raigorodskii_d_ya_hrestomatiya_psihologiya_lich

реализации новых способностей, а не к отягчению новых челове­ ческих потребностей или тем скрытым страстям, которые явля­ ются результатом их фрустрации. Эта стадия отличается от бо­ лее ранних тем, что она не представляет собой хода развития от исходного переворота к новому мастерству. Фрейд называл ее латентной стадией, потому что в норме сильные потребности в это время «спят». Но это только затишье перед бурей пубертата, когда все бывшие когда-то потребности вновь оживают в новых комбинациях.

Но в социальном отношении эта стадия — решающая. По­ скольку созидание включает производство предметов рядом и вместе с другими людьми, то первое чувство разделения труда и различия возможностей — чувство технологического этноса культуры — развивается в это время. Поэтому культурные фор­ мы и вытекающие из господствующей технологии манипуляции должны осмысленно дойти до школьной жизни, поддерживая в каждом ребенке чувство компетентности — то есть свободное упражнение своих умений, интеллекта при выполнении серьез­ ных задач, не затронутых инфантильным чувством неполноцен­ ности. Это — основа для кооперативного участия в продуктивной взрослой жизни.

Две противоположные крайности обучения в Америке могут служить иллюстрацией вклада школьного возраста в проблему идентичности. Первая, ставшая уже традиционной, заключается в том, что жизнь младшего школьника превращают в часть суровой взрослой жизни, подчеркивая самоограничение, чувство ответствен­ ности, необходимость делать то, что тебе сказали. Вторая, более современная крайность, заключается в продлении на этот возраст натуральной способности детства узнавать что-то играя, учиться тому, что надо делать, делая то, что хочешь. Оба метода хороши в определенных обстоятельствах для определенных детей, но для других требуют специального регулирования. Доведенная до крайности первая тенденция использует склонность ребенка-дош­ кольника или младшего школьника становиться всецело зависи­ мым от предписанных обязанностей. С одной стороны, он может выучить многое из того, что абсолютно необходимо, и развить в себе непоколебимое чувство долга. Но с другой — может никог­ да не разучиться этому самоограничению, доставшемуся дорогой ценой, но не являющемуся необходимым, из-за чего в будущем

334

сделает и свою жизнь, и жизнь других людей несчастной и в свою очередь у своих собственных детей сломает их естественное стрем­ ление учиться и работать. Вторая тенденция, будучи доведенной до крайности, ведет не только к широко известному и популярному тезису, что дети сегодня вообще ничего не учат, но также и к такому ощущению у детей, которое прекрасно отражается в зна­ менитом вопросе, заданном одним ребенком: "Учитель, мы долж­ ны сегодня делать то, что мы хотим?" Вряд ли можно лучше выразить тот факт, что детям этого возраста действительно нра­ вится, чтобы их мягко, но уверенно подводили к увлекательней­ шему открытию того, что можно научиться делать такие вещи, о которых ты сам никогда и не думал, вещи, являющиеся продук­ том реальности, практичности и логики; вещи, которые приобре­ тают таким образом смысл символа приобщения к реальному миру взрослых. Между этими крайностями мы имеем множество школ, у которых вообще нет никакого стиля, кроме твердой при­ верженности факту, что школа должна быть. Социальная нерав­ ноценность и отсталость методов обучения в таких школах все еще создают опасный зазор между многими детьми и техноло­ гией, которая нуждается в них не только как в людях, способных служить технологическим целям, но и как в людях, которым сама технология должна служить.

Но есть и другая опасность для развития идентичности. Если чрезмерно конформный ребенок воспринимает работу как един­ ственный критерий собственной ценности, с излишним рвением жертвуя ради этого воображением и игрой, он может превратить­ ся в субъекта, готового подчиниться тому, что Маркс называл "ремесленным идиотизмом", то есть стать рабом своей техноло­ гии и ее преобладающей ролевой типологии. Здесь мы уже вплот­ ную приближаемся к проблеме идентичности, поскольку с ус­ тановлением твердых исходных связей ребенка с миром орудий, умений и навыков и с теми, кто ими делится и им обучает, с наступлением пубертата, собственно детство заканчивается. И так как человек — не только обучающееся, но и обучающее и, кроме того, работающее существо, то непосредственный вклад школьно­ го возраста в становление чувства идентичности может быть выражен словами "Я есть то, что я могу научиться делать". Оче­ видно, что для подавляющего большинства мужчин во все време­ на этим не только начиналась, но и ограничивалась их идентич-

335

ность; или, лучше сказать, большинство мужчин всегда стягивали потребности в идентичности вокруг своих способностей к техни­ ческим и другим профессиональным занятиям, оставляя специ­ альным группам людей (отмеченным происхождением, призва­ нием, одаренностью, собственным или общественным выбором) или устанавливать прерогативу, или оберегать "высшие" образо­ вания, без которых дневная работа мужчины всегда представля­ лась каким-то неадекватным самовыражением или просто одно­ образным и скучным времяпрепровождением, если не свое­ образным проклятием. Возможно, именно по этой причине в наше время проблема идентичности становится относящейся равно как к психиатрии, так и к истории. Если человек имеет возможность доверить часть своей однообразной, неинтересной работы машине, он может воочию увидеть растущую свободу иден­ тичности.

5.ОТРОЧЕСТВО

Спрогрессом технологии связано расширение временных ра­ мок подросткового возраста — периода между младшим школь­ ным возрастом и окончательным получением специальности. Подростковая стадия становится все более заметной, и, как это традиционно существовало в истории некоторых культур, эта ста­ дия является каким-то особым способом существования между детством и взрослостью. На первый взгляд кажется, что подрос­ тки, зажатые в кольцо физиологической революцией полового созревания и неопределенностью будущих взрослых ролей, полностью заняты своими чудаковатыми попытками создать собствен­ ную подростковую субкультуру. Они болезненно, а чаще, по внеш­ нему впечатлению, странно озабочены тем, что их собственное мнение о себе не совпадает с мнением окружающих их людей, а также тем, что их собственные идеалы не являются общеприня­ тыми. В своих поисках нового чувства преемственности и само­ тождественности, которое теперь должно включать половую зре­ лость, некоторые подростки вновь должны попытаться разрешить кризисы предшествующих лет, прежде чем создать для себя в качестве ориентиров для окончательной идентификации устой­ чивые идолы и идеалы. Помимо всего прочего, они нуждаются в моратории для интеграции тех элементов идентичности, которые

336

выше мы приписывали детским стадиям: только это, теперь более широкое единство, расплывчатое пока в своих очертаниях и одно­ временно сиюминутное в своих запросах, замещает детскую сре­ ду "обществом". Совокупность этих элементов составляет спи­ сок основных подростковых проблем.

Если самая ранняя стадия завещала "кризису идентичности" важную потребность в доверии себе и другим, то ясно, что подро­ сток особенно страстно ищет тех людей и те идеи, которым он мог бы верить. Это в свою очередь означает, что и оказавшиеся в этой роли люди и идеи должны доказать, что они заслуживают доверия. В то же самое время подросток боится быть обманутым, доверившись простодушным обещаниям окружающих, и пара­ доксально выражает свою потребность в вере громким и цинич­ ным неверием.

Если достижения второй стадии связывались с тем, чего ребе­ нок свободно желает, то подростковый период характеризуется поиском возможностей свободного выбора подростком путей ис­ полнения своих обязанностей и своего долга и в то же время смертельной боязнью оказаться слабаком, насильно вовлеченным в такую деятельность, где он будет чувствовать себя объектом насмешек или ощущать неуверенность в своих силах. Это также может вести к парадоксальному поведению, а именно к тому, что вне свободного выбора подросток скорее будет вести себя вы­ зывающе в глазах старших, чем позволит принудить себя к ак­ тивности, позорной в своих собственных глазах или в глазах свер­ стников.

Если безграничное воображение того, кем некто мог бы стать, есть наследие возраста игры, то становится понятно, почему под­ росток готов доверять тем сверстникам и тем действительно на­ правляющим, ведущим или же вводящим в заблуждение стар­ шим, которые зададут образные, если не иллюзорные границы его устремлениям. Лишним доказательством этого может служить то, что он страстно протестует против любых "педантичных" огра­ ничений его представлений о себе и может громогласно настаи­ вать на своей виновности даже явно вопреки собственным инте­ ресам.

Наконец, если желание что-то хорошо делать становится заво­ еванием младшего школьного возраста, то выбор рода занятий приобретает для подростка большее значение, чем вопрос о зарп-

337

лате или статусе. По этой причине некоторые подростки предпо­ читают временно вовсе не работать, чем быть вынужденными встать на путь перспективной карьеры, обещающей успех, но не дающей удовлетворения от самой работы.

В каждый конкретный исторический период эта часть юноше­ ства оказывается на волне общей технологической, экономичес­ кой или идеологической тенденции, как бы обещающей все, что только может запросить юношеская витальность.

Поэтому отрочество — наименее "штормовой" период для той части молодежи, которая хорошо подготовлена для приобщения к расширяющимся технологическим тенденциям и поэтому мо­ жет идентифицировать себя с новыми ролями, предполагающими компетентность и творчество, и полнее предвидеть неявную перс­ пективу идеологического развития. Там, где этого нет, сознание подростка с очевидностью становится идеологнчным, следующим внушаемой ему унифицированной традиции или идеям, идеалам. И конечно, именно идеологический потенциал общества наиболее отчетливо говорит с подростком, так жаждущим поддержки свер­ стников и учителей, так стремящимся воспринять стоящие, цен­ ные "способы жизни". С другой стороны, стоит молодому челове­ ку почувствовать, что его окружение определенно старается отго­ родить его от всех тех форм выражения, которые позволяют ему развивать и интегрировать свой следующий жизненный шаг, как он начнет сопротивляться этому с дикой силой, пробуждающейся у зверя, неожиданно оказавшегося перед необходимостью защи­ щать свою жизнь. Поскольку, конечно, в социальных джунглях человеческого существования без чувства идентичности нет ощу­ щения жизни.

Отчуждением этой стадии является спутанность иден­ тичности. Неспособность многих молодых людей найти свое место в жизни базируется на предшествующих сильных сомне­ ниях в своей этнической или сексуальной идентичности, или роле­ вой спутанности, соединяющейся с застарелым чувством безна­ дежности. В этом случае делинквентные и «пограничные» эпи­ зоды не становятся чем-то уникальным. Один за другим, сбивае­ мые с толку собственной неспособностью принять навязываемую им безжалостной стандартизацией американского отрочества роль, молодые люди так или иначе пытаются уйти от этого, убегая из школы, бросая работу, бродя где-то по ночам, отдаваясь странным

338

и неприемлемым занятиям. Для подростка, однажды признанно­ го "делинквентным", самым большим желанием, а часто и един­ ственным спасением является отказ его старших друзей, настав­ ников, представителей судебных органов припечатывать ему и в дальнейшем патологический диагноз и соответствующие соци­ альные оценки, игнорирующие специфику отрочества. Именно здесь, как мы впоследствии увидим более детально, проявляется практическая клиническая ценность концепции спутанности иден­ тичности, потому что если правильно поставить диагноз таким подросткам и правильно с ними обращаться, то окажется, что многие психотические и клинические инциденты в этом возрасте не имеют такой фатальной значимости, которую они могли бы иметь в других возрастах.

В целом можно сказать, что более всего беспокоит молодых людей неспособность установить профессиональную идентичность. Чтобы сохранить свою общность, они временно начинают иденти­ фицироваться с героями своих групп, клик, толп вплоть до воз­ можной полной потери своей индивидуальности. На этой стадии, однако, даже "влюбленность" не есть полностью или даже в пер­ вую очередь проблема секса. До определенной степени подро­ стковая любовь — это попытка прийти к определению собствен­ ной идентичности через проекцию своего диффузного образа "я" на другого и возможность таким образом увидеть этот образ от­ раженным и постепенно проясняющимся. Вот почему во многом юношеская любовь — это беседа, разговор. С другой стороны, прояснения образа "я" можно добиться и деструктивными мера­ ми. Молодые люди могут становиться заметно обособленными, приверженными только своему клану, нетерпимыми и жестоки­ ми по отношению к тем, кого они отвергают, потому что те, другие, "отличаются от них" по цвету кожи или культурному происхож­ дению, по вкусам или дарованиям, а часто только по мелким де­ талям одежды и манерам. В принципе важно понять (но не зна­ чит оправдать), что такое поведение может быть временно необ­ ходимой защитой от чувства потери идентичности. Это неизбеж­ но на этапе жизни, когда наблюдается резкий рост всего организ­ ма, когда созревание половой системы наводняет тело и вообра­ жение всевозможными импульсами, когда приближаются интим­ ные отношения с другим полом. В данной ситуации молодой человек может предпринять какие-то действия, в результате ко-

339

торых его ближайшее будущее субъективно предстанет перед ним противоречивым и полным альтернатив. Подростки не только помогают друг другу на время избавиться от этого дискомфорта, формируя группы и стереотипизируя самих себя, свои идеалы и своих врагов; они также постоянно проверяют друг друга на способ­ ность сохранять верность при неизбежных конфликтах ценностей.

Готовность к таким проверкам помогает объяснить привлека­ тельность простых и жестоких тоталитарных доктрин для моло­ дежи определенных стран и классов, потерявшей или теряющей свою групповую идентичность - феодальную, аграрную, родовую, национальную. Демократия сталкивается с необходимостью ре­ шения трудной задачи убедить эту суровую молодежь в том, что демократическая идентичность может быть сильной и вместе с тем устойчивой, мудрой и при этом детерминированной. Но ин­ дустриальная демократия выдвигает свои проблемы, делая ак­ цент на самостоятельном формировании идентичности, готовой к тому, чтобы воспользоваться множеством шансов, приспособиться к меняющимся обстоятельствам бумов и банкротств, мира и вой­ ны, миграции и вынужденной оседлости. Поэтому демократия должна дать своим подросткам идеалы, которые могли бы разде­ лять молодые люди самого разного происхождения и которые бы подчеркивали автономию в форме независимости и инициативу в форме конструктивной работы. Эти обещания, однако, нелегко исполнить во все более и более усложняющихся и централизо­ ванных системах индустриальных, экономических и политичес­ ких организаций, которые, на словах ратуя за самостоятельно фор­ мируемую идентичность, на деле все яростнее ее отвергают. Для многих молодых американцев это тяжело, так как все их воспи­ тание было основано на развитии полагающейся на свои соб­ ственные силы личности, зависимой от определенного уровня выбора, от стойкой веры в свой индивидуальный шанс, от твердо­ го стремления к свободе самореализации.

Мы говорим здесь не просто о каких-то высоких привилегиях и идеалах, а о психологической необходимости, поскольку соци­ альным институтом, отвечающим за идентичность, является идео­ логия. Кто-то может видеть в идеологии отображение аристокра­ тии в самом широком смысле, означающее, что внутри определен­ ного представления о мире и истории придут к управлению луч­ шие люди, а управление в свою очередь будет развивать лучшее

340

в людях. Чтобы со временем не пополнить ряды так называемых "потерянных", молодые люди должны как-то убедить себя в том, что и предвосхищаемом ими взрослом мире те, кто преуспевают, одновременно и взваливают на свои плечи обязательства быть лучшими. Именно через их идеологию социальные системы про­ никают в характер следующего поколения и стремятся "раство­ рить в его крови" живительную силу молодости. Таким образом, отрочество — это жизненный регенератор в процессе социаль­ ной эволюции, поскольку молодежь может предложить свою лояльность и энергию как сохранению того, что продолжает казать­ ся истинным, так и революционному изменению того, что утрати­ ло свою обновляющую значимость.

Для большей наглядности "кризис идентичности" можно изу­ чать по художественным творениям и оригинальным деяниям великих людей, которые смогли решить его для себя, лишь пред­ ложив современникам новую модель решения. Подобно неврозу, в каждый данный период отражающему на новый лад вездесу­ щий исходный хаос человеческого существования, творческий кризис порой демонстрирует уникальные для данного периода решения.

Но прежде чем мы погрузимся в клинические и биологические проявления того, что мы называем спутанностью идентичности, заглянем за "кризис идентичности". Слова "за идентичностью", конечно, могут быть поняты двояко, и оба эти понимания важны для обсуждаемой проблемы. Они могут означать, что в челове­ ческой сущности есть многое, кроме идентичности, что в каждом индивиде действительно есть его "я", есть центр сознания и воли, который может трансцендировать и должен пережить пси­ хологическую идентичность, которой посвящена эта книга. В каких-то случаях кажется, что очень рано развивающаяся самотрансцендентность даже сильнее чувствуется в преходящих про­ явлениях юности, как если бы чистая идентичность должна была бы сохранять свободу от психосоциального вторжения. Тем не менее никакой человек (кроме человека, "горящего" и умираю­ щего, подобно Китсу, который смог сказать об идентичности сло­ ­ами, принесшими ему всемирную славу) не может трансценди­ ровать, выйти за свои границы в юности. Позже мы еще погово­ рим о трансцендентности идентичности. В нижеследующем фраг-

341

менте слова "за идентичностью" означают жизнь после отроче­ ства, использование идентичности и, конечно, возвращение неко­ торых форм кризиса идентичности на более поздних стадиях жизненного цикла.

6. ЗА ИДЕНТИЧНОСТЬЮ

Первая из этих форм — кризис интимности. Только если формирование идентичности идет нормально, истинная интим­ ность — которая действительно есть контрапункт, равно как и слияние идентичностей, — оказывается возможной. Сексуальная интимность — лишь часть того, что я имею в виду, поскольку очевидно, что сексуальная интимность часто предшествует способности развивать истинную и зрелую психологическую интим­ ность в общении с другим человеком, обнаруживать ее в дружбе, в эротических связях или в совместных устремлениях. Юноша, не уверенный в своей идентичности, избегает межличностной ин­ тимности или же бросается в беспорядочные интимные контакты без настоящего единения или действительного самозабвения.

Если молодой человек не может вступать в действительно интимные отношения с другими людьми — и, я бы добавил, со своими собственными внутренними ресурсами, — то в позднем отрочестве или в ранней взрослости его межличностные связи становятся весьма стереотипными, а сам он приходит к глубоко­ му чувству изоляции. Если время благоприятствует имперсональному характеру межличностных отношений, то человек мо­ жет добиться многого в своей жизни и даже производить вполне благополучное впечатление, но его внутренняя проблема останется нерешенной из-за того, что он никогда не будет себя чувствовать самим собой.

Неотъемлемой частью интимности является дистанцированность: готовность человека отвергать, изолировать и, если необ­ ходимо, разрушать те силы и тех людей, сущность которых ка­ жется ему опасной. Потребность в определенной дистанции про­ является, в частности, в готовности укреплять и защищать грани­ цы своей территории интимности и общности, рассматривая всех находящихся за этими границами с фанатичной "переоценкой малейших различий" между своими и чужими. Такая предубежденность может использоваться в политике, и в частно-

342