Модернизация. Учеб. пособие Надеждина

смертность и высокий уровень безбрачия). Средняя продолжительность жизни также не претерпела существенных перемен, оставаясь на уровне 30-35 лет.

Наблюдалось, как установили специалисты в области исторической демографии, только одно радикальное изменение в демографическом поведении населения: значительное повышение возраста брачности.

Традиционная средневековая модель семейных отношений предполагала вступление в брак сразу после наступления возраста половой зрелости. Но на протяжении XVI в. повсеместно на указанной территории Западной Европы и только в её пределах (на восток до Эльбы, а на юг – до Дуная) утверждается иная модель: вступление в брак мужчин в среднем с 26 лет, а женщин – с 23 лет.

Столь существенное повышение возраста брачности положительно сказывалось на, во-первых, способности родителей произвести более жизнеспособное потомство, во-вторых, обеспечить более благоприятные материальные условия для детей. В целом это повлекло за собой не столько увеличение рождаемости, сколько уменьшение смертности и соответственно общий прирост населения.

Феномен столь резкой смены возраста брачности, произошедшей к тому же в ограниченных географических пределах (в остальной части Центральной, Восточной и Южной Европы аналогичная модель получила распространение с опозданием почти на два столетия, и то не повсеместно, а преимущественно в городах), до сих пор не имеет общепринятого объяснения.

Преобладают интерпретации, апеллирующие к природно-биологическим факторам, заложенным в природе любой человеческой популяции. В частности, достаточно популярно объяснение, связывающее подобный сдвиг с отдалённой реакцией на последствия «чёрной смерти», создавшей опасность депопуляции и вырождения населения Западной Европы.

Так или иначе, но последствия случившейся в Западной Европе в XVI в. демографической революции с точки зрения формирования предпосылок для последующей модернизации были чрезвычайно велики.

Рост населения потребовал массового внедрения каких-либо технических новшеств, поскольку применявшаяся на протяжении предыдущих столетий технология достигла потолка своей производительности и не могла обеспечить основные, прежде всего, продовольственные, потребности быстро растущего населения. С другой стороны, она же обеспечила хозяйство, в том числе и городское (мануфактурное), необходимыми рабочими руками, создала человеческие ресурсы для освоения колоний.

Поэтому проблемы демографии, особенно в последнее время, вышли едва ли не на первый план в исторических исследованиях, посвящённых модернизации Западной Европы.

Ключевым элементом хозяйственного подъёма XVI-XVII в. стала так называемая «революция цен». Период 1480-1620 гг. в Западной Европе характеризовался значительным ростом цен на все товары, прежде всего на сельскохозяйственную продукцию, особенно на зерно. Правда, по современным меркам, инфляция этого периода выглядит довольно скромно: в среднегодовом исчислении за этот период она, видимо, не превышала 1,5%. Но необходимо принять

31

во внимание, что в целом для средневековой Европы было характерно практическое отсутствие инфляции, когда аналогичный рост в 1,5% достигался в течение десятилетия или даже нескольких десятилетий.

«Революция цен» в конечном итоге, скорее всего, была вызвана именно демографическими сдвигами, происходившими на фоне практически неизменного количества предлагаемой на рынок продукции (при существовавших технологиях уже в предыдущий период была достигнута предельная производительность и сельского хозяйства, и ремесленного производства). Существует также мнение, что определённую роль в росте цен сыграло и резкое увеличение находившегося в Западной Европе в обращении золота и серебра. Именно эти драгоценные металлы являлись универсальным денежным эквивалентом средневековья, а освоение Нового Света привело к притоку значительного количества этих металлов. По некоторым подсчётам, например, только за 1530-1580 гг. количество золота и серебра, находившегося в обращении в западноевропейском регионе, выросло в 7 раз.

«Революция цен», в свою очередь, запустила механизм экономического подъёма. С одной стороны, она стимулировала массовый переход к новым технологиям в сельском хозяйстве и, особенно, в промышленности (XVI век стал в Западной Европе «веком мануфактуры»), с другой стороны, нанесла сильнейший удар по натуральному хозяйству, вызвав к жизни товарно-денежные отношения не только в городском хозяйстве, но и в сельском хозяйстве, как феодалов, так и крестьян.

Повышение уровня сельскохозяйственного и промышленного производства наряду с растущей монетаризацией жизни людей, появлением и распространением новых потребительских запросов и стандартов (например, на так называемые «колониальные товары»), привели к повышению уровня жизни, прежде всего, городского населения, что затем благотворно отразилось (через новое возрастание спроса) на дальнейшем подъёме экономики, постепенно подводя производство к стадии промышленного переворота.

Такова в самом общем плане была материальная, вещественная сторона начала и развития модернизационного процесса в Западной Европе.

Однако не менее важной параллельно развивавшейся стороной этого процесса стали качественные сдвиги культурно-идеологического характера, суммировавшиеся, прежде всего, в Реформации.

Формально началом Реформации можно считать знаменитое выступление немецкого католического священника, члена ордена августинцев, доктора богословия Мартина Лютера в конце октября 1517 г. с 95 тезисами против индульгенций. Начав с критики этой порочной практики католической церкви, затем Лютер выдвинул центральный реформаторский тезис о спасении человеческой души исключительно личной верой.

Параллельно с Лютером с близкими по духу предложениями реформирования католического вероучения в Швейцарии выступил Ульрих Цвингли, а с конца 50-х гг. XVI в. в Женеве началась реформаторская деятельность Жана Кальвина.

В основном усилиями этих трёх выдающихся теологов были созданы основы нового течения в христианстве, обобщённо называемого протестантизмом.

32

Правда, надо иметь в виду, что в известной мере идейная почва для Реформации была создана в предыдущие, XIV-XV вв., в рамках европейского гуманизма. Именно усилиями гуманистов были заложены предпосылки для освобождения мысли от груза средневековой схоластики, возрождены рационалистические учения античности, базируясь на которых, можно было не только критиковать те или иные постулаты католицизма, но и выдвигать определённые альтернативные идеи.

Но в конечном итоге гуманизм был движением за новую светскую культуру и потому обращался (и был доступен) к наиболее образованной части общества, не затрагивая основную массу верующих. Реформационные же учения апеллировали к каждому христианину и давали ему необходимые религиозные аргументы для изменения и собственной жизни, и феодальных общественных порядков, освящённых авторитетом католической церкви.

Основное значение протестантизма, если не учитывать расхождений в конкретных вариантах этого учения, созданных Лютером, Цвингли, Кальвином и их последователями, заключалось в освобождении сознания человека для активной созидательной деятельности на Земле. Именно успех, достижение реальных результатов (главным образом и прежде всего, в материально-вещественной сфере деятельности) в земной жизни человека объявлялось в протестантизме не только истинной целью земного бытия человека, но и средством обеспечения загробной райской жизни. Именно через достижение этого успеха Бог как бы подавал человеку знак того, правильно ли он распоряжается своей земной жизнью и, следовательно, приближает ли он на Земле своё будущее пребывание в Раю или нет.

Существовавшее в католицизме представление о связи земной деятельности человека и его загробного существования, восходившее к трудам Аврелия Августина, в частности, его трактату «О граде Божием», наличие такой связи и тем более посылаемых человеку божественных знаков о будущей судьбе отрицало, сводя всё к изначальному предопределению, недоступному сознанию земных существ.

Следовательно, в протестантизме, в сущности, создавалось морально-

нравственное обоснование и оправдание не только активной жизни, всяческого проявления инициативы, предприимчивости, но и связанного с ними приобретения материального богатства. Формально реформаторы католицизма делали упор на оправданность не всякого богатства, а лишь приобретённого личным трудом, не лежащего мёртвым грузом в виде сокровищ, а служащего дальнейшему развитию всего общества. Но, будучи опущены в глубь общества, подобные идеи в конечном итоге интерпретировались как оправдание всякого богатства, при котором само стремление к нему уже начинало трактоваться как оправданный Богом поступок.

Как убедительно показал один из создателей современной социологии М. Вебер, «дух протестантизма» в значительной степени сыграл роль идейного источника буржуазного мировоззрения. Можно даже сказать, продолжая эту мысль, что именно протестантизм (в различных его вариантах) стал в Западной Европе первым идеологическим обоснованием модернизации.

Роль второго такого идеологического обоснования сыграл комплекс преимущественно светских идей, обобщённо определяемых как Просвещение. В

33

этом плане просвещенческие учения непосредственно продолжили рационалистическую составляющую гуманизма всей эпохи Возрождения.

При внутреннем разнообразии просвещенческих идей центральным их пунктом стало обоснование всесилия человеческого разума и признание именно самого человека творцом земных порядков. Тем самым Просвещение подвело идейное основание под стремление формирующейся буржуазии изменить формы общественного устройства, поставить их на твёрдое основание законов, иначе говоря, создать рациональный тип власти как наиболее соответствующий новой экономической и социальной реальности западноевропейских стран.

Политической реализацией реформационных и просвещенческих идей стали европейские революции и религиозные войны XVI-XIX вв. При всём своеобразии нидерландской и английской революций, череды французских революций, религиозных войн XVI-XVII вв., включая последнюю и наиболее кровопролитную из них Тридцатилетнюю войну (1618-1648 гг.), главным их последствием становилось закрепление новых принципов социального и политического устройства обществ.

Принципиально важным при этом являлось то обстоятельство, что в странах Западной Европы все эти социально-политические изменения (к ним можно добавить и ряд мирных реформ в Германии, Англии, скандинавских странах) не столько создавали новый порядок, сколько политически оформляли, придавали системность реально уже существовавшим элементам нового индустриального порядка. В том числе к власти, отстраняя прежнюю феодальную элиту, приходили не политические силы, лишь объективно выражавшие интересы буржуазии, как бы говорившие только от её имени, а собственно сама буржуазия, представлявшая, в том числе и через начинавшие возникать политические организации и партии, самое себя.

В этом смысле буржуазные революции и буржуазные реформы были в странах первой волны модернизации действительно буржуазными и по форме, и по содержанию. Их осуществляла буржуазия, используя государство как инструмент в своих интересах (и тем самым, естественно, и в интересах всего модернизирующегося общества). Знаменитый лозунг буржуазии, обращённый к государству, «laissez faire!» (в дословном переводе: «дайте действовать!», иначе говоря, «не мешайте!»), выражал на самом деле сущность сугубо инструментального, прагматического отношения победившей буржуазии к государству не только в экономической сфере, но и во всей общественной жизни.

Государство должно было быть слугой общества, а не довлеть над ним, управлять им как автономная сила. Государство выступало гарантом соблюдения определённых, стихийно устанавливающихся правил игры в обществе, живущем на основе товарно-денежного хозяйства, где господствуют рыночные силы, идёт относительно свободная конкурентная борьба множества субъектов производства.

Закономерно, что при таком понимании роли и функций государства общество сохраняло самостоятельность, представляя собой совокупность различных социальных классов и групп, достигающих в каждый конкретный момент истории некоторого компромисса своих интересов. Это и позволяет говорить о

34

формировании гражданского общества как ещё об одном необходимом результате западноевропейского типа модернизации.

Именно такую роль государства и общества подтверждает и законодательство западноевропейских государств XVIII – первой половины XIX в., и реальная политическая практика этого времени. К моменту завершения модернизационного процесса правовое государство и гражданское общество в странах Западной Европы существовали как реальность, конечно, нуждавшаяся по мере общественного развития в дальнейшей трансформации, но не требующая перемены своих основ. Не случайно поэтому, что правовые системы Англии или Франции и в индустриальную эпоху продолжали базироваться на установлениях, возникших в период модернизации (например, Гражданский Кодекс Наполеона I во Франции).

Таким образом, даже краткий анализ хода модернизации в Западной Европе подтверждает представление об органическом, то есть под влиянием преимущественно внутренних причин, характере этого процесса, его саморазвитии. Конечно, и в этом варианте присутствовали элементы стохастичности, например, это касается демографического роста XVI века или возникновения первой буржуазной революции именно в Нидерландах.

Однако причинно-следственные связи внутри модернизационного процесса всё-таки прослеживаются достаточно определённо в рамках всего региона. Вероятностная сторона процесса наиболее заметна на уровне отдельных стран. Так, например, активная завоевательная политика Швеции при Карле XII и её провал не позволил Швеции сыграть роль эпицентра модернизации, наряду с Англией и Францией, амбиции Наполеона I во многом предопределили затяжной характер французской политической модернизации и т.д.

Однако именно наличие достаточно чётко прослеживающихся этапных причинно-следственных связей в ходе западноевропейской модернизации

(демографический рост – хозяйственный подъём – социальные сдвиги –

политические революции и реформы – правовое государство и гражданское общество; гуманизм – Реформация и Просвещение – светское правовое государство и гражданское общество) дало впоследствии основание многим исследователям рассматривать западноевропейскую модернизацию как некий норматив, стандарт и выписывать на этом основании «рецепты» модернизации для всего остального мира.

Однако действительный ход модернизации в подавляющем большинстве других стран подверг серьёзному сомнению и переоценке такое представление. Он показал, что, во-первых, даже при значительных упрощениях, которыми чревато любое обобщение, те типы или волны модернизации, которые можно выделить в мире за пределами Западной Европы, носят во многом иной качественный характер, в том числе и с точки зрения причинно-следственных связей; во-вторых, что для модернизации в этих странах вероятностный фактор имеет гораздо большее значение.

Одним из наиболее убедительных подтверждений такой точки зрения может являться ход модернизационного процесса в России.

35

инерционному сценарию, в основном экстенсивно, то есть на прежде созданной технологической базе, чрезвычайно медленно происходили качественные сдвиги в социальных отношениях, сохранялась абсолютистская политическая система, возникшая при Петре I, зато европейские культурные веяния постепенно расширяли сферу своего воздействия на более широкие круги дворянства и городского населения, светская культура, ослабляя свою зависимость от средневековой религиозной догматики, содействовала тем самым идеологической подготовке перехода модернизации на второй её этап.

Границей, позволяющей говорить о качественных изменениях в модернизационном процессе, как выше отмечено, является переход к машинным технологиям, известный как промышленная революция или промышленный переворот.

В историографии преобладает точка зрения, что такой переворот в России начался в 1820-е гг., однако он протекал несколько десятилетий достаточно медленно, в основных отраслях производства, таких как горнозаводская промышленность, сохранялось лишь слегка усовершенствованное мануфактурное производство. Одной из главных причин такой замедленности было сохранение института крепостного права, и лишь после его отмены в 1861 г. произошло резкое ускорение процесса. В основных отраслях тяжёлой промышленности, в меньшей степени в лёгкой промышленности, примерной датой окончания промышленного переворота считается рубеж 1880-1890-х гг.

Поэтому начало второго, собственно индустриального этапа модернизации в России принято связывать именно с реформами 1860-1870-х гг. как теми институциональными изменениями, которые создали необходимые предпосылки для развёртывания полномасштабной индустриализации промышленности и соответствующих изменений социальной структуры общества.

Однако, несмотря на все успехи промышленного развития России, ускорение социальной дифференциации населения, успехи в образовательной сфере и т.п., и на рубеже XIX-XX вв. Российская империя оставалась аграрной державой с многочисленными препятствиями для успешного завершения модернизации в социальной и политической сферах.

Суммарной реакцией на неспособность в рамках сохраняющейся самодержавной системы власти разрешить усиливающиеся внутренние противоречия российского общества, явились революционные потрясения 1905 и 1917 гг., усугублённые участием страны в первой мировой войне, завершившиеся сменой политической системы и приходом к власти радикального направления отечественной социал-демократии – партии большевиков.

Независимо от провозглашаемых ею целей, пришедшая к власти в стране большевистская партия объективно унаследовала от прежнего режима настоятельную необходимость завершения индустриальной модернизации. Без такого завершения, учитывающего те огромные изменения, которые произошли в технике и технологии как продлённый эффект совершенствования военного дела в ходе первой мировой войны, большевистская власть имела бы достаточно мало шансов удержаться в сколько-нибудь отдалённой исторической перспективе.

37

Присущими её идеологическим позициям средствами достижения цели большевистская диктатура на протяжении 1930-х гг. сумела совершить новый рывок в промышленном развитии, в результате которого удалось достичь важнейшего с точки зрения модернизации качественного рубежа: Советский Союз из аграрноиндустриальной державы перешёл в разряд индустриально-аграрных. Конечно, необходимо, констатируя это, также учитывать, что достичь нового уровня удалось посредством колоссальных социальных издержек и человеческих жертв.

Что касается хронологической границы окончания модернизационного процесса в нашей стране, то здесь надо учесть три показателя, которые играют центральную роль в ответе на этот вопрос: соотношение продукции промышленного и сельскохозяйственного производства в общем национальном доходе страны; соотношение городского и сельского населения (степень урбанизации) и доминирование секуляризированного, хотя и сильно идеологизированного, общественного сознания. Этот рубеж, по разным оценкам, был реально перейдён не ранее середины 1950-х гг. или даже в середине 1960-х гг.

Таким образом, общие хронологические рамки российской модернизации можно определить как начало XVIII в. – середина 1950-х или 1960-х гг. Но при этом необходимо чётко представлять, что на основе сходных или даже идентичных западным технологий в СССР возникла собственная форма индустриального обществе, обладавшая многими качественными отличиями от других европейских стран. За неимением общепринятого в науке термина такое общество можно определить как советское индустриальное общество.

Раннеиндустриальная модернизация России

Россия, как и большинство других стран Европы, вступила на путь модернизации позднее тех немногих государств (Англии, Голландии, Франции), которые составили т.н. «первую волну модернизации». Это с самого начала предопределило ряд общих особенностей «вторичного» модернизационного развития, которые наиболее ярко проявились именно на раннеиндустриальном этапе.

Первая из таких особенностей – растянутость и неравномерность

модернизационных процессов во времени и пространстве.

Это проявляется в том, что за, как правило, кратким по времени, но интенсивным по содержанию, периодом обновления технологической базы промышленности, заметными сдвигами в социокультурной сфере, может наступать длительная пауза, даже в каких-то элементах происходить откат назад (цикл «реформы – контрреформы»). Затем может опять повториться период нового промышленного и социокультурного рывка, даже политических изменений, который сменится периодом, в течение которого модернизационный процесс замедляется. Количество таких циклов зависит от особенностей исторического развития конкретной страны и от влияния разного рода случайных внутренних и внешних факторов.

Вторая особенность – это преобладающая роль внешних факторов в

начальный момент модернизации.

Эта особенность связана с тем, что, как правило, в таких странах в социокультурном отношении общество, за исключением лишь небольшой группы

38

правящей элиты и её интеллектуального окружения, остаётся во власти традиционных представлений, свойственных средневековому обществу, и в обществе в целом нет выраженного запроса на перемены, даже и в такой области как техническое усовершенствования производства.

Поэтому толчком для начала преобразований, побуждающим элиту проявить инициативу, является обычно опасность утраты того положения, которое страна занимает на международной (региональной) политической арене, или прямая угроза сохранению её самостоятельности, возникающие в силу наметившегося экономического отставания, перенесённого в военную область. Хотя наиболее сильно фактор внешних воздействий проявляется в связи с началом преобразований, но он может также при определённых обстоятельствах (особенно – в случае прямого военного столкновения с более сильным противником) сыграть роль стимула для интенсификации процесса преобразований и на протяжении всего этапа раннеиндустриальной модернизации.

Третья особенность, тесно связанная с предыдущей, – это повышенная роль государственного и личностного начала в осуществлении преобразований модернизационного характера.

Она проистекает как раз из общей неготовности общества к радикальным изменениям, отсутствии в нём социальных сил, способных субъективно выиграть от них и потому готовых выступить движущей силой преобразований (то есть сыграть роль, которую в странах первой волны модернизации, выполнила выросшая из «третьего сословия» буржуазия). Кроме того, нельзя не учитывать, что переход к новым видам производства требует немалых финансовых затрат, что при неразвитости рыночных отношений, характерной для аграрных стран, означает, что реальное финансирование создания мануфактурных производств, тем более, когда они относятся к военному комплексу, более возможно за счёт государственной казны, нежели частных капиталов.

Также возрастает в таком случае и личностный фактор, а в монархическом государстве – это личность правителя. От личных качеств, мировоззрения такого правителя во многом начинают зависеть и начало модернизации, и её конкретный ход.

Четвёртая особенность – это повышенная (по сравнению со странами первой волны модернизации) роль силовых методов в осуществлении преобразовательной деятельности.

Данная особенность прямо связана и с неготовностью общества к переменам, и с ведущей ролью государства. Степень выраженности и конкретные формы таких силовых методов могут сильно варьироваться по странам и периодам модернизации, но, как правило, в случае каких-либо затруднений в ходе модернизации к таким методам прибегают чаще и охотнее, чем к стимулированию частной инициативы и активности.

Все эти особенности, имеющие общий характер для стран, вставших на путь модернизации позднее уже названных выше государств Западной Европы, можно обнаружить и в ходе российской раннеиндустриальной модернизации, но формы, в которых они проявились, отразили, в свою очередь, исторические особенности

39

развития России на протяжении предыдущих веков, по крайней мере, со времени формировании Московского государства в противостоянии с Золотой Ордой.

Преобразования Петра I, положившие начало российской модернизации, нельзя отнести к разряду спонтанной реакции молодого царя на всё увиденное и привлекшее его в Западной Европе во время поездки туда т.н. «Великого посольства», хотя, конечно, эти впечатления определённую роль сыграли. На самом деле «петровская модернизация» была реакцией на всю совокупность тех внешних обстоятельств, которые ставили под вопрос дальнейшую траекторию развития России как самостоятельного государства, уже постепенно начавшего (со времени Ивана Грозного) превращаться в континентальную империю.

После кровопролитной, замешанной на религиозных мотивах, Тридцатилетней войны (1618-1648) в Европе оформилась новая конфигурация сил, одной из задач создания которой стало стремление избежать повторения столь разрушительных для европейских стран войн: национальные интересы были поставлены выше религиозных разногласий католицизма и протестантизма, возникло понимание необходимости взаимного уравновешивания сил.

Суть новой системы международных отношений в Европе (а, значит, и в мировом масштабе), получившей название Вестфальской (она просуществовала до франко-прусской войны 1870-1871 гг.), заключалась в образовании на западе (Франция) и востоке (Швеция) континента двух сильных держав, которые уравновешивали друг друга и держали под своим контролем раздробленный на множество государств центр Европы. Англия же играла роль своеобразного арбитра, вмешивавшего в ситуацию на континенте лишь при угрозе нарушения этого равновесия, и сосредотачивала свои основные интересы в направлении колониальной экспансии, где её основным конкурентом была быстро слабеющая Испания.

Территория на восток от Польши, где находилось Московское государство, из Европы в Вестфальской системе «по умолчанию» исключалась, но для Швеции, которая уже закрепилась на балтийском – германском и польском – побережье континентальной части Европы, эта территория оказывалась зоной предпочтительной экспансии. С этой точки зрения военное столкновение со Швецией, тем более при крайне амбициозном монархе последней, Карле XII, для России было, видимо, неизбежным.

Однако дело не только в русско-шведском конфликте. Вопрос в перспективе стоял гораздо острее: не останется ли Россия при таком раскладе сил в Европе изолированной окраиной, что угрожало и прогрессирующим отставанием от начавших быстро развиваться Англии, Голландии, отчасти Франции и даже Швеции, и утратой безопасности, скрытой или открытой колонизацией со стороны более развитых стран?

Трудно сказать, насколько осознавал эту объективную логику развития событий Пётр I в момент неудачного начала Северной войны, но его дальнейшие действия показали, что по мере развёртывания военных действий и преобразований внутри страны он всё в большей мере конвертировал российский экономический и человеческий потенциал в превращение России в одну из ведущих мировых держав, приобретение ею статуса империи.

40