1. Недовольство Персии арабами выразилось в появ-

лении нового идеологического течения - шиизма.

Шииты по-своему трактуют положения Корана, про-

тивопоставляют свои священные предания суннит-

скому. Они выдвинули положение о сущности 12

имамов (династий). По их учению, 12-й имам скрылся

для того, чтобы вновь вернуться на землю и принес-

ти с собой справедливость и правду. Современный

Иран - шиитское государство.

Арабские мыслители стремились отделить полити-

ку от религии: Ибн Русид, Ибн Халдун.

Большая часть сочинений Ибн Русида - коммента-

рии к трудам Аристотеля. Структура идеального об-

щества - три сословия: 1) производят материальные

ценности; 2) обеспечивают защиту от врагов; 3) осу-

ществляют воспитание и обучение граждан. Критикуя

мусульманскую идеологическую традицию, Ибн Ру-

сид считал, что представители духовенства должны

быть отстранены от политической власти, глава госу-

дарства должен избираться из числа наиболее спо-

собных граждан и выступать в обществе в качестве

светского государя. Он должен опираться на свет-

ские законы.

Ибн Халдун считал, что объединение людей в об-

щество не имеет божественного происхождения.

Причина - взаимопомощь в добывании жизненных

средств. Сущность государства состоит в охране ча-

стной собственности.

2. Князь Святослав (964 - 972) приложил много сил для обеспечения безопасности русских земель и укрепления международного авторитета молодого древнерусского государства. Он нанес поражение Волжской Булгарии, разгромил Хазарский каганат. Святослав также вел успешные войны с печенегами, дунайскими болгарами, Византийской империей. Киевский князь Святослав Игоревич был сыном князя Игоря и княгини Ольги. Лев Дьякон оставил нам описание его внешнего вида: «…умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой (усы). Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос - признак знатности рода. Крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерны. Выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него было вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды других (русских гребцов) только чистотой». Святослав рано возмужал. Его мать пыталась привлечь внимание сына к христианству, но мысли Святослава были далеки от этого. Возмужав, Святослав стал собирать себе дружину, причем князю было неважно, кем по национальности будут его дружинники: главное, чтобы они были хорошими воинами. Уходя в поход, он не возил с собой обоза, чем обеспечивал скорость передвижения («легъходя, аки пардус»), питался вместе с простыми войнами кониной или мясом убитых при случае зверей, спал на голой земле, подстелив «подъклад» и положив седло в головах. Навсегда в историю вошли слова Святослава Игоревича: «Хочю на вы ити». С этим человеком и пришлось бороться грекам, хазарам и печенегам.

ВОСТОЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ПОЛИТИКИ СВЯТОСЛАВА

(964-966 гг.)

Русско-хазаро-византийские отношения в середине X в.

В X в. руссы неоднократно проникали в район Закавказья, однако к середине X в. закрепиться там так и не смогли. Причины неудачи следующие: отдаленность захваченных ими в Прикаспии территорий, враждебность местного мусульманского населения, враждебность Хазарского каганата, закрывавшего водный путь по Дону и Волге. В 912 г. руссы просили хазар пропустить их ладьи, а на обратном пути большая их часть была перебита хазарами, волжскими булгарами и буртасами. Учитывая подобное отношение к ним хазар, следующий поход 945 г. руссы совершили в обход каганата и его союзников на Волге и Оке, т.е. посуху через Северный Кавказ.

Помимо вышеописанного встал вопрос об освобождении восточнославянских земель из-под влияния хазар и закреплении над ними власти Киева. Первую попытку здесь предпринял Олег, который в 885 г. направил посольство к сидевшим по берегам реки Сож радимичам, велев им не давать дани хазарам, а давать ему по шелягу с плуга или с сохи.

Византия издавна имела влияние в Северном Причерноморье. Каганат она использовала как проводник своей политики. Не обходилось, конечно, без конфликтов и столкновений, но в целом политические устремления империи и каганата совпадали. Не случайно в 834 г. греческие инженеры выстроили на нижнем Дону крепость Саркел (Белую Вежу). Греки предвидели возвышение Руси и стремились упредить ее экспансию.

Однако Русь начала действовать первой.

Уничтожение Святославом Хазарского каганата.

Ликвидация Хазарского каганата имела для Киевской Руси большое внешнеполитическое значение. Во-первых, снималась угроза вооруженного нападения с востока. Во-вторых, разрушены были города и крепости, запиравшие торговые пути: Русь получила возможность вести широкую торговлю с Востоком, открыты были водные пути по Дону и Волге. В-третьих, племена, находившиеся раньше в зависимости от Хазарского каганата, попали теперь под влияние Киевской Руси, или были совсем к ней присоединены.

Поход на хазар Святослав начал с того, что в 964 г. вошел в земли вятичей. Скорее всего, никаких военных действий между руссами и вятичами не было: Святослав был заинтересован в дружелюбном тылу на период похода в земли хазар. В пользу этой точки зрения говорит и летопись, где нет упоминания о войне с вятичами: «И иде (Святослав) на Оку реку и на Волгу, и налезе вятичи, и рече вятичемъ: “Кому дань даете?” Они же реша: “Козаромъ по щьлягу от рала даемъ”». Святослав провел в вятичских землях около года, разумеется, положенной дани хазары не получили.

В следующем году Святослав обрушился на земли давних союзников Хазарии - волжских булгар и буртасов. Разгромив их, он ударил теперь собственно по каганату: «Иде Святослав на козары. Слышавше же козары, изидоша противу съ князем своим Каганом, и съступишася битися, и бывши брани, одоле Святослав козаром и град их и Белую Вежю взя. И ясы победи и касогы». Вслед за Итилем, который, скорее всего, упоминается в летописи как «град их», и Саркелом (Белая Вежа) войско руссов взяло Самкерц на Таманском полуострове и Семендер на Тереке.

Арабский летописец Ибн-Хаукаль рассказывает, что жители Поволжья и Приазовья просили, чтобы с ними заключили договор, и они бы покорились руссам. Этот факт говорит о том, что покорение Хазарии не было простым набегом с целью обогащения. Святослав Игоревич стремился оформить отношения с верхушкой поверженной Хазарии и Булгарии, определить характер власти на этих землях и при помощи договора утвердить зависимость данного региона от Киевской Руси.

В своей «Истории» Лев Дьякон упоминает Боспор Киммерийский (район современной Керчи) как «отечество» руссов, принадлежавшее им уже при Игоре. Если принять во внимание этот факт, а также то, что после покорения Хазарии Святослав основал княжество Тмутаракань (на п-ове Тамань), становиться очевидным главная цель похода против каганата. Влияние Киева в районе Северного Причерноморья стало все более возрастать. Земли Руси уже вплотную подошли к византийским владениям.

Завершил кампанию Святослав там, где она и была начата, - в землях вятичей. Под 966 г. летописец сообщает: «Вятиче победи Святослав, и дань на них възложи». Именно теперь, когда хазары были покорены и необходимость в дружественном тыле отпала, Святослав окончательно захватил власть в вятичской земле и обложил вятичей данью.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА 966-968 гг.

Обстановка в Северном Причерноморье и Болгарии в 966-967 гг.

После поражения Хазарии и усиления влияния Киева в Северном Причерноморье земли Руси вплотную подступили к границам Византии. Возникла реальная угроза господству империи в Крыму. Если мы обратимся к трудам арабского хрониста Яхьи Антиохийского, то найдем там упоминание о том, что византийский император выступил в поход на болгар «и поразил их и заключил мир с руссами - а были они в войне с ним - и условился с ними воевать болгар и напасть на них». Открытый разрыв мирных отношения Болгарии и Византии произошел в 966 г. Примерно в это же время император Никифор II Фока двинулся к болгарской границе и овладел приграничными городами. Но о какой войне с руссами говорит Яхья Антиохийский? Скорее всего, имел место конфликт в Крыму, и войско руссов угрожало Херсонесу. Император Никифор II Фока (963 - 969) никак не мог допустить потери Херсонеса, житницы империи, а также главного поставщика сушеной рыбы - основной пищи константинопольской бедноты. Необходим был срочный мир с Русью, более того удар, направленный на Херсонес, нужно было срочно перенацелить.

Миссия Калокира.

Война между империей и болгарами вновь вспыхнула в 966 г. После смерти царя Симеона, которого сменил на троне его сын Петр (927-969), Болгария пошатнулась, правящие круги раскололись на две партии: антивизантийскую и провизантийскую. Этим-то и воспользовался император Никифор, развязав войну с Болгарией. Одновременно Византия начала подготовку дипломатической миссии в Киев. В 967 г. такая миссия была отправлена.

Посольство возглавил Калокир, сын херсонесского стратига. Этот человек должен был превосходно знать ситуацию в Крыму и в Северном Причерноморье, что еще раз свидетельствует: русско-византийский конфликт в Крыму, угрожавший Херсонесу, все же имел место. В столице Калокиру было присвоено высокое звание патрикия и выдано 15 кентинариев (около 450 кг.) золота для передачи руссам. Ему было поручено заключить союз со Святославом для общих боевых действий против болгар.

Таких образом империя сразу решала целый ряд проблем. Во-первых, снималась угроза Крыму и Херсонесу. Во-вторых, Болгарию, измотанную войной со Святославом, легче будет привести к покорности.

Калокир добился того, чего ожидали от него в Константинополе. Подтверждены были условия договора 944 г. Святослав отказался от притязаний на Крым, вместо этого он повел свое войско на Дунай. Захват руссами Подунавья устраивал всех, кроме болгар, разумеется. Русь, отношения которой с Болгарией испортились в 30-60 гг. X в. (достаточно привести такой факт: во время похода Игоря на Византию в 943 г. болгары прислали гонцов в Константинополь предупредить, что идут руссы и нанятые ими печенеги), брала под контроль важные торговые пути на Балканы и в Западную Европу. Византия избавлялась от угрозы Крыму и Херсонесу. Разумеется, Никифор II считал присутствие руссов на Дунае мерой вынужденной, временной. Не питал никаких иллюзий по этому поводу и Святослав.

Было, правда, одно «но», которое Фока недосмотрел. В Киеве Калокир предложил Святославу союз: великий князь поможет патрикию взойти на престол Византии, а тот в свою очередь оставит за ним все завоеванные земли и выдаст огромную сумму из имперской казны. Святослав знал о том, как греки выполняют условия договора (да еще с «варварами»), знал, что борьбы с империей не избежать, и поэтому заключил тайное соглашение с патрикием.

Захват Святославом Подунавья и его вынужденный уход оттуда.

Осенью 967 г. (или 968 г., как считают некоторые историки) войско Святослава появилось на Дунае. «Иде Святославъ на Дунай на Болгары. И бившемъся обоимъ, одоле Святославъ болгаромъ, и взя городъ 80 по Дунаеви, и седее княжа ту въ Переяславци, емля дань на грьцех». Вряд ли русский князь преследовал чисто экономические цели, захватывая Подунавье. Главной его задачей было максимально ослабить Византию и заставить Болгарию, в которой в 30-60 гг. X в. правил провизантийски настроенный царь Петр и была сильна антирусская партия, изменить свою внешнюю политику, сделать Болгарию союзнице Руси в борьбе с империей, а уж потом извлечь из всего этого экономические выгоды.

Следует, однако, отметить, что Святослав вовсе не собирался в 967-968 гг. завоевывать Болгарию. Захватив Переяславец и остальные 80 городов, он остался на Нижнем Дунае, не предпринимая никаких военных действий против болгар. Во всяком случае летописи не содержат каких-либо сведений на этот счет.

Появление руссов на Дунае не могло не беспокоить императора Никифора. Византия начала подготовку к возможной войне с Русью. Первым шагом империи было посольство Никифора Эротика и епископа Евхаитского к напуганным появлением Святослава болгарам. Летом 968 г. ответное посольство с почетом было принято в Константинополе. Однако формально империя сохраняла мир с руссами. Об этом свидетельствуют русские торговые корабли, которые летом 968 г. еще стояли в гавани Константинополя.

С лета - осени 967 по лето 968 гг. Святослав находился в Переяславце. В летописях нет сообщений о военных действиях руссов с болгарами или византийцами, так что можно предположить: Святослав считал цель своего похода на Дунай достигнутой. Греки исправно выплачивали ему дань («емля дань на грьцех»), оговоренную в мирном договоре 944 г.

В 968 г. Киев, столицу Руси, впервые осадили печенеги. Невольно возникает вопрос: а не стоял ли за спиной степных кочевников император Никифор II? Довольно часто Византия прибегала к подобной тактике - убрать с дороги сильного врага при помощи посредников. Тем более что в тот момент у империи не было другого средства удалить киевского князя с берегов Дуная. Так или иначе, но Святослав должен был спешить на выручку столицы, где засели его мать и малолетние сыновья. Отправляясь на Русь, он, однако, оставил в Переяславце сильный отряд, которым командовал верный князю воевода Волк. Это говорит о том, что, временно покидая Подунавье, великий князь отнюдь не собирался отдавать этот важный регион ни Византии, ни Болгарии.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА СВЯТОСЛАВА В 969-971 гг.

КОНФЛИКТ С ВИЗАНТИЕЙ.

Вторичный захват Подунавья Святославом.

Получив тревожное послание из Руси, Святослав тотчас отправился выручать Киев. Печенеги были отогнаны, после чего великий князь заключил с ними мир. Святослав хотел сразу же возвращаться на Дунай, но тут вмешалась его постаревшая мать: «Видиши мя болну сущю; камо хощеши отъ мене ити?». Святославу пришлось дождаться смерти Ольги, после чего он разделил русскую землю между сыновьями (Ярополку отдал Киев, Олегу - древлянскую землю, Владимиру - Новгород) и, набрав пополнение, двинулся на Балканы.

Осенью 969 г. Святослав вновь появился на Дунае. Положение в регионе в этот период не могло порадовать его. Мир с Болгарией был нарушен. В 969 г. умер царь Петр, и византийцы поспешили возвести на престол его сына Бориса, известного под именем Борис II (969-972). Борис проводил политику, сходную с политикой Петра: правил он, опираясь на провизантийскую партию, и во всем поддерживал империю. Русские гарнизоны были выбиты из дунайских крепостей. Болгары осадили Переяславец, некоторые горожане вступили с ними в сговор (об этом сообщает нам Татищев), что и вынудило Воеводу Волка оставить город. На обратном пути из Киева Святослав встретил воеводу и его отряд в устье Днестра.

Святослав был настроен решительно: отдавать завоеванные города он был не намерен. Поэтому, вторично захватив Переяславец, князь казнил изменников, снесшихся с болгарами. Этот факт указывает на то, что он оценивал Переяславец и Подунавье как территорию, принадлежащую Киевской Руси, поэтому и карал горожан за измену.

После Переяславца Святослав двинул свое войско в Восточную Болгарию. Защищать столицу было некому, византийцы не спешили на помощь своему союзнику - и Преслава оказалась в руках руссов. Царь Борис также был захвачен, но ему оставили его сан и царские регалии (когда византийцы отбили Преславу, они нашли Бориса не под стражей во дворце, а пригороде, и при том в роскошном царском облачении). Святослав не хотел завоевывать Болгарию. Он хотел, опираясь на антивизантийски настроенную знать, вернуть Болгарию к политике времен Симеона. Тот факт, что в 969-971 гг. Святослав не предпринимал никаких враждебных действий к правительству «комитопулов», укрепившемуся в Западной Болгарии, тоже говорит в пользу этого.

После того как Святослав укрепился в ряде Дунайских крепостей, он отправил императору Иоанну Цимисхию (969-976 гг.), пришедшему к власти в результате дворцового переворота, послание: «Хочю на вы ити и взяти град вашь, яко и сей». Русь припомнила империи и нападение печенегов на Киев, и антирусский союз с Болгарией, и всяческие попытки удалить Святослава с Дуная. Это было объявлением войны.

Война с Византией (970-971).

Святослав выбрал удобный момент для войны. Византия столкнулась с большими внутренними и внешними трудностями. Арабы попытались отвоевать Антиохию, в самой империи к 970 г. обострился тяжкий голод, три года терзавший страну, наконец, во время военных действий вспыхнул мятеж Варды Фоки. Образование Западно-Болгарского царства с антивизантийским правительством во главе также было на руку Святославу.

В этих условиях Цимисхий попытался уладить дело миром, и к Святославу было отправлено посольство. Оно, как сообщает Лев Дьякон, обязалось выплатить Святославу «награду», обещанную Никифором Фокой, взамен ухода руссов из Болгарии. Святослав, в свою очередь, потребовал либо огромного выкупа, либо ухода византийцев из Европы. Переговоры сорвались.

Зима 969-970 гг. прошла в приграничных набегах руссов на империю. Широкие военные действия еще не велись. Святослав занимался тем, что усиливал свои полки отрядами союзных болгар и легкой печенежской и угорской (венгерской) коннице. Иоанн Цимисхий также готовился к войне. Он провел реорганизацию армии, создал отряд «бессмертных», после чего приказал двум своим лучшим полководцам - магистру Варде Склиру и патрикию Петру - отправляться в пограничную с Болгарией область и там охранять земли империи от русских набегов.

В 970 г. руссы вторглись в Македонию и Фракию. Пали греческие города Филиппополь (Пловдив) и Адрианополь (Эдирне). Но под Аркадиополем, на ближних подступах к столице, Варда Склир опрокинул союзных руссам болгар, угров, печенегов и заставил Святослава отступить.

Ни одна сторона летом 970 г. не добилась решающего перевеса. Поражение под Аркадиополем заставило Святослава принять посольство Цимисхия и согласиться взять дань и за живых, и за мертвых, «глаголя, яко «Род его возметь». Руссы отступили на Дунай. Святослав возвратился в Переяславец, в Преславе при Борисе II находился воевода Свенельд (Сфенекл).

Армия Цимисхия шла на север за полками Святослава. Пала Преслава, в руки византийцам попал царь Борис II, которого Иоанн вскоре лишил титула. Свенельду с небольшим отрядом удалось спастись и примкнуть к Святославу. Вслед за Преславой греки овладели городом Плиска и вышли на Дунай к Доростолу. Святослав с войском заперся в городе. 23 апреля 971 г. началась осада.

Ряды руссов поредели («многи погибли на полку»), отношения с печенегами испортились («печенези с нами ратьни»), военные успехи Византии вызвали уменьшение сторонников Святослава среди болгар. Кроме того, греки, выкопавшие вокруг Доростола ров и насыпавшие земляной вал, получали подкрепления и продовольствие и имели в своем распоряжении разнообразные метательные машины. Вскоре подошел имперский флот с греческим огнем на борту и блокировал город с Дуная.

Дав византийцам несколько сражений, Святослав послал в их лагерь парламентеров с предложением о мире. Империя устала от войн, поэтому Иоанн с радостью ухватился за эту возможность.

РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ДОГОВОР 971 г.

Русско-византийский договор, заключенный между Русью и империей в лагере под Доростолом, как бы подводит черту под всей внешнеполитической деятельностью Святослава Игоревича. В нем отражены как внешнеполитические победы Руси, так и ее неудачи.

Послы Святослава прибыли в лагерь Цимисхия с предложением о «мире и любви», после чего император направил своих послов с дарами в Доростол. Лев Дьякон сообщает нам, что русские послы в лагере Иоанна Цимисхия согласились заключить с греками мир на следующих условиях: руссы передают грекам Доростол, освобождают пленных и уходят из Болгарии в свое отечество. Греки же со своей стороны обязались пропустить ладьи руссов из Доростола и не атаковать их на огнеметных судах, разрешить руссам привозить к себе хлеб, русских купцов в Византии считаь по-прежнему друзьями, предоставить на дорогу по две меры хлеба на каждого русского воина. Однако это были еще не переговоры о мире, а лишь перемирие, необходимое для заключения собственно мира. Эти взаимообязательства являлись условиями для приостановления военных действий, и поэтому не были указаны в тексте договора, записанном писцом на «харатью» в лагере Цимисхия.

Переговоры начались в Доростоле. Со стороны руссов в них принимали участие Святослав и Свенельд, со стороны византийцев - епископ Феофил Евхаитский. Затем русские послы вновь отправились в лагерь Святослава, где текст договора, выработанный в лагере руссов при участии греческих послов («писано при Фефеле синкеле и к Ивану, нарицаемому Цемьскию»), был продиктован Цимисхию и окончательно отредактирован. Вот основное его содержание:

Святослав торжественно клялся не посягать ни на земли самой империи, ни на Херсонес (этот пункт был уже в договоре 944 г., поэтому повторение в договоре 971 г. можно считать как его усиление), ни на Болгарию. Русь и империя подтвердили действие не только одного какого-то договора, но всех русско-византийских соглашений, а прежде всего соглашения 907 г., в котором было сформулировано условие об уплате Византией дани Руси. Святослав не только отказался от агрессии по отношению к империи своими силами или силами русских союзников, он также подтвердил пункт договора 944 г. об оказании военной помощи Византии по просьбе последней.

Дипломатические труды закончились личной встречей князя и императора на Дунае. Иоанн Цимисхий приехал в роскошных доспехах в окружении телохранителей. Святослав приплыл в ладье, гребя веслом наравне с простыми воинами.

Таким образом, можно говорить о договоре 971 г. как о новом уровне русско-византийских дипломатических отношений. Однако это не было полным поражением русской внешней политики. Да, Святослав проиграл войну в Болгарии и вынужден был отказаться от этого региона (во всяком случае, пока и формально). Однако тот факт, что, покинув Подунавье, руссы остались зимовать на Белобережье, ясно говорит следующее: ограничения, наложенные Византией на Русь, проигравшую кампанию 970-971 гг., касались только территории самой империи и Болгарии. В Северном Причерноморье, в Приазовье и Нижнем Поволжье результаты русского завоевания были закреплены дипломатически. В договоре нет ни слова об этих территориях, а это значит, что империя не имела на них никаких притязаний.

Русско-византийский договор 971 г. в полной мере отражал новые политические моменты в отношении двух государств. Старые обязательства были в нем подтверждены («Яко же кляхъся ко царемъ гречьскимъ, и со мною боляре и Русь вся, да схранимъ правая съвещанья»), а новые отражены в полной мере. Этот договор является результатом девятилетней внешнеполитической деятельности Святослава Игоревича, его трудов и стараний на благо молодого русского государства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Осенью 971 г. Святослав покинул Болгарию. По договоренности с Византией греки обязаны были обеспечить безопасный проход руссов через днепровские пороги. Нельзя со стопроцентной уверенностью утверждать, что именно греки подговорили кочевников к нападению на Святослава, оплатив его золотом. Император отправил в кочевья епископа Феофила, который сообщил печенегам о возвращении русского князя и попросил о пропуске его на родину. Печенеги отказались пропустить руссов, но Святославу об этом сообщено не было. К тому же переяславцы, а, наверное, все же антирусски настроенная часть населения, которая взяла верх в городе после ухода руссов, известили печенегов о возвращении Святослава с богатыми дарами и большим полоном.

Когда войско Святослава на ладьях подошло к порогам, дорогу ему заступили печенеги. Воевода Свенельд, отправленный великим князем в Киев за подкреплением, перед уходом уговаривал его обойти пороги на лошадях. Святослав не послушался воеводу и отошел зимовать в Белобережье. Почему князь, который проиграл войну и с малыми силами возвращался домой, не воспользовался возможностью обойти врага? Скорее всего, Святослав Игоревич рассчитывал со временем взять реванш, поэтому и остался ждать помощи.

Зима 971-972 гг. выдалась суровая. Был сильный голод, такой, что конскую голову продавали за полгривны. Весной русское войско, видимо, уже не имея коней, вновь подошло к порогам. Печенежский князь Куря напал на руссов. Святослав был убит, а из черепа его была изготовлена чаша для питья.

Так погиб великий русский князь, всю жизнь проведший в походах. Внешняя политика Святослава Игоревича явилась закономерным продолжением политики Олега и Игоря по усилению позиций Киевской Руси в Северном Причерноморье, на восточных торговых путях, на Балканах. Стараниями Святослава был уничтожен опасный противник Руси в Северном Причерноморье - Хазарский каганат. А договор с жителями отвоеванных у Хазарии территорий еще больше упрочил позиции Руси здесь.

Создав угрозу Херсонесу, Святослав заставил Византию пойти на заключение с ним тайного договора 967 г. Но он вел не простую игру. Оказавшись в Нижнем Подунавье, Святослав Игоревич попытался закрепиться в этом регионе и перетянуть антирусски настроенную Болгарию на свою сторону. Когда же русско-византийские отношения еще больше обострились, киевский князь пошел на решительный шаг - открытую войну с империей с целью поставить ее в зависимое положение от Руси. Эту кампанию Святослав проиграл. Русь потеряла завоевания на Балканах, однако смогла сохранить очень важное для себя Северное Причерноморье. Византия признала завоевания Руси в этом регионе.

23

1.макиавелли искусство войны

Итальянский политический философ Никколо Макиавелли печально известен благодаря своему недвусмысленному совету: правитель, заинтересованный в становлении и укреплении своей власти, должен использовать хитрость, коварство, лживость вместе с бесчестным применением военной силы. Обвиненный многими как беспринципный негодяй, оцененный другими как твердый реалист, осмелившийся описать мир таким, каков он есть, Макиавелли является одним из немногих писателей, чьи работы тщательно изучаются философами и политиками.

Макиавелли родился в 1469 году в Италии, в городе Флоренция. Его отец, юрист, был из благородной, но совсем не богатой семьи. В течение всей жизни Макиавелли — пик итальянского Возрождения — Италия была разделена на множество мелких княжеств, в отличие от таких относительно объединенных стран, как Франция, Испания и Англия. Следовательно, неудивительно, что в его времена, несмотря на блеск культуры, с военной точки зрения Италия была слаба.

Во времена молодости Макиавелли Флоренцией правил знаменитый Медичи — Лоренцо Великолепный. в 1498 году Макиавелли получил высокий пост на флорентийской гражданской службе. В течение следующих четырнадцати лет он служил республике, участвовал в различных дипломатических миссиях. В 1512 году Флорентийская республика была подавлена, и к власти вернулись Медичи. Макиавелли убрали с высокого поста, а на следующий год арестовали по подозрению в заговоре против семьи Медичи. Его пытали, но признали невиновным и в тот же год освободили. Он уехал в маленькое государство Сан-Касциано неподалеку от Флоренции В следующие четырнадцать лет Макиавелли написал несколько книг, из которых наиболее известны «Государь» (1513) и «Рассуждения о первых десяти книгах Тита Ливия». Среди других работ можно отметить «Искусство войны», «Историю Флоренции» и «Мандрагору» (прекрасную пьесу, ставящуюся в театрах и по сей день).

Макиавелли находился под глубоким впечатлением того обстоятельства, что во времена его молодости. конница была почти всецело господствующим родом войск, теперь же участь сражения начала решать пехота. Он связал это со своими изысканиями в области классической древности, убедившими его в том, что римляне некогда покорили весь мир только благодаря своим легионам, и поставил себе задачей показать всему свету, что хорошая пехота из граждан представляет собой идеал военной организации и что она призвана избавить Италию, а главное Флоренцию, от тех ужасных наемных банд, при помощи которых в его время вели войны. Его патриотизм, его склонный к логическим построениям ум, его литературные изыскания и ясное понимание реальностей окружающего мира оказывали на него одновременное воздействие и побуждали идти вперед: с одной стороны, к созданию теоретической продуманной системы, с другой — к организации флорентийской государственной милиции, в которой он думал возродить идеи древних римлян.

Пост канцлера, который Макиавелли занимая во Флорентийской республике, был не руководящей, а скорее высокой, но зависимой должностью. Находясь в подчиненном положении, Макиавелли добился того, что в 1506 г. республика организовала у себя ландвер — ополчение, которое в конце концов было доведено приблизительно до 20 000 человек.

Страна была разделена на округа; правительственные комиссары объезжали их, намечали людей, которые им казались подходящими, и вели их списки. Каждый округ выставлял одну роту, начальником которой назначали опытного в водном деле капитана. Ополченцам выдавали оружие — пику и нагрудный панцирь, а также форменную одежду — белый кафтан и брюки с одной белой и одной красной штаниной. Каждая рота имела свое знамя из материи соответствующего цвета, причем все знамена были украшены изображением флорентийского льва.

До сих пор можно сказать, что организация флорентийской милиции отвечала всем разумным требованиям, какие к ней можно было бы предъявить. Однако Уже в первой памятной записке, Макиавелли ставит вопрос, не представляет ли создание такой вооруженной силы угрозу для самой республики. Конституция последней базировалась прежде всего на господстве города над сельскими местностями, которые представляли довольно обширную область с многими крестьянскими поселками и небольшими городами. Лишь небольшая часть этой области считалась безусловно надежной, большая же часть была постепенно завоевана силой и в любую минуту могла отказать в повиновении городу. В городе господствовал весьма искусственно организованный средний класс с аристократической прослойкой. Хотя во главе республики стоял пожизненно избранный гонфалоньер Содерини, но полномочия его были ничтожны. Правительственная власть, в собственном смысле, была в руках нескольких коллегий: коллегии "восьмидесяти", "десяти", "девяти" и "восьми", состав которых постоянно, по истечении нескольких месяцев, обновлялся; функции же их нередко перекрещивались между собою. Над всеми ими стояло собрание граждан, участвовать в котором могли те граждане, отец, дед или прадед которых когда-либо входили в состав одной из этих коллегий или могли быть в них избраны.

Коренное отличие этой конституции от государственного устройства древнего Рима бросается в глаза. В Риме крестьянин пользовался теми же правами, что и горожанин, и между городом и деревней не было противоречий. Магистратура там была полновластна. Аристократические роды обладали унаследованным, подкрепленным религией авторитетом; влияние их уравновешивало влияние демократической массы. Вот эта-то масса и составляла войско.

Флорентийский правительственный механизм, и без того неспаянный и рыхлый, находился еще под постоянной угрозой притязаний изгнанного семейства Медичи. Поэтому все здесь было построено на взаимном недоверии и постоянном наблюдении друг за другом. Одной из коллегий — коллегии "девяти" — была подчинена милиция в мирное время; но едва лишь дело доходило до войны, как командование переходило к другой — коллегии "десяти". Это и представляло, по мнению Макиавелли, то преимущество, что солдаты милиции не знали, кто, собственно, их хозяин. Но каким же образом правительство, само столь непостоянное, могло создать устойчивую военную организацию? Все, что было сделано, фактически опиралось на личность Макиавелли, [11] который, будучи секретарем, назначаемым в различные коллегии, создавал и представлял собой то персональное единство, благодаря которому различные инстанции действовали в одном направлении.

Но и он не мог поступать иначе, как искать средних путей между желанием республики иметь собственное войско и страхом республики быть ликвидированной этим же самым собственным ее войском.

Первое условие, необходимое для создания пригодной для дела милиции, — это возможно более тесная, органическая связь между капитаном и его ротой.

Люди должны доверять своему командиру, командир же должен знать своих людей. Но чего только не могут натворить капитаны, приучившие свою роту к беспрекословному повиновению! Во избежание этих, опасностей было предписано ежегодно перемещать капитанов из одного округа в другой, дабы "их авторитет не мог укорениться".

Капитан вообще не должен был иметь действительной власти над своей ротой. Ополченец, не пожелавший выйти на учение, не нуждался ни в каком разрешении: ему достаточно было представить только какое-либо оправдание. Капитан не имел непосредственной карательной власти; лишь при открытом бунте он мог временно арестовать виновного; карательная же власть была в руках комиссара и коллегии во Флоренции.

Тогда как капитан был чужой человек, назначенный и данный округ центральной властью, прапорщик и капралы были уважаемые местные жители. Но мы не видим, чтобы им поручались какие-либо военные функции, так что самое руководство службой всецело возлагалось на капитана.

У капитанов не было надлежащих органов для осуществления возложенной на них задачи; точно так же и у милиции в целом недоставало единого высшего командования. Сами капитаны прожужжали уши Макиавелли, требуя от [12] него чтобы он провел назначение полковника. И за неделю до окончательного крушения ему удалось-таки провести это назначение: 25 августа 1512 г. Джиакопо Савелли, заслуженный кондотьер конницы Флорентийской республики, был назначен верховным командующим, но он уже не мот спасти положение. Если бы он действительно сумел это сделать, если бы он действительно успел дисциплинировать 20000 ополченцев, то ему нетрудно было бы повести свои роты против принадлежавших тиранам города мешков с золотом и своим солдатским сапогом растоптать бумажную "народную" конституцию, при условии, если его еще раньше не успеют отправить на тот свет.

После того как была организована пешая милиция внушительной численности, Макиавелли в конце 1510 г. провел создание и конной милиции.

Милиция Макиавелли просуществовала около 7 лет. Ее использовали для того, чтобы снова подчинить Пизу Флоренции: для этого был прерван подвоз продовольствия к городу и дважды в год уничтожался урожай на принадлежавшей городу территории, вплоть до самых городских стен. Эта система голодной блокады заставила, наконец, Пизу сдаться. Истинному же испытанию милиции пришлось подвергнуться впервые в 1512 г., когда образовалась большая лига для того, чтобы снова водворить семью Медичи во Флоренцию. Во главе этой лиги стояли испанцы. Это была та самая испанская пехота, которую разбили под Равенной; однако, несмотря на поражение, она своей несокрушимой сплоченностью спаслась от полного уничтожения. Когда испанцы вступили в пределы Флорентийской республики, была созвана милиция. Можно было легко бросить 12000 человек против 8000 испанцев. Но с самого начала выступление в открытом поле против этой испытанной армии показалось невозможным риском. Поэтому милицию разместили в качестве гарнизонов во Флоренции [13] и в городке Прато, в 2 милях к северу от столицы, которому прежде всего угрожали испанцы.

У Прато еще сохранились средневековые укрепления — высокая, тонкая стена. Попытку осаждающих взобраться на стену по лестницам обороняющиеся отразили. Испанцы располагали только двумя осадными орудиями, из которых одно к тому же разорвалось. Единственной уцелевшей пушкой они пробили брешь или, по выражению одного источника, скорее окно, чем бреешь, — дыру в стене в 4 м шириной и в 2 м высотой. Осаждающие уже терпели крайние лишения из-за недостатка продовольствия. Продержись Прато еще два дня, — испанцам пришлось бы отступить, и, может быть, во время отступления их войско развалилось бы. Вот эта-то крайняя нужда и заставила их отважиться на штурм бреши. Брешь была мала и расположена настолько высоко, что к ней приходилось приставлять еще лестницы; к тому же ее можно было все время держать под огнем из-за расположенной позади нее стены. Но испанские аркебузьеры подошли к ней вплотную и подвергли ее такому сильному обстрелу, что осажденные уже больше не решались выглядывать между зубцами стены; когда же испанцы, с несколькими прапорщиками во главе, пошли на приступ, тосканские ополченцы обратились в бегство, и за какие-то полчаса город был взят.

Тут началась ужасающая резня; дело не ограничилось только убийствами, изнасилованиями и грабежами. Оставшиеся в живых пленные, после того как они сами отдали все, что имели, в течение трех недель подвергались пыткам, с целью вынудить у живших в других местах родственников выкуп за них. Флорентийцы жаловались испанскому главнокомандующему Кардона на неслыханно высокий выкуп, который требовали испанцы. Кардона сам признал требования чрезмерными, но заявил, что он бессилен против своих солдат.

Падение Прато означало в то же время и конец Флорентийской [14] республики. Она объявила, что готова вновь принять к себе Медичи, и в течение короткого времени последние снова захватили в свои руки бразды правления.

Падание республики было и концом милиции.

Гарнизон Прато состоял из не менее чем 3000 милиционеров и тысячи вооруженных граждан. Каждый из них понимал, что его ожидает в случае взятия города испанцами. Как так получилось, что — если не по причине воинственного духа или патриотизма, то, хотя бы из желания спасти себя самих от ужасной гибели, — они не нашли в себе достаточных мужества и силы, чтобы защищать брешь? Ведь они представляли-таки из себя нечто большее, чем просто гражданское ополчение. У них были капитаны, имевшие некоторый военный опыт, до некоторой степени они были обучены обращению с оружием и действиям в строю. Видимо здесь повторилось то же самое, что случалось во время великого переселения народов, когда богатейшие провинции с миллионами жителей почти без сопротивления становились жертвами нескольких тысяч германцев; когда на потеху варварам рушились объятые пламенем города.

Макиавелли иэучал римское военное дело, но решающего момента римской дисциплины он не понял. Его постановлениями, лишавшими капитанов карательной власти и не допускавшими укоренения их авторитета среди ополченцев, наличие дисциплины было исключено. В высшей степени интересно, исходя из этого, установить обратное: почему Рим мог сделаться великой мастерской, где выковывалась власть, а попытка Флоренции достигнуть того же потерпела полное крушение? Город Рим не господствовал над своим крестьянством, а составлял с ним единое целое, крестьяне вместе с горожанами выбирали в комициях должностных лиц. И в Риме, как и во Флоренции, имело место несколько подозрительное отношение к магистратам; и в Риме не было единства командования войском; последнее было разделено между двумя консулами. Но над всеми, начиная с консулов и дальше вниз, довлел с несокрушимой силой авторитет власти, опиравшейся на религию и на авгуров. Строевое обучение, проводимое вооруженным виноградной лозой центурионом, придавало римским ополченцам ту твердость, с которой они противостояли галлам и кимврам, и ту закалку, которой не хватило милиции Макиавелли при защите бреши в Прато.

У швейцарцев, ландскнехтов и испанцев тоже не было римской дисциплины. Но их делали неодолимыми в пылу сражения длительная привычка держаться друг за друга и, наконец, воспитанное в них рядом побед доверие друг к другу.

Макиавелли не сумел внушить своим ополченцам ни дисциплины, ни привитого войною воинского духа, и даже теоретически не понял их ценности и значения. Но не будем его в этом укорять. В его представлении о народной [15] армии заключалось предвидение пророка. Создать такую народную армию для Флорентийской республики начала XVI в. было действительно невозможно, ибо для этого отсутствовала основная предпосылка — соответственное государственное устройство. Потребовались столетия для создания того грубого и в то же время идеального понятия дисциплины, которая формует призванные народные массы в пригодные для войны части. Но, поскольку Макиавелли хотел связать будущую пехоту с идеей римской государственности, он все же правильно ее понял.

Организация тосканской милиции, созданная Макиавелли; не была безупречна; в такой же мере не удалось ему и создание лишенной противоречий, ясной теории стратегии. И здесь о нем можно сказать, что он постиг проблему своей эпохи и что в высказанном им заключается нечто пророческое; но он оказался не в состоянии создать законченную систему мышления.

Переход от средневековья к новому времени характеризуется огромным увеличением средств ведения войны. Вместо немногих пехотинцев средневековых армий, вооруженных холодным оружием, появляются мощные боевые колонны, а техника огнестрельного оружия растет с каждой минутой.

Новая пехота, с новым огнестрельным оружием крупного и мелкого калибров, в соединении со старой тяжелой и легкой конницей, допускает множество комбинаций с изменением условий местности и возможностей атаки и обороны; этих комбинаций средневековье не знало.

Новые средства войны, повысив силу наступления, открыли и перед обороной новые возможности; но, помимо этого, они заключали в себе известную слабость, которая могла внушить мнение о возможности и даже желательности одолеть неприятеля, не рискуя сражением. Огнестрельное оружие могло сделать непреодолимым какое-нибудь местное препятствие, а новые пехотные массы, именно [16] благодаря своему массовому характеру, представляли нередко весьма незначительное орудие войны. Испокон веков численное превосходство являлось одним из важнейших факторов успеха. Однако в Средние века оно не играло такой решающей роли, ибо все зависело от качества отдельного воина, а квалифицированных воинов можно было всегда получить лишь в ограниченном числе. Между тем швейцарцев и ландскнехтов, после того как они были организованы, можно было легко численно наращивать массами случайного сброда, а теперь бой решался напором массы. Поэтому военачальники стремились заручиться массами, не только в крайних пределах своих денежных средств, но и за этими пределами. Если даже не имелось возможности заплатить наемным солдатам обусловленное жалованье, то все же можно было надеяться питать войну самой войной. Солдатам указывали добычу и отдавали на разграбление целые города и области. Это отражалось крайне пагубным образом на самом ведении войны, а также на стратегии. То солдаты, не получая своего жалованья, нетерпеливо требуют сражения, то, наоборот, они отказываются идти в атаку, пока им не заплатят. Но прежде всего нам приходится постоянно наблюдать, как полководец брал противника своей выдержкой, рассчитывая, что неприятельское войско само распадется, так как противник не в состоянии будет дольше ему платить. Эта мысль настолько соблазнительна, что она легко могла побудить полководца не воспользоваться даже весьма благоприятным случаем дать сражение, и вся кампания превращалась в чисто маневренную войну.

Этой стратегии противопоставляется другая, целиком направленная на то, чтобы атаковать неприятельские вооруженные силы, сокрушить их и подчинить побежденного воле победителя.

У Макиавелли мы нередко встречаем тирады, провозглашающие принцип сокрушения неприятельских сил в открытом бою высшей целью военных действий. "Центр [17] тяжести войны заключается в полевых сражениях; они составляют цель, ради которой создают армию". "Кто умеет искусно вступить в сражение с неприятелем, тому можно простить другие ошибки, допускаемые им в ведении войны". "Стиль стратегии римлян заключался прежде всего в том, что они вели, как говорят французы, войны кратко, но энергично". "Делать переходы, бить врага, становиться лагерем — вот три главные дела воины". "Не золото, как кричит вульгарное мнение, составляет нерв войны, а хорошие солдаты, ибо недостаточно золота для того, чтобы найти хороших солдат, а хорошие солдаты всегда найдут золото". "Когда выиграешь сражение, надо с возможной быстротой преследовать победу до конца".

Эти и подобные им изречения логика Макиавелли вывела из понятия войны, которое он расчленил. Однако военная практика его времени отнюдь не соответствовала этой картине. Поэтому мы встречаем у него, в противоречие с приведенными выше тезисами, и такое изречение: "Хороший полководец лишь тогда дает сражение, когда его к тому принуждает необходимость или когда представляется благоприятный случай". Находим мы у него рассуждение, согласно которому не следует доводить неприятельское войско до отчаяния, а нужно строить для него золотые мосты. Или замечание, что римляне после одержанной победы вели преследование не при помощи легионов, а легкими войсками и кавалерией, ибо преследующий в беспорядке легко может выпустить из рук победу. "Лучше, — говорит он в одном месте, — победить неприятеля голодом, чем железом, ибо победа гораздо больше зависит от счастья, чем от храбрости".

В творениях Макиавелли принципы стратегии сокрушения и стратегии измора изложены параллельно, но не согласованно. Логический мыслитель и эмпирический мыслитель, заключенные в нем, оба имеют слово, но они еще не [18] столковались между собою. Целые столетия проблема эта продолжала оставаться в том же неопределенном состоянии.

Наиболее уязвим Макиавелли, когда он выступает в качестве очевидца военного дела своего времени. Казалось бы, что человек, обладающий столь острой наблюдательностью, — человек, который по личным склонностям и по занимаемому им положению должен был направлять свое внимание на военное дело, который неоднократно объезжал Германию, Италию и Францию и практически занимался военным делом, — казалось бы, что такой человек должен давать вполне достоверные сведения. Однако на деле это не так. Сообщаемые им цифровые данные часто ошибочны, как то можно доказать документально. О швейцарцах, например, он неверно сообщает, будто они за тремя шеренгами копейщиков всегда ставили одну шеренгу алебардистов. Хотя Макиавелли и наблюдатель, но прежде всего, он теоретик и доктринер. Все, что он слышит и видит, он тотчас же вгоняет в рамки своей теории, а если это ему не удается, то факты должны уступать теории. Местами он проявляет поразительное отсутствие критического отношения — например, когда простосердечно повторяет слова какого-то француза, будто во Франции имеется 1 000 700 церковных приходов и каждый поставляет на службу королю одного вооруженного стрелка. Но это лишь единичные ляпсусы; гораздо хуже обстоит дело с теми искажениями, которые происходят от его отвращения к наемничеству и от его странного, надуманного подразделения народов — на вооруженных и невооруженных.

В течение тех четырнадцати лет, которые он служил секретарем флорентийской канцелярии, он непосредственно занимался организацией войска республики. По существу он создал первую за столетие чисто флорентийскую армию.

Он активно участвовал в рекрутировании, вооружении солдат и в отборе командиров. В 1512 году созданная им армия, однако, потерпела сокрушительное поражение, приведшие к падению Флорентийской республики и к концу политической карьеры самого Макиавелли.

Книга написана в виде беседы между кондотьером Фабрицио Колонна, находящимся во Флоренции проездом после боевых действий в Ломбардии во главе войск испанского кроля Фердинанда, и группой молодых флорентинцев, принимающих Колонну в садах Оричеллари (Orti Oricellari). Сады эти принадлежали семейству Ручеллаи. Ученик Марсилио Фичино Бернардо Ручеллаи наполнил эти сады экзотическими растениями, описания которых он нашел в книгах древних авторов. Об этих странных растениях упоминается в книге. В саду этом собирались гуманисты, здесь аристократы готовили заговор против республики, но тут же и внук Бернардо Козимо Ручеллаи (один их участников беседы, описанной Макиавелли) готовил заговор против семейства Медичи. Именно в это время Макиавелли был посетителем этих садов. Но в контексте книги существенно и то, что сады эти находились приблизительно там, где войско, созданное Макиавелли бесславно закончило свое существование.

нига поражает своей глубокой двусмысленностью. Фабрицио – профессиональный наемный военный с самого начала выражает Козимо свое недоверие к искусству войны. Он сейчас же заявляет, что не может быть стабильным и счастливым такое государство, которое позволило бы существовать в своих границах профессиональной армии целиком зависимой от искусства войны. Фабрицио заявляет, что искусство войны – это его искусство, и тут же добавляет, что «так как это не то искусство, с помощью которого люди всегда могут жить честно, оно не может быть использовано никем кроме республики или королевства. Но ни то ни другое, если они хорошо управляются, никогда не позволит ни одному из своих граждан или подданных использовать это искусство, и никогда никакой порядочный человек не практиковал это искусство как свое личное».

Дело в том, что мир и счастье не могут возникнуть из насилия и грабежа неотделимых от искусства войны. Для государства же, которому использовать искусство войны не возбраняется, профессиональная армия, владеющая этим искусством, опасна, так как смысл ее существования – война и грабеж, а потому она сделает все, чтобы уничтожить мир.

Далее Макиавелли устами Фабрицио объясняет, что признает лишь народное ополчение (милицию), которое было характерно для древних греческих полисов и ранней римской республики, и которое, как мы знаем, весьма плачевно организовывал сам Макиавелли.

Вся книга в конце концов превращается в повествование об античной армии и военной доктрине. Задача этого повествования прямо провозглашается Макиавелли в его посвящении книги банкиру Лоренцо ди Филиппо Строцци: «Исходя из того, что я видел и читал, и считая, что вовсе не невозможно вернуть армию к древним методам и придать ей некую форму минувшей добродетели, я решил, что вместо того, чтобы проводить досуг бездельничая, лучше написать, как я понимаю искусство войны для удовлетворения тех, кто любит события древности». Иными словами, «Искусство войны» - это историческая реконструкция, адекватное место для которой - именно Orti Oricellari, совершенно искусственный сад, заполненный антикварными растениями. Более того, Макиавелли подчеркивает, что сам он не военный, а потому как бы не должен писать о военной стратегии, так как его знание опирается не на дела, но на слова. Но, указывает он, в данном случае это не недостаток, а достоинство, «так как ошибки, которые я могу допустить, когда пишу, могут быть исправлены без ущерба для кого бы то ни было, те же, которые совершают люди действующие, дают о себе знать только в руинах империй». Иными словами, единственное искусство войны, которое может быть допущено, это именно его книга, а не то, которым владеет Фабрицио. Любопытно, между прочим, что, как указывают исследователи, в «Искусстве войны» содержится множество неточностей и исторических оплошностей, то есть тех самых ошибок, которые могут быть без ущерба для человечества исправлены.

Имеющееся у меня новейшее издание «Искусства войны» испещрено комментариями типа: «Источник неизвестен», «цитата не найдена», даже, когда речь идет о Цезаре или цитируется Тит Ливий. Естественно возникает понятное подозрение, что исторические факты и источники иногда придуманы самим автором. Иными словами, то, что претендует быть историей, в полной мере таковой не является.

Макиавелли пишет «искусство войны», которое он однозначно осуждает, он производит книгу, которой не должно быть, он пишет руководство, которое нельзя распространять вне круга любителей старины. Но не для них же, в конце концов, он сочиняет свое «Искусство»… Вместе с тем он пишет книгу, которая не является “искусством войны”, поправку к нему, или даже скорее отрицание – исторический труд для любителей античности.

Фихте когда-то выражал недовольство практически всеми философскими системами потому, что их “практика” не соответствовала их доктрине. Иными словами, когда Кант пытается описать основания нашего знания о мире, он обязан объяснить откуда сам он знает о существовании не больше и не меньше, как двенадцати категорий. Если же он не в состоянии этого сделать, то сама кантовская система оказывается без основания и рушится. Не может быть анализа оснований без определения оснований этого анализа. Фихте определял этот принцип самообоснованности философствования как принцип соответствия делания (Tun) говорению (Sagen): то, что я делаю, когда строю доктрину, должно соответствовать тому, что я говорю в своей доктрине.

У Макиавелли соотношение Tun и Sagen чрезвычайно сложны. С одной стороны, моя доктрина (“Искусство войны”) явно не соответствует, тому, как я ее создаю – как чистый литературный текст, продукт досуга, по существу отрицающий само существо того, чем я занимаюсь. И Макиавелли откровенно подчеркивает это несоответствие, осуждая искусство войны, как таковое. С другой же стороны, этот способ разрушительного по отношению к искусству войны создания текста – и есть искусство войны par excellence. Это искусство войны против искусства войны как такового. Только в этом смысле подход Макиавелли как будто соответствует принципу совпадения делания и говорения.

К тому же, согласно Макиавелли, в древние времена фигура гражданина и солдата совпадали, а не были разделены как в Новое время. Поэтому идеальный способ существования (делания) – это гражданский взгляд на военное искусство, смешение военной искусности и гражданской некомпетентности.

В любом случае Макиавелли, как мне кажется, демонстрирует парадоксальную сторону совпадения  Tun и Sagen, когда совпадение это может быть достигнуто только на путях их резкого несоответствия, оппозиции и противоборства, на путях “искусства войны”.

2. «Слово о Законе и Благодати»

было составлено между 1037 и 1050 годами

Логический анализ позволяет разделить "Слово о Законе и Благодати" на три составные части. Первая часть — это своеобразное философско-историческое введение. В его основе лежит рассуждение о соотношении Ветхого и Нового заветов — Закона и Благодати. Смысл подобного рассуждения многообразен. С одной стороны, это продолжение чисто богословского спора между западной, римской Церковью и Церковью восточной, православной. Дело в том, что западное христианство почитало Ветхий завет как собрание разного рода правовых норм, как оправдание свойственных западному миру прагматических устремлений и т.д. На Востоке Ветхому завету придавалось гораздо меньшее значение.

Во второй части "Слова" Иларион развивает идеи спасения одной Благодатью уже в приложении к Руси. Крещение Руси, совершенное великим князем Владимиром, показало, что Благодать распространилось и в русские пределы. Следовательно, Господь не презрел Русь, а спас ее, приведя к познанию истины. Приняв Русь под свое покровительство, Господь даровал ей и величие. И теперь это не в "худая" и "неведомая" земля, но земля Русская, "яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци" света. Более того, христианская Русь может надеяться на великое и прекрасное будущее, ибо оно предопределено Божиим Промыслом.

Третья часть "Слова" посвящена прославлению великих киевских князей. Прежде всего, речь идет о князе Владимире (в крещении — Василий), которого посетил Сам Всевышний и в сердце которого воссиял свет ведения. Кроме Владимира, славит Иларион князя Ярослава Мудрого (в крещении — Георгий), современником и соратником которого был и сам митрополит. Но интересно, что Иларион прославляет также и язычников Игоря и Святослава, заложивших будущее могущество Русского государства. Более того, в своем сочинении Иларион именует русских князей титулом "каган". А ведь этот титул в те времена приравнивался к титулу императора. Да и самого Владимира Иларион сравнивает с императором Константином.

Как можно видеть, богословские рассуждения митрополита Илариона являются основанием для серьезных историко-политических обобщений и выводов. Доказательства в пользу Благодати дают митрополиту Илариону возможность показать место и роль Руси в мировой истории, продемонстрировать величие его Родины, ибо Русь была освящена Благодатью, а не Законом.

По сути дела, "Слово" — это похвальная песнь Руси и ее князьям. А воспевание достоинства и славы Русской земли и княживших в ней потомков Игоря Старого направлено прямо против политических притязаний Византии.

В произведениях Киевской Руси обозначена проблема власти. Уровень научного обобщения древне-русских мыслителей, конечно, не позволял описывать и систематизировать общие законы ее природы. Власть персонифицировалась, рассматривалась на конкретном примере – примере княжеской власти. В представлении древнерусских мыслителей государство по своей форме «должно быть унитарным и централизованным в управлении по монархическому типу, приближающемуся к абсолютизму» Вся полнота власти сосредоточена в руках киевского князя. «И самодержцем стал своей земли, покорив себе окружные народы, одни – миром, а непокорные мечем» [6, с. 45]. В сознании и культуре народа укрепляется четкое обоснование княжеской власти: веление киевского князя непререкаемо, но не только и не столько по причине верховенства его в структуре государственного управления и использования насильственных мер, а в силу того, что он воздвигнут на это правление Богом. Здесь мы сталкиваемсяс концепцией сверхъестественного происхождения княжеской власти. Этой идеей проникнуто «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, который восхваляет князя Владимира – крестителя Руси и Ярослава Мудрого. провозглашается, что вся праведная политика князя освещена Божественной благодатью и осуществляется при помощи БогаСверхъестественное происхождение власти князя становится веским основанием ее легитимности – еще одного элемента, определяющего особенности формирования политической культуры. Эта проблема затрагивает и сферу взаимоотношений правителя и общества, и вопросы престолонаследия, междукняжеских отношений, и, конечно же, область права. В рамках этого рассматривается соотношение «единодержавности» и законности. Основу такого соотношения мыслители Киевской Руси находят в правде и тем самым привносят в область отечественной политической культуры важнейшую ценность, ставшую фундаментальной. «Единодержавный» князь является и носителем, и гарантом сохранения правды в обществе. ДПомимо внешнеполитической, преследовалась внутриполитическая цель: поднятие престижа централизованного управления в лице киевского князя. Иларион в «Слове о Законе и Благодати».. «Иларион был сторонником монархического принципа, сравнивая Владимирас императором Константином, называл их равнох-ристолюбивыми и равноумными. В единодержавствеон видел залог единства и силы государства, его территориальной целостности.Важнейшей особенностью становления политической культуры является возникновение принципа княжеской «грозы». «Гроза» основана на правде, в то же время для утверждения и сохранения последней необходимо применение князем силовых мер. Этот принцип имеет религиозное объяснение. Дело в том, что Бог как средоточие высшей истины и правды вправе карать согрешивших – отступивших от веры, умножающих неправду. Стремление и любовь к Богу должны сочетаться со страхом, так как человек несовершенен по отношению к Богу и понимает это. Такая трактовка проецируется и в область политики. Князь обеспечивает сохранность правды на земле и вправе применять «грозу» во внешней и внутренней политике. Князь должен охранять Божественную истину – правду, и «гроза» есть не что иное, как средство ее сбережения. Таким образом, праведная политика подразумевает не только следование христианской истине, осуществление ее в деле, но и наказание при необходимости. «Гроза» князя – способ борьбы с отрицательными элементами, сохранившимися от «идольского мрака», и иноверными («погаными») врагами извне. Таким образом, насилие может быть оправдано только крайней необходимостью защиты христианской истины, так как «не в силе Бог, а в правде» [11, с. 223]. Данный мотив формировал в политическом сознании ценность благоговейного страха перед правителем и обусловил особенности развития отечественной политической культуры.В целом в древнерусских произведениях был создан образ идеального князя. В этом образе переплетаются идеи князя-христианина и князя-воина. К наиболее характерным для христианского миро-воззрения особенностям правителя можно отнести следующие: «боголюбие» и богобоязненность, защита веры, благочестие, отеческая забота о подданных, доброта, скромность, смирение, милосердие. Князь «…облечен был правдою, препоясан крепостью,

24.  .

1. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия 

был написан в период 1513–1517Следует также кратко упомянуть о Рассуждениях, в которых Макиавелли сосредоточивает внимание на республиканских формах правления. Сочинение претендует на формулировку вечных законов политической науки, полученных в результате изучения истории, однако его невозможно понять, не принимая во внимание то негодование, которое вызывали у Макиавелли политическая коррупция во Флоренции и неспособность к правлению итальянских деспотов, выставлявших себя в качестве наилучшей альтернативы хаосу, созданному их предшественниками во власти. В основе всех работ Макиавелли – мечта о сильном государстве, не обязательно республиканском, но опирающемся на поддержку народа и способном оказать сопротивление иноземному вторжению.

Используя сочинение Тита Ливия об истории Рима, примеры из недавнего прошлого и современной политической действительности Италии и Флоренции, Макьявелли пытается вывести общие законы политической деятельности, построения эффективного и конкурентоспособного государства, определения и достижения политическим деятелем политических целей.

Сравнение различных типов государственного устройства, их устойчивости и эффективности, в том числе и в столкновении с другими государствами.

Изложение простое и энергичное, наглядное непростых вопросов государственного управления.

Макьявелли приходит к выводу о преимуществе республиканских учреждений над единовластными, расширения приёма новых граждан над недопущением иммигрантов к политической жизни. Однако показывает и условия, при которых могут быть успешны и государства с единоличным правлением и республики с ограничением гражданских прав для большинства населения.

Показывает преимущества римского сочетания власти Сената и плебса, их постоянной борьбы и независимости различных институтов власти друг от друга. В этом видит основную причину превосходства Рима над другими государствами древности.

Много внимания уделяется причинам и подробностям организации войска разными типами государств. Показывает причины побед римлян над всеми соперниками и причины военной слабости государств современной ему Италии.

Одной из главных причин силы войска древнего Рима считает то, что войско состоит из свободных граждан.

Одним из главных условий процветания Рима (римской республики) и причиной государственного устройства считает доблесть и моральные качества его граждан, что полностью противоречит мифу о его "имморализме" и приписываемому ему его политическими противниками принципу "цель оправдывает средства". По мнению Макьявелли как раз цель определяет средства своего достижения. Он за доблесть и моральную чистоту времён римской републики.

2.семибоярщина

название переходного правительства из семи бояр в 1610—1613 годах.

правительство, образовавшееся в России в июле 1610 и формально просуществовавшее до избрания на трон царя Михаила Романова. Состояло из членов Боярской думы – князей Ф.И.Мстиславского, И.М.Воротынского, А.В.Трубецкого, Б.М.Лыкова, а также И.Н.Романова, Ф.И.Шереметева. В начале работы правительства в ней принимал участие и кн. В.В.Голицын. Главой Семибоярщины был избран князь, боярин, воевода, влиятельный член Боярской думы с 1586 Федор Иванович Мстиславский (?–1622). В истории его политической деятельности он трижды отказывался от выдвижения на русский трон (1598, 1606, 1610), и согласился быть лишь главой объединенного боярского правительства в 1610.

Идея избранного боярского правительства неоднократно возникала в русской истории 16–17 вв., в том числе при Иване Грозном (Избранная рада) и Феодоре Ивановиче (в 1585 в подобное правительство входили Ф.И.Мстиславский, Н.Р.Юрьев, С.В.Годунов, князья Н.Р.Трубецкой, И.М.Глинский, Б.И.Татев, Ф.М.Троекуров), однако в полной мере реализовалась лишь в период Смуты.

История ее избрания связана с отречением царя Василия Шуйского. 17 июля 1610 бояре и дворяне во главе с воеводой Захарием Ляпуновым, ворвались в царский дворец и потребовали от Шуйского отречься от престола. В тот же день его насильно постригли в монахи. Одной из побудительных причин подобных действий был распространившийся слух о возможности объединиться с русскими сторонниками Лжедмитрия II,низложить его вместе с ними и совместно избрать нового царя, пока же прекратить междоусобную войну, избрав коалиционный орган управления из 7 бояр. 24 июля польские войска во главе с С.Жолкевским подошли к Москве. Боясь искать опоры и помощи внутри страны (в стране полыхала крестьянская война под руководством И.И.Болотникова  компромисс. В начавшихся переговорах представители Семибоярщины дали обещание, несмотря на протесты русского патриарха Гермогена, не избирать царём представителя русских родов.

17(27) августа 1610 поляки дали согласие правительству Семибоярщины подписать договор. Согласно ему, правителем Семибоярщины русским царём признавался сын польского короля Сигизмунда III – королевич Владислав, который призывался на русский престол. Ограждая свои привилегии, аристократическое правительство добилось включения статей, ограничивавших права Владислава (необходимость принятия им православия ещё в Смоленске, обязательство жениться только на русской, ограничение количества приближённых лиц из Польши, сохранение всех прошлых порядков с неизменным крепостным правом и т.п.). С.Жолкевский, понимая, что подписание договора может быть негативно воспринято польским королем, направил к тому посольство в составе кн. В.В.Голицына и митрополита Филарета Никитича Романова (отцаМихаила Романова). Приняв посольство, Сигизмунд III потребовал, чтобы не его сына, а его самого Семиборящина признала царем России. По его требованию С.Жолкевский привез в Польшу низложенного царя Василия Шуйского, в то время как правительство Семиборящины в ночь на 21 сентября 1610 тайно впустило в Москву польские войска, стоявшие в непосредственной близости от Поклонной горы под селом Дорогомиловым. В российской историографии этот факт рассматривается как акт национальной измены.

Наместник Владислава (т.к. королевичу было всего 15 лет) Александр Гонсевский, получивший чин боярина, стал самовластно распоряжаться в стране. С октября 1610 реальная власть в столице и за ее пределами сосредоточилась в руках военных руководителей польского гарнизона (А.Гонсевского и С.Жолкевского). Не считаясь с русским правительством из семи бояр, он щедро раздавал земли сторонникам Польши, конфискуя их и у тех, кто оставался верен стране. Это изменило отношение самих членов правительства Семибоярщины к призванным ими полякам. Воспользовавшись растущим недовольством, патриарх Гермоген начал рассылку грамот по городам России, призывая оказывать сопротивление новой власти. За это он был взят под стражу и впоследствии казнен.

Семибоярщина номинально функционировала вплоть до освобождения Москвы Народным ополчением под руководством К.Минина иД.Пожарского. В польской историографии ее оценка разнится с российской. Она считается избранным правительством, на законной правовой основе (договор от 17 августа 1610) пригласившим иностранцев управлять Московией.

2. реальная политика Макиавелли

Макиавелли жил во времена перехода от Средневековья к Новому времени. Его концепция гражданина тесно связана со средневековыми представлениями о принципиальном значении чести и славы. В своих книгах он поступает аналогично современным ему гуманистам (а также античным и средневековым авторам), а именно, он использует исторические примеры для прояснения современной ситуации. В то же время секуляризированный стиль его мышления указывает на его близость интеллектуальной жизни XVII-XVIII веков.

В работах Государь (II principe) и Рассуждения о первой декаде Тита Ливия (Discorsi sopra la prima decade de Tito Livio) Макиавелли рассматривает причины успехов и поражений в политике, трактуемой как средство удержания власти. В Государе он выступает защитником абсолютной монархии, а в Рассуждениях - республиканской формы правления. Однако обе эти работы выражают одну и ту же реально-политическую точку зрения на формы государственного правления: важны только политические результаты. Целью является приход к власти, а затем ее удержание. Все остальное является лишь средством, включая мораль и религию.

Политическая теория Макиавелли является учением о "механике правления". Внешне она предстает "теорией дипломатической игры" абсолютных властителей. Поэтому она оказалась точно соответствующей политическим баталиям между мелкими итальянскими государствами. В то же время политическая теория Макиавелли содержит черты, типичные для Ренессанса и отличающие ее от политических теорий как античной Греции, так и Средневековья. В ней также имеются черты, которые являются безусловно интересными и вне контекста его времени, например реально-политическое понимание политики.

Макиавелли исходит из предпосылки об эгоистичности человека. Не существует пределов для человеческого стремления к вещам и власти. Но в силу ограниченности ресурсов возникают конфликты. Государство основывается на потребности индивида в защите от агрессии со стороны других. При отсутствии силы, стоящей за законом, возникает анархия. Следовательно, необходим сильный правитель для обеспечения безопасности людей. Не вдаваясь в философский анализ сущности человека, Макиавелли рассматривает эти положения в качестве очевидных. Правитель должен исходить из того, что все люди злы. Он должен быть жестоким и циничным, если хочет сохранить государство и, следовательно, защитить жизнь и собственность людей.

Хотя люди всегда эгоистичны, существуют разные степени испорченности. В своей аргументации Макиавелли использует понятия хорошего и плохого государства, а также хороших и плохих граждан. Он интересуется именно условиями, которые сделали бы возможными хорошее государство и хороших граждан. Государство будет хорошим, если оно поддерживает баланс между различными эгоистическими интересами и, следовательно, является стабильным. В плохом государстве открыто конфликтуют разные эгоистические интересы. Хороший гражданин является патриотичным и воинственным субъектом. Другими словами, хорошее государство стабильно. Целью политики является не хорошая жизнь, как это считалось в античной Греции и Средневековье, а просто удержание власти (и, следовательно, поддержание стабильности).

Макиавелли проводит различие между теми, кто стремится к захвату власти, и теми, кто уже имеет власть. В определенной степени различие между Государем и Рассуждениями, является выражением различия между проблемами создания стабильного государства и проблемами удержания власти. Макиавелли полагал, что древняя Римская республика и современная ему Швейцария являются примерами стабильных государств и относительно неиспорченных обществ. В этих государствах, по его мнению, народ в значительной мере способен управлять собой. Здесь нет необходимости в деспоте. Но в Италии его времени задачей являлось создание государства. Здесь необходим сильный и безжалостный правитель.

Вероятно, Макиавелли наиболее известен как автор теорий о том, как политик может выиграть схватку за власть в испорченном обществе. Рассматриваемый под этим углом зрения интерес Макиавелли к проблемам власти не является аморальным или вне-моральным, а оказывается моральным в той мере, в какой его целью есть предотвращение хаоса. Целью является хорошее государство, или более точно, наилучшее из возможных, если исходить из того, что люди есть то, что (согласно Макиавелли) они есть.

Макиавелли думает, что политик, преследующий эту цель, так сказать, создает государство. Создавая законы и вводя их с помощью силы, государь устанавливает политический порядок. Снова мы видим отличие от античной Греции и Средневековья. Для Макиавелли существующие законы и мораль не являются абсолютными и всеобщими, но устанавливаются одним человеком. Такова теория суверенного государя, который создает национальное государство! L'etat, с'est moi. Государство - это я (Людовик XIV, 1638-1715).

Так как закон и мораль создаются государем, то он сам оказывается выше закона и морали. Не существует каких-либо юридических и моральных стандартов, с помощью которых можно было бы оценивать государя и его действия. Подданные могут только демонстрировать полную покорность по отношению к своему государю, так как именно он определяет и вводит право и мораль. Но если один из его подданных захватит власть в свои руки, то именно ему должен будет подчиняться каждый, включая и низложенного государя.

Макиавелли обвиняют в использовании двойного стандарта. Государь требует от народа морали и добродетели, тогда как сам он должен оцениваться только с точки зрения того, ведут ли его действия к успешному захвату власти. В этой связи говорят о различии у Макиавелли общественной и личной морали. Одна мораль - для подданных, а другая - для государя. Но если исходить из предпосылок Макиавелли, то на самом деле нет никакого двойного стандарта. Существует только одна мораль, а именно воля государя. Другой морали нет. Государь хочет создать стабильное государство, захватить власть и удержать ее. Неявно Макиавелли предполагает, что в этом заключается единственная возможность защиты индивидов от взаимной агрессии. Обвинения в двойном стандарте утрачивают всякие основания, если принять в качестве данного, что людям присущ фундаментальный эгоизм и что мораль есть не что иное, как воля государя. Однако эти предпосылки, конечно, в высшей степени спорны. Они далеко расходятся с предпосылками как средневекового философа Фомы Аквинско-го, так и греческого философа Платона. Но в период Ренессанса, во времена становления абсолютистских государств эти предпосылки могли казаться достаточно реалистическими.

С другой стороны, различие между личной (приватной) моралью и общественной (публичной) моралью могло быть выражением определенного политического реализма. Желающий понять, каким образом действительно делается политика, должен осознавать, что в политике часто применяются иные категории, чем в приватной жизни. (Речь идет о двух различных "языковых играх"). То, что в приватной жизни называется "убийством", в политике называется "нанести большой урон неприятелю". Политика имеет свои собственные категории, свою собственную мораль, свои государственные соображения (raison d'etat)! (Другими словами, говорить об убийстве во время войны так же неестественно, как говорить об объявлении шаха и мата при игре в карты. Это просто смешение двух разных "игр"!). Можно критиковать эту точку зрения, но Макиавелли в основном прав, когда он подчеркивает, что в значительной степени дела обстоят именно таким образом.

Рассматривая учение Макиавелли, мы используем слова "мораль" и "добродетель" двойственным образом. Покоренный народ обладал своими моральными установками и представлениями до попытки государя реорганизовать общество. Но, согласно Макиавелли, такая мораль не имеет нормативного значения, например, для государя. Однако государь должен рассматривать существующую мораль как один из факторов в его расчетах. Не имеет нормативного значения для государя и мораль, которую он в итоге навязывает народу. Она мыслится как средство политической стратегии. Но собственная политика государя, в конечном счете, обладает определенным моральным и нормативным ядром, заключающимся в обеспечении стабильности общества.

Можно сказать, что Макиавелли подчиняет мораль политике. А именно, он рассматривает мораль (как существующую, так и устанавливаемую государем для народа) с точки зрения стратегии государя, целью которой является обеспечение стабильности государства. Приватная мораль, или мораль подданных, таким образом, подчиняется публичной морали, или морали, исходящей из тождественности основной цели государя и основной цели государства. (Выражения "публичная мораль" и "приватная мораль" являются не совсем удачными. Мораль, которая действительно существует для подданных, - приватная мораль - является, конечно, "публичной" в том смысле, что только она доступна для народа. Напротив, цели и замыслы государя - публичная мораль - могут оставаться более или менее скрытыми от народа. Возможно, лучшими терминами были бы мораль подданных (политически пассивная мораль) и политика (политически активная мораль).

Следует подчеркнуть, что у Макиавелли и средневековых теоретиков были разные интересы. В Средневековье политическая теория в основном сосредоточивалась на идеальных целях, почти никогда не пытаясь объяснить, как эти цели должны быть реализованы. Напротив, Макиавелли интересуют средства. Он интересуется тем, как осуществляется политика здесь и теперь. Макиавелли дает детальное эмпирическое описание функционирования политики его времени. В определенном смысле он проводит различие между моралью и политикой. Он различает, с одной стороны, цели, которые заслуживают того, чтобы их добивались, и, с другой, политические средства, которые сами по себе и не хороши и не плохи, но только более или менее эффективны при реализации этих целей. Макиавелли пытается описать действительно используемые в политике политические средства без рассмотрения того, являются ли они хорошими или морально приемлемыми.

Резкое противопоставление целей и средств было относительно новым. Как для греческих философов, так и для христианских теологов некоторые действия ("средства") заслуживали порицания безотносительно того, ведут ли они к желаемым целям. Примерами является воровство и убийство. Исходя из резкого противопоставления цели и средств, Макиавелли мог думать, что результат оправдывает средства. Для Ромула убийство брата Рема было правильным и хорошим, поскольку привело к всеобщему благу.

В учении Макиавелли религия занимает незначительное место. Для него все интересы и все цели секуляризированы. Религии остается лишь обеспечивать групповое единство. Поэтому Макиавелли полагает, что было бы лучше, если бы народ был религиозным. Государь должен производить впечатление религиозного человека, если он может этим чего-либо добиться.

Макиавелли понимает значение сильной государственной власти. Но прежде всего его интересует чистая политическая игра. Он обнаруживает относительно слабое понимание экономических условий реализации власти.

Кроме того, Макиавелли придерживался внеисторической антропологии. Человеческая природа неизменна; следовательно, изучая политические события предшествующих эпох, можно научиться управлять современной политической ситуацией [см. Рассуждения]. В некотором смысле мы имеем дело с вневременной политической наукой, целью которой является не понимание "существа" политики, а обучение захвату власти. Используя наши термины, можно сказать, что метод Макиавелли внеисторичен. Но с точки зрения своего времени, Макиавелли мыслит исторически. Как и гуманисты, он описывает историю, опираясь на примеры (отдельные сюжеты прошлого использовались им для объяснения современности). Макиавелли трактует историю как своего рода круговорот с постоянной сменой периодов расцвета и упадка. Макиавелли:

1. Этика и политика разделены;

2. Политика - это манипуляция;

3. Воля государя порождает закон и мораль.

В то же самое время, когда политика становится манипуляцией (пойезис, poiesis), возникает потребность в социальной науке, которая может обосновать власть государя над подданными. Макиавелли выступает как за эмпирическое исследование политики, так и за манипулятивную политику. Однако в последующие времена он пользовался дурной славой именно благодаря его учению о манипулятивной политике и его политической внеморальности, которую многие (например, Муссолини, 1883-1945) интерпретировали в духе ничем не ограниченной власти.

У Макиавелли также можно обнаружить идею эмпирической социальной науки, которая может помочь правителям лучше управлять обществом. Однако эта идея превратилась в реальность только в XIX в., после Конта, когда индустриализация и другие процессы сделали общество еще более сложным и непонятным [1].

1 Можно сказать, что мы живем в такое время, когда эмпирические социальные науки, которые должны были бы помочь нам понять это сложное общество, сами стали проблематичными. С некоторого времени критическому рассмотрению подвергаются как манипулятивная политика, так и одностороннее использование в социальных исследованиях гипотетико-дедуктивного метода

2. хазарский каганат

Хазарский каганат  образовался в прикаспийских степях в первой трети VII века. Остатки могущественного тюркского рода Ашина осели у близких им в этническом отношении хазар, положив начало правящей династии. Этим они поставили новое государственное образование во враждебные отношения и стюрками, и с болгарами. Ослабление Великой Болгарии открыло хазарам возможность подчинить ее своей власти. Орда Батбая, старшего сына Кубрата, покорилась кагану. Этническая и языковая близость болгар и хазар привела к быстрому слиянию их в единый, достаточно монолитный союз, который стал основой раннефеодального государства. Во главе его стоял каган. Он принадлежал всегда к правящему роду Ашина. По крайней мере с VIII в. власть передавалась по прямой линии - от отца к сыну, что, как правило, свидетельствует об установившихся государственных традициях и крепкой центральной власти.

В годы расцвета Хазарского каганата его территория простиралась от Черного до Каспийского моря

Первоначально Хазария являлась типичным кочевым ханством. Политические традиции и титулатуру она унаследовала от Тюркского каганата.

Во главе государства стоял каган. Формально он обладал всей полнотой военной и административной власти, но не имел аппарата для навязывания своих решений. Положение каганов зависело, прежде всего, от способности успешно получать военную добычу и распределять её среди знати.^[29] Другой важной опорой их власти была сакрализация. Каган являлся главой языческого культа и наделялся в глазах подданных сверхъестественными способностями. Его власть считалась установленной небом. Стать каганом мог только член одного царственного рода, власть в котором передавалась по принятой у тюрков лестничной системе от старшего брата к младшему.^[30] Иногда ретроспективно полагают, что хазарами правила тюркская династия Ашина.^[31] К сер. Х в каганский род оказался на грани вырождения, и один из его представителей, если верить источникам, торговал на базаре.^[32]

Вера в божественную силу правителя приводила к тому, что в случае несчастья, происходившего со страной, его могли обвинить в неудачах и сместить. Его жизнь подлежала строгой регламентации, фактически могла быть превращена в сплошные запреты. При возведении на престол кагана душили шёлковым шнуром, и он в полубессознательном состоянии должен был сам назвать число лет своего правления. По прошествии этого срока его убивали. Если же он называл непомерно большое число лет, его все равно убивали по достижении сорокалетнего возраста, так как считалось, что с возрастом божественная сила покидает его.^[33] В доиудейский период династия каганов прочно контролировала армию и поэтому легко избегала сакральных ограничений. Однако после возвышения другого хазарского клана, исповедовавшего иудаизм, реальная власть оказалась у второго лица в государстве — бека. На иврите его называли «мелех» — «царь», арабы передавали его должность как «малик» — правитель или «халифа» — буквально «заместитель».^[34] Власть внутри новой династии, очевидно под влиянием иудаизма, стала передаваться уже строго от отца к сыну.^[35] В новой системе за каганом остались сакральные функции (формально более значимые), а всеми земными делами руководил бек. При этом бек оказывал кагану ритуальные почести, граничащие с унижением. Входя к нему, он становился на колени и держал в руках горящую ветвь. Каган изолированно жил в своём дворце, выезжая обычно лишь раз в год во главе торжественной процессии или в случае бедствий, постигающих страну.^[36] Признаваемые соседними языческими народами и имевшие непоколебимый авторитет у рядовых хазар каганы служили важным стабилизирующим фактором до самого конца Хазарского государства.

Высшим сословием в государстве являлись тарханы — родовая аристократия. Среди неё высший слой составляли родственники царственного рода, рангом ниже стоялиэльтеберы — правители вассальных народов. Раннее хазарское государство не имело специфической бюрократии, но она начала складываться по мере знакомства хазар с устройством соседних высокоразвитых государств. В Закавказье хазары переняли сасанидскую налоговую практику и установили надсмотрщиков для наблюдения за ремесленниками и торговцами. В крымских городах, где хазарский контроль в ряде случаев сосуществовал с византийским, известны наместники кагана — тудуны, выполнявшие надзорные функции при местной администрации. В иудейский период в области управления был достигнут значительный прогресс. На узловых торговых путях существовали заставы, где специальные чиновники взимали пошлины. В столице страны Итиле сложилась развитая судебная система: существовало семь судей для каждого вероисповедания (двое для монотеистических религий, один для язычников). Судьи подчинялись назначаемому царскому чиновнику. Население столичной области несло натуральные повинности, иноэтничные ремесленники и купцы облагались ежегодным налогом.

Территория Хазарии IX-X вв. состояла из нескольких областей, различных по степени контроля со стороны центральной власти. Сердцевиной страны было Нижнее Поволжье. Здесь жили собственно хазары. По этой территории проходили кочевки царя и хазарской знати. Правитель совершал ежегодный объезд центральной области, начинавшийся в апреле и заканчивавшийся в сентябре.

Стратегические пункты контролировались центром непосредственно. В них находились хазарские гарнизоны. Из них наиболее известны два: Саркел — застава на Дону иСамкерц — у Керченского пролива. Особое положении занимала старая хазарская столица Семендер в Приморском Дагестане. Город был населён хазарами, но непосредственно в столичную область не входил. По одним данным в нём был собственный правитель, по другим — родственник хазарского царя — иудей.

Большая часть территории управлялась без административного вмешательства. Подчиненные народы: аланы, болгары, буртасы, венгры, славяне и другие сохраняли собственную социально-политическую структуру. Они имели своих правителей, которые были обязаны собирать и отправлять в Хазарию дань, отдавать дочерей в гарем кагана и выставлять войско. Известно, что волжские булгары платили по меховой шкурке с дома, а славянское племя вятичей по щелягу (серебряной монете) с сохи.

Население Каганата делилось на «белых» (свободные) и «черных» (податные) хазар. Верхушку «белых» образовывала родовая аристократия (владельцы крупных стад). Внутри нее существовала сложная иерархия, поскольку хазары не уничтожали знать покоренных племен, а включали ее через систему вассальных отношений в состав правящей элиты. Постепенно из числа близких кагану и царю лиц возникла также служилая аристократия. В 8 в. в городах сформировался торгово-ремесленный слой.

Разорение арабами Предкавказья заставило хазар приступить к освоению новых земель. В течение 8 в. территория Каганата значительно расширилась: на севере в него вошли верховья Дона и Донца, на западе – правобережье Донца, на востоке – левобережье Волги от дельты до совр. Саратова и междуречье Волги и Дона. Данниками хазар стали волжские болгары, некоторые мордовско-мерянские (буртасы, эрзя, черемисы) и славянские племена (северяне, радимичи, вятичи и на короткое время поляне). Политический и экономический центр переместился на север; столицей стала ал-Байда, из которой вскоре вырос город Итиль.

Усиление центробежных тенденций вызвало в 8 в. потребность в едином культе. Первоначально общегосударственный характер попытались придать древнему языческому культу Тенгри-хана, но он не мог конкурировать с монотеистическими религиями, активно проникавшими в каганат, – христианством, иудаизмом и исламом. Однако в условиях ожесточенной конфронтации с арабами ислам воспринимался правящими кругами сугубо враждебно. Попытки Византии вытеснить хазар из Крыма и Боспора, при содействии местного христианского населения, ухудшили отношения каганата с христианской церковью, особенно после антихазарского восстания 787–791 в Крыму, возглавленного епископом Иоанном Готским. В такой ситуации выбор был сделан в пользу иудаизма: в начале 9 в. каган Обадия и его окружение приняли иудейскую веру; началась интенсивная иммиграция иудеев, особенно в приморские города; раввины стали влиятельной силой при дворе. Это вызвало конфликт с провинциальной знатью, переросший в гражданскую войну 810–820; восставшие аристократы (кабары) опирались на языческое, христианское и мусульманское население Каганата и получили поддержку соседних венгерских племен. Борьба шла с крайним ожесточением (в ней погибли Обадия и его сыновья Езекия и Манассия) и закончилась поражением кабаров.

Религиозный раскол привел к резкому ослаблению каганата. От него отпал Крым, перейдя под власть Византии. Хазары не смогли помешать проникновению венгров в свои земли. Во второй половине 820-х – первой половине 830-х венгерский племенной союз обосновался в Северном Причерноморье в стране Ателькузу (междуречье Днепра и Серета).

Правящая иудейская элита начала проводить политику религиозной нетерпимости. В Итиле был разрушен минарет и казнены мусульманские священнослужители. Гонениям подверглись и христиане; миссия Кирилла, основателя славянской письменности, в 860, призванная смягчить ситуацию, не увенчалась успехом.

Во второй половине 9 в. внешнеполитическое положение Каганата осложнилось. С 860-х начались набеги русов на берега Каспийского моря; в 883–885 правитель молодого древнерусского государства князь Олегподчинил хазарских данников – северян и радимичей. В 889 в хазарские пределы вторглись печенеги, они разорили Фанагорию и многие болгаро-хазарские поселения на Боспоре и в степном Крыму; их нашествие привело к дезорганизации всей экономической системы каганата. Лишь с помощью гузов, обитавших в приуральских степях, хазарам удалось победить печенегов, которые ушли на запад и вытеснили венгров из Ателькузу.

В первой половине 10 в. Каганат пришел в полный упадок. Набеги русов на Каспий приобрели систематический характер (наиболее масштабными были походы 909–910, 913, 943–944). В 913 хазары с трудом отразили совместное нападение печенегов, гузов и алан. В 932 им удалось в союзе с гузами победить алан, пользовавшихся поддержкой Византии. К середине 10 в. контроль над восточно-приазовскими степями окончательно перешел к печенегам. В 965 киевский князь Святослав Игоревич нанес сокрушительный удар каганату

26

1.Доколумбовы цивилизации америки

цивилизации, существовавшие на континентах Северной и Южной Америки и исчезнувшие до появления там европейских колонистов в XV веке.

Полагают, что предки индейцев и эскимосов переселились в Америку 30-20 тыс. лет назад, из Северо-Восточной Азии через область Берингова моря и пролива

большинство племен Северной и Южной Америки находилось на различных стадиях общиннородового строя: у одних господствовал материнский род (ирокезы, мускоги, хопи, многие племена бассейна р.Амазонка и др.), у других формировался отцовский род (племена северо-запада и юго-запада Северной Америки, многие племенаЮжной Америки). Часть народов стояла на различных стадиях перехода от родового к классовому обществу. Индейцы Центральной и Южной Америки (ацтеки, майя, инки) жили уже классовыми обществами.

Инки - Государство инков¹, возникшее в начале XV века и просуществовавшее до 1532г., представляло собой цветущую империю с многомиллионным населением, равной которой не было ни в одной другой части Американского континента. Инки называли свое государство Тауантинсуйю — «Четыре четве­рти», имея в виду четверти земного круга.  Столицей империи был город Куско. В эпоху конкисты Куско был одним из пяти крупнейших городов мира.

Правители империи за столетие с четвертью (1400—1525 гг.) сумели не только создать, но и прекрасно организовать поистине удивительное государство, развивавшееся в относительной изоляции и раскинувшееся на территории около 1 млн. кв. км, простиравшееся на 5 тыс. км по побережью Тихого океана — от Колумбии до Чили и Аргентины, вобравшее в себя земли современных Эквадора, Перу и Боливии. Следует отметить, что типологически инки при­надлежат к древнему миру, но отделены от нас периодом всего лишь в пятьсот лет.

По форме правления Тауантинсуйю представляло собой монархию во главе с Инкой. Инка не всегда был полновластным монархом. Единственным и абсолютным правителем он, был лишь на начальном этапе существования инкской державы. Однако, когда она достигла апогея своего развития, Инка делил власть с верховным жрецом и главнокомандующим войсками. Оба они были близкими родственниками Инки — его дядьями или братьями. Функции Инки передавались по наследству одному из его законных сыновей, т. е. такому, который был рожден им от сестры-супруги Койи. Он не обязательно должен был быть первенцем, но непременно наиболее способным из сыновей.

Самой важной отличительной особенностью древнеперуанского государства было то, что Тауантинсуйю представляло собой импер­ию и обладало всеми ее основными признаками: это было «мировое государство», предполагающее наличие огромной территории, сильной централизованной власти, активной захватнической политики, разнородного этнического состава населения и преобладанием вертикальных общественных связей над горизонтальными. В силу своего крупномасштабного характера государство инков являлось конгломератом народов и культур, в ко­тором под единым началом оказались собраны различные племена и народности, удерживаемые вместе благодаря пирамидально иерархической системе власти, контролю центра за деятельностью регионов, интеграция общества за счет единого языка, религии и идеологии. Еще до начала своих великих завоеваний и покорений соседних племен инки вступили на путь создания особой элитарной субкультуры, из независимой племенной группы инки превратились в совокупность аристокра­тических родов, господствующих над разноязычным на­селением долины Куско и представляющих его интересы. Именно эта субкультура, впитавшая в себя признаки культур других племен, стала той культурной и духовной основой будущей империи.

Однако, каждая империя рано или поздно обречена на гибель— такова судьба всех им­перий, их естественное развитие рано или поздно неизбежно приводит к застою или даже прямому разру­шению общественных производительных сил, к упадку культуры, или империи падают под внешним натиском врагов.

В случае империи Тауантинсуйю имели место быть обе причины. Внутренними причинами застоя и распада государства были: отсутствие установленного порядка назначения правящим императором своего преемника, в связи с чем перед вторжением испанцев империя раздиралась от междоусобных войн; другой слабостью империи была чрезмерная централизация власти, находящейся в руках императора. Каждое должностное лицо подчинялось вышестоящему должностному лицу, и так вплоть до императора, Это была пирамида, построенная из отдельных, не соединенных между собой прутьев, и при поражении ее вершины все сразу развалилось. Внешней причиной гибели империи стало завоевание инков испанцами в период конкисты

«Огромное государство, скрепленное силой оружия завоевательных походов, разваливалось на части. Вос­стания, столь частые в период правления Уайна Капака, опустошали области, приводили в расстройство экономическую систему. Результатом нарастающей борьбы народов против владычества инков стал поли­тический кризис общества, получивший окончательное завершение в междоусобице. ...Вся мощь и авторитет власти, карательная десница госу­дарства были направлены на прикрепление населения к общине, к месту жительства. Но эти меры уже не сдерживали поток беглецов, которые образовывали до­вольно значительную армию непроизводительного на­селения.. И это в полной мере сказалось в момент встречи с ис­панцами».

Несмотря на свои внутренние проблемы и недостатки, государство Туантинсуйю представляет большой интерес для изучения и анализа и по сей день.

Политико-административная система.

Тауантинсуйю состояло из четырех суйю — областей, совпадающих с четырьмя сторонами света. Вся империя делилась на четыре части. Деление на суйю, простирающиеся от центра в бесконечность, подчеркивало вселенский характер государства, его единственность и исключитель­ность. Средоточием этих четырех частей Тауантинсуйю, исходным пунктом отсчета четырех сторон света, был Куско. В столице инкской империи располагались органы центральной власти, городские службы, водопровод и канализация, жил Инка и весь его двор, откуда контролировались все обширные зависимые территории.

В каждом из четырех суйю было определенное число айлью — общин основанных на фиктивном или реальном родстве по мужской линии. Айлью группировались в области, те, в свою очередь, формировали суйю.

Андское общество создало эффективный социально-политический порядок. Основой ячейкой инкского общества была семья во главе с отцом. На базе этой ячейки общества социальная организация расширялась по пятидесятеричной системе. Эти объединения строились по нарастающей, каждое во главе со своим руководителем². В объединении сотни семей регулярно проходили собрания, на них обсуждались внутренние дела, причем женщины в них принимали свободное и равноправное участие. Те, у кого не было семьи, не обладали этим правом. Таким образом, до уровня организации, включавшей 100 семейств, структура управления у инков строилась на демократических началах.

Что касается руководителей более высокого уровня, они занимали свои посты постоянно. Поэтому выше организация инкского общества носила аристократический характер. В высшем «эшелоне власти» находились четверо управляющих, являвшиеся верховными руководителями четырех суйю. Над ними стоял Инка — правитель всего Тауантинсуйю.

Устройство общества в Тауантинсуйю включало в себя элементы социализма. В инкском обществе труд был обязательным для всех без исключения жителей империи. Привилегии праздности и образа беззаботной жизни в этом обществе не существовало вообще — ни для аристократии высших рангов, ни для самого Верховного Инки. Всеобщая обязанность трудиться не исключала принципа равенства. Все должны были вносить свой вклад в общее дело, каждый — по мере своих возможностей.

У инков существовали две формы эксплуатации, по характеру больше напоминающие повинности, которые надо было выполнять независимо от желания. Такой тип принудительных работ назывался мита — периодическая мобилизация части населения с отрывом от постоянного места жи­тельства и от сельскохозяйственного производ­ства. К подобным методам обращались, если надо было осуществить проекты, которые требовали единовремен­ных усилий массы людей. Речь идет в первую очередь о строительных работах. К их числу относились работы в шахтах, посадка коки, общественное строительство и воинская служба. Как правило, мита ограничивалась тремя месяцами в году. Ее должны были выполнять мужчины в возрасте от 25 до 50 лет.

Поскольку определяющим стимулом деятельности человека в инкском обществе было удовлетворение его насущных потребностей, каждый получал участок земли, необходимый для пропитания его самого и его семьи. Такой участок-надел назывался тупу. Надел делился на три части — «Инке», «Солнцу», — т. е. государству и церкви — и курака. Под полями «Инки» в подразу­меваются государственные земли, а поля «солнца» — это земли как старых местных, так и основанных инками новых храмов. Эти земли обрабатывались жителями в свободное время, после того как были возделаны семейные наделы. По такому же принципу в государстве делился скот. Поля «Инки» и «Солнца» охватывали две трети обрабатывав­шихся крестьянами земель и лишь оставшуюся треть общинники использовали для собственных нужд.

Обработка храмовых и государственных полей обставлялась в виде праздничного действа, во время которого выполнение практических задач переплеталось в нерасторжимое целое с ритуалом. В Тауантинсуйю любой земледельческий труд, а работа на царских и храмовых землях в особенности, еще оставался отчасти священнодействием, а Великий Инка — первым жрецом.

Если мужчины несли трудовую повинность миту, то женщины также не освобождались от организации и контроля. Специальные должностные лица регулярно посещали деревни, чтобы осмотреть всех девочек, достигших возраста десяти лет. Они делили их на две группы; тех, которые обещали стать красавицами, отсылали для получения образования в специальные учреждения государства или оставляли для совершения обряда жертвоприношения, производимого в особых случаях или в критической ситуации, например при вступлении на престол или при серьезной болезни императора. Девочки, предназначенные для жертвоприношения, считались удачливыми, так как им обеспечивалась беззаботная и комфортная жизнь в потустороннем мире.

Оставшиеся должны были в свое время выйти замуж за мальчиков по распоряжению курака деревни, который подбирал семейные пары. Отобранных же девочек помещали в женские монастыри в столице провинции или в Куско. Там они изучали такие ремесла, как прядение и ткачество, кулинария.

В империи инков не существовало рынка, денег и отношений купли-продажи, однако был хорошо развит регулируемый государством обмен, цель которого состояла в удовлетворении нужд жителей одних климатических зон продуктами сельского хозяйства, производившимися в других районах. Произведенные продукты свозились на склады, где затем шло их распределение по общинам, исходя из определенных норм и традиций – это весьма свое­образная черта именно древнеперуанской культуры.

Нельзя не заметить, что инкское общество отличается высокой степенью организованности народных масс. Правитель империи не только подчинил и сплотил жителей Тауантинсуйю с помощью трудовых повинностей, но и контролировал и пресекал мятежи среди населения, депортируя неспокойные массы в другие части империи.

В первом случае власть использовала не столько силовые и принудительные методы, сколько идеологические для обеспечения согласия работников на труд, а также отчуждение результатов их труда: устройство пра­здничных зрелищ и массовых пиршеств, ритуализация трудового процесса, коллективная ответственность за выполнение заданий, организация соревно­вания, чествование передовиков и поношение отстающих. С помощью этого власть устраняла возможность появления у народа излишка продуктов и, как следствие, выделения среднего класса. Проведение широких празднеств в период трудовой деятельности снимало социальную напряженность и гарантировало стабильность.

Коллективная ответственность и круговая порука являлись одним из обязательных условий функционирования системы. Поскольку у инков общая пла­новая норма для каждого подразделения работников спу­скалась сверху, уклонившийся от несения повинности тем самым перекладывал ее на плечи соседей, а это превращало всех членов общины в надсмотрщиков друг за другом и обеспечивало выполнение всех задач.

Самой многочисленной частью выделившихся из общинного сектора подданных Тауантинсуию являлись митмак — переселенцы. Практика массовых депорта­ций в Тауантинсуию определялась как политически­ми, так и экономическими соображениями. Крестьян из центральных областей перемещали в приграничные районы, а только что завоеванное или склонное к мятежам население — на противоположные окраины империи. Вполне понятно, сколь разрушительные последствия имела переселенческая политика для вовлеченных в нее этносов. Однако задачи культурно-языковой унифика­ции все же вряд ли стояли у имперских властей на первом плане. Переселенным народам по неволе приходилось учить официальный язык кечуа и ассимилироваться с местным населением, теряя свое единство.

В обществе инкского типа никто не был свободен в выборе ни места жительства, ни рода занятий. Все это регулирова­лось, с одной стороны, обычаем, а с другой — решения­ми, выносимыми на самом «верху». Однако, отсутствие настоящей свободы подра­зумевало также и отсутствие настоящего рабства, Любая личность растворялась в коллективе, подчиняясь прежде всего то­му, кто выступал в качестве главы этого коллектива.

Социальная структура инкского общества

Инкское общество находилось где-то на пороге пере­хода от общинно-родственной формы определения соци­альных связей к сословно-классовой. Правящая группа в нем являлась одновременно кастой и этносом.

Социальные различия в Тауантинсуйю определялись происхождением, наследованием и личными заслугами. Гос­подствующий слой составляла столичная и провинциаль­ная аристократия, жрецы крупных влиятельных храмов, которые служили обществу в качестве знатоков высших таинств бытия. Зная причинную связь небесных явлений, определяющих смену сельскохозяйственных циклов, они устанавливали основополагающие законы жизни империи. Именно поэтому жречество играло исключительно важную роль в инкском обществе. Столичная аристократия являла собой лишь неболь­шую часть привилегированного слоя империи, в основ­ном состоявшего из провинциальных вождей и старей­шин.

В число представителей знати первого ранга, прежде всего, входил сам Инка, его законные сыновья, их потомки, а также их братья, состоявшие в родстве с правящим домом. В качестве знака императорского происхождения Инка носил маскапайчу — повязку из тончайшей шерсти на лбу, а представители аристократии Куско делали себе большие серьги, которые в зависимости от положения их обладателей в иерархии знати могли быть золотыми, деревянными, инкрустированными золотом и бирюзой, шерстяными нитями или тростинками. Из-за больших сережек испанцы прозвали их орехонами. Представители первого ранга получали назначения на самые высокие посты в армии и государстве и считались пря­мыми потомками инкского первопредка. К числу представителей аристократии второго ранга относились вожди покоренных народов, признавшие власть Инки.

Тем не менее андское общество не было совершенно закрытым. Социально-имущественное неравен­ство в Тауантинсуйю не было обусловлено неодинако­вым отношением отдельных общественных групп к сред­ствам производства. Главные из этих средств — земля и скот — находились в распоряжении и общинников, и знати, и государства. Положение каждого человека за­висело не от владения им какой бы то ни было собствен­ностью, а от его места в двух достаточно самостоятель­ных иерархических структурах: во-первых, традицион­ной, описываемой языком родственных связей и отношений, и, во-вторых, новой, государственно-адми­нистративной.

В категорию знати можно было попасть за выдающиеся заслуги в военной области, а также за исключительные технические способности или артистическое дарование. К этой категории высокопоставленных особ принадлежали архитекторы и строители, возводившие гигантские крепости, дороги, мосты, акведуки и орошаемые поля на горных склонах. Это означало, что в инкском обществе простой человек мог стать представителем аристократии.

Высшие государственные функции в религиозной, военной и административной сферах осуществляли выходцы из среды аристократии, особенно ее образованных слоев, поскольку для руководства отдельными сторонами общественной жизни были необходимы глубокие знания.

Система образования инков была представлена учебными заведениями двух типов. Первый тип школ предназначался для аристократии, которая получала там образование. В этой школе, которая была расположена в Куско, обучались будущие политические и военные руководители, а также верхушка жречества. Ученики получали высшее образование, состоявшее, в частности, в овладении руна сими — всеобщим языком; в изучении деяний инков в прошлом, которые передавались изустно для того, чтобы впоследствии те, кто изучал их, могли передать эти сведения последующим поколениям; военного искусства и искусства управления; высокой техники строительства удивительных сооружений, тайной науки теогонии и связанного с ней искусства «писать» и «читать» кипу³. Традиция донесла до нас сведения о том, что предки инков писали на камнях и на листьях деревьев, но позднее использование письма преследовалось и сурово каралось.

Во втором типе школ учились избранницы Солнца. Как монахини, они посвящали себя служению культу, готовились к службе Инке или Койе — жене Инки — или к вступлению в брак с представителями имперской знати. Последнее считалось высшей привилегией, какой они могли удостоиться. В каждом случае образование, получаемое этими девушками, которых отбирали туда, прежде всего за их красоту, соответствовало той цели, к которой их готовили.

Жизнь населения империи регулировалась на основе очень простых этических принципов и норм обычного права, призванных обеспечить преемственность существовавшего социально-политического порядка. Правила поведения в государстве инков были следующими:  не воруй, не бездельничай и  не лги. Эти правила объяснялись просто — их невыполнение означало посягательство на всеобщее благо, на общественный порядок. Социальное устройство общества также объяснялось фразой: Солнцу – Солнцево, Инке – Инково, Пуреху – все остальное.

Попытка присвоения продуктов потребления, находившихся в общем пользовании или принадлежавших служителям культа, а также посягательство на производство этих продуктов рассматривались как преступление, за которое полагалось суровое наказание. Убийство также считалось тяжелым преступлением, поскольку каждый человек, каждая человеческая жизнь представляли экономическую ценность. Наказания также налагались за преступления против государства и религиозного культа. Такие действия карались пытками и смертью.

Религия Виракочи и культ Солнца.

В соответствии с официальной религией инков Вселенная была создана верховным творцом. При ее создании он использовал три основополагающих элемента — воду, землю и огонь. Существуют три всеобщих уровня Вселенной: верхний — Ханан пача, под которым в среднем — Кай паче — живут люди, животные и растения, и нижний — Уку пача, где находятся умершие и те, кто должен родиться. Мир людей и преисподняя — сообщаются через пещеры, родники, шахты, кратеры и озера. Над всеми тремя уровнями Вселенной — над Солнцем, Луной и звездами — возвышался Виракоча — творец всего сущего.

Связь между средним миром и Ханан пачей — небом устанавливается при посредстве Инки, который в данном случае выступает в ипостаси Инти чурина — сына Солнца. Вера в то, что Инка является наместником Солнца на земле, показана в фразе: Инка на земле – Солнце на небе.

На основе знаний, полученных из изучения религии инков представление о главе андского государства как о единоличном владыке, абсолютном самодержце оказалось неверным. Религия отражает не только политическую реальность, отношения между Сапа Инкой и остальными орехонами, но и наличие определенных институционных ограничений власти царя. Иерархическая структура, верх которой занимал Сапа Инка, являлась не строго пирамидальной.

Рядом с главой империи проступает не сразу заметная, фигура соправителя. Сапа Инку, возможно, окружали даже три соправителя, возглавлявших вторую, третью и четвертую суйю, в то вре­мя как лидером первого был он сам.

Свою религию инки не считали единственно истинной, исключающей все иные верования. Поэтому они не обращали в свою веру подвластные народы через насильственное искоренение местных культов и верований. Она впитывала местные верования в свою высшую теогонию, не разрушая их. Происходило это по политическим соображениям, обусловленным необходимостью объединения Тауантинсуйю в культурном отношении.

Пропагандируя культ Солнца, инки не обусловливали его распространение отказом народов империи от почитания древних местных божеств. Неверно думать, что инкская религия про­сто игнорировала старые верования, существовала от­дельно от них. В Тауантинсуйю шло становление свое­образного политеистического пантеона, Провинциальные божества, первопредки отдельных родовых и этнических групп, вошли в состав инкского пантеона в качестве рядовых его членов, а Солнце или, точнее, Солнце/Виракоча возглавили весь этот сонм божеств.

В религиозном вопросе не отличались особой склонностью ни к насильственному обращению всех в свою веру, ни к методам инквизиции. Их усилия, направленные, естественно, на более прочное объединение империи, имели тенденцию к уничтожению зверских ритуалов и варварства, а не к распространению новой и абсолютной метафизической истины.

В отношении веры инки были менее догматичны, менее нетерпимы, менее жестоки — одним словом, более цивилизованны, чем их европейские современники. 

2. Политические учения Ивана Грозного

В области политических воззрений Иван IV наибольшее внимание уделял выяснению законности происхождения правящей династии. Единственным законным основанием занятия царского престола он считал право наследования. «Самодержавство Российского царства началось по Божьему изволению от великого князя Владимира – великого Владимира Мономаха... и от храброго великого государя Дмитрия, одержавшего великую победу над безбожными агарянами – великого князя Ивана... отца нашего великого государя Василия и до нас смиренных скипетродержателей Российского царства». Престол «не похищен», не захвачен чрез войну и кровопролитие, а унаследован волей провидения, мирным путем без гражданских войн («десница наша не обагрялась кровью соотечественников»).

В Послании к шведскому королю Иван IV подчеркивает значение своего царского величия именно законностью происхождения власти русских князей и наследственным получением царского венца самим Иваном, поэтому он и считает себя выше своего адресата, поскольку прародители шведского короля «на престоле не бывали». Себя он именует «скипетродержателем», «величайшим христианским государем», получившим власть непосредственно в силу божественного промысла. Значение царской власти он поднял на недосягаемую высоту.

Такое понимание царской власти предоставляло идейную базу для определения объема ее полномочий. В отличие от Иосифа Волоцкого, Филофея, М. Грека, 3. Отенского и И. Пересветова, связывавших действия царя «заповедями и законами», Иван не признает никаких ограничений своей власти. По его мысли, подданный безраздельно должен находиться во власти царя. «По Божьему изволению Бог отдал их души (подданных. – Н. 3.) во власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили царю до самой смерти и завещали Вам, своим детям, служить детям и внукам нашего дела».

Традиционно для всех русских мыслителей имел значение моральный облик властвующей персоны, но Ивана, напротив, совершенно не интересует нравственность царской особы, он даже в некоторой мере кичится своей «скверной», для него имеет значение только наследственное происхождение власти. Царская власть нераздельна, и никакое вмешательство в ее прерогативы недопустимо по самой ее природе. Иван IV определяет форму власти как «вольное царское самодержавие... нашим государям никто ничего не указывает... никто их вольных само-державцев не сменяет на престоле, не ставит и не утверждает» Царю может оказывать помощь только бог Царь не нуждается «ни в каких наставлениях от людей, ибо не годится, властвуя над многими людьми, спрашивать у них совета» «Зачем же тогда и самодержавием называться?» Воля скипетродержателя не ограничена никакими законами, так как «вольное царское самодержавие» по самой своей природе не допускает контроля и ограничения. «До сих пор,– писал Иван IV,– русские властители ни перед кем не отчитывались, но вольны были жаловать и казнить своих подданных, а не судились с ними ни перед кем» Высший суд в государстве принадлежит только ему – как непосредственному наместнику бога Вид и меру наказания определяет не закон, а лично сам царь, равно как и устанавливает степень вины наказуемого Шкала жесточайших наказаний произвольна и черпается в основном из истории царствований «различных благочестивых царей», а отнюдь не из законодательства Царь стремился обосновать также и свое право судить и наказывать не только за дела, но и за мысли, утверждая, что «лукавые замыслы еще опаснее. ».

Весьма своеобразную интерпретацию получило в теории Ивана IV традиционное для русской политической мысли положение об ответственности властителя перед подданными. Царь не может быть преступен по самой своей природе, он бывает только грешен, а наказание греха – прерогативы Высшего суда Если царь «заблудихом душевне и телесно и ста согрешником перед Богом и человеки всяким законопреступлением еже не мочно писанием исписати и человеческим языком изглаголати», то все это будет определяться только как грех и наказывается исключительно Всевышним, причем тяжесть наказания ложится на подданных Законы должны исполняться подданными, а не властителями Царь утверждал свое право «жаловать своих холопов», равно как и казнить по своему собственному усмотрению, смешав здесь неравнозначные категории, ибо для казни (наказания) нужен закон и суд, а для пожалования действительно достаточно одной царской воли.

Нетрадиционно разрешает он и вопрос о взаимодействии властей: духовной и светской. Теорию симфонии властей он полностью отрицает, выступая сторонником четкого разграничения сфер их действия. «Одно дело,– заявляет он,– священническая власть, иное дело–царское правление», ибо «одно дело спасать свою душу, а другое – заботиться о телах и душах

многих людей» Такая постановка вопроса вытекает из последовательно проводимого Иваном IV принципа безграничности царской власти ее он не хотел делить ни с кем, даже с наместниками бога.

Большое значение в суждениях Ивана Грозного придается методам и способам реализации власти. Здесь он обращается к традициям, употребляя термины «страх» и «гроза». Понятие «гроза» у него полностью освобождается от внешне-политических характеристик, оно более не касается иноземных государств, а в сфере внутренних отношений обходится вопрос о восстановлении нарушенной справедливости. «Царской власти дозволено действовать страхом и запрещением, чтобы строжайше обуздать безумие злейших и коварных людей». Демагогически ссылаясь на апостола Павла, Грозный утверждал, что царь обязан «спасать» своих людей «страхом».

Вся доктрина Ивана IV направлена лишь на идеологическое оправдание террора Царя интересовали не формы правления и не государственное устройство, а придание легитимности опричным грабежам и насилиям.

1 Под инками следует понимать лишь столичную аристократию государства — потомков этнической группы, жившей в долине Куско на юге Перу к началу XV века. Само слово «инка» некогда означало «воин», «военачальник», «доблестный и родовитый муж». Последнее значение слова «инка» — «предводитель», «царь». «Инка» входит в довольно длинный ряд эпитетов, из которых скла­дывались имена верховных властителей андской импе­рии. Если «инки» есть название народа либо правящей социальной группы, то «Инка» в единственном числе обозначает главу государства ин­ков - Березкин

2 Курака был политическим и административным главой андской общины айлью. 

3 Кипу - своеобразная письменность: представляет собой сложные верёвочные сплетения и узелки, изготовленные из шерсти южноамериканских верблюдовых (альпаки и ламы) либо из хлопка. В кипу может быть от нескольких свисающих нитей до 2000. Она использовалась для передачи сообщений, а также в самых разных аспектах общественной жизни (в качестве календаря, топографической системы, для фиксации налогов и законов, и др.)