войн. В то же время, как признается Шпенглер, самым злободневным вопросом нашего времени является вопрос о социализме.

Шпенглер прямо выступает против марксизма, против марксистской теории научного социализма. Он утверждает, что Маркс, якобы, не понял сущности социализма и, более того, извратил ее. Свою позицию Шпенглер излагает в начале книги в нескольких строчках, где он говорит: «Нужно освободить немецкий социализм от Маркса. Немецкий социализм, так как иного не существует... Мы, немцы, социалисты, и были бы ими даже в том случае, если бы о социализме никогда ничего не говорилось. Другие народы не могут быть социалистами». Социализм — вопреки внешним иллюзиям — отнюдь не есть система милосердия, гуманности, мира и заботы, а система воли к власти... Цель его совершенно империалистическая: благоденствие в экспансивном смысле, но не больных людей, а жизнедеятельных, которым стремятся дать свободу действия, вопреки сопротивлению собственности, рождения и традиции». Такое определение «социализма» с приставкой «национал» вполне могло быть использовано зарождающимся фашизмом. Несколько позже, в брошюре «Прусская идея и социализм» Шпенглер заявляет: «Социализм означает политический, социальный, хозяйственный инстинкт реалистически настроенных народов...

Ибо для Шпенглера социализм — это воля к власти, это стремление к безграничному расширению и подчинению всего мира, это империалистическое стремление к мировому господству. Иначе говоря, социализм — это империализм.

Он противопоставляет две хозяйственных и политических системы; английскую и прусскую. Англия, говорит он, — это страна изолированных индивидов, каждый из них преследует свои собственные личные цели; в Англии господствуют частные, эгоистические, корыстные интересы. В ней нет подлинного государства, в ней лишенный государственного контроля разбойничий класс капиталистов осуществляет диктатуру денег.

Маркс, продолжает Шпенглер, который изучал английские хозяйственные отношения, распространил присущую Англии систему эксплуатации на всю историю и на весь мир; Однако хорошо известно, что Маркс рассматривал Англию как классическую капиталистическую страну, как страну, в которой законы развития капиталистического общества проявились наиболее отчетливо. марксизм— это «капитализм рабочего класса» и ничего общего с подлинным социализмом он не имеет.

Прямой противоположностью английской системе является, по Шпенглеру, система прусская. Основа прусской системы—идея государства, идея подчинения каждого человека государственному целому. Прусский дух требует, чтобы воля отдельного лица растворялась в общей воле, пишет Шпенглер. Здесь нет частных интересов, здесь есть только общие интересы. Шпенглер заявляет, что в Германии нет капиталистов и нет рабочих. Если каждый француз буржуа, то всякий настоящий немец рабочий, а каждый рабочий в конце концов есть чиновник, который служит общему делу. власть принадлежит целому. Целое суверенно. Всякий занимает свое место. Приказывает и ему повинуются.

Вот это и есть, по Шпенглеру, подлинный социализм, потому что социализм, говоря чисто технически, это принцип чиновничества. Итак, в воображении Шпенглера на арене мировой истории вырисовываются две враждебных системы: английский капитализм, с одной стороны, и прусский социализм — с другой. Силе денег противостоит сила права. Так представляет себе Шпенглер современное политическое положение Европы. Империализм, он же социализм, должен найти свою политическую форму в цезаризме, в военной диктатуре нового властителя.

Появление цезаризма,— продолжает он, — сломит диктатуру денег и их политического орудия, демократии. Иначе говоря, английская капиталистическая система будет побеждена прусским «социализмом» с новым цезарем во главе.

Свою книгу «Человек и техника» Шпенглер начинает вопросом «Что означает техника?», каков ее смысл в истории, каков ее нравственный и метафизический статус? Шпенглер полагает, что техника стара, как мир, или, во всяком случае, как человек. Понимает он ее весьма широко, поскольку слово «техника» имеет много значений. Можно говорить, например, о технике дипломатии и о технике танца. Но в любом случае, считает Шпенглер, «техника есть тактики всей жизни». В первую очередь техника есть средство борьбы с природой. Но н в этом случае Шпенглер как идеалист не придает большого значения материальной, физической стороне техники. На первый план он выдвигает деятельность, имеющую цель, некоторый замысел. Сами орудия и машины для него — это нечто вторичное, они порождаются мышлением, стремящимся к осуществлению цели и создающим средство для этого. В этом смысле техника представляется как осуществление свойственного европейскому человеку фаустовского стремления подчинить себе природу, стать ее господином. Возникает характерная для капиталистического общества и капиталистического применения техники ситуация: отчуждение труда и результата труда от работника, а человечества в целом — от природы. Безудержное развитие техники чревато, по Шпенглеру, весьма серьезными последствиями: «Творение восстает против своего творца... Властелин мира становится рабом машины. Шпенглер полагает, что демократия, которой так любят хвалиться правящие круги в Европе, является мнимой. «Демократические» порядки он подвергает резкой и достаточно убедительной критике, показывая, что они скрывают безраздельное господство правящих слоев. Он признает обострение социальных антагонизмов между «исполнителями» и руководителями, которое может привести к «бунту масс». Кроме того, что еще важнее, возникает противоречие между европейскими промышленно развитыми странами и другими «расами», которые ранее не испытывали ни малейшей потребности в техническом творчестве. Сейчас они стали усваивать технические достижения Европы, с тем чтобы использовать их против Запада. К тому же из этих стран в Европу уже хлынула дешевая рабочая сила, что неизбежно вызовет безработицу в развитых странах. А «безработица, — говорит он, — это не кризис, а начало катастрофы».

Машинная техника останется с фаустовским человеком до конца и однажды будет разрушена и забыта — железные дороги и пароходы, так же как когда-то римские дороги и китайская стена, наши гигантские города с их небоскребами, так же как дворцы старого Мемфиса и Вавилона. «История этой техники быстро приближается к неизбежному концу. Она будет исчерпана, как и все великие формы любой культуры. Когда и каким образом, этого мы не знаем».

Шпенглерианство, наряду с некоторыми другими философскими и идейными течениями того времени, в известной мере сыграло роль вдохновителя и предшественника фашизма. История как борьба крови и рас, как война, в которой торжествуют воля к власти, идея цезаризма, идея истинно прусского социализма, наконец, идея судьбы, обоснование и творчество социальных мифов — все это было воспринято идеологами фашизма. открытый пессимизм Шпенглера был несовместим с авантюристическим ура-оптимизмом гитлеровцев. Во-вторых, в концепции Шпенглера слишком резко прославлялись сильные личности и государства, в ней оставалось мало места для демагогии национал-социализма, поскольку он пытался как-то апеллировать к широким массам. Принцип так называемой «народности» национал-социализма остался Шпенглеру совершенно чуждым. Учение Шпенглера было слишком интеллигентским, оно не годилось в качестве средства массового воздействия.

Шпенглер считал, например, что высшую расу отличают вовсе не биологические признаки, не цвет волос, рост, величина лицевого угла и т. д. — всему этому он не придавал значения, — но лишь духовные качества. Речь у него, следовательно, шла не о биологической, а о духовной аристократии. Поэтому Цезарь, полагал он, может черпать пополнение высшей расы из представителей любых общественных групп.

В чисто философском плане от Шпенглера тянется прямая линия к экзистенциализму. Мысль Шпенглера о погруженности одинокого человеческого существования в поток времени, о страхе человека перед враждебным, наступающим на него миром — все это получило свое всестороннее развитие у экзистенциалистов — Хайдеггера и Ясперса в Германии.

В социологическом плане идея замкнутых, обособленных культур также нашла своих сторонников в лагере империалистической- реакции. Эта идея была использована для вывода о существовании непреодолимой пропасти между западной и восточной культурами, о принципиальной противоположности запада и востока и долгое время играла большую роль в современной идеологической борьбе.

Что касается идеи цикличности культур, то она отнюдь не умерла. Наоборот, она получила своего энергичного защитника в лице английского историка Арнольда Тойнби (1889—1975). Его многотомная работа «Изучение истории», (« The Study of History ») излагает сходную концепцию, основанную на большом и хорошо систематизированном эмпирическом материале. Правда, между концепциями Шпенглера и Тойнби имеются существенные различия. Тойнби не пользуется такими мистическими понятиями, как судьба и душа. Он не принимает идею замкнутости культур и показывает их реальное взаимодействие. И наконец, Тойнби не считает западное общество обреченным на гибель. Сама же идея культурной символики, по-видимому, послужила толчком для создания бывшим неокантианцем Э. Кассирером своей «Философии символических форм», в которой все культурные явления — религия, искусство и пр. — рассматриваются как некоторые символические системы.

Во-вторых, получила распространение идея о том, что наука не занимает никакого привилегированного места в системе культур. Во второй половине XX в. наука стала рассматриваться прежде всего в социологическом плане, как некоторый культурный фактор, равноправный с другими явлениями культуры и не обладающий никакими особыми преимуществами в отношении приобретения истинного знания о мире.

В-третьих, мысль Шпенглера о том, что наука включает совершенно ненаучные элементы и покоится на них, неожиданно получила горячую поддержку со стороны представителей исторической школы в философии науки

И, наконец, Шпенглер был предшественником и зачинателем философии техники, которая в настоящее время образует целое направление в философско-со- циологической мысли.

Все это поддерживает и усиливает интерес к Шпенглеру как философу и заставляет советских философов вновь и вновь обращаться к изучению его работ.

КНИГА:

Шпенглер О. Закат Европы. Образ и действительность. т.1

ОГЛАВЛЕНИЕ

Тема. - Определение будущей истории. - Историческое сравнение. -- Морфология мировой истории - новая философия, - Для кого существует история? - Античный человек не историчен. - Его отношение к хронологии и астрономии. - Картина мира индуса и египтянина. - "Мумия и сожжение мертвых как символы времени. - Западный человек, предрасположенный в высшей степени исторично.

Форма мировой истории. - "Древний мир - Средние века - Новое время". - Поверхность схемы, отсутствие пропорции. - Линейность. - Восточное происхождение; прибавление "Нового времени" на Западе. - Усиливающееся разложение картины. - Западная Европа отнюдь не центр тяжести. - Полная относительность. - Метод Гёте как единственно исторический. - "Мировая история" как история группы высших культур. - Культуры как организмы.

Римская история как ключ к уразумению будущности Запада. - Наше предшествующее отношение к античному, идеологическое или материалистическое (Ницше и Моммзен). - Узость обеих точек зрения. - "Падение Запада" и проблема инвилизации. -

Цивилизация как конец всякой культуры. - Греция и Рим: культура и цивилизация, - Мировой город и провинция. -

Римская империя: нормальное конечное состояние всякой цивилизации. - Современность и империализм.

Необходимость основной мысли. - Круг ее применения. - Связь с философией. - Незначительность теперешнего философствования; никакой живой связи с эпохой. - Остается ли еще настоящая возможность? - конец систематического и этического периода последний - скептический (историко-относительный). - Центр тяжести - проблема формы, вместо проблемы познания и ценности. - Расширение исторической морфологии в универсальную символику.

ГЛАВА ПЕРВАЯ О СМЫСЛЕ ЧИСЕЛ....................................................................... 106

Основные понятия. - Направление и протяженность хронологическое и математическое число. - Число как принцип ограничения. - Нет "числа в себе". - Существует несколько математик. - Кантово понятие a priori.- Форма познания не постоянна и не общеобязательна: она - функция соответствующей культуры. - Стили познавания. - Внутреннее сродство математики и языка форм современных ей искусств. – Эвклидова геометрия и пластика статуй. - Анализ и контрапункт.

Античное число как величина (мера). - Телесная, не пространственная протяженность. - Отсутствие иррациональных и отрицательных чисел. - Аристархова система мира. - Математика и религия. - Число и смерть. - Диофант и арабское число (алгебра). - Декарт и анализ бесконечного. - Западное число как функция. - История западной математики - прогрессирующая эмансипация от понятия величины. - Иррациональное антиэллинично.

Боязнь мира и взыскание мира. - Происхождение математического, религиозного и художественного языка форм: выражение страха перед неизвестным. Геометрия и арифметика (измерение и исчисление) - устарелые названия.Квадратура круга - классическая античная проблема предельности. - Математика малого (античное государство). - Конструкция и операция. - Классическая западная проблема предельности: предельное значение в счислении бесконечных величин (связь со стилем барокко). - Анализ выходит за пределы, доступные зрительному чувству. - Античная аксиома параллельных линий и неэвклидовы геометрии. - Пространства многих измерений (множественности точек). – Последняя формулировка фаустовского числового мышления: учение о трансформации и учение об инвариантах. - Исчерпание формальных возможностей и конец западной математики.

ГЛАВА ВТОРАЯ ПРОБЛЕМА МИРОВОЙ ИСТОРИИ.............................................156

I. Физиогномика и систематика

Необходимость нового исторического метода. - Устранение идеального и морального моментов как мерил развития. - История и природа. - Образ и закон. - Направление и протяженность. - Физиогномика и систематика как два способа морфологического наблюдения мира.

Что такое культура" - Структура высшей истории. - Прафеномен Гёте. - Темп, продолжительность жизни, смерть высоких культур. - Повторяемость протекания культуры в принадлежащем к ее составу отдельном существовании. - Понятие гомологии эпох. - Однообразное строение всех культур. - Возможность морфологического предсказания и реконструкция исторических периодов.

II. Идея судьбы и принцип причинности....................................... 181

Две формы космической необходимости: органическая и неорганическая логика-судьба и причинность (чувство жизни и форма познания). - Связь с взысканием мира и боязнью мира. - Основанная на причинности форма мира как попытка рассудка победить судьбу. - Судьба как определенный вид бытия прафеномена.

Проблема времени. - Ошибочные мнения систематиков: "время и пространство". - Время (необратимость) как судьба. - Время не понятие, оно недоступно научному познанию. - Счисление пространства и счисление времени ("что" и "когда"): естественно-исторический мировой вопрос. - Математика и хронология.

Время, судьба и трагедия. - Эвклидловская и аналитическая трагика (трагика положения и трагика развития). - У каждой культуры собственная идея судьбы. - Границы возможности понимания "мировой истории других". - Великие символы времени, как единственное средство: Часы. Формы погребения. Календарь. Эротика. - Государственное устройство и чувство времени: античная, египетская и западная идеи государственности. - Стоицизм и социализм: их связь с пластикой и музыкой.

Судьба и случай. - Причинность и предопределение. - Трагика случайностей (Шекспир). - "Тюхэ" и стиль античного бытия. - Астрология и оракул. - Античная трагедия судьбы. – Логика истории: Колумб и испанский век. - "Эпоха" и "эпизод". - Анонимная и личная форма истории. Судьба Наполеона. - Лютер.

Есть ли подлинная историческая наука? - Смешение физико-причинных и историко-физиогномических методов. - История, как "процесс". - "Голод и любовь". - Социальная драма, как параллель к материалистическому историческому пониманию. - Отсутствие скепсиса. - Последние задачи.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ МАКРОКОСМ...................................................................................231

I. Символика картины мира и проблема пространства......................-

Что такое символ? - Идея макрокосма. - Мир - итог символов по отношению к душе. - У каждого человека есть свой окружающий мир. - Пространство и смерть. - "Все преходящее есть только подобие". - Проблема пространства. - Только глубина (третье измерение) образует пространство. - Теория Канта. - Независимость математики от созерцания. - Переменчивость картины видимого. - Множественность возможных родов пространства. - Глубина пространства = направление (время). - Идентичность переживания глубины с пробуждением внутренней жизни. - Идеальный тип протяженности: у каждой культуры свой прасимвол. - Западный прасимвол: бесконечное пространство. - Проблема Канта не существует для греков. - Эвклидова аксиома о параллельных линиях и многочисленность структур пространства в западной математике. - Античный прасимвол: материальное отдельное тело.

II. Аполлоновская, фаустовская и магическая души....................... 259

Олимп и Валгалла. - Магическое и фаустовское христианство. – Античный политеизм (Бог как тело) и западный монотеизм (Бог как пространство). - Египетский прасимвол - дорога. - Смысл архитектуры пирамид,

Двоякий смысл искусства: подражание и символика (взыскание мира и боязнь мира). - Всякое раннее искусство есть архитектура; камень и прасимвол. - Форма государственного устройства и архитектурные формы: выражение воли, заботливости, длительности - Гогенштауфены и фараоны. - Внешняя архитектура и внутренность зданий. - Проблема стиля. - Единство и продолжительность жизни внутри одной культуры. - Египетский стиль как образец истории стиля. - Совпадение его фаз с фазами западного стиля. - Единство стиля от романской эпохи до стиля империи. - Перенесение центра тяжести стиля из ранней архитектуры в одно из изобразительных искусств. - Дорика и ионика, готика и барокко как первоначальная и приближающаяся к старости фазы одного и того же стиля. - Задача науки об искусстве: сравнительные биографии больших стилей. - Психология художественной техники. - Действительный объем арабского искусства: древнехристианское "позднее античное" искусство как начало, магометанское, как поздняя эпоха. - Мозаика, арабеска. - Соединение круглой арки с колонной - арабский мотив.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МУЗЫКА И ПЛАСТИКА..........................................................................296

I. Изобразительные искусства.......................................................................-

Невозможность разделения искусств по стационарным техническим принципам, - Музыка - изобразительное искусство. - Выбор среди возможных внутри культуры искусств. - Тенденция всех античных искусств к круглой пластике (650-350 гг.).- Связь с Эвклидовой геометрией. - фресковая живопись, как первая ступень. - Между 1500-1800 гг. соответствующее развитие инструментальной музыки. - Контрапункт и анализ: победа музыки над живописью и архитектурой: рококо.

Характер Ренессанса как антиготического (антимузыкального) движения. - фреска и статуя во Флоренции определяются готическим чувством формы (пространство картины). – Линейная и воздушная перспективы. - Парк. - Исторический ландшафт.

Символика красок. - Краски переднего плана и дали. - Эллинская четырехкрасочная фреска. - Голубые и зеленые краски - краски пространства. - Трактование заднего фона: отрицание его в античной фреске, золотой фон мозаики, перспектива глубины в масляной живописи. - Незатушеванный мазок кисти у венецианцев как выражение исторического чувства. - Коричневый тон Рембрандта.

II. Изображение нагого тела и портрет....................................343

Античный и западный идеал человека: трактование тела по ограничивающим его поверхностям или трактование физиогномическое. - Головы античных статуй. - Фаустовские изображения нагого тела невозможны. - Портрет во Флоренции и Венеции. - Микеланджело и конец западной пластики. - Леонардо свободен от идеалов Ренессанса; открыватель; физиологи вместо анатомии. - Сикстинская Мадонна Рафаэля - последний образец большого искусства линии на Западе.

В каждой культуре существует группа больших искусств. - В фаустовской - инструментальная музыка, в аполлоновской - пластическое изображение нагого тела, как средоточие их. - Одновременность развития; идентичная длительность. - Понятие импрессионизма: физиогномика мазка кисти. - Параллели китайскому искусству: парк, музыка. - Перспектива. - Проблема plein air'a; его противоположность импрессионизму, начиная от Леонардо до Рембрандта: культура и цивилизация. - Конец западной живописи.

Конец фаустовской музыки, "Тристан" и "Парсифаль". Байрейт и Лергам: конец античной скульптуры. - Невозможность продолжения органического развития. - Александринизм. - Последние стадии египетского и античного искусства.

ГЛАВА ПЯТАЯ. КАРТИНА ДУШИ И ЧУВСТВО ЖИЗНИ..............................................388

I. О форме души

Невозможность науки о душе. - Картина души в каждой культуре

- функция картины Вселенной. - "Душевное тело" и "душевное пространство" античной и западной психологии. - "Воля" как представительница исторического чувства. - Воля к власти: душевная динамика. - Воля и характер (портрет, биография). - Античное "держание себя" (статуя). - Аполлоновская и фаустовская трагика. - Драма положений и драма характеров (анекдотическая и биографическая). - Герой как страстотерпец или деятель. - Понятие катарсиса и стоицизм. - Три единства: идеал формы статуи. - Дневное и ночное искусство.

Популярность и эзотеричность, - подчинение и преодоление. - "Знаток и профан" как выражение энергии расстояния. - Возрастающая эзотеричность западной духовности. - Отношение произведения искусства к зрителю: арабская, китайская, западная живописные перспективы. - Астрономическая картина мира. - Расширение пространства с помощью телескопа. - Парусные суда. - Колумб. - Античность и плавание вокруг Африки. - Античное и северное чувство родины. - Аполлоновская и фаустовская государственные идеи. - Два вида колонизации. - Планы мирового владычества неантичны.

II. Буддизм, стоицизм, социализм.........................................................441

"Ты должен" - специфическая фаустовская форма морали (воля к власти, действие, пространство). - Античное безразличие к переменам в жизни (атараксия). - Мораль - неизменяемая

структура живого бытия. - Каждая культура имеет собственную и единственную исконную форму. - Отношение к математике: "эвклидовская" и "аналитическая" этики (этика стойкости и этика воли), - Катарсис и нирвана. - Моральная теория и практика. - Не сострадание, а "господская" мораль свойственна фаустовской душе: практическая динамика. - Взаимоотношение этики и логики.

Буддизм, стоицизм, социализм. - Превращение культуры и цивилизацию. - Будда, Сократ, Руссо - проповедники начинающейся цивилизации. - Трагическая и плебейская морали: - Эсхил и Стоя, Шекспир и современность. - Культурное понятие действия и цивилизованное понятие работы. - "Возвращение к природе" во всех трех случаях. - Первоначальный буддизм - не религия. - Он не родствен христианству. - Культура и религия, цивилизация и иррелигиозность. - Буддизм, стоицизм и социализм - родственные по форме практические миронастроения. - Метафизически-систематический и социально-этический периоды каждой философии (Индия, Античность, Запад). - Человек мирового города - объект нового способа мышления. - Риторика и журнализм. - Буддийская агитация. - Павел - противоположность Бонифацию.

Два правильных воззрения на социализм, как на форму будущего и форму упадка. - Бессознательный социализм. - Все римляне - бессознательные стоики. - Происхождение социализма от Канта: категорический императив применительно к политике, социальному вопросу, экономике, - Право на работу как фаустовская параллель античному "panern et circenses". - Практические статика и динамика. - Воля к будущности и "третье царство" (Ибсен). - Происхождение западной картины мировой истории: "Древний мир - Средние века - Новое время": энергия направления.

История философии - морфологическая проблема. - Культурная философия и цивилизованная философия. - Этический период "философии без математики". - Возрастающая незначительность метафизических вопросов, начиная с эпохи Аристотеля и Канта. - Политико-экономический характер западной этики: Школа Гегеля. - Система Шопенгауэра - предвосхищенный дарвинизм. - Происхождение дарвиновской теории политико-экономическое. - Сверхчеловек. - Ницше и Шоу: идея подбора как последний вывод этический динамики "ты должен". - Путь философии в XIX в. - Последняя возможность: историко-психологический скептицизм.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ФАУСТОВСКОЕ И АПОЛЛОНОВСКОЕ ПОЗНАНИЕ ПРИРОДЫ.........................................................495

Цель естествознания сделаться чистой механикой - иллюзия. - Всякий закон природы есть число и образ. - Все основные понятия современной физики чисто фаустовской природы. - Всякое "знание" природы находится в зависимости от предшествующей религии. - Античная физика есть статика, арабская - алхимия, западная - динамика. - Алхимия и химия. - Античная и западная теории атомов: малые формы и минимальные количества (единицы образа и единицы действия). - Стоицизм и социализм атомов; отношение к политическим формам.

Проблема движения - центр всякой физики. - Ее неразрешимость, - Элеаты. - Механика Герца. - Физическое понятие необходимости. - Причинность (закон природы) - специфическая западноевропейская формулировка. - Другие возможности. - Условность нашего понятия опыта.

Чувство Бога и познание природы. - "Сила и масса" и стиль барокко.

- Движение как исходный пункт религии и физики. - Теория как миф. - "Материя и форма". - "Сила и масса". -

Бог как высший образ или высшая сила. - Возникновение большого мифа в раннем периоде каждой культуры. - Фаустовский миф возник в 900 - 1200 гг.: идентичность католических, северо-языческих и рыцарски-эпических представлений. - Олимпийский миф и геометрия тел. - Аполлоновские и фаустовские духи природы: одухотворенные предметы (нимфы) и наполненное духами пространство (эльфы). -Древнеримские боги. - Культ императоров - последнее религиозное создание античности. - Поздние античные культы как магический монотеизм: - претворение всех образов в принцип.

Атеизм как отрицание определенной формы религиозности. - Христианство атеистично с античной точки зрения. Античная нетерпимость к нарушению культа, западная нетерпимость к догматическим отступлениям (костры, гильотины), - свобода культа и свобода совести.

Фаустовская физика как догмат силы. - Понятие силы религиозного происхождения. - Его развитие. - Переход Галилея от статики Ренессанса к динамике.

Современная физика на границе ее формальных возможностей. -

Усиливающееся сомнение во всех основных понятиях. - Значение теории относительности: - разрушение Ньютоновой картины мира. - Учение об энтропии: вместе с феноменом необратимости круговых процессов проникает исторический мотив в картину природы. - Соответственно этому статистика и теория вероятности вместо точной математики. - Гипотеза о распадении атомов и идея судьбы. - Энтропия и миф о сумерках богов.

Конец западной науки: самоуничтожение через интеллектуальное

утончение. - Возрастающее схождение физики, химии, математики и теории познания. - Конечная цель: растворение всей научной субстанции в комплексе функций. - Чистая морфология математически-логических форм познания. - Возвращение познания к исходной точке: скептицизм.

Комментарии................................................................................... 572

Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории

том 2. Всемирно-исторические перспективы

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ЛАНДШАФТ. 5

I. Космическое и микрокосм - 5

Растение и животное - 5. Существование и бодрствование - 10. Восприятие, понимание, мышление- 12. Проблема движения- 18. Групповая душа - 22

II. Группа высших культур - 23

Картина истории и картина природы - 23. История человечества и всемирная история - 29. Два периода: примитивные и высокие культуры 34. Обзор высоких культур -41. Внеисторический человек -51.

III. Отношения между культурами - 55

«Воздействие» - 55. Римское право - 61. Магическое право — 69. Западное право - 77.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОРОДА И НАРОДЫ. 88

I. Душа города - 88

Микены и Крит- 88. Крестьянин- 91. Всемирная история- городская история - 92. Образ города - 95. Город и дух - 99. Дух мировой столицы - 102. Бесплодие и распад - 107.

II. Народы, расы, языки - 114

Потоки существования и связи бодрствования- 114. Язык выражения и язык сообщения- 116. Тотем и табу- 118. Язык и речь- 119. Дом как выражение расы - 122. Замок и собор - 125. Раса - 126. Кровь и почва 130. Язык- 134. Средство и значение- 138. Слово, грамматика- 149. История языка- 149. Письменность- 154. Морфология культурных языков- 158.

III. Пранароды, культурные народы, феллахские народы 162

Имена народов, языки, расы- 162. Переселения- 165. Народ и душа169. Персы- 170. Морфология народов- 173. Народ и нация- 175. Античная, арабская, западноевропейская нации - 177.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОБЛЕМЫ АРАБСКОЙ КУЛЬТУРЫ. 193

I. Исторические псевдоморфозы - 193

Понятие - 193. Акций - 196. Русизм - 197. Арабское рыцарское время 202. Синкретизм- 205. Иудеи, халдеи, персы предкультуры - 210. Миссионерство- 215. Иисус- 218. Павел- 229. Иоанн, Маркион- 233. Языческая и христианская культовая церковь - 237.

II. Магическая душа - 239

Дуализм мировой пещеры - 239. Чувство времени (эра, всемирная история, благодать) - 245. Consensus - 250. «Слово» как субстанция. Коран 252. Тайная Тора, комментарий - 255. Группа магических религий - 257. Христологические споры - 266. Существование как распространение (миссионерство) - 269.

III. Пифагор, Мухаммед, Кромвель - 272

Существо религии - 272. Миф и культ - 276. Мораль как жертва - 280. Морфология истории религии - 284. Предкультура: франки, русские 287. Египетское раннее время - 289.

Античность - 292. Китай - 296. Готика (верования в Марию и дьявола, крещение и покаяние) - 299. Реформация- 307. Наука- 312.

Пуританство- 314. Рационализм- 318. «Вторая религиозность» - 324. Римский и китайский культ императора 327. Иудейство - 329.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ГОСУДАРСТВО - 340

I. Проблема сословий: знать и духовенство - 340

Мужчина и женщина - 340. Племя и сословие - 342. Крестьянство и общество- 345. Сословие, каста, профессия- 346. Знать и духовенство как символы времени и пространства- 349. Муштра и образование, нравы и мораль- 356. Собственность, власть и добыча- 359. Священник и ученый- 361. Экономика и наука: дух и деньги- 363. История сословий: раннее время- 365. Третье сословие: город- свобода— буржуазия. - 371.

II. Государство и история - 377

Движимое и движение, «быть в форме» - 377. Право и власть - 380. Сословие и государство- 383. Феодальное государство- 389. От феодального союза к сословному государству- 395.

Полис и династия 396. Абсолютное государство, фронда и тирания - 407. Валленштейн 411. Кабинетная политика- 413.

От первой тирании к второй- 416. Буржуазная революция- 421. Деньги и дух- 425. Бесформенные силы (бонапартизм) - 429. Эмансипация денег — 435.

«Конституция» — 438. От бонапартизма к цезаризму (время «борющихся государств») - 443. Великие войны- 446. Римский период- 449. От халифата к султанату450. Египет - 454. Современность - 456. Цезаризм - 459.

III. Философия политики - 465

Жизнь - это политика - 465. Политический дар - 468. Государственный деятель- 468. Создание традиции- 471. Физиогномический (дипломатический) такт- 472. Сословие и партия- 476. Буржуазия как прапартия (либерализм) - 477. От сословия через партию к свите одиночки- 480. Теория: от Руссо к Марксу- 481. Дух и деньги (демократия) - 484. Пресса - 490. Самоуничтожение демократии через деньги - 494.

ГЛАВА ПЯТАЯ. МИР ФОРМ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ 496

I. Деньги - 496

Политическая экономия - 496. Политическая и экономическая стороны жизни - 498. Производящая и завоевывающая экономика (земледелие и торговля) - 502. Политика и торговля (власть и добыча) - 503. Праэкономика и экономика высоких культур - 505. Сословие и экономический класс- 507. Край без городов: мышление в товарах- 510. Город: мышление в деньгах -511. Мировая экономика: мобилизация товаров деньгами- 515. Античные деньги: монета- 517. Раб как деньги- 519. Фаустовское денежное мышление: балансовая стоимость- 520. Двойная бухгалтерия- 521. Монета в западной культуре- 522. Деньги и труд524. Капитализм - 526. Организация экономики - 527. Угасание денежного мышления: Диоклетиан, экономическое мышление русских - 528.

II. Машина - 529

Дух техники- 529. Примитивная техника и стиль высоких культур531. Античная «техника» - 531. Фаустовская техника: воля к власти над природой. Изобретатель - 532. Горячка современных изобретений - 533. Человек как раб машины - 535. Предприниматель, рабочий, инженер 535. Борьба денег и промышленности- 537. Финальная схватка денег и политики; победа крови - 538.

ШПЕНГЛЕР. МОРФОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ. СИМВОЛ

Шпенглер ставит перед собой задачу — вскрыть взаимосвязь самых разнопорядковых явлений одной культурной эпохи — экономических, политических, социальных, художественных, организационных, технических — и в итоге выделить немногие, предельно обобщенные, но тем более яркие многозначительные черты, которые уже сами по себе являли бы "физиономию", т.е. историческую неповторимость культуры.

Шпенглер акцентирует здесь все то, что, по его убеждению, не может быть унаследовано и даже верно воспринято другими культурами, хотя подчас, как это имеет место в Западной Европе по отношению к античности, и вызывает страстное желание подражать, назвать себя преемниками утвердить единую генетическую линию истории и культуры. В конечном счете, культура — это отличающее эпоху, превращаюшее ее в целостность определенное единство форм мышления, единстве стилистики, запечатленное в формах экономической, политической, духовной, религиозной, практической, художественной жизни. Анализ этого единства форм — основной способ рассмотрения Шпенглером истории. В противоположность догматическим, на его взгляд, принципам научного познания, Шпенглер (ссылаясь на Гете), обосновывает приоритет "лирического начала", "чувства жизни" в подходе к историческому целому как к развивающемуся живому организму. Вслед за Гете, Шпенглер стремится выявить в мире "всеобъемлющую символику". Именно прасимвол — одно из центральных понятий шпенглеровской философии — лежит в основе каждого исторического культурного индивидуума и внутренне скрепляет его единство. Шпенглер считает возможным дать универсальное объяснение всей картины жизни и деятельности эпохи путем указания на один основной прасимвол, определивший у истоков культуры последующее ее развитие и расцвет. Выявление символического строя для Шпенглера есть прежде всего способ смысловой организации эпохи (тысячелетнего периода). ля античного ("аполлоновского", пластического) мира таким символом Шпенглер считает "тело": для этого символа характерны статуарность, объемность, статичность. Ему, согласно Шпенглеру, абсолютно противоположно щемящее чувство от беспредельного субъективно переживаемого "пространства" (символа западноевропейской культуры, воплотившей ищущий, беспокойный дух "фаустовского" человека). В отличие от этих культур прасимвол загадочной египетской культуры — "дорога", то неведомое, что она таит в себе, и т.д.

В рамках многовековых историко-культурных комплексов, рассматриваемых в "Закате Европы", Шпенглер отводит существенное место точным наукам, прежде всего физике и математике. Важнейшими символами "фаустовской души" Шпенглер считает математику и физику; классическое для этих наук время, век барокко (век Ньютона, Лейбница, Лапласа, Гаусса, Эйлера) является, по Шпенглеру, высшей эпохой, когда западноевропейская культура достигла своей полной зрелости.

Впечатление, произведенное на него революцией в физике, сказалось в самой концепции антитетичностпи, "контрастности" символики двух культур: статичности, телесности, наглядности, с одной стороны, ирреализации, абстрагирования или, говоря словами Шпенглера, "борьбы фаустовского духа против материи", — с другой. Это то самое стремление к "обесплочиванию" мира, которое Шпенглер считает прасимволом западной культуры, запечатленным в кельтском и древнегерманском эпосах.

Движущей силой мифо-, а позже наукотворчества является, по Шпенглеру, боязнь, заклятие пространства, порождающего в фаустовской душе чувство беспредельного одиночества, ностальгии, — чувство, которое на протяжении столетий оформилось в грандиозную систему культуры. Современный взгляд на мир отмечен усиливающейся тенденцией к стиранию некогда жесткой демаркационной линии между наукой, мифом и религией. Шпенглер в значительной мере явился ее провозвестником. Подчеркивая антропоморфную, магически-суеверную основу научного мышления, Шпенглер абсолютизирует роль духовной традиции, отрицает за наукой функции объективного познания действительности. Задачу науки, так же как и других форм культуры, он видит в символизации, смысловой организации действительности.

"Душа" у Ш. менее всего способна осознать себя самое и более всего стремится к самопроявлению. "Свое иное" "душа" обретает в "жизни", органической, взаимосвязанно-целостной, противостоящей неживой природе как механической системе и "царству причинности". С точки зрения Ш., история (совокупность образов, наглядных картин, разнообразных символов - плодов "глубинного переживания") и природа (система законов, формул и жестких определений) являют собой два различных вида отображения действительности в картине мироздания. Если, по Ш., на первый план выходит "ставшее", - это миры Парменида, Декарта, Ньютона или "природа"; если "ставшее" уступает образу "становления", - это мир Платона, Гёте, Бетховена или "история". По мысли Ш., "действительность становится природой, если все становление рассматривать с точки зрения ставшего; она есть история, если ставшее подчинено становлению".

Посредством типа математического числа или слова фиксируется образное мирочувствование уже ставшего, осуществленного - "природа", согласно Ш., "исчислима". История же как динамичное осуществление возможной культуры сопряжена с хронологическими величинами и чужда однозначным расчетам.

Древнеегипетская же культура, создавшая "жуткие символы воли к длительности во времени", есть воплощение "забот" о прошедшем и о будущем: мумифицирование, по Ш., - символ отрицания неумолимости времени.

По схеме Ш., все способы познания суть "морфологии"; морфология природы - это обезличенная систематика; морфология же органического - жизни и истории - есть "физиогномика" или перенесенное в духовную область подчеркнуто индивидуализированное искусство "портрета культуры". Традиционная линейная периодизация планетарного прогресса, представляющая исторический процесс как поступательное развитие человеческого общества во всемирном масштабе ("Древний мир - Средние века - Новое время") не имеет, по Ш., никакого значения для неевропейских обществ; концепция "всемирной истории" определяется Ш. как "птолемеева система истории", основанная на европоцентризме в понимании иных культур.

"человечество" - пустое слово, внимания заслуживает только "феномен множества мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр своей страны, к которой они строго привязаны на всем протяжении своего существования, и каждая из них налагает на свой материал - человечество - свою собственную форму, у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собственная смерть". Морфология культуры Ш. сообщила западному миру, что он неудержимо клонится к закату: по убеждению Ш., рационалистическая цивилизация означает деградацию высших духовных ценностей культуры, обреченной на гибель.