Модернизация. Учеб. пособие Надеждина

Введение

Последние два десятилетия стали для отечественной исторической науки годами глубоких качественных перемен. Одним из наиболее заметных и значимых проявлений происходящих изменений явились активные поиски в области методологии исторической науки.

Длительное господство только одной марксистской методологии, которая к тому же часто трактовалась в догматическом русле, неприятие, а, чаще всего, элементарное незнание других методологических подходов, возникших и получивших в ХХ в. распространение в зарубежной историографии, значительно сузили поле исследовательских поисков советских историков, привели к существенной деформации в понимании и осмыслении исторических процессов. Закономерной реакцией на такое положение дел и оказалось широкое обращение к прежде игнорировавшимся «западным» концепциям как общего, так и частного характера.

Этот процесс, как и следовало ожидать, первоначально сопровождался излишне некритичным восприятием различных теорий, ставших доступными российским историкам, социологам, политологам, хотя среди таких теорий и концепций были и те, что оказались отвергнуты или переосмыслены в рамках самой западной социальной науки.

Однако по мере ознакомления с предысторией этих теорий, их общенаучным контекстом, практических попыток применения в тех или иных областях российского научного знания, уже к началу 2000-х годов сформировалась своего рода система координат, в рамках которой определились и теоретические доминанты, и частные их интерпретации, и тот «шлак», которым всегда богат научный поиск в прежде малоизученных областях.

Среди теорий, которыми сначала активно пользовались российские историки, затем некоторое время не без сомнения оценивали первые результаты их применения, а затем вновь, уже подробно апробировав на собственно российском историческом материале, обратились к ним, особое внимание продолжают привлекать методологические подходы, анализирующие переходные процессы в обществах.

Сама действительность российского общества постсоветского периода, как, впрочем, и ряда других стран мира, прежде входивших в «лагерь социализма» или ориентировавшихся на него в своём развитии, явственно демонстрировала «переходность» той новой эпохи, в которую они вступили в начале 1990-х гг.

Новый мировой экономический кризис последних лет, который и западные, и отечественные экономисты сравнивают с событиями 1929-1933 гг., подтвердил, что переходный процесс в России не закончился, что актуальным остаётся задача осмысления мирового исторического и собственного опыта решения того комплекса вопросов, который возникает в условиях смены одной модели развития другой.

Самый значительный известный в истории такой переход, в ходе которого одна, существовавшая столетиями и даже тысячелетиями, модель общественного развития сменилась другой, это был переход от аграрного или традиционного

общества к обществу индустриальному или современному.

3

Общепризнанной, теперь и в российской социальной науке, методологической концепцией, дающей до сих пор, пожалуй, наиболее убедительное объяснение закономерностям и особенностям такого перехода, остаётся т.н. «модернизационная теория», возникшая в зарубежной социологической и политической науке в 1950- 1960-е гг.

Конечно, статус модернизационной парадигмы, как доминирующей, на нынешнем этапе развития мировой социологии и политологии подвергнут серьёзным и аргументированным сомнениям. Далеко не все её положения выдержали и выдерживают проверку теми тенденциями и фактами мирового развития, которые проявились в последней трети XX – начале XXI вв. Но показательно, что даже самые последовательные критики модернизационного подхода черпают свои аргументы преимущественно из материалов самого последнего периода мирового развития. Что касается применения модернизационного подхода в чисто историческом плане, для анализа тех процессов, которые развивались в мире, начиная с XIV-XV вв., то критических замечаний и, тем более, решительного неприятия данной концепции, значительно меньше.

Попытки использования тех или иных положений модернизационной теории в российской социальной, в том числе и исторической, науке насчитывают уже более чем два десятилетия, и результаты можно в целом оценить как позитивные, создающие качественный задел для последующего углубления и расширения исследований.

В настоящем учебном пособии предпринимается попытка, во-первых, выделить позитивное ядро модернизационной теории, представляющее интерес именно для исторических исследований, во-вторых, используя современные социокультурные интерпретации модернизационной теории, провести сравнительно-исторический анализ закономерностей и особенностей переходов от аграрного общества к обществу индустриальному, осуществлённых в западноевропейском регионе и в России.

4

Конечно, с позиций сегодняшнего дня очевидно, что такая трактовка альтернатив развития политически освободившихся от колониальной зависимости новых государств страдала известным упрощением, но в реальной обстановке 1950- 1960-х гг., когда, с одной стороны, был высок накал антиколониальных настроений, а, с другой, на Советский Союз работал авторитет победителя фашизма, государства, во многом способствовавшего победе китайской революции, обретению независимости Индией и Индонезией, а также оказавшего решающую поддержку Египту во время Суэцкого кризиса 1956 г., подобные идеологические построения, транслировавшиеся из Москвы, не могли не оказать своего влияния. Во всяком случае, не менее полутора-двух десятков стран Азии, Африки и Латинской Америки на протяжении 1960-х – начала 1980-х гг. подобные идеологемы пытались реализовать на практике (правда, без особого успеха).

Соединённым Штатам, юридически не являвшимся столь же очевидной колониальной державой как, скажем, Великобритания или Франция, было предпочтительней взять на себя инициативу в попытках не допустить ориентации новых постколониальных государств на страны социализма. Но для этого недостаточно было только оказания экономической и военной помощи или привлечения на учёбу в США представителей формирующейся элиты этих государств. Необходима была концепция, альтернативная марксизму, позволяющая дать соответствующие, условно говоря, «прокапиталистические» идеологические ориентиры возможным союзникам Запада в «третьем мире» (как постепенно стало принятым называть освободившиеся и не входившие в два мировых военнополитических блока страны Азии, Африки и Латинской Америки).

Фактически можно говорить о возникновении в это время своего рода «социального заказа» со стороны финансово-промышленной и политической элиты США, прежде всего, той её части, которая была тесно связана с бизнесом в странах «третьего мира» и с проведением внешней политики, к собственному научному сообществу.

Поскольку было очевидным, что, с одной стороны, подавляющее большинство новых государств являлось отсталыми аграрными странами, то есть находилось на той стадии развития, которую Запад оставил в относительно далёком прошлом, а, с другой стороны, главной внутренней проблемой этих стран являлось преодоление или хотя бы сокращение подобной отсталости, то естественно напрашивался запрос на теорию, позволяющую не столько объяснить имеющуюся в «третьем мире» отсталость, сколько предложить средства её преодоления, выхода на «современный путь» развития, в перспективе обещающий достигнуть уровня, близкого странам Запада.

Наличие такой теории позволило бы политической элите Запада предложить странам Латинской Америки, Азии и Африки программу действий для решения двух взаимосвязанных проблем: повышение уровня социально-экономического развития и ослабление социальной напряжённости, что в конечном итоге способствовало бы подрыву популярности социалистических идей, препятствовало бы сближению этих стран с социалистическим лагерем. Едва ли не самым убедительным доказательством необходимости такой теории и её чрезвычайной

6

актуальности стал для правящих кругов США приход прокоммунистических сил к власти в Китае и Кубе.

Теория модернизации, во всяком случае, в её первоначальных вариантах, и оказалась, по сути, одним из самых обоснованных ответов, предложенных американской социальной наукой в ответ на поступивший «государственный заказ».

Поэтому не случайно, что центром разработки модернизационной теории в конце 1950-х гг. стал Американский совет по социальным наукам, координационный орган по распределению целевых грандов государственных и частных (Рокфеллера, Форда, Карнеги и др.) фондов на научно-исследовательскую деятельность.

Не менее показателен и тот факт, что два ведущих американских социолога, стоявших у истоков создания модернизационной концепции, Талкот Парсонс и Эдвард Шилз, в годы второй мировой войны служили в разведывательных органах, где занимались аналитической работой. Эта работа, в частности, привела их к выводу о том, что появление и популярность нацизма и фашизма (а в известной мере и советского коммунизма, который рассматривался ими как вариант тоталитаризма) были непосредственно связаны с тем, что переходные процессы, начавшиеся в рамках промышленных революций XIX века и приведшие к созданию либерально-демократических систем в ряде стран Запада, в других странах оказались незавершёнными.

По сути, в послевоенной политической мысли Запада восторжествовала точка зрения, что т.н. «тоталитарные режимы» порождены отсталостью аграрных обществ или, в крайнем случае, незавершённостью начавшихся в них индустриальных преобразований. Нацизм и коммунизм рассматривались как некое искажение подлинной логики исторического развития, воплощённой в западном мире, как случайный выброс в современность из далёкого, чуть ли не средневекового прошлого.

Считавшие себя идейным победителем во второй мировой войне, политические элиты Запада смотрели на остальной мир, как на мир, который теперь необходимо довести до уровня гражданского общества, до уровня демократии, существующей на Западе. Но для этого, в частности, было необходимо преодолеть «средневековое наследие» за пределами западных демократий, в том числе и обеспечить такой ход индустриальных преобразований в «третьем мире», который одновременно сопровождался бы созданием рыночной экономики и демократических институтов «западного образца».

Общая служба после войны в бюрократических структурах в Вашингтоне объединила Т. Парсонса и Э. Шилза в стремлении придать ведущей роли, которую завоевали в западном мире США, долгосрочный характер. Преодоление экономической и социальной отсталости бывших колониальных стран, внедрение демократических стандартов в их политической жизни приобретали с этой точки зрения ключевое значение. Индустриальная модернизация «третьего мира» неизбежно приближала бы его к «первому», то есть «западному» миру и, следовательно, позволяла надеяться на закрепление американского влияния.

7

Само собой разумеющимся считалось, что каждая страна находится на большем или меньшем расстоянии от благосостояния Соединенных Штатов и Великобритании. При этом также постулировалась гипотеза, что уровень развития и благосостояния зависит от того, насколько население страны разделяет демократические ценности, способно жить в условиях представительной демократии, какого уровня достигли демократические институты и т.п. факторов.

Если такие факторы в достаточной мере созрели, то возможно, чтобы эти страны через определённый, более или менее длительный период времени сумели бы существенно поднять свой экономический уровень и в соответствие с этим уровень жизни населения и тем самым снять вопрос о возможности прихода к власти прокоммунистических сил.

Поэтому задача США и других стран Запада – это помочь в реализации такого пути развития с помощью соответствующих международных институтов типа Международного валютного фонда или Международного банка реконструкции и развития.

В результате теоретические разработки американских (К. Гирц, С. Верб, Г. Алмонд, У. Ростоу) и в меньшей степени европейских исследователей (например, Ю. Хабермаса и Э. Геллнера) были использованы для создания конкретных программ целенаправленного воздействия на внутреннее развитие ряда стран Азии, Африки и особенно Латинской Америки, которая ещё с начала XIX в. рассматривалась в США в качестве естественной сферы их преобладающего влияния. Такие программы с помощью многочисленных советников, направленных в эти страны и часто оказывавших непосредственное воздействие на их правительства, экономической помощи, пропагандистских кампаний активно реализовывались на протяжении 1960-х -1970-х гг.

Нельзя отрицать, что в ряде случаев эти программы действительно несколько ускорили экономический рост, правда, при этом ещё сильнее закрепляя подчинённое положение таких стран в международном разделении труда. Однако в целом результативность применения практических разработок, выдержанных в русле ранней теории модернизации, оказалась невелика.

Вопреки обещанному происходило усиление авторитаризма в политической жизни, относительно современные промышленные кластеры «увязали» в косной аграрной структуре экономики, рос разрыв в уровнях жизни, что не снижало, а повышало уровень социальной напряжённости.

Латинская Америка, в которую США вложили, пожалуй, наибольшие ресурсы, направленные на её модернизацию, в 1960-е – начале 1970-х гг., по популярному выражению, превратилась в «пылающий континент», многие страны Азии и Африки погрузились в «болото» военных переворотов и латентных гражданских войн.

Всё это вызвало разочарование у сторонников теории модернизации и в правительственных кругах США, и в научной среде Запада, усилилась критика этой теории с разных сторон.

Однако было бы чрезмерным упрощением, говоря о теории, имеющей безусловный статус научной, концентрироваться в её реальной оценке

8

исключительно на неудачах политических программ, использовавших только самые общие основания модернизационного подхода.

Наука имеет свою собственную логику развития, которая в определённые моменты может оказаться близкой или коррелирующей с запросами общества, его властных элит, но не более того. Процесс создания теории, даже самой идеологизированной, не может быть описан на уровне формулы: «заказ – деньги – товар (теория)».

Для формирования любой теоретической конструкции, если, правда, она не носит чисто спекулятивного характера, и, тем более, целого нового научного направления с участием десятков и сотен исследователей, необходимы собственно научные основания.

Необходимо учесть, что социальная наука, по крайней мере, с эпохи Просвещения, с работ таких мыслителей, как Ш.-Л. Монтескье, Д. Дидро, К.-А. Гельвеций, А.Р. Тюрго и др., развивалась, среди прочего, и в русле осмысления проблемы «развития и отсталости». Например, Монтескье для объяснения этого феномена обращался к природно-климатическим факторам, считая, что именно жаркий климат, обилие плодов природы заставляют жителей южных стран не стремиться к прогрессу.

ВXIX в. проблем развитости одних стран и отсталости других была предметом размышлений создателей марксизма, активно работал в этой проблематике и знаменитый немецкий социолог М. Вебер.

Витоге накопленная к середине ХХ в. теоретическая база, наряду с богатой эмпирической основой, предоставленной исторической наукой, по истории Западной Европы XVI-XIX вв., времени, когда на смену феодальному аграрному строю пришёл индустриальный капитализм, оказались той необходимой, собственно научной питательной почвой, благодаря которой стало возможным сравнительно быстро разработать общетеоретический инструментарий для постановки вопроса о модернизации (иначе говоря, «осовременивании») как целостном процессе перехода от аграрной стадии развития к стадии индустриальной.

Не будет преувеличением сказать, что основные постулаты будущей модернизационной теории в латентном виде сложились в социальной науке уже в первой половине ХХ в. Стоит заметить, что определённые элементы аналогичного подхода можно найти и в русской дореволюционной социологии, например, в некоторых работах М.М. Ковалевского, Н.И. Кареева.

Но понадобились усилия нескольких научных центров США, получивших, естественно, необходимое финансирование, чтобы оформились базовые, несущие конструкции всей модернизационной парадигмы, которые, хотя впоследствии и подвергались определённой трансформации, но сохранили своё значение.

При этом фактически сразу выявилось одно внутреннее разногласие в определении предметной области модернизационной теории.

Основная часть работ учёных, занятых этой проблематикой (среди них в подавляющем большинстве были политологи и социологи), в первое десятилетие формирования концептуальных основ модернизации была сосредоточена на установлении взаимосвязи и логики развития тех преобразований в различных областях жизни общества, которые в своей совокупности и ведут к формированию

9

современного (modernity) общества, формы которого отождествлялись с ныне существующими западными обществами.

Доминирующим стало представление, что социальные изменения, являющиеся содержанием модернизационного перехода, – это линейный процесс, имеющий универсальный характер, и он развивается по определённой логике и по определённым стадиям, алгоритм которых задан Западной Европой.

Так, например, согласно приобретшей широкое применение интерпретации модернизации, данной в 1960-е гг. американским исследователем С. Блэком, толчком к модернизации является выявившееся отставание данного общества от других, западных, осознание отсталости частью элиты приводит к её активности и консолидации, придя к власти, эта элита реализует программу преобразований всех сторон жизни, что ведёт к формированию соответствующей рыночной социальноэкономической и демократической политической структуры.

Однако построение теоретических моделей, которыми увлекалась эта часть учёных, требовала эмпирического подтверждения. Поэтому параллельно другие исследователи не менее активно занялись страноведением, в том числе и исторического прошлого, как стран «третьего мира», так и стран Запада, уже прошедших, согласно общепринятой точке зрения, стадию модернизации. Частично материал, полученный в результате таких страноведческих исследований, подтверждал ранее упомянутые теоретические модели, но в гораздо большем количестве случаев приходил с ними в более или менее существенные противоречия.

Сколько-нибудь серьёзное сопоставление того, как протекала, например, промышленная революция или шли институциональные преобразования в разных западноевропейских странах, обнаруживало, что модернизация далеко не всегда протекала по неким универсальным причинно-следственным линейным связям. Наоборот, в ней обнаруживалось немало зигзагов, даже откатов назад. Если на большой дистанции, измеряемой столетиями, можно было действительно проследить логическую взаимосвязь процессов, протекавших в разных областях жизни общества, то по мере уменьшения временного кругозора роль случайных, вероятностных (стохастических) факторов на ход модернизации часто выходила на первый план, предопределяя те или иные её повороты.

В сущности, уже первые углублённые конкретно-исторические исследования западноевропейской модернизации, осуществлённые профессиональными историками в русле модернизационного подхода, поставили больше вопросов, чем дали ответов.

Ещё в гораздо большей степени это проявилось в ходе страноведческих исследований за пределами Западной Европы, особенно в таких странах, как Индия, арабские страны, большинство стран Латинской Америки. Особенно показательным, в частности, оказался результат исследований развития Аргентины, государства в начале ХХ в. входившего, по некоторым оценкам, в «пятёрку» наиболее быстро развивавшихся стран мира, казалось, уверенно вставшего на рельсы промышленного переворота, которому прочили роль одной из главных держав ХХ в., а в результате застрявшего в своём переходном состоянии на долгие десятилетия.

10