Dzheffri_Alexander_Smysly_sotsialnoy_zhizni

ГЛАВА 1

следовало бы с большим вниманием отнестись к трактовке бинарной оппозиции, предложенной

Соссюром: это скорее предварительное условие

дискурса, нежели простое описание его истори­

чески специфической формы8 • Таким образом,

в нашем прочтении такие попытки анализа, как

те, которые предпринимают Гризвольд и Вутноу, являют собой упущенные возможности убеди­

тельно представить культурную автономию как

продукт культур-структуры (culture-structure).

В последнем разделе мы займемся исследовани­ ем признаков структуралистской герменевтики,

которая, возможно, в большей степени может способствовать достижению этой теоретической

цели.

Шаги по направлению к сильной программе

С учетом всех этих обстоятельств становит­

ся ясно, что в социологических исследованиях

культуры по-прежнему преобладают слабые про­

граммы, которые характеризуются своего рода

комбинацией герменевтической недостаточ­

ности, противоречивого отношения к понятию

культурной автономии и плохо определенных,

абстрактных механизмов, с помощью которых культура могла бы быть укоренена в конкретном социальном процессе. В данном итоговом разделе мы намерены обсудить новые тенденции в куль­

турсоциологии, свидетельствующие о том, что

8Есть некая ирония в том, что в статье, опубликованной за год до

данного исследования (Communities of Discourse (1998)), Вутноу начал разрабатывать именно эту мысль, утверждая, что разли­

чия между фундаменталистскими и либеральными религиоз­

ными дискурсами следует понимать как выражения расходя­ щихся структурных логик, а не как определенные идеологии.

82

ГЛАВА 1

подлинной сильной программе наконец-то суж­

дено появиться.

Первый шаг в построении сильной программы­

это собственно герменевтический проект «плот­

ного описанию>, о котором мы уже отзывались

положительно. Клиффорд Гирц (1973, [1964]),

опиравmийся на труды Поля Рикёра и Кеннета

Бёрка, приложил больше усилий, чем кто-либо,

чтобы показать, что культура представляет собой

насыщенный и сложный текст, оказывающий тонкое упорядочивающее воздействие на соци­ альную жизнь. В результате появилось притяга­ тельное видение культуры как сетей значимости

(webs of significance), направляющих действие.

Тем не менее, хотя эта позиция превосходит дру­

гие рассмотренные нами подходы, у нее тоже есть

свои недостатки. Нельзя обвинить Гирца в герме­ невтической несостоятельности или в пренебре­

жении культурной автономией, однако при более

тщательном рассмотрении его невероятно влия­

тельное понятие плотного описания кажется до­

вольно неясным. Конкретные механизмы, через

которые сети смысла влияют на действие в опре­

деленной ситуации, редко описываются доста­ точно ясно. Складывается впечатление, что куль­ тура принимает свойства трансцендентального актора (Alexander, 1987). Так что с точки зрения

третьего критерия сильной программы, который

мы обозначили, - каузальной определенности (causal specificity) -предложенная Гирцем про­ грамма оказывается ущербной. Одна из причин

этого - нежелание позднего Гирца соединить

свой интерпретационный анализ с какой-либо

общей теорией. Постоянно подчеркивается, что

83

в·

ГЛАВА 1

локальное объясняет локальное. Исследователь

настаивает, что общества, как тексты, содержат

в себе свои собственные объяснения. Вследствие

этого описание локального заменяет построение

теории. В центре здесь находится беллетристиче­

ское описание подробностей, а цель анализаэто

собрать их и смоделировать образец культурно­

го текста в конкретной ситуации. При таком ри­

торическом повороте трудно провести границу

между антропологией и литературой или даже

путевыми заметками, а это, в свою очередь, де­

лает проект Гирца уязвимым в плане поглоще­

ния другими направлениями. Самый известный случай произошел в восьмидесятых годах, ког­ да идея о том, что общество следует читать как текст, была захвачена постструктуралистами,

которые утверждали, что культуране более чем

противоборствующие тексты, или «репрезента­ ции• (Clifford, 1988), а этнографияэто либо ал­ легория, либо фантастика, либо биография. Цель

анализа теперь сместилась к изложению профес­

сионалъных репрезентаций и стоящих за ними

техник и отношений власти. Результатом яви­

лась программа, способная много что поведать о

научных трудах, экспозициях этнографических

музеев и т. д. Она помогает нам понять дискур­

сивные условия производства культуры, но при

этом практически отказывается от задачи объяс­

нить обычную социальную жизнь, равно как и от

возможности понимания как такового. Неудиви­ тельно, что Гирц с энтузиазмом обратился к но­

вому предмету и написал выразительный текст

о тропах, посредством которых антропологи соз­

дают себе этнографический научный авторитет

84

ГЛАВА 1

(Geertz, 1988). По мере того как текст замещает племя в качестве объекта исследования, теория

культуры начинает все больше и больше похо­ дить на критический нарциссизм и все меньше -

на объяснительную дисциплину, которую так живо представлял себе Дильтей.

Несмотря на свои недостатки, исследования Гирца обеспечивают трамплин для сильной про­

граммы в исследовании культуры. Они указы­ вают на необходимость поместить объяснение смысла в центр интеллектуальной программы и

предлагают мощное подтверждение культурной

автономии. Однако чего в них нет, так это теории культуры, которая обладает автономией, встро­ енной в самую ткань смысла, равно как и более отчетливого понимания социальной структуры и институциональной динамики. Вслед за Сосею­ ром мы полагаем, что структуралистский подход

к культуре помогает решить первую проблему.

Кроме того, такой подход обеспечивает движе­

ние по направлению к общей теории, которого

избегает Гирц. Одним словом, такой подход мо­

жет признать автономию и центральное значе­

ние смысла, но не развивает герменевтику част­

ного, которая бы проистекала из герменевтики

общего.

Когда восьмидесятые годы перешли в девя­

ностые, мы увидели возрождение «культуры•

в американской социологии и падение прести­

жа антикультурных форммакро-и микромыс­

ли. Это направление отвечает стандартам силь­

ной программы, а также позволяет надеяться

на то, что подлинная культурсоциология на­

конец займет место главной исследовательской

85

ГЛАВА 1

традиции. Разумеется, ряд слабых программ,

сгруппированных вокруг социологии культу­

ры, сохраняет свое влияние и, вероятно, господ­

ствует в США. На ум приходят, в особенности,

исследования, посвященные производству, по­

треблению и распределению культуры, которые

(как было показано) фокусируются на органи­

зационных и институциональных контекстах,

а не на содержании и смыслах (например, Blau,

1989; Peterson, 1985). На ум приходят также

труды, вдохновленные западной марксистской

традицией, где предпринимаются попытки при­

вязать изменения в культуре к функционирова­

нию капитала, особенно в контексте городских

форм (например, Davis, 1992; Gottdiener, 1995).

Неоинституционалисты (см. DiMaggio & Powell, 1991) признают значимость культуры, но толь­

ко в качестве легитимирующего ограничения,

только в качестве внешней среды действия, а

не в качестве прожитого текста, как ее мог бы

признавать Гирц (см. Friedland & Alford, 1991).

Конечно, в США есть множество ученых, пропо­

недующих британский подход к исследованию

культуры (например, Fiske, 1987; Grossberg, Nelson & Treichler, 1991), которые сочетают вир­

туозное герменевтическое прочтение с «неплот­

ными», стратификационно ориентированными

формами квазиматериалистической редукции.

Однако не менее важно признать, что появился

и поток исследований, где наполненным смыс­

лами и автономным текстам отводится гораздо

более важное место (для ознакомления с образ­ цом см. Smith, 1998Ь). Эти современные социо­

логи - «дети» более раннего поколения исследо-

86

ГЛАВА 1

вателей культуры, в первую очередь Клиффорда Гирца, Роберта Беллы (1970; см. Alexander &

Sherwood, 2002), Виктора Тёрнера (1974) и Мар­

шалла Салинза (1976), исследования которых

шли наперекор проявлениям редукционизма

шестидесятых и семидесятых годов и пытались

показать текстуальность социальной жизни и

необходимость автономии культурных форм. В

современной исследовательской традиции мы

наблюдаем попытки соединить эти две аксио­

мы сильной программы с третьим императивом,

требующим выявления конкретных механизмов

функционирования культуры.

Ответы на вопрос о передаточных механиз­

мах были в решающей степени сформулированы

американскими традициями прагматизма и эм­

пиризма. Влияние структурной лингвистики на европейские гуманитарные науки способствова­

ло утверждению такого типа теории культуры,

который обращал мало внимания на отношение

между культурой и действием (только если он

не смягчался влиянием опасно «гуманистиче­

ских• дискурсов экзистенциализма или фено­

менологии). Одновременно с этим философское

становление таких авторов, как Луи Альтюссер

иМишель Фуко, вызвало к жизни плотный и за­

путанный род письма, где понятия причинности

иавтономии кружились в бесконечных, неяс­

ных спиралях слов. В противоположность это­ му американский прагматизм подготовил почву

для дискурса, в котором поощряется ясность, где

считается, что сложные языковые игры могут

быть сведены к более простым утверждениям, и

утверждается, что акторы должны играть опре-

87

ГЛАВА 1

деленную роль в иреобразовании культурных структур в конкретные действия и институты.

Хотя влияние прагматизма на культурсоциоло­

гов было рассеянным, наиболее очевидное его наследие можно обнаружить в исследованиях Энн Свидлер (1986), Уильяма Сьюэлла (1992),

Мустафы Эмирбайера и его соавторов (например,

Emirbayer & Goodwin, 1996; Emirbayer & Mische,

1998) и Гэри Алана Файна (1987), где делают­

ся попытки соотнести культуру с действием, не прибегая к материалистическому редукциониз­ му теории праксиса Бурдье.

На формирование зарождающейся сильной программы в американской культурсоциологии оказали влияние и иные силы. Поскольку иссле­ дования такого рода более тесно, чем традиция

прагматизма, связаны с нашим утверждением

о том, что структуралистская герменевтика яв­

ляется наилучшим направлением развития, мы

рассмотрим их более подробно. Основополагаю­

щим стержнем всех трудов такого рода являет­

ся попытка понять культуру не просто как текст

(а la Гирц), но как текст, основанный на знаках и

символах, находящихся в упорядоченных отно­

шениях друг с другом. Дюркгейм и его ученики, такие как Герц и Мосс, писали свои сочинения

в первые десятилетия двадцатого века и пони­

мали, что культура представляет собой класси­ фикационную систему, состоящую из бинарных оппозиций. В это же время Соссюр разрабатывал

свою структурную лингвистику и утверждал, что

смыслы порождаются посредством упорядочен­

ных отношений между понятиями и звуками. Не­

сколько десятилетий спустя Леви-Строе свел эти

88

ГЛАВА 1

лингвистические и социологические подходы к

классификации воедино в своих новаторских ис­

следованиях мифа, родства и тотемизма. Огром­ ным достоинством такого синтеза было то, что

он предоставлял большие возможности для осоз­ нания автономии культуры. Поскольку смыслы произвольны и порождаются внутри знаковой системы, они в известной степени автономны

по отношению к социальной детерминации; так же нельзя заранее предсказать язык какой-либо

страны на основании знания, что это страна ка­

питалистическая или социалистическая, инду­

стриальная или аграрная. Культура становится структурой столь же объективной, что и любой более материальный социальный факт.

Когда тематика «автономии культуры» вы­ шла на первый план в восьмидесятые годы, ста­ ли высоко цениться поздние труды Дюркгейма,

в которых он провозглашал, помимо «функци­

ональных», и культурные основания солидар­

ности (для ознакомления с обзором такой лите­

ратуры см. Emirbayer, 1996; Smith & Alexander,

1996). Счастливая, но не совсем случайная со­

гласованность предложенной Дюркгеймом оп­

позиции «сакральное и профанное» и структу­

ралистских теорий знаковых систем позволила перенести открытия французской теории в от­

четливо социологические дискурс и традицию,

по большей части занятую проблемой влияния

культурных кодов и кодирования. Например,

многочисленные исследования, посвященные

поддержанию границ (boundary maintenance),

отражают эту тенденцию (для ознакомления с об­

разцом см. Lamont & Fournier, 1993), и их полез-

89

ГЛАВА 1

но противопоставить более редукционистским альтернативам слабых программ, исследующим процесс ~полагания другого• ("othering"). Из

этой традиции рождается пристальное внима­

ние к бинарной оппозиции как к ключевому ин­

струменту утверждения автономии культурных

норм (см. Alexander & Smith, 1993; Edles, 1998; Magnuson, 1997; Smith, 1991).

Еще одним важным источником вдохновения для структурной герменевтики в рамках сильной

программы теории культуры послужила антропо­

логия. Новое поколение антропологов, стоящих на позиции символизма, - помимо Гирца, к ним

можно отнести Мэри Дуглас (1996), Виктора Тёр­ нера (1974) и МаршаллаСалинза (1976, 1981)-

восприняло принципы структурализма, но по­

пыталось продвинуться в новых направлениях.

Постмодернисты и постструктуралисты также сыграли свою роль, причем сделали это в свой­ ственном им оптимистическом духе. Узел, кото­ рый связывал власть и знание и тормозил разви­

тие европейских слабых программ, был развязан

американскими теоретиками постмодерна, таки­

ми как Стивен Сейдман (1988). Постмодернист­

ские философы-прагматисты, такие как Ричард

Рорти (например, 1989), склонны рассматривать язык как творческую силу социального вообра­

женил, а не как ~тюрьму• в духе Ницше. В ре­

зультате дискурсам и акторам в становлении их

идентичности предоставляется б6лыпая автоно­

мия по отношению к власти в том, что касается

конструирования идентичностей.

Все эти тенденции хорошо известны, но есть

еще одна междисциплинарная «темная лошад-

90

ГЛАВА 1

ка•, к которой мы хотели бы привлечь внимание.

Философские и литературоведческие исследо­ вания проявляют все больше интереса к нарра­ тиву и теории жанра. Такие культурсоциологи,

как Робин Вагнер-Пацифиси (1986, 1994, 2000;

Wagner-Pacifici & Schwartz, 1991), Маргарет Со­

мере (1995), Вэнди Гризвольд (1983), Рональд Джейкобс (1996, 2000), Агнес Ку (1999), Уильям Гибсон (1994), и авторы настоящей статьи сей­

час читают таких литературоведов, как Нортроп

Фрай, Питер Бруке и Фредрик Джеймисон, та­

ких историков, как Хейден Уайт, и таких фило­

софов аристотелевской традиции, как Рикёр и Макинтайр (см. Lara, 1998). Привлекательность их теории частично заключается в ее близости к текстуальной трактовке социальной жизни. Акцент на целеполагании привносит с собой не­ которую степень интерпретативной силы клас­

сической герменевтической модели. Движение

в направлении прочтения культуры как текста

дополняется в таких исследованиях нарратива

интересом к разработке формальных моделей,

которые можно применять к разным сравни­

тельным и историческим контекстам. Иными

словами, формы нарратива, такие как моралите

или мелодрама, трагедия и комедия, могут по­

ниматься как «типы•, подразумевающие опре­

деленные последствия для социальной жизни.

Например, моралите, по-видимому, не предпола­

гает компромисса (Wagner-Pacifici,1986, 1994).

Трагедия может породить фатализм (Jacobs, 1996) и отказ от гражданской вовлеченности

(civic engagement), но также может поощрять моральную ответственность (Alexander, 1995Ь;

91