§ 2. Публичные призывы к экстремистской деятельности (ст. 282 ук рф).

Как уже отмечалось в начале главы, норма уголовного закона, запрещающая публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности²⁶⁹, была принята 25 июля 2002 г., одновременно с Федеральным законом «О противодействии экстремистской деятельности». Практика применения данной статьи еще только начинает складываться, о чем свидетельствуют данные криминальной и судебной статистики.

Так, в 2003 г. органами правопорядка было зарегистрировано лишь одно преступление данной категории, в 2004 и 2005 гг. – по 8 преступлений, а в 2006 г. – 22 преступления. В 2003 г. судами не было вынесено ни одного обвинительного приговора по ст. 280 УК РФ, в 2004 г. по ней был осужден лишь один человек, в 2005 г. – 6 человек, в 2006 г. – 10 человек (в том числе трое – впервые по дополнительной квалификации).

Эти совершенно ничтожные цифры свидетельствуют о том, что рассматриваемая норма еще не «заработала». Но даже эти данные сложно соотносить друг с другом, поскольку летом 2006 г. содержание ст. 280 было существенно расширено.

Состав данного преступления во многом сходен с рассмотренным нами выше (нормой, предусматривающей ответственность за возбуждение ненависти и вражды, унижение человеческого достоинства). Соответственно, и криминальное психологическое воздействие здесь содержательно обладает многими сходными чертами. Как и в предыдущем случае, уголовный запрет налагается на распространение некоторой противоправной информации. Признак публичности здесь также означает, что эта информация предназначена не конкретному человеку, а неопределенно-широкому кругу лиц – аудитории, публике²⁷⁰.

Данное преступление, подобно рассмотренному ранее, имеет формальный состав. Оно считается оконченным с момента выражения публичного призыва в той или иной форме независимо от того, достиг ли он своей цели, оказал ли воздействие на сознание и поведение аудитории или хотя бы какой-либо ее части. Наличие формального, а не материального состава преступления здесь, как и в ст. 282 УК РФ, связывается с повышенной общественной опасностью деяния, «создающего предпосылки к нанесению вреда таким правоохраняемым благам и интересам, как государственный и общественный строй, права и свободы человека, здоровье граждан, общественный порядок, общественная безопасность, собственность, законные интересы физических и (или) юридических лиц и т.д., т.е. опосредованно посягающего на совокупность целого ряда объектов уголовно-правовой охраны»²⁷¹.

Наконец, и в этом случае правонарушителя с психологической точки зрения можно рассматривать как коммуникатора (индивидуального или коллективного), создающего сообщение противоправного содержания и передающего его аудитории (рецепиентам) для того, чтобы склонить их к осуществлению определенных действий. Субъект совершает это противоправное деяние также с прямым умыслом: он осознает публичный характер, содержательную направленность высказываемых призывов и желает действовать именно подобным образом. По поводу же мотивов и целей действий правонарушителя исследователи-правоведы высказывают самые разные точки зрения, что также сближает данное преступление с деянием, предусмотренным ст. 282 УК РФ.

Вместе с тем между данными преступлениями есть и существенные различия, в том числе и в психологическом плане. Они связаны с содержанием противоправной информации и формой ее распространения. Так, в ст. 282 УК РФ запрет налагается на возбуждение ненависти и вражды, унижение человеческого достоинства по ряду признаков. В ст. 280 УК РФ этот запрет содержательно значительно шире, он распространяется на призывы к осуществлению экстремистской деятельности во всех ее формах и разновидностях.

Понятие экстремистской деятельности сформулировано в ч. 1 ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности». С каждой последующей редакцией (от 27 июля 2006 г. и от 24 июля 2007 г.) это понятие, изначально и так недостаточно четкое, расширялось путем увеличения списка видов экстремистской деятельности, включения в него все новых ее разновидностей. В действующей редакции этот перечень выглядит следующим образом:

«1) экстремистская деятельность (экстремизм):

насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации;

публичное оправдание терроризма и иная террористическая деятельность;

возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни;

пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии;

нарушение прав, свобод и законных интересов человека и гражданина в зависимости от его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии;

воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав и права на участие в референдуме или нарушение тайны голосования, соединенные с насилием либо угрозой его применения;

воспрепятствование законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций, соединенное с насилием либо угрозой его применения;

совершение преступлений по мотивам, указанным в пункте "е" части первой статьи 63 Уголовного кодекса Российской Федерации;

пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения;

публичные призывы к осуществлению указанных деяний либо массовое распространение заведомо экстремистских материалов, а равно их изготовление или хранение в целях массового распространения;

публичное заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанностей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступлением;

организация и подготовка указанных деяний, а также подстрекательство к их осуществлению;

финансирование указанных деяний либо иное содействие в их организации, подготовке и осуществлении, в том числе путем предоставления учебной, полиграфической и материально-технической базы, телефонной и иных видов связи или оказания информационных услуг».

Таким образом, «публичные призывы к осуществлению указанных деяний», с одной стороны, являются самостоятельной разновидностью экстремистской деятельности, а с другой – «исходя из логики законодателя, с содержательной стороны эти призывы могут касаться осуществления любой из перечисленных в законе форм экстремистской деятельности»²⁷², то есть они тесно связаны с другими ее видами.

К сожалению, приходится констатировать, что в результате многократных доработок нормы законодатели явно запутались в грамматических конструкциях. Так, очевидным нонсенсом выглядят формулировки типа «публичные призывы к пропаганде исключительности … человека…» (тем более, «публичные призывы к осуществлению пропаганды…») или публичные призывы к возбуждению … розни». Буквально они должны были бы звучать примерно следующим образом: «Соратники! Давайте пропагандировать превосходство нашей нации и неполноценность всех остальных!».

Понятно, что в данных случаях под разновидностями экстремистской деятельности законодатели имели в виду «публичные призывы к социальной, расовой, … розни», «пропаганду исключительности… человека по признаку…, выраженную в форме призывов», и т.д. Однако они не сумели четко сформулировать свои мысли в норме закона.

В целом можно заключить, что содержание информации, которая передается в процессе деструктивного психологического воздействия, оказываемого при совершении данного преступления, весьма широко и не вполне ясно определено законодателем.

Второе психологическое различие между деяниями, предусмотренными ст.ст. 280 и 282 УК РФ, связано уже не с содержанием, а с формой проявления противоправной информации. В ст. 282 уголовный запрет налагается на любые действия, направленные на возбуждение ненависти и вражды, унижение человеческого достоинства. В ст. 280 этот запрет существенно ýже, он касается лишь такой формы распространения информации, оказывающей влияние на людей, как призывы.

В наиболее общем виде призывы можно рассматривать как «воздействие на сознание, волю и поведение людей с целью побудить их к совершению соответствующих действий или воздержанию от определенных действий»²⁷³. Правоведы, рассматривая данное понятие, отмечали такие существенные особенности призывов к экстремистской деятельности, как их целенаправленность (чем они «отличаются от различного рода высказываний, не имеющих побуждающей цели и, следовательно, уголовно не наказуемых»²⁷⁴), конкретность («виновный побуждает именно к насильственному захвату или удержанию власти, насильственному изменению конституционного строя»²⁷⁵ и т.д.), понятность смысла призыва для адресатов²⁷⁶. Указывалось также на то, что призывы, будучи способом информационного воздействия на субъекта, могут иметь различную форму: устную письменную, изобразительную и т.п.

Вместе с тем авторы комментариев к норме отразили далеко не все сущностные характеристики призывов. Как справедливо отмечает В.А. Бурковская, возникает вопрос о форме выражения призывов, а именно о том, в каких грамматических конструкциях они могут заключаться, какие лексические средства используются для их выражения, наконец, как отличить призыв от просьбы, пожелания, напутствия²⁷⁷.

Известно, что в наиболее очевидных случаях призывы выражаются с помощью глаголов повелительного наклонения («Стой! Ни с места!», «Бей!» и пр.) Вместе с тем лингвисты в своих исследованиях выделяют большое число их не столь явных форм и разновидностей.

Так, М.А. Осадчий описывает две основные группы призывов: явные (отрытые) и скрытые. Первая, в свою очередь, разделяется на прямые и косвенные призывы.

Именно явные, прямые призывы представляют собой словесные конструкции, содержащие глаголы в форме повелительного наклонения или эквивалентные данному наклонению формы («Дадим отпор!», «Поборемся!» и пр.) Кроме того, обязательным компонентом явного призыва является образ адресата речи – субъекта, который должен выполнить требуемые действия. Адресат речи может быть либо открыто заявлен в виде обращения («Братья!», «Граждане!»), либо скрыт, замаскирован. В этом случае под адресатом речи подразумевается каждый потенциальный читатель.

Явный, косвенный призыв – это форма открытого побуждения без использования глагола с побудительным значением. Косвенный призыв может быть также лишен прямого указания на адресата речи (в этом случае используются только модальные глаголы без личных местоимений: «Надо спасать Россию!», «Следует избавляться от инородцев!»). К разряду косвенных призывов автор относит и побудительные предложения, оформленные как вопрос («Русский, ты и дальше будешь сидеть, сложа руки?»). Кроме того, к косвенным призывам М.А. Осадчий причисляет и случаи побуждения к действиям, опосредованно связанным с другими действиями, например, призыв вступить в партию, ставящую своей задачей насильственное изменение конституционного строя.

Скрытый призыв, как утверждает исследователь, отличается от явного отсутствием императивной формы глагола. Скрытым призывом является информация, подстрекающая к каким-либо действиям, подспудно формирующая у адресата желание действовать определенным образом. М.А. Осадчий полагает, что в этом случае автор (коммуникатор) фактически программирует поведение адресата речи, используя специальные приемы психологического воздействия.

Он отмечает, что скрытые призывы могут быть опаснее, чем явные. Последние являются в некотором смысле более «честным» способом воздействия на поведение адресата. Реципиент здесь понимает, что на него пытаются оказать влияние, поэтому он может своевременно принять меры по противодействию (например, выключить телевизор, уйти с митинга и т.д.). При скрытом же призыве адресат далеко не сразу понимает, что цель автора – призвать читателя к определенным действиям²⁷⁸.

Строго говоря, понятие «скрытого призыва» не отвечает требованию понятности его для адресата. Как отмечалось выше, на данное требование указывали некоторые юристы, анализируя понятие призыва и выделяя его существенные особенности.

С психологической точки зрения это требование является избыточным, необязательным, поскольку криминальное психологическое воздействие в любой форме, в том числе и призыва, может оказываться не только на сознание, но и на бессознательную сферу субъекта, на что мы уже неоднократно указывали. В этом случае внешнее «программирование» поведения индивида им самим никак не осознается и не контролируется. Именно в этом заключается повышенная опасность подобного воздействия, в том числе и в форме призывов, особенно на психику молодежи.

Более детально понятие призыва проанализировано в работе А.Н. Баранова²⁷⁹. Автор рассматривает его с позиции теории речевых актов. В этом случае призыв, отражая определенное коммуникативное намерение автора, является особым видом побудительных речевых актов, отличающимся от других, например, таких как приказ, просьба, угроза, предложение, предупреждение и др.²⁸⁰

Исследователь выявляет основные характерологические особенности призыва, что позволяет сформулировать его определение: «речевой акт, обращенный к адресату с целью побудить его выполнить некоторое действие или совокупность действий, осмысляемых как важная часть общественно значимой деятельности, способствующей достижению некоторых идеалов, или побудить адресата учитывать в своем повседневном поведении эти идеалы, причем говорящий и адресат являются политическими субъектами или их представителями, а сам речевой акт рассматривается как часть общественно-политической коммуникации»²⁸¹.

Проведенный анализ позволяет А.Н. Баранову выделить основные содержательные виды призывов. К более простым из них он относит призывы-лозунги и призывы-апелляции. Более сложными по структуре являются призывы-обращения и призывы-воззвания. Кроме того, в зависимости от того, включает ли автор призыва самого себя в число тех адресатов, к кому обращен призыв, исследователь выделяет еще две формы. Призыв, не исключающий говорящего из будущей деятельности, он называет призывом инклюзивного действия, а призыв, исключающий говорящего из числа адресатов – призывом эксклюзивного действия²⁸².

Анализируя грамматические формы призывов, ученый приходит к выводу, что самые распространенные из них одновременно являются и формами побуждения других типов. Тем самым речевые акты призыва с грамматической точки зрения трудно дифференцировать от других побуждений.

Так, исследование формальных характеристик речевых актов, грамматических форм, по мнению А.Н. Баранова, позволяет сделать правдоподобные предположения о наличии в текстах призывов, однако лишь в отношении явных, эксплицитных призывов. В то же время многие типы речевых актов имеют косвенные формы выражения, которые невозможно определить по формальным грамматическим характеристикам слов. Дифференциация между призывами и другими побуждениями в этом случае требует в первую очередь анализа лексического состава предположительного призыва и изучения ситуации его употребления²⁸³.

Мы специально довольно подробно привели фрагменты работ двух известных лингвистов для того, чтобы показать, что призывы – это далеко не только «лобовые» высказывания типа «Бей!», «Защитим!» и пр. Для того чтобы выявить в тексте наличие призыва, а также определить его направленность, требуется проведение специального, зачастую достаточно сложного исследования.

С психологической же точки зрения призыв является особой, специфической формой коммуникативного воздействия на субъекта, побуждающего его к определенной активности (в рассматриваемом случае – к «экстремистской деятельности»). При этом явные (прямые, эксплицитные) призывы используются коммуникатором, как правило, в рамках императивной стратегии психологического воздействия, а косвенные и скрытые – в рамках манипулятивной стратегии.

Несмотря на то, что данное преступление имеет формальный состав, следует кратко остановиться на возможных последствиях воздействия экстремистских призывов на аудиторию. Самым общественно опасным итогом подобного влияния является последующее реальное участие индивида-адресата призыва в экстремистской деятельности – выполнение действий, к которым его призывали, например, по насильственному изменению конституционного строя Российской Федерации. Другим негативным результатом может служить формирование у субъекта готовности действовать соответствующим образом. Указанные реакции наиболее характерны как ответ на воздействие прямых, явных призывов лозунгового типа.

Скрытые, косвенные призывы обычно способствуют появлению у аудитории своеобразной психологической «предготовности» к деструктивным действиям, проявляющейся в формировании негативного, эмоционально окрашенного отношения к объектам экстремистской деятельности, отрицательных стереотипов, предрассудков и других психических образований, обсуждавшихся в предыдущем параграфе.

Завершая анализ основных понятий нормы, отметим, что содержательно преступления, предусмотренные ст.ст. 280 и 282 УК РФ, в значительной степени пересекаются, поскольку понятие экстремистской деятельности включает такие ее виды как «возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни» и «пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии». По сути, и то, и другое одновременно является способами «возбуждения ненависти либо вражды… по признакам пола, расы, национальности, языка, … отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе».

Если действия субъекта содержательно направлены на возбуждение вражды и ненависти, а по форме выражения представляют собой призывы (а не, например, обвинения), то, как отмечают юристы, «в действии виновного имеется двойная направленность, а содеянное следует квалифицировать по совокупности преступлений»²⁸⁴.

При расследовании преступлений о призывах к экстремистской деятельности правоприменители очень часто обращаются за помощью к специалистам. Их, как правило, интересует, имеются ли в спорных текстах призывы, а также, если таковые есть, то на что они направлены. Правда здесь, как и в случае со ст. 130 УК РФ («Оскорбление»), требуются специальные познания в области не психологии, а лингвистики, поскольку в исследовании анализируются использованные в тексте языковые средства, грамматические формы выражения призыва.

При производстве подобного рода экспертиз представляется целесообразным ставить перед специалистами указанные выше вопросы, а именно:

• Содержатся ли в тексте высказывания в форме призывов?

• На что направлены данные призывы, к каким действиям они побуждают?

Нельзя согласиться с авторами, которые предлагают эксперту-лингвисту самостоятельно определять, направлены ли имеющиеся в анализируемом тексте призывы на экстремистскую деятельность во всех ее разновидностях²⁸⁵. Понятие экстремистской деятельности, ее видов (форм) является правовым, оно определено в Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности». Эксперт, обладая необходимыми специальными познаниями в своей профессиональной области, может не знать, какое содержание правоведы вкладывают в это понятие. Строго говоря, он и не должен знать это. Соотнося содержательную направленность призыва с формулировкой нормы закона, эксперт выходит за рамки своей компетенции, начинает решать правовые вопросы, что недопустимо²⁸⁶.

Более правильной представляется ситуация, когда эксперт-лингвист в своем заключении описывает, к чему содержательно призывает спорный текст. Далее уже правоприменитель (следователь, прокурор, судья) должен соотнести содержание призывов с правовыми формулами и определить, направлены ли данные призывы на осуществление экстремистской деятельности, а если да, то какой именно ее разновидности из числа указанных в законе.

К сожалению, многим правоприменителям представляется удобным и комфортным перекладывать часть своих обязанностей по доказыванию по делу на экспертов. Поэтому неверные формулировки вопросов, подталкивающие, провоцирующие экспертов на решение сугубо правовых проблем, часто встречаются и на практике. Так, например, весной 2004 г. в газете «Право-защита» – издании общественной организации «Общество российско-чеченской дружбы» были опубликованы материалы «Обращение вице-премьера правительства Чеченской республики Ичкерия Ахмеда Закаева к российскому народу» (№ 1 (58) за март 2004 года) и «Обращение Президента Масхадова к Европарламенту» (№ 2 (59) за апрель-май 2004 года). По факту данных публикаций органами федеральной безопасности в январе 2005 г. было возбуждено уголовное дело в отношении главного редактора газеты «Право-защита» С.М. Дмитриевского.

В рамках предварительного расследования в Приволжском региональном центре судебной экспертизы были проведены лингвистические экспертизы указанных материалов. Хотя обвиняемому инкриминировалась ст. 282, а не 280 УК РФ, среди вопросов, поставленных следствием, в обоих случаях фигурировал следующий: ««Имеются ли в тексте статьи … высказывания, содержащие призывы к осуществлению экстремистской деятельности, если имеются, то какой именно: … ». Далее в каждом вопросе дословно воспроизводилась ч. 1 ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» в действовавшей в то время редакции.

Подобного рода вопросы, как уже отмечалось, являются крайне некорректными, провоцирующими эксперта на решение сугубо правовых проблем. Представляется, что указанные экспертизы лишь на этом основании должны были быть отвергнуты судом безотносительно содержания заключения эксперта и выводов, к которым он пришел²⁸⁷.

Хотелось бы надеяться, что со становлением практики расследования уголовных дел, возбужденных по ст. 280 УК РФ, будет складываться и опыт проведения экспертных исследований, правоприменители же научатся корректно ставить вопросы экспертам, не провоцируя их к выходу за рамки своей профессиональной компетенции.

Помимо определения в тексте наличия призывов и их направленности, юристов-практиков могут интересовать также коммуникативные намерения автора текста и особенности восприятия призывов аудиторией. Такого рода вопросы обычно могут возникать, когда в тексте содержатся не явные, а косвенные и скрытые призывы, то есть, когда автор стремится замаскировать свой замысел.

В этом случае, как и при расследовании преступлений о возбуждении вражды и ненависти, правоприменители должны привлекать к участию в экспертизе не только лингвистов, но и психологов. Правда следует отметить, что такого рода запросы возникают у юристов реже, чем поручения специалистам, связанные с анализом содержания спорных текстов. Да и психологические методики экспертного анализа авторской интенции и особенностей восприятия призывов и реагирования на них аудиторией к настоящему времени не вполне отработаны. В то же время при актуализации соответствующих запросов со стороны практики – правоохранительных и судебных органов существующие исследовательские методики могут быть достаточно оперативно модернизированы под задачи судебной экспертизы.