44. § 3. Относительность непознанного и значение общих истин

Таким образом, вновь и вновь мы убеждаемся в том, что вне восходящего к самым широким обобщениям контекста осознать подлинное существо анализируемого «сложения» невозможно. Математическое действие закономерно вплетается в общую связь физических законов сохранения. Заметим, что их всеобщность и обязательность таковы, что они вполне могут рассматриваться и как философские. Впрочем, многими исследователями они и принимаются в качестве таковых. Но если в силу их действия в нашем мире бесследно исчезнуть не может ничто, то любые деформации, происходящие в системе «энергетический донор — движущееся тело» обязаны в полной мере компенсироваться изменениями в более широкой системе. Поэтому там, где «два плюс два» дают что-то отличное от «четырех», мы обязаны искать недостающее вовне. В итоговый результат нашего сложения обязано войти абсолютно все, включая и те компенсирующие деформации, которые происходят в дальнем окружении слагаемых нами вещей. Возвращаясь к красивому образу старой аксиомы: «Срывая цветок, ты тревожишь звезду», можно сказать, что необходимо искать все изменения, происходящие в окружающем нас звездном мире, ибо только полная их сумма способна дать точный результат того действия, в итоге которого сплетается венок. Словом, если раньше мы видели, что собственная природа «слагаемых» в состоянии влиять на результат сложения, то теперь обнаруживается, что и природа самого действия способна внести в него что-то свое.

Но мы рассмотрели только первое из двух приведенных выше условий. Между тем второе, в свою очередь, наводит на серьезные размышления.

Мы сказали, что здесь предполагается строго однородное пространство. Можно, конечно, предположить, что оно и на самом деле именно такое. Интуитивное представление о таком абсолютном пространстве долгое время господствовало в сознании ученых, но лишь Ньютон впервые дал ему строгое определение. Сложность, однако, состоит в том, что абсолютное пространство вследствие полной неразличимости всех своих составных частей принципиально ненаблюдаемо, а значит, и непознаваемо человеком. Оно не поддается даже простому измерению: «Однако совершенно невозможно ни видеть, ни как-нибудь иначе различать при помощи наших чувств отдельные части этого пространства одну от другой, и вместо них приходится обращаться к измерениям, доступным чувствам».¹⁴⁴

Но если так, то, говоря философским языком, оно вообще не обладает никаким «количеством». А вот это уже вещь в высшей степени сомнительная: начало, не обладающее «количеством», — не только философский, но и физический нонсенс. Кроме того, здесь напрашивается и другой вопрос. Ведь если какое-то явление в принципе ненаблюдаемо, встают сильные сомнения в самом его существовании. Выше (3.5) об этом уже говорилось. Ведь в таком случае мы не в состоянии ни доказать, ни опровергнуть его наличие. Так, обращаясь к фольклорным образам, мы не в состоянии ни доказать, ни опровергнуть, есть ли «то, не знаю что», «там, не знаю, где». Но если мы ни при каких обстоятельствах не можем удостовериться в его наличии, почему нужно верить в существование? Ведь даже вера в Бога, в значительной мере опирается на различного рода знамения, чудеса, наконец, на зафиксированное евангелистами земное служение Его Сына. Словом, на вещи, которые в той или иной системе менталитета могут рассматриваться как определенная доказательная база. Если бы не существовало всего этого, то, возможно, не существовало бы и самого феномена религиозной веры.

Может быть, именно поэтому сам Ньютон был вынужден отличать от абсолютного пространства относительное. «Относительное,— пишет он,— есть его мера или какая-либо ограниченная подвижная часть, которая определяется нашими чувствами по положению его относительно некоторых тел и которое в обыденной жизни принимается за пространство неподвижное: так, например, протяжение пространства подземного воздуха или надземного, определяемых по их положению относительно Земли.»¹⁴⁵ Недоступным наблюдению оказывается и абсолютное время, поэтому рядом с ним приводится определение относительного. «Относительное, кажущееся, или обыденное, время есть или точная, или изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения мера продолжительности, употребляемая в обыденной жизни вместо истинного математического времени, как-то: час, день, месяц, год».¹⁴⁶ Таким образом, только они поддаются количественному измерению, только с их частями можно совершать какие-то математические действия. Следовательно, и предметом науки может быть только относительное пространство и относительное время.

Если не считать Лейбница, который вообще не принимал Ньютоновскую картину мира, и Канта, о взглядах которого на пространство здесь уже говорилось, серьезной критике ньютоновские представления были подвергнуты только Махом, австрийским физиком (1838-1916), оставившем глубокий след в развитии общих представлений о мире. В 1871 году он указал на то, что наши представления о пространстве, времени и движении мы получаем только через взаимодействие вещей друг с другом. В абсолютно пустом пространстве не существует способа отличить состояние движения от покоя. При этом имеется в виду любое (равномерное, ускоренное, прямолинейное, вращательное) движение. Во всех наших представлениях о нем выражается глубочайшая и всеобщая взаимосвязь и взаимозависимость материальных тел, наполняющих Вселенную. Понятия же абсолютного пространства и времени, которые никоим образом не зависят от наполняющей их материи,— это пустые метафизические понятия, «понятия-чудовища». Критика Махом классических понятий времени, пространства и движения стала очень важной в гносеологическом плане для Эйнштейна. Его анализ основополагающих понятий механики сыграл значительную роль в том направлении общего развития физики, которое вело к появлению теории относительности. Сам Эйнштейн в некрологе в 1916 году оценил Маха как ее предтечу. Его «Механика» признавалась им как революционный труд.

Так что для решения каких-то практических задач мы обязаны обращаться вовсе не к абсолютному, но к относительному пространству. А вот оно даже по Ньютону вовсе не обязано быть строго однородным во всех своих областях, ведь уже для того, чтобы быть познаваемым, оно должно быть неодинаковым в разных своих точках. В эйнштейновской же картине мира пространство тем более неоднородно, в зависимости от степени концентрации масс оно может быть значительно деформировано (искривлено). Но если так, то любое перемещение — это всегда перемещение из области одних деформаций пространства в область каких-то других.

Есть ли у нас полная уверенность в том, что при таком перемещении с самим объектом не происходит решительно ничего? Категорически утверждать, как кажется, невозможно, здесь допустимо только строить гипотезы. А значит, и абсолютное соответствие предсказываемому «чистой» математикой результату, в свою очередь, может быть лишь гипотетическим.

Впрочем, вывод, который напрашивается здесь, состоит вовсе не в разрешении проблем пространства. Предмет нашего исследования вовсе не оно, методология научного познания — вот что рассматривается нами. Между тем наблюдение, которое сейчас делаем мы, имеет именно методологическую ценность. Оказывается та непритязательная математическая операция, о существе которой мы никогда не задумываемся, на деле требует глубокого осознания. Но главное состоит в том, что и она, как многое другое, что уже попало в сферу нашего анализа, оказывается в принципе непостижимой вне общих идей, касающихся устройства всего мира, того большого Космоса, ничтожной частью которого является Солнечная система. Мы явственно видим, что вне фундаментального контекста физических законов сохранения, вне тех или иных концепций мирового пространства не может быть осознано даже самое простенькое действие, которое усваивается нами еще в начальной школе. Таким образом, вывод гласит о том, что никакой результат познавательной деятельности не может быть понят до конца сам по себе, в отрыве от других. Полное постижение всего того, что открывается нам, пусть это будет даже самая банальная истина, вроде той, которая исследуется здесь, достигается только в единой системе знаний и прежде всего — в единой системе общих представлений о мире.

Мы уже установили, что наука имеет дело с понятиями. Между тем понятие — это не просто слово. С этим мы уже столкнулись в первой главе, когда говорили о первобытном мышлении, неспособным объединить породы разных деревьев. Здесь мы имеем дело с концентрированным выражением уже накопленного знания, оно является результатом длительного процесса, в ходе которого реализовалось всё из интеллектуального инструментария цивилизации: анализ и синтез, дедукция и индукция, сравнение и обособление, абстрагирование, идеализация, обобщение… словом, все. А это значит, что в той или форме оно вбирает в себя и всё от этого инструментария.

Образное сравнение помогает понять существо сказанного. Если взять земную кору в целом, то можно установить, что в ее состав в той или иной пропорции входят все известные науке химические элементы. Постепенно спускаясь вниз по шкале обобщений, можно дойти до частных предметов, и, изучив их состав найти, что и здесь всякий раз присутствует вся «таблица Менделеева». Разумеется, пропорциональные отношения между отдельными элементами в каждом конкретном случае будут значительно отличаться, но обобщая, можно утверждать, что любой предмет, любое вещество, находимое в окружающей нас природе, не исключая и нас самих, пусть и в ничтожных количествах, включают в себя все без исключения начала нашего мира. Поэтому полным химическим «паспортом» каждого из них может быть только формула, в состав которой входит все уже известное человеку.

Если мы попытаемся дать исчерпывающее определение любого понятия, то в конечном счете обнаружим практически абсолютную аналогию с составом вещей: оно с легкостью растворит в себе весь без исключения свод знаний. Этот, казалось бы, невероятный, факт легко продемонстрировать. Что суть жизнь – «способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой…»? Но если почти полтора столетия назад, когда давалось такое определение, еще можно было удовлетвориться простой отсылкой к «белковым телам» и «обменным процессам», то сегодня никак не обойтись без определения структуры ДНК, содержания матричного синтеза, лево- и право-ориентированным органическим соединениям и так далее, и так далее, и так далее.

Понятия вбирают в себя самую квинтэссенцию современной ему культуры. Любые понятия, какими бы непритязательными они ни были. И только это обстоятельство способно объяснить тот факт, что овладение ими раскрывает перед нами даже тайны творимых «глокими куздрами» бесчинств. Но стоит только «стерилизовать» их, освободив от всего не относящегося к предмету, загадочным или, по меньшей мере, неоднозначным, становится любое суждение. Вот, например: «Наполеон умер 5 мая 1821 года». Что услышится нам, если мы не имеем ни малейшего представления о системе летосчисления, о календаре, об отличии этого явления гения для одних, воплощения Антихриста для других от одноименного кондитерского изделия, о бегстве с острова Эльбы, о другом острове на другом краю света... Наконец, о тайне самой смерти: ведь и она для одних — переселение душ, для других — освобождение от всяких оков материальности, для третьих — просто пустота и небытие.

Как и положено, мы начинали разговор о логике (1.2) с определения, сказав, что последнее может быть представлено в виде своеобразного уравнения, в одну часть которого входит определяемое, а в другую — сумма уже знакомых понятий. Действительно, это — первая, базовая, основополагающая операция, и правильность выполнения всех «надстроечных» может быть гарантирована только безупречностью ее выполнения. Поэтому доказательность выводов должна опираться на абсолютное равенство «правой» и «левой» частей. Однако нет ничего более ошибочного, чем подобный взгляд на вещи.

Если бы это было так, определение оказывалось бы ничем иным, как иносказанием уже известного нам преформизма, или такой же, как в случае с Гомункулусом, возможности собрать все здание культуры (включая все математические истины) из «канцелярских скрепок» усвоенных еще в младенчестве базовых единиц информации о нашем мире. Между тем мы уже могли убедиться в том, что в материальной действительности любое сложение меняет природу всех своих слагаемых. Не является исключением и логическое,— уже хотя бы потому что логика отражает все ту же реальность. А следовательно, в процессе определения неизбежна деформация смысла определяющих понятий, и логическая «сумма» в принципе не может остаться равной совокупности исходных значений. Ее результат точно так же обязан обнаружить в себе «дельту качества», ни единого атома которой не содержалось в массиве смыслового фундамента. Только это (управляемое еще неизвестными нам механизмами качественного скачка) обстоятельство открывает возможность развития явлений, только оно же способно порождать новое знание.

Любая выполняемая нами операция, будь то практическое действие, или познавательный акт, опирается на сумму достижений современной цивилизации. Используемое в практике орудие — это специфический терминал последней, если угодно,— заточенное под выполнение определенной цели острие ее совокупного материального инструментария. В свою очередь, общее понятие — это виртуальный аналог практического средства. Поэтому и оно в каком-то «свернутом» «интериоризированном» виде содержит в себе многие (если не все) завоевания современной ему культуры.

Мы видели, что 40 часов высококвалифицированной работы могут породить каменный топор и производительный компьютер. Но разница не только в том, что 40 часов современного труда вмещают в себя и миллионолетие антропогенеза, и четыреста веков лет собственно человеческой истории. Сегодняшние сорок часов — это разбитая на секунды, чаще на их доли, сумма усилий, которые развиваются многими тысячами, может быть, миллионами людей, занятых во всех отраслях производства. Вклад каждого из них, распределяясь в пространстве и времени, подчинен действию всех законов природы, но при этом все они вместе структурируются строго определенным образом. И чем сложней способ структурирования, тем больше отличие искусственно создаваемого предмета от результата естественно-природных процессов. Мы уже видели это, рассматривая отличия примитивного каменного топора от современного компьютера.

Являя собой одни из ключевых средств познания, общие понятия складываются из таких же крупиц значений базовых носителей информации. При этом каждое подчиняется все тому же закону, согласно которому сложение меняет исходное содержание слагаемых. Но важно и то, что все множество претерпевших известную деформацию элементов, структурируется в едином пространственно-временном поле результирующего значения совершенно особым образом: каждый из фрагментов смысла, как в мозаичной картине, занимает свое место. Вот только напомним, что в отличие от «мира вещей» (воспользуемся платоновскими образами), пространственно-временные связи «мира идей» принимают форму логических отношений.

Что же касается предельных абстракций, то они вбирают в себя (по-своему деформируя и по-своему же организуя) все содержание современной им культуры. Не тренированное абстрактной мыслью сознание не в состоянии справиться с тем, что часть способна быть равной целому. Однако здесь мы сталкиваемся именно с таким положением вещей, ибо такие понятия оказываются подобными лейбницевским монадам, которые вбирают в себя все определения Космоса и при этом полностью сохраняют свою индивидуальность. Тем более обыденное сознание не в состоянии справиться с мыслью о том, что часть может быть больше целого. Но ведь любое новое понятие, в котором меняются контуры старых истин и раздвигаются границы привычных представлений,— больше целого. И только благодаря этому, целое, стремясь поглотить свою собственную часть, получает импульс к развитию. Целое (интегральный свод знаний) становится равным ему только после того, как входит в общий понятийный оборот социума.

Меж тем общие понятия выходят за пределы «юрисдикции» любых частнонаучных дисциплин. Поэтому, если наше любопытство ограничивается исключительно их узким контекстом, мы в конечном счете оказываемся не в состоянии постичь даже безусловные для них истины. Так что, нравится нам это или нет, только овладение «мета-содержанием» наблюдаемого способно пролить на свет на любое внутридисциплинарное знание. Без этого мы обречены скользить лишь по самой поверхности явлений. Подобное же скольжение — это не наука, даже если оно сертифицировано самыми престижными дипломами.

Впрочем, и мы затронули пока еще только самую поверхность явлений. Операция «сложения» не может быть ограничена одним только перемещением в пространстве. Ведь в математике мы рассматриваем сумму как некоторое новое единое синтетическое образование, которое не только изменило содержание своих слагаемых, но и сформировало новые, до того не существовавшие в природе качества. Ведь именно так возникает Вселенная, Жизнь, Разум, именно так создается все, возводимое последним.