Глава 2. Культурные традиции российской психологии

2.1. Отечественная нравственная философия и психологические традиции

Принято считать, что ни один из отечественных философов конца XIX — начала XX века не оставил целостной законченной системы. Работы были наполнены внутренним огнем, замечательными наблюдениями и обобщениями, но одни положения противоречили другим, взгляды на один и тот же предмет в разных работах отличались. Поэтому тот, кто "ценит в философии прежде всего систему, логическую отделанность, ясность диалектики, одним словом, научность, может без мучительных раздумий оставить русскую философию без внимания," — писал по этому поводу А. Ф. Лосев [1, с. 68].

Русская философская традиция сильна прежде всего другим: вместо интеллектуальной систематизации взглядов и стремления к абстрактности она пытается целостно охватить сложное бытие. И этому есть исторические основания. По мнению А. Ф. Лосева, имеются западноевропейское и восточно-христианское направления в философии, имеющие разные принципы философствования. Запад ориентируется на рационализм, разрывающий субъект и объект познания и пытающийся оставить субъекта познания "за кадром". Русская философия ориентируется на логос (логизм), подразумевающий одухотворенность мира. Естественно, что субъекту познания — личности уделяется при этом "в кадре" центральное место. Логизм милостив к личности, она всегда его предмет.

Такой вариант философии, наблюдаемый со сциентистских позиций, конечно уязвим для критики. Однако современная физическая картина мира, демонстрирующая зависимость хода эксперимента от человека-наблюдателя, начинает подтачивать неуязвимость рационалистической философии и одновременно подтверждать право логистической философии на существование.

48

Направленность русской философии проистекает из самой православной культуры, освященной сильным аскетическим элементом, религиозной и социальной взволнованностью великой русской культуры XIX века. "Русские мыслители, русские творцы, — пишет Н. А. Бердяев, — когда у них была духовная значительность, всегда искали не столько совершенной культуры, совершенных продуктов творчества, сколько совершенной жизни, совершенной правды жизни... Гоголь и Толстой готовы были пожертвовать творчеством совершенных произведений литературы во имя творчества совершенной жизни. Русские писатели не закованы в условных нормах цивилизации и потому прикасаются к тайне жизни и смерти" [2, с. 64]. Это отношение к жизни передалось и русской нравственной философии.

Еще один аргумент в пользу ее традиций. Это разработанность проблемы человека. Ведь многие ее положения предвосхитили появление экзистенциализма, а внимание к человеку позволяет говорить о желательности использования опыта русской философии психологами.

Особый, неповторимый взлет отечественной нравственной философии приходится на конец XIX — начало XX века. К этому времени общественная мысль прошла через несколько увлечений, среди которых нигилизм, славянофильство и материализм. Так, Н. А. Бердяев с юмором отмечал эту смену увлечений: "... в 40 годы на успех в любви мог рассчитывать лишь идеалист и романтик, в 60 годы лишь материалист и мыслящий реалист, в 70 годы народник, жертвующий собой для блага и освобождения народа, в 90 годы марксист" [3, с. 129]. В начале XX века наступила пора увлечения нравственной философией, и это сильно отличается от того, что мы привыкли читать в советской историографической литературе. Тем не менее очевидцы в лице Бердяева и Лосева заявляют о культурном ренессансе начала XX века. Н. А. Бердяев свидетельствует: "Тогда было опьянение творческим подъемом, новизна, напряженность, борьба, вызов. В эти годы России было послано много даров. Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствительности, религиозного беспокойства и искания... Появились новые души, были открыты новые источники творческой жизни, видели новые зори, соединяли чувства заката и гибели с чувством восхода и с надеждой на преображение жизни" [3, с. 129]. Взоры интеллигенции обратились к мыслителям, несколько опередившим этот ренессанс: Г. С. Сковороде, Н. Ф. Федорову. Вновь особое внимание привлекало философское наследие Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого. Оживленные дискуссии вызывали публикации в журналах "Новый путь", пришедших ему на смену "Вопросах жизни", "Современных записках", "Логосе", "Мусагете".

49

Н. А. Бердяев фиксирует, что тогдашний интерес к духовной жизни человека произошел от предшествовавшего ему повального увлечения марксизмом: "Произошел кризис миросозерцания, обращенного исключительно к посюстороннему, к земной жизни и раскрылся иной, потусторонний, духовный мир... Впервые, может быть, в России появились люди утонченной культуры, граничащей с упадочностью... Люди русского культурного слоя стояли вполне на высоте европейской культуры" [2, с. 90—91].

Одновременно над нравственными проблемами работала большая группа очень разных талантливых мыслителей. Среди них — С. Н. Булгаков, Н. О. Лосский, Л. Шестов, С. Л. Франк, С. Н. и Е. Н. Трубецкие, В. Ф. Эрн, Д. С. Мережковский, В. В. Розанов, П. А. Флоренский, Н. А. Бердяев. Их философская культура, говоря словами А. Ф. Лосева, "вобрала в себя столь разные элементы, она вся согрета внутренним огнем, передать который невозможно было в нашем коротком и неизбежно схематичном изложении" [4, с. 97]. Тем не менее, этот слой был чрезвычайно тонок и не имел никакого влияния на развивавшиеся в России социальные процессы. Элитарность, а также идеологическая несовместимость с "пролетарским учением" сыграли роковую роль в судьбе культурного ренессанса, хотя многие его представители сочувственно отнеслись к революции, и их культурный потенциал был использован в первые послереволюционные годы. Некоторое время всполохи ренессанса начала века освещали лицо революции, но затем они угасли. По мнению Бердяева, победу одержали диалектико-материалистические воззрения, оказавшиеся намного ближе пониманию широких народных масс. Учение, занимавшее умы русской интеллигенции в 60—90 годы XIX века, освоенное ею постепенно распространилось необычайно широко на просторах России. В то время, когда интеллектуальная элита на рубеже веков уже нашла себе новые увлечения, марксистские идеи, овладев массами, превратились в грубую материальную силу (т. е. в свою противоположность), стали идолами, мифами и сатанинскими идеалами. В итоге, марксизм стал решающей идеологической силой. "Большевизм же, — пишет Н. А. Бердяев, — оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил" [2, с. 93].

Борения философских течений отразились и на положении психологии. Начиная с 90-х годов XIX века развернулась острая полемика о предмете психологии между представителями естественно-научного и

50

и идеалистического направления. Некоторое время русские делегации на психологических конгрессах состояли из представителей обоих направлений. С. С. Корсаков, А. А. Токарский, В. Г. Дехтерев защищали сеченовский подход к психологии. Н. Я. Грот, Л. М. Лопатин отстаивали позиции субъективных методов исследования психики. Октябрьская революция остановила развернувшиеся споры. Естественно-научный подход к психологии стал официально признанным. В самые трудные годы было декретировано создание Института по изучению мозга и психической деятельности (1918 г.), открыто финансирование исследований И. П. Павлова, как "имеющих огромное значение для трудящихся всего мира" (1921 г.). Такое развитие событий выглядит вполне оправданным, так как естественно-научное направление в психологии имело то же материалистическое основание, что и идеология победившего пролетариата. Волна материализма, охватившая широкие массы и поднявшая их на борьбу, вознесла вверх и родственные научные направления, но утопила все другие. Нравственная философия и связанная с ней психология оказались не у дел, не смогли исправить приписываемые им ошибки. Шансов на выживание им дано не было. Самая крупная в России психологическая школа Г. И. Челпанова, оснащенная по последнему слову тогдашней экспериментальной техники, не получила развития. Хотя некоторые его ученики и стали впоследствии крупными советскими психологами, отказавшись от первоначальных взглядов и научных замыслов.

Традиционно в советской истории психологии взгляды этого направления оценивались как тупиковые, изолирующие индивидуально-психологические проявления в тесных границах метода самонаблюдения. Однако недостатки метода переносились и на явления, с которыми работала психология, на ее теоретические схемы, на ее философское обоснование. "Наиболее губительным, — пишет Л. Н. Митрохин, — пожалуй, стало сведение истории философии к истребительной войне материализма с "ложным" идеализмом. Тем самым становлению философии (добавим и психологии — В. З., Е. М.) придавался явно телеологический характер: венцом ее развития объявлялся "диамат", символизирующий конец всяких поисков и сомнений" [5, с. 25]. Пострадали не только философы и психологи. Сама теория психологии, лишившись альтернативных точек зрения, дискуссионного азарта на широком философском основании, медленно, но неуклонно начала наполняться физиологическим содержанием. Из ее предмета исчезли такие понятия как нравственные ценности, милосердие, интуиция и многое другое, имеющее непосредственное отношение к человеку. Зато появились рефлексы самых разнообразных оттенков. Апофеозом этого замещения стал знаменитейший рефлекс цели, пришедший на смену понятиям страсть и влечение. Хочется добавить, что великий

51

И. П. Павлов в отличие от своих последователей понимал разницу между психологией и физиологией высшей нервной деятельности и не смешивал их. Экспансия физиологических взглядов продолжалась в большей степени из-за слабости того, что осталось после изгнания представителей нравственной философии.

Конечно, не все так печально. У российской психологии всегда было кем гордиться. Однако, основная драма, окрашенная в трагические тона, как нам кажется, заключена в судьбе той психологической традиции, которая не смогла в полной мере развиться из нравственной философии начала века. Да и сама эта философия не являет собой непротиворечивой системы, в том числе и из-за социальных катаклизмов начала века.

Тем не менее попытка придать психологии более содержательный вид известна. Г. И. Челпанов и Г. Г. Шпет предприняли попытку построить новую психологию, использовав богатый этнографический материал. По мнению М. Г. Ярошевского, Шпет считал, "что обращение от индивидуального сознания к коллективному позволит найти компромисс между Гуссерлем и Марксом" [6, с. 485]. Однако, движение в этом направлении оказалось половинчатым. Для Шпета коллективность почти совсем не находила выражения в социальных действиях и ограничивалась лишь "коллективными переживаниями". Проба не удалась, но путь был показан. Социум, коллективность, культура — вот ключевые слова, которые при умелом использовании могли привести к успеху. А ведь в других исследованиях Г. Г. Шпет работал и с понятиями символ, знак, значение. Ему оставалось совсем немного до верного шага. Но сделать его Шпет не успел. Рефлексология устояла и продолжала набирать силу.

Требуемый шаг осуществил Л. С. Выготский. В первом же своем крупном выступлении на II Всероссийском съезде по психоневрологии в 1924 году он нанес чувствительный удар по павловской рефлексологии. Выготский указал на существеннейший ее недостаток — нестыковку между лабораторным экспериментом на собаках и переносом его результатов на человека. Конечно, в них есть нечто общее, и пока речь идет об этом общем, можно абстрагироваться от сложных психических процессов. "Но это, — не без юмора подчеркнул Выготский, — временное явление: когда двадцатилетний опыт рефлексологии станет тридцатилетним, положение дел переменится" [7, с. 56].

Как справедливо отметил М. Г. Ярошевский: "Перед взором большинства психологов, искавших марксистское решение своей науки, единственной альтернативой субъективному методу представлялся объективно-рефлексологический. Выготскому ЕГО НАУЧНОЕ ПРОШЛОЕ (выделение наше — В. З., Е. М.) уготовило еще одну альтернативу. Взамен диады "сознание — поведение", вокруг которой вращалась

52

мысль остальных психологов, средоточием его исканий становится триада "сознание — культура — поведение" [6, с. 502]. Все дело как раз в происхождении Выготского-ученого. Психологи от физиологии, ожесточенно отрицая субъективные методы исследования психики, на этом остановились и даже сделали шаг назад, "рафинировав" экспериментальные условия заменой человека собаками. Их противники, в частности Г. И. Челпанов, не смогли объективировать субъективный метод исследования. И тех и других научное прошлое ограничивало. Бывший филолог Л. С. Выготский положил в основу своих изысканий категорию культуры, операционализировал ее в понятиях психологическое орудие, знак, значение и с их помощью смог преобразовать и методы исследования, и предмет психологии. Вклад Л. С. Выготского в психологию считается феноменальным, но эта феноменальность до последнего времени казалась необъяснимой. Она и не может быть объяснена до тех пор, пока будет признаваться ориентация Выготского исключительно на марксизм в психологии и отвергаться широкий контекст, который определил его становление как ученого. Ведь не случайно культурно-историческая теория Выготского была названа именно так, а не марксистско-исторической, культурно-материалистической. Нам кажется чрезвычайно важным, что Л. С. Выготский, имея филологическое образование, не мог оказаться в стороне от того самого культурного ренессанса начала XX века, о котором свидетельствуют Н. А. Бердяев и А. Ф. Лосев. Если мы примем это предположение, взгляды и место Л. С. Выготского в отечественной психологии перестанут быть внезапно возникшим феноменом, но станут вполне закономерными. Тем более, что имеются значительные параллели в развиваемых им положениях и воззрениях его современников: П. А. Флоренского, Г. Г. Шпета, М. М. Бахтина. Эти мыслители уже в советское время как могли продолжали и развивали традиции русского культурного ренессанса, не давали погаснуть свече культурного размышления о человеке. Попробуем повнимательнее приглядеться к их наследию.